– Фоас?
      – Э-э, брат Диомед! Зачем спрашиваешь, брат Диомед? Ты сказал - я сделал. Люди готовы, кони готовы. Кони подкованы, люди в эмбатах,* новых, хороших. Куда ехать, не говори, скажи только - далеко ли? Сколько припасу грузить, скажи, да! *Э м б а т ы - боевые сапоги на толстой, подбитой гвоздями подошве, с массивным и низким каблуком.
      – Да как от Калидона до Фив. Только в десять раз дальше. Или в двенадцать.
      – Ва-а-ах!
      – Диомед! Что ты задумал, Диомед, расскажи! Мы в Авлиду вернемся, да? Или все-таки под Трою? А то ты всем чего-то говоришь, а мне - нет. Мы же с тобой друзья! Расскажи, мне интересно, мне очень интересно, я все знать хочу, я должен все знать! Ты ведь знаешь, я обязан вернуться, у меня жена, сын у меня… А когда мы выступаем? Завтра утром? Когда?
      – Басилей итакийский Одиссей Лаэртид! Неужели ты не услышишь, когда заиграет труба?
      Боги повелевают людьми. Искусство войны - искусство богов…
 

***

 
      Трубы молчали.
      Я лгал моему другу, моему бывшему другу Одиссею Лаэртиду. Его дело - отслужить свой пифос с вареньем и корзину с печеньем, мое… Мое - поднять куретов и аргивян еще до рассвета, тихо, неслышно. Поднять, вывести из лагеря.
      Возле первого холма, где дорога - надежная хеттийская, дорога, вымощенная рыжеватым камнем, начинала взбираться вверх, я оглянулся. Кажется, удалось! Никто не видел, не слышал. Спят! Спят вояки, досыпают предутренние сны бок о бок с добродетельными женами и девами пергамскими. То есть бывшими добродетельными, конечно. Ох, и прибавится же подданных у Телефа-изменника! И в его семье прибавление будет - и у жены, и у дочек…
      Критяне Идоменея обещали расстараться, сил не пожалеть.
      За все надо платить, предатель! И за моего брата - тоже! Я старался думать о всякой ерунде, о том, как вопили Телефовы дочки, прощаясь с невинностью, как пищали жрецы-кастраты, когда суровый Капанид валил наземь золотых и серебряных идолов, как возмущенно ржали кровные мисийские кони, отъевшие бока в здешних стойлах. Отощаете, дайте срок!
      Я думал о чем угодно - только не о том, что лежало в походной суме. То, что я не решился выбросить, хотя ни к чему хранить такое и помнить - тоже ни к чему. …Знакомая бронзовая рукоять, острое лезвие. Кинжал, хеттийский смертоносный кинжал, родной брат тех, что целили в мою печень. Но и на этот раз бронзовое жало не хлебнуло крови. Досталось папирусу - небольшому желтоватому обрывку, приколотому к земле прямо у входа в мой шатер.
      Письмо. И кинжал - вместо печати. По желтому папирусу - неровные черные значки. Всего одно слово…
      – Тидид!
      Очнулся. Да, пора! Фоас уже на коне, на гривастом ку-ретском иноходце, и Эвриал Смуглый уже на коне (из конюшни все того же Телефа), а первые всадники уже перевалили за вершину холма…
      Я обернулся, поглядел на темнеющее в неясном предутреннем мареве недвижное пятно, так непохожее сейчас на море…
      Хайре! Европа, Темный Эреб, мой родной Номос… Прощай!
      Вернусь ли? Но если и вернусь - то уже не я. Не я-прежний…
      – Вперед!
      Не сказал - прошептал. И так же тихо ударили копыта по омытому ночным дождем камню… …По желтому папирусу - неровные черные значки. Всего одно слово: "Прости!" Прости!
      И я простил. Простил, потому что сам прощался - и просил прощения у всего, что оставляю: у людей, у стен, у дорожных камней. У себя-прежнего…
      Я поглядел вверх, в бледнеющее утреннее небо. Поглядел - усмехнулся. Сорвавшаяся с цепи Собачья Звезда, Дурная Собака Небес, рвалась на восток.
 

СТРОФА-II

 
      Лес, редкий, невысокий, почти как наш, этолийский, расступился - и в глаза плеснуло красным. Скалы - огромные, неправдоподобно яркие, с еле заметными зелеными пятнышками чудом уцепившихся за камни деревьев. Река шумела где-то внизу, между каменных стен, пока еще не видимая, но уже слышная. Сакарья - узкая голубая полоска между красных громад. * Сакарья (ныне - Сангарий) река на западе современной Турции, впадает в Черное море.
      Что хуже, когда ведешь войско по чужой стране, - чащоба, где за каждым стволом жди засады, - или горы, где засада может притаиться за первым же камнем? Ну что тут ответишь? Все плохо! И река по пути - тоже плохо. Особенно такая…
      – Как ты говоришь, Тидид? Ехидна?
      Эвриал Смуглый уже спешился и нетерпеливо поглядывал вперед, откуда должна была вернуться разведка. Едва ли нас тут ждут, но… Но береженых, как известно, боги берегут, а иных-прочих в Аиде стерегут. Особенно если ты не где-нибудь, а посреди Царства Хеттийского. То есть еще не посреди, конечно…
      – Ехидна, - кивнул я. - Она самая. …Только мы трое - Эвриал, Фоас и я - знаем, куда держит путь наше маленькое войско. Знаем, но даже между собой не называем имен. Просто договорились: река - чудище, и гора - чудище, и город, само собой. Правда, городов у нас на пути, считай, и нет. Один только - зато именно он нам и нужен. Его мы Бриареем прозвали. Чтобы страшнее было.
      Видать, не наигрались мы в детстве в Геракла!
      Гидру, правда, и на этот раз убить не довелось. Обошли мы Гидру - ночью, на цыпочках. Гидра - предгорья Ассувы. Где-то там, за невысоким лесом - войско Великого Солнца Суппилулиумаса, владыки Хаттусили. Повезло нам - только один разъезд хеттийский и встретился. Но тут уж Фоасовы куреты не подвели - без звука вырезали. А еще повезло в том, что хеттийцы на запад смотрят, на Трою. Или на юго-запад, на Пергам Мисийский. А мы уже тут, на юге! Проморгали, Сыновья Солнца, ушами прохлопали!
      Так что Гидра уже позади. А вот Ехидна, узкая переправа через Сакарью, тут, под самым носом. Ждет. За Ехидной - Химера, за Химерой - Медуза…
      Одно хорошо - не опередят. Всего две дороги идут через Азию, а без дорог тут делать нечего: сначала леса да холмы, после - горы. Но южный путь далеко, по нему не поспеть, не выслать гонца. А на северной дороге - мы, три тысячи куретов верхами да четыре тысячи моих аргивян. Потому и высаживался я в Пергаме Мисийском (в Питассе, ежели по-хеттийски), ибо идет северная дорога прямиком из Пергама в… К Бриарею, в общем. К тому же едем мы тихо, никого не трогаем, за все золотом платим (учись, Пелид, это тебе не копьем махать!). А спрашивают - глаза лупим и на корявом хеттийском поясняем, что-де по повелению Великого Солнца спешим. К морю Мрака спешим. Бить каска проклятых спешим. Шибко спешим, однако! И - золотишко в лапы! Пока сходило. Войска тут нет, а стражникам-лежебокам с нами вязаться не с руки. …Верно мне дядя Эвмел рассказывал. Все у хеттийцев продается, все покупается! Глядишь, на пергамском золотишке мы прямиком к Бриарею проскользим.
      Но Бриарей еще далеко. Пока что - Ехидна. Где же Фоас? Не удержался, курет чернобородый, лично в дозор поехал. Что-то долго… Ага, вот и он!
      – Чего-то не так, Тидид! - мрачнеет Смуглый. - Точно говорю!
      Не спорю. Сам вижу. Не так. Ну что тут сказать? Ехидна!
      – Переправа есть, Диомед, да. Мост есть, маленький, на веревках висит, гнилых, черных, дрянь мостик, хилый, гадкий, плохой совсем - но есть. Да только стерегут его, понимаешь! Крепко стерегут! И не хеттийцы, другие. Такие, знаешь, суровые, страшные даже, с усами…
      Страшные? С усами?!
      А вот мост - это хорошо!
      Молодцы хеттийцы! Ежели строят, так на века, чтобы будущим тельхинам с гелиадами за своих предков стыдно не стало. Вот и сейчас - пока вниз, к Сакарье-реке, спускались, иззавидовался. Хороши, конечно, стены нашего Аргоса, микенские - еще краше, но чтобы так! Скала словно ножом бронзы аласийской срезана, спуск ровный, гладкий, хоть на повозке груженой катись. А что мост на веревках гнилых - тоже удобно. Подъедет к переправе, к примеру, Дурная Собака, заброда этолийский, а стража по веревкам топориками - бац! И скучай, Собака, над обрывом, речкой любуйся.
      Об усатых и страшных почему-то не думалось. Скоро сам увижу.
      Увидел!
      То есть вначале не их увидел. Частокол! Густой, заостренными концами бревен ощетинившийся. А вот и ворота: тоже бревна, но крест-накрест. А вот за воротами… Впрочем, и перед воротами тоже. …Усы. Кольчужные рубахи с бляхами бронзовыми. Косицы до самых плеч. Шрамы на загорелых лицах ровными полосками (видать, не в бою, сами расстарались для пущего виду!). Штаны мехом наружу, вроде как у фракийцев, пошире только. Под короткими хитонами мышцы бугрятся-переливаются - Минотавру-Астерию впору. А глаза - хитрые-хитрые, а глаза веселые-веселые!
      И, само собой, копья, и, само собой, мечи, дротики, луки, топорики-лабрисы, булавы, молоты боевые. А у самого хитрого да веселого, что нам навстречу вышел, - секира. Всем секирам секира - железная, синего блеска. Да-а-а!
      Не только секира. На груди кольчужной, посреди бляшек золоченых - птица хищная хитрой работы. Тоже золотая. То ли коршун, то ли орел…
      Переглянулись мы с Эвриалом. И с Фоасом переглянулись. Переглянулись, с коней слезли.
      – Или заблудились вы, люди добрые? Или путь-дорожку вам показать? Так мы покажем!
      Улыбался усач с секирой - ласково, радостно. Улыбался, рукоять полированную, резьбой повитую, гладил. Видать, рад был нам дорогу показать! Посмотрел я на Смуглого: давай, говорун, начинай. …А речь-то хеттийская, только не очень правильная. Вроде как у нас - но чуть по-иному.
      – Так мы дорогу знаем, добрый человек! - усмехнулся темными губами трезенец. - Знаем - и тебе показать можем!
      Грянул смех из-за частокола. Колыхнулись копья.
      – Ой, глядите! Ой, красивый какой! Да любезный, да обходительный! Ой, душа-парень!
      На этот раз уже не по-хеттийски, но все равно понятно. Видать, родичи. Еще шире улыбнулся Смуглый:
      – А не жаркий ли денек сегодня? А не искупаться ли вам всем? Вон речка-то рядом!
      – Га-га-га-га-га-га! Ой, насмешил, ой, уморил! Пока хохотали, пока усами да косицами трясли, пока слезы кулачищами вытирали, я на мостик глядел. Хоть и дрянь мостик, прав Фоас, а конница пройдет - ежели по одному и без спеху. …И не только на мостик. Слева, у камня красного, что лбом в речку влез, - лодки. Дивные лодки! Не из досок, из целых стволов дубовых вытесаны. Говорят, делали такие на Крите еще при Миносах. Откуда же путь держат эти усатые?
      – Вот чего, люди добрые, прохожие! - внезапно нахмурился секирщик. - Мы ванаке хеттийскому не слуги. И иным прочим - не слуги. Земля эта уже наша! И река наша. Так что поворачивайте-ка восвояси!
      Я чуть не присвистнул. Вот это да! Приплыли, переправу перехватили, Царство Хеттийское чуть не пополам перерезали.
      Кто же это?
      – Так дело обычное, - пожал плечами Эвриал Трезенский. - Была ваша, стала наша!
      Не принял шутки усач, еще пуще брови сдвинул. Дернул рукой Фоас-курет - к дротику поближе, колыхнулись копья за оградой.
      – Мы шардана! - встопорщились чудо-усы. - Была земля хеттийской - нашей стала! А правит нами Таргатай-кей, и от его имени велю я вам…
      – Нам? - поразился трезенец.
      А дротик - уже у Фоаса в руке. Да и мое копье…
      – А ты не перебивай, парень! - грозно рыкнул усач. - А то мы и сами кой-кого… перебьем.
      Все! За его спиной - частокол, за нашей - мои арги-вяне с копьями наперевес…
      – Перебьете? - поразился Эвриал Мекистид. - Перебьете - если перепьете!
      Горой каменной тишина повисла. А после - грянул хохот.
      Качнулось небо.
      – Эй, гряди, Дионис благой!
      Эй-я!Эй-я!
      В храм Элеи да в храм святой!
      Эй-я!Эй-я!
      Эй, гряди да веди харит!
      Эй-я!Эй-я!
      Ярый Бромий с бычьей ногой! Эй-я! Эй-я!
      Велик мир, бесконечны Номосы, в каждом народов и племен, что песчинок в Лиловом море… …А пьют всюду сходно! Даже спорить не пришлось. Сначала мы песню поем. Чуток пропоем - к бурдюкам мохнатым прикладываемся. Потом снова поем, вино по жилам разгоняем. И - снова к бурдюкам. А потом - их очередь.
      – Добрый бык, принеси лозу! Эй-я! Эй-я!
      Эй, начнем да великий бой! Эй-я! Эй-я!
      К бурдюкам, доблестные аргивяне! К бурдюкам, храбрые куреты! Не посрамим Элладу!
      Расположились тут же, у реки. На камни плащи да попоны кинули, а как стемнело - костры зажгли.
      Гряди, Бромий-Ярый!
      Поначалу смеялись усачи. Вам-де, ахейцы ("ахиява" по-здешнему), только добро переводить, вино доброе водой глупой разбавлять-портить. Первый бурдюк еще выпьете, от второго - в речку свалитесь. А мы, шардана, вино с детского писка пьем, вином умываемся, вином коней поим!
      Потом затылки чесать принялись, косицы на пальцы мотать. Затем свои бурдюки выставили. Потом кто-то усатый не выдержал - носом в попону, вином залитую, ткнулся.
      То-то! Знай "ахияву"!
      – Ты, лоза, не жалей вина! Эй-я! Эй-я!
      Ты, вино, да теки рекой! Эй-я! Эй-я!
      Раскраснелись лица зарей вечерней, побледнел Эври-ал Смуглый, басилей-винолей (ну, молодец, трезенец!), охрипли глотки… Не сдадимся, не уступим!
      Лишь двое не пьют: я да усач с орлом-коршуном на кольчужной рубахе. На плаще меховом куретском сидим, на дионисомахию посматриваем. Переговариваемся - негромко, чтобы прочим не мешать.
      А ведь слыхал я уже об этих шардана! За морем Мрака они живут, в Номосе Северном, в Гиперборее. Но не сидится усатым дома. Сначала море на своих лодках-долбленках переплыли, потом в берег хетгийский вгрызлись - не отодрать. А теперь и дальше пошли - на юг. С ванактом хеттийским у них то ли союз, то ли перемирие, да только, видать, конец этому союзу-перемирию нынче настал.
      Что я о них слыхал - ладно (все знает дядя Эвмел!). А вот что усатые о нас знают, удивило вначале. Аргос, правда, они Аргусой величают, Микены - Микасой, меня - Дамедом-ванакой (а как же еще?). Но ведь знают! …Ага, допели! Допели, допили, новые бурдюки волокут - мохнатые, огромные, киклопам впору. Не сдается "ахиява". И усатые не сдаются!
      И о Пергаме взятом здесь уже знают. Не иначе, живет в этой земле нимфы Эхо сестра старшая. Да голосистая такая!
      – Ой, и лихое же ты дело задумал, Дамед-ванака! - качает косицами усач. - Ой, лихое! Ой, непростой ты парень! Рассказал я ему все. Понял - нужно.
      – А выгорит если? - щурит глаза хитрован. - Докуда дойдем, как думаешь?
      – А это уж как от вас, людей добрых, зависит, - щурюсь в ответ. - От вас, от фракийцев, от каска, от тусков, что на юге. Если все вместе да в час единый.
      Задумался, ус принялся крутить - левый…
      – Оно можно. И гонцов послать, и дороги поделить, чтоб локтями не пихаться сдуру. Да только сполох нужен, ой нужен! Чтобы гром грянул да молния огнем сверкнула. Понял ли, о чем говорю, Дамед-ванака?
      Понял ли я? Гром да молния - этим мой Дед, мой НАСТОЯЩИЙ Дед славен, да только не станешь же ЕГО просить! Да и нет ЕМУ власти тут, в Азии, в Номосе Восточном. А какой из меня, из Дурной Собаки, громовержец?
      Хотя…
      Ну все, теперь очередь шардана петь! Жаль, их наречие, хоть и с хеттийским сходное, все же не прозрачнее Древнего языка. А хорошо бы послушать, о чем усачи петь станут. Вон как серьезно к делу приступают! Брови сдвинули, кружком сели, вздохнули.
      Выдохнули.
      – То не черная туча вставала! Туча! То не буйные ветры шумели! Ветры! Едет полем раздольным Великий Змей. Змей Великий, огню отец!
      Что за притча? А ведь понимаю! Словно из-под тонкого осеннего льда рыбками-красноперками всплывают слова…
      – А навстречу грядет кей Кавад! Грядет! А в руках держит молот-смерть. Молот! Не гулять тебе больше. Змей! Не палить тебе наших нив!
      Жаль, нет времени вслушиваться (чего, интересно, с этим Змеем дальше сталось?). Сполох, гром с молнией… Чтобы все увидели да услыхали, все - от моря Лилового до моря Мрака, от гиперборейских льдов до эфиопских песков.
      – Сполох, говоришь? Будет вам сполох! …А под утро, когда Гелиос Гиперионид (то есть, конечно, не он - Истанус, сын Сиусумми-Света) из-за красных скал выглянул, принялись мы с усачом павших считать. Да не досчитали, бросили. Пали шардана и аргивяне, куреты - все, до бойца последнего. Пали - но с честью, носами к бурдюкам пустым. Вздохнули мы, вытащил усач бурдюк последний, заветный, вынул пробку деревянную…
      Пали воины - вожди в бой идут.
      Зеленый весенний лес позади, и красные скалы позади, и голубая лента Сакарьи-реки. Далеко остались горы, за горизонт неровный ушли. Холмы - желтые, в редкой выцветшей траве, с неяркими пятнами чудом выживших кустов. Земля Пала, каменистая равнина в пупырышках холмов, пустыня, где каждому дереву кланяешься, как земляку. А вдоль дороги вместо герм лупоглазых (прощай, Психопомп, не скоро встретимся!) - львицы каменные с женскими ликами. Молчат, смотрят - спокойно, невозмутимо. И не такое видели, поди!
      Горит в небесах Солнцеликий Истанус, белеет от весенней жары хеттийское небо, обиталище Светлоокой Хан-наханас, а дорога ведет все дальше, на восток, к самому сердцу Земли Асов, в средоточие Восточного Номоса…
      – Радуйся, родина наша далекая! Хей-я! Хей-я!
      Радуйся, Аргос, богами хранимый! Хей-я! Хей-я!
      – Эх, заехали мы с тобой, брат Диомед, подумать страшно сказать даже страшно! Дома расскажу - не поверят. Поклянусь - не поверят. Землю с кровью съем - не поверят, да!
      – Поверят, брат Фоас, поверят!..
      Пуста, безлюдна желтохолмная Пала. Лишь в редких селеньицах, спрятавшихся за глинобитные белые стены, можно прикупить пресные ячменные лепешки да худых, брыкающихся коз. Стражники в льняных плащах, с копьями чуть ли не тростниковыми на нас и не смотрят - на обрезки золота смотрят, что мы в их ладони загребущие суем. Но расслабляться рано и победу праздновать тоже рано…
      – Днем о тебе вспоминается сладко! Хей-я! Хей-я!
      Ночью лишь ты нам, отечество, снишься! Хей-я! Хей-я!
      – Не ясно мне все же, Тидид. Поясни!
      – Понимаешь, Смуглый, Хеттийское царство слишком большое. Никакого войска не хватит, чтобы поставить всюду гарнизоны. Поэтому Суппилулиумас размещает отряды в самых важных точках…
      – Которые Гидры с Ехиднами?
      – Которые. Переправы, главные крепости, перекрестки. Дорог здесь мало, но они очень хорошие, удобные. А у хеттийцев - конница и легкие колесницы. Стоит поднять тревогу…
      – Так что там впереди? Гарпия?
      А по ночам (тепло здесь спать, хоть без плаща на землю падай!) - звездный огонь с черных глубоких небес. Лежи, руки за голову закинув, считай огоньки под меднокованой твердью. …Чем дальше от Ахайи, от Лилового моря, от родного Номоса - тем спокойнее на душе. Словно и вправду я-прежний, сирота с Глубокой улицы, ванакт-наемник на чужом троне, остался где-то там, у нелепых пергамских стен. Ушла боль, растворилась среди желтого простора, и даже Амиклу можно вспоминать без грусти, даже маму. Словно не со мною это было, словно случилось все в века допотопные, в чужой чьей-то жизни - славной, хорошей, но чужой. И будто нет уже Диомеда Тидида, а по ровной хеттийской дороге, по земле Светлых Асов, едет Дамед-ванака, Дамед-бог…
      – Горек глоток из чужого колодца!
      Хей-я!Хей-я!
      Тленом разит запах хлеба чужого!
      Хей-я!Хей-я! …И вправду, наше Эхо, пугливая нимфа, здешнему даже не сестра младшая. Хоть и быстро едем, никого вперед не пропускаем, а хеттийское Эхо начеку. Узнают! Узнают, кланяются, иногда на колени бухаются. "Дамед-ванака! Дамеда-давус!" А ведь "давус" по-хеттийски "бог" и есть!
      Одно плохо: не угнаться нам за здешним Эхом. А ведь впереди - Гарпия, перекресток, самый важный, самый опасный. Перекресток - и крепость на холме.
      – Солнце чужое огнем обжигает!
      Хей-я!Хей-я!
      Небо чужое - могильные плиты!
      Хей-я! Хей-я!
      – Мантос?
      – Все понимаю, Диомед-родич, все вижу. Ночью пойду, да. Сам пойду, ванакт! Сам пойду, Фремонида возьму, брата своего возьму, племянника возьму. Не подведем, ванакт Диомед! Тихо резать будем, тихо душить будем, зарежем, задушим - ворота откроем. Не пойдем даже - поползем, змеями поползем, ящерицами…
      Змеи и ящерицы ползут в ночь…
      Искусство войны - искусство богов. Боги повелевают людьми. Боги посылают людей на смерть…
 

***

 
      Эй, куреты! Провожаем в дальний путь свою родню! Пусть дорога будет легкой из чужбины в отчий край! Хо-о-о-о! Хой!
      Как же им домой добраться, как их душам путь найти? Мы польем вином дорогу, кровью вражеской польем! Хо-о-о-о! Хой! . Плохо гибнуть на чужбине, от родных огней вдали! Еще хуже киснуть дома да без славы помереть! Хо-о-о-о! Хой!
      Что же им сказать в Авде, нашим пращурам сказать? Пусть гордятся нами предки, пусть к себе с победой ждут! Хо-о-о-о! Хой!
      – Э-э, ванакт! Там такое, ванакт! На коня садись, поехали, посмотреть тебе надо, да!
      Пора выступать, погребальные костры залиты вином, серой гарью дымит мертвая крепость, дорога пуста… Да только вид у Мантоса-старшого уж больно странный. Вроде бы ехал себе, ехал чернобородый (по южной дороге, что к морю Зеленому ведет, я его направил - для пущего бере-жения), а у дороги той - гора золотая. И радость (гора! золотая!), и жалко, сотой доли не унести.
      – Не хеттийцы? - поинтересовался я на всякий случай, на конскую спину садясь.
      – Э-э-э-э! Зачем хеттийцы, ванакт? Тебе нужны хеттийцы? Мне нужны хеттийцы? Нам нужны хеттийцы? Поспеши, ванакт, поспеши, родич! Ай, поспеши!
      А в черной бороде - широкая улыбка. Видать, велика та гора золотая!
      Ну, если "ай!"…
      Я не ошибся - гора. Не золотая, конечно. И даже не красная - обычная, серая, в негустом кустарнике, словно у нас в Этолии. К горе дорога ведет, за камни цепляется, а в горе - дыра черная, перед дырой вроде как площадка ровная, гладкая. Хотел спросить - не успел. Подмигнул мне старшой - и остальные гетайры, что со мною увязались, подмигнули, языками прицокнули.
      – Ай, не скажем! Ай, сам посмотри, родич!
      Крут подъем, да невелик, вот уже и площадку видать, и каменные личины, что в скальную плоть врезаны (то ли все те же львицы, то ли кто еще, не разобрать), и колонны по бокам. Видать, храм! Видел я уже такие - и у нас, и тут, у хеттийцев…
      Тогда почему "ай"? Хотел переспросить, вновь вперед поглядел. Раздумал.
      Понял.
      Девчонки. Девочки. Девушки. Девицы…
      Ай! …В белых накидках, в золотых ожерельях, в блистающих цветными каменьями браслетах, в диадемах серебряных. И просто так тоже - без всего этого, лишь в венках из цветов. На личиках юных, белых, смуглых, курносых, губастых, тонкогубых - улыбки. Никак рады?
      Ай!
      Протер я глаза, себе не веря, а мои гетайры уже с коней слезли, тоже улыбаются, бороды свои черные оглаживают. Не испугались девчонки, ближе подошли, руки в браслетах к небу жаркому подняли. Запели - весело, дружно. Да так запели, что тут же подпевать захотелось. Сверкнул Фремонид-гетайр уцелевшим глазом, шлем кожаный снял, к самой высокой да красивой подошел, поклон отдал. Звякнули браслеты, протянули тонкие руки венок - прямо на Фремонидову буйную голову.
      Тут только и очнулся я. Очнулся, байку, которую мне когда-то Любимчик поведал, вспомнил. Мол, живут в Океане чудо-девы, Сирены-Певуньи, да только опасно возле тех Сирен даже мимо проплывать…
      – Храм это, родич, понимаешь! - жарко зашептал мне в ухо Мантос. - Бог тут такой хороший, девочек собирает, самых красивых, самых добрых, самых…
      Не договорил. Облизнулся. Сглотнул.
      А девчонки допели, ближе подошли, вновь браслетами звякнули.
      – Ма-Инарас! Ма-Инарас! Ма! Ма! Ма!
      Понял я - худо дело. Еще раз запоют - и останусь я без моих гетайров.
      Что должен делать воевода, когда войско в бегство ударилось? Правильно - вместе с ними бежать, "Заманивай, братцы!" кричать… Шагнул я вперед, улыбнулся.
      – Радуйтесь, красивые! Великое Солнце! ("Радуйтесь" - это по-нашему, а "Солнце", понятное дело, по-хеттийски.) - Солнце, Великое Солнце! - заулыбались в ответ. - Ма! Ма-Инарас!
      А вот и венок! Пора шлем снимать…
      – Спасибо, красивые! А вы куда? Наз-з-зад! Последние слова, ясное дело, уже по-этолийски. И не красавицам.
      – Назад, говорю! Поклониться! Улыбнуться! И - вниз! Стон к небесам вознесся. Тяжелый, протяжный…
      – Э-э, ванакт! Э-э, родич! Э-э, Диомед!
      – Отставить! - выдохнул я, не оборачиваясь и девчонкам улыбаясь. - Только вас тут не хватало, обормотов! Ишь, когти распустили, орлы плевронские!.Девчонок не обижать!
      – Так по согласию же, родич! По согласию!
      Я только рыкнул (негромко, дабы красавиц не испугать). Знаю я это куретское "по согласию"!
      И снова - стон к небесам. Хотел я повернуться, чтобы ясность-полную навести, - да опоздал. Самая красивая, в диадеме да в ожерелье, уже рядом. Улыбается.
      – Радуйся, Дамед-ванака! Не прогоняй своих друзей. В доме Ма-Инарас всегда гостям рады! (А за спиной моей уже не стон, вздох радостный.) - Спешим, уважаемая, - пожал я плечами. - Мои… э-э-э… друзья хотят лишь поклониться твоему великому богу, спасибо сказать да удачи попросить.
      – Моему богу? - В глазах под длинными ресницами - изумление. - Ма-Инарас богиня, а не бог, и не наша - ваша, из земли Ахиява. Десять лет назад ОНА сюда пришла, собрала нас всех, ОНА самая лучшая, самая добрая. Вы ЕЕ любите, мы ЕЕ любим. И ОНА всех нас любит! …Плеснула невидимая река, черным крылом Таната зашелестела - рядом, совсем рядом.
      – Кто? Кто ОНА?
      – Она? - удивленно дрогнули длинные ресницы. - Великая Киприда! Великая Атроди… Афродита! Пенно… Пеннорожденная! Ма-Инарас! …Мраморная крошка сыпалась, падала на гладкий скользкий пол. Но из-под камня, из самой глубины, все так же проступало ее имя.
 

АМИКЛА

 
      Я понял - это не писали. Вернее, писали не люди…
      – Воля богини! Воля богини, ванакт! Раз в несколько лет мы приносим жертву… Кровавую жертву. Только по жребию, только тех, кто сам согласится…
      Я открыл глаза и посмотрел в небо, в белесое хеттийское небо, безоблачное, ясное. Значит, ТЫ уже здесь, Косоглазая Убийца? ТВОЯ Грибница - даже тут, посреди Азии? Здесь тоже - по жребию? Или всех подряд - на алтарь, на кровавый мрамор? Ведь ТЫ же ВСЕХ любишь, правда?
      Что-то говорила жрица - испуганно, быстро, что-то шептал на ухо Мантос, но я уже не слышал, не понимал, не хотел понимать, чужие слова скользили мимо, мимо…
      Помнишь мою клятву, Пеннорожденная? Помнишь мою кровь? Амикле уже все равно, зато не все равно мне, Диомеду Тидиду, Дамеду-ванаке. Дамеду-богу!
 
      МНЕ!
 
      – Где? Где ОНА? Веди!
      Золотой лик улыбался, золотые руки тянулись ко мне, золотые груди топорщились острыми сосками. Я отступил на шаг, сцепил зубы, всмотрелся. …Идол на невысоком белом камне, за ним - украшенный цветами алтарь, по бокам - тоже идолы, только совсем маленькие, на каменных стенах узорные фрески, по углам - бронзовые светильники горячим маслом дышат, стараются. Хорошо устроилась, Киприда, богиня Любви, кровавая убийца! Удобно! Думаешь, здесь, в сердце горы, до тебя не доберутся?
      Я не доберусь?
      Чуть сзади удивленно дышали мои гетайры. Перепуганные девчонки столпились у стены. Они не догадывались, все еще не догадывались… Я поглядел прямо в мертвые золотые глаза, оскалился, обернулся.
      – Фремонид! Секиру! …Секиру нам подарили шардана - тяжелую, густой черной бронзы. Вовремя!
      Недоумевающий гетайр моргнул единственным глазом, шагнул ближе. Мои пальцы сжали плотное полированное дерево…
      – Нет! Не-е-е-ет! Не-е-е-е-е-е-ет! Крик - отчаянный, полный ужаса. Крик, слезы на глазах. Девчонки бросились вперед - ко мне, к своей богине…
      – Дамеда! Дамеда-ванака! Не надо! Ма-Инарас добрая! Добрая, хорошая! Не надо! Нет! Не-е-ет!
      Я сжал секиру, отступил еще на полшага…
      – Не смей! Не смей! Она добрая! Не на-а-а… Нахмурились гетайры, ближе ко мне подступили. Легли пальцы на рукояти мечей.
      Не успели…
      – Не трогай ЕЕ, злой Дамед-бог! Девочка - самая маленькая, босоногая, в венке из горных цветов.
      – Злой! Злой!
      В неярком свете горящего масла блеснуло лезвие - тонкое лезвие хеттийского кинжала в тонкой детской ручонке.
      – Зло!…
      Опустил Мантос-гетайр меч. Тихо стало вокруг. Как на Поле Камней. Как в могиле. …Под моими пальцами - теплая кровь. Под моими пальцами - теплая кожа. Теплая, холодеющая с каждым мигом. Жилочка на шее уже не билась…
      Встал, поглядел в гаснущие, полные ужаса детские глаза. Поклонился.
      Прости!
      Отвернулся.
      – Мантос! Все здесь уничтожить! Все! Ты понял меня? Понял?!
      Думал, переспросит, возразит. Смолчал. Не стал спорить со своим родичем. С ванактом. С Дамедом-богом.
      Со МНОЮ. …И никто не стал. Даже ОНА, косоглазая тварь, золотая уродина. Лишь в пустых глазницах - странный отблеск. Страха? Гнева?
      Дамед-бог презирал ЕЕ страх. Дамед-бог смеялся над ЕЕ гневом. Секира ударила прямо по глазам. По ЕЕ глазам…
      Плещет, плещет…
      – Эй, Тидид, что случилось-то? Ты же черный весь! Ты же меня чернее!
      – Басилей Эвриал Трезенский! Какие чудища впереди?
      – Но, Тидид… ванакт… Медуза впереди, а за нею - Бриарей, да только…
      – Отставить, басилей! Выступаем! Немедленно!
      – Э-э, брат Диомед! Не грусти, брат Диомед! Лучше скажи, почему так выдумал? Медуза, понимаешь, Бриарей, понимаешь! Сильно страшно чтобы было, да?
      – Медуза, Фоас, - это и вправду страшно. Мост через Марасантию* - если не прорвемся, сгинем, там ведь горы вокруг. А Бриарей…** *Марасантия (ныне - Кызыл-Ирмак) - река на территории современной Турции, делит ее на западную и восточную части. Впадает в Черное море. **Бриарей - Хаттуса, столица Царства Хеттийского.
      – Хе! Знаю! Сто рук, сто ног, все хватает, всех душит, да?
      – Точно! Так и хеттийцы - сотни лет в сто рук хватали. А мы их по рукам ка-а-ак!..
      – Ва-а-ах!
      Хаттуса!
 

АНТИСТРОФА-II

 
      Солнцеликий Истанус, сын Сиусумми-Света, в это утро был робок. Не бог - соглядатай.
      Золотое Око так и норовило спрятаться за невесть откуда взявшиеся тучки, словно бог боялся ступить на белесое хеттийское небо в славе своей, бросить яркие лучи на плоские черепичные крыши, на золоченые колонны храмов, на высокие зубчатые стены. Прятался бог, всесильный, всемогущий Истанус, громоздил облачный щит и только изредка выглядывал-поглядывал, все еще не веря, но уже страшась.