Андрей Валентинов
      ОКО СИЛЫ
      ВТОРАЯ ТРИЛОГИЯ
      3 часть
      "Орфей и Ника"
      Глава первая
      ДЕТЕКТОР ЛЖИ
      Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было без страха прислониться к высокому парапету бесконечной набережной, наблюдая за неслышным течением широкой реки. День выпал на славу - ясный, безоблачный, словно специально подаренный людям, чтобы те поскорее забыли долгие безнадежные месяцы суровой зимы. Над рекой деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр, воздух был свеж и чист. Да, весна пришла, и можно было на какое-то время не думать о холоде - по крайней мере, о том, что приносит с собой ледяной февральский ветер... Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул плечами и запахнул пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца. Теплые перчатки на гагачьем пуху помогали плохо: руки сводило намертво, холод шел выше, заставляя то и дело растирать лицо. Вначале казалось, что к этому можно привыкнуть, тем более что врачи обещали: такое не продлится долго. Человек усмехнулся - чуть заметно, одними кончиками губ. Январь, февраль, март... Он был болен уже больше трех месяцев. Странно, холод угнетал его более всего, хотя это было пустяком по сравнению со всем прочим. Он еще раз окинул взглядом реку. Внезапно показалось, что он уже бывал здесь, именно на этом месте. Нет, он не помнил... Он ничего не помнил, хотя, возможно, что так и было. Январь, февраль, март - эти месяцы стояли перед глазами день за днем. А дальше начиналась пустота, дальше была жизнь какого-то совсем другого человека, который исчез, чтобы очнуться под белым больничным потолком - без следа, даже без намека на воспоминания о прожитых годах. "Сколько мне лет?" Вопрос заставил на мгновение испугаться, но память, которая теперь - с января - работала безукоризненно, тут же подсказала подробности собственной, выученной наизусть биографии. "Мне двадцать пять... Да, конечно, день рождения -15 февраля, место рождения - город Харьков..." Человек огляделся, бросив взгляд на фланирующие по набережной парочки, подумал, что напрасно пренебрег советом тех, кто встречал его в Столице, и вышел в город. Лучше всего было запереться в номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на прошлой неделе на толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А можно вообще не читать, а просто лежать неподвижно, закрыв глаза и завесив окна шторами. Странно, так ему становилось легче, даже холод куда-то исчезал, словно Солнце, вечный податель света, невзлюбило его, забирая тепло, вместо того чтобы дарить. Да, солнечные лучи казались холодными. Он даже пытался беседовать с врачами на эту тему, но в последний момент что-то сдерживало - возможно, вполне реальное опасение, что его попросту отправят к психиатру. В общем, в четырех стенах было бы лучше, но ему хотелось пройтись по улицам Столицы - города, в котором он, похоже, бывал, и не раз, но который совершенно не помнил. Может, удастся что-то вспомнить самому, он читал о чем-то подобном. А главное, его не оставляла надежда встретить кого-нибудь из знакомых - тех, прежних. Странно, когда он болел, никто не навестил его. Впрочем, это не было самым странным... Человек вынул из кармана пальто пачку "Нашей марки" и попытался достать папиросу. Перчатки мешали, он негромко ругнулся, принялся сдирать их и вдруг почувствовал, что рукам стало теплее. Это удивило, но он тут же понял: гагачий пух и плотная кожа должны сохранять тепло тела, а у него под тонким покровом его собственной кожи был лед, Казалось странным, что кровь все еще способна двигаться по артериям... "Не раскисать!" - человек повторил фразу, которую приходилось говорить самому себе уже сотни раз. Не раскисать! Он болен - но болеют и другие. Он потерял память - но врачи обещают, что он сможет все вспомнить. И он вспомнит! Он обязательно вспомнит. А пока - не раскисать, работать и не забывать: он родился 15 февраля в городе Харькове в семье рабочего-металлиста, старого большевика. Отец погиб на деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года, с 1921-го по 1925 год он был беспризорником, затем воспитывался в Колонии имени Дзержинского... Внезапно вновь почудилось, что он вспоминает эту набережную, эту неспешно текущую реку и даже холод - такой знакомый и привычный. Да, тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто. Его что-то беспокоило - или уже тогда он был болен? Нет, память обманула: и реку, и темно-красный гранит парапета он видел словно в первый раз. Человек вздохнул и бросил папиросу. Странно, почему он курит? Курение не доставляло ни малейшего удовольствия. Может, в той, другой, жизни он был заядлым курильщиком, и теперь это - последнее, что осталось от него настоящего? Человек взглянул на часы: времени было еще более чем достаточно. Можно пройтись по городу, хотя бы вдоль набережной. Там дальше должен быть ЦПКиО, а еще дальше - Нескучный сад, где можно спокойно посидеть на лавочке и выпить газированной воды с мандариновым сиропом... Стоп!.. Он не справлялся с планом города, но знал, что дальше по набережной будет Парк имени Горького... Выходит, он помнил? Он бывал здесь! Человек прикрыл ладонью глаза, чтобы яркий солнечный свет не мешал думать... Нет, он не помнил, как бывал в Парке Горького или в Нескучном, просто знал, что если пройти по набережной, то справа будет Крымский мост, а дальше - новый парк, названный именем классика пролетарской литературы. Откуда-то из неведомых глубин всплыли факты - холодные, лишенные всякого личного, почему-то сохраненные сознанием. Это было уже не впервые. Он хорошо помнил уйгурский язык, но только из собственной биографии, которую приходилось заучивать наизусть, узнал, что служил несколько лет в Средней Азии. Да, он помнил уйгурский и узбекский, то и дело всплывали какие-то китайские слова, вероятно тоже когда-то заученные, но это было не свое чужое, принадлежавшее тому, кто исчез без следа... И тут он почувствовал страх. Не собственный - чужой. Страх и растерянность. Кто-то стоял рядом, и этот "кто-то" боялся... Странная способность ощущать эмоции не подвела и на этот раз: неизвестный стоял в двух шагах, очевидно подойдя со стороны ближайшего переулка. Их глаза встретились - и вновь окатила волна чужого страха. Но не только страха. Неизвестный - чернявый невысокий парень лет двадцати двух чувствовал что-то походившее на радость и огромное, невероятное облегчение... - Товарищ... товарищ старший лейтенант! Слова прозвучали неуверенно, неизвестный, похоже, сам испугался сказанного. Надо было отвечать. Это был шанс - тот шанс, ради которого он и вышел сегодня на улицы Столицы... - Здравствуйте! - Он попытался улыбнуться, но что-то вышло не так - парень растерянно моргнул и почему-то быстро оглянулся. Он снова боялся - и теперь сильнее, чем раньше. - Извините... Я это... ошибся... Нет, не ошибся! Теперь в этом не было никаких сомнений! Значит, они были знакомы - в той, другой жизни! Надо было спешить. - Погодите! - Мелькнула мысль достать удостоверение, но это, конечно, не самое лучшее начало. - Ведь мы были с вами... Тут он сообразил, что говорит явно не то. "Были!" Так нельзя... - Нет... Извините, товарищ... Вы просто похожи... Ну, обознался... Парень уже пятился, пытаясь поскорее уйти. Странно, почему он так реагирует? Не выходца же с того света он встретил! - Постойте... - Человек вздохнул, собираясь с силами, а затем выговорил все сразу: - Меня зовут Павленко Сергей Павлович. Я - сотрудник наркомата госбезопасности. Несколько месяцев назад я получил травму, был ранен... В результате - полная амнезия, я абсолютно не помню, что было со мной до января тридцать восьмого... Если мы с вами встречались, то скажите, я вас... я вас очень прошу... Парень молчал, лицо внезапно стало хмурым, губы сжались, побелели... Он не верил, но не уходил. - Амнезия... А... разве так бывает, товарищ старший лейтенант? - Выходит, я тогда был старшим лейтенантом? Странно, когда же его успели повысить в звании? Или они были знакомы с этим чернявым давно, несколько лет назад? - Ну... нет... Я это... перепутал, видать... - Да не перепутали вы! Разговор явно не клеился. Пришлось достать удостоверение. - Вот, прошу! Майор Ленинградского Управления НКГБ Павленко. Командирован в Столицу. Командировочное предписание показать? - Ну, это... Не надо, товарищ майор... Парень вздохнул и достал из внутреннего кармана красную книжечку. Выходит, они были не просто знакомы! Если чернявый - из той же организации... - Старший лейтенант Прохор Карабаев. Главное Управление НКВД... Удостоверение он смотреть не стал. Старший лейтенант говорил правду, в этом не было сомнений. Значит, они все-таки служили в разных наркоматах! Или все-таки нет? - А насчет потери памяти... К сожалению, такое бывает. Я не помню ничего. Врач сказал, что если мне удастся поговорить с теми, кто меня знал раньше... Теперь темные глаза Карабаева смотрели в упор - недобро и недоверчиво. - Прошу прощения, товарищ майор! Я это... действительно обознался. Вы немного похожи на моего... то есть на одного сотрудника Главного Управления. Он, это, исчез в ноябре тридцать седьмого... Но я ошибся... Нет, этот старший лейтенант не ошибся - просто не хотел говорить, более того, жалел, что вообще затеял эту беседу. - Ну хорошо... На кого я похож? Надеюсь, это не тайна? Карабаев быстро оглянулся и пожал плечами: - Ну, вообще-то тайна. Но раз вы из НКГБ, товарищ майор... Вы немного похожи на врага народа Сергея Павловича Пустельгу. Только вы не очень похожи. У вас глаза другие... И голос... Старший лейтенант говорил вполне убедительно, но майор верил своим ощущениям. Чернявый Карабаев, похоже, уже не сомневался, кто перед ним. Вот оно, значит, что!.. Пустельга Сергей Павлович, старший лейтенант Главного Управления НКВД, а ныне - враг народа! Пустельга, а не Павленко! Он еще удивлялся, что отчество совпадает с фамилией! Значит, враг народа... Теперь кое-что становилось понятнее... - И что такого совершил этот Пустельга? - Да враг он, товарищ майор, - вздохнул чернявый. - Саботировал, это, ход расследования, оказался замешан в этом... уголовном преступлении, после чего скрылся... Вот те на! Хорошенькая же биография у майора Павленко! Но что-то было не так, старший лейтенант Карабаев, похоже, не особо верил в злодейства своего бывшего сослуживца. Во всяком случае, голос его звучал не очень убедительно. - Вот, товарищ майор... Это было сложенное вчетверо стандартное объявление о розыске - из тех, что рассылаются Большим Домом по всем областям. Да, Пустельга Сергей Павлович, бывший сотрудник Главного Управления... Снимок сделан, похоже, давно, а может, он, майор Павленко, просто успел здорово постареть за эти месяцы... Пальцы дрогнули. Теперь сомнений не было: старший лейтенант Пустельга, враг народа, которого разыскивают по всему Союзу... - Здесь... здесь сказано об особых приметах... - В горле стало сухо, и слова прозвучали сдавленно, еле слышно. - Ага. - Карабаев глядел куда-то в сторону. - Шрам на шее, слева. Я-то этого шрама и не помню. Наверно, в последние дни... - Хотите посмотреть? - Рука уже расстегивала ворот пальто. - Нет, не надо. - Старший лейтенант по-прежнему смотрел мимо. - Вы же меня все равно не помните... Все стало на свои места. Конечно, парень ему не верил. Его сослуживец, возможно начальник, исчез почти полгода назад, а теперь появляется под другой фамилией, да еще с удостоверением НКГБ! - К сожалению, не помню, Прохор! - От звука своего имени чернявый дернулся, повернулся, но тут же отвел взгляд. - А теперь ответьте мне на один вопрос: расследование, которое мы с вами вели, было очень важным? - Да вроде бы... - Ну что ж... - Потрясение ушло, голова работала четко, и камешки разбитой мозаики начали складываться воедино. - Выходит вот что, Прохор: в конце прошлого- года вы вели какое-то важное расследование. А важное расследование всегда кому-то мешает, особенно тем, кого ищут. Как я понимаю, Пустельга был старшим? Карабаев молча кивнул. - Ну вот... И тут старший лейтенант Пустельга внезапно исчезает, и уже задним числом его объявляют врагом народа. Так? Расследование, боюсь, сорвано... Я прихожу в себя в больничной палате в одном из госпиталей Ленинграда. Мне говорят, что я майор Павленко, дают учить собственную биографию... Кстати, Пустельга из Харькова? Служил в Средней Азии? - А говорите, не помните! - Похоже, чернявый все еще не верил ему до конца. - К сожалению. Уйгурский язык помню, а где и как служил - нет! Меня немного приводят в себя и посылают служить в Ленинградское Управление НКГБ. Другой город, другой наркомат... Даже биографию почти не поменяли только фамилию. В Столицу не пускали до поры до времени, ждали, наверно, пока все утрясется. Вот так... Логично? Карабаев молчал, майор ответил сам: - Нет, нелогично, Прохор! Совсем нелогично! Зачем госбезопасности понадобился какой-то Пустельга? Да сейчас таких пачками к стенке ставят! К чему этакое внимание? Об этом думаете, да? И вновь пожатие плеч. Впрочем, слов не требовалось. Майор вздохнул: - Ну а ответ совсем простой, Прохор. Не знаю, что было со мною раньше, но сейчас у меня обнаружилась странная способность. Я чувствую людей страшно им или весело, а главное - говорят ли они правду. Представляете, насколько это важно во время следствия? И тут во взгляде Карабаева что-то изменилось. Похоже, он знал об этом или о чем-то подобном... - Мне, товарищ майор, Михаил... то есть один наш бывший сотрудник, говорил, что вы... то есть старший лейтенант Пустельга, умел по фотографии определять... - Жив человек или мертв, - кивнул майор, - Теперь поняли? Выходит, нельзя было меня к стенке ставить! Просто отшибли память и посадили работать, как какой-то детектор лжи... А заодно и сорвали вам операцию... Теперь поняли? - А вы не курили раньше, товарищ старший лейтенант, - вздохнул Карабаев, Смотрю: вроде вы - аж страшно стало, - и курите... И глаза у вас и вправду не такие... Другие... Странно, Прохор уже второй раз упомянул о глазах. Что в них могло измениться? Он еще Сказал о голосе... Впрочем, это можно узнать и после... - Вы сказали о каком-то бывшем сотруднике - Михаиле. Кто он? - Да трое нас в группе было, товарищ майор, - неохотно проговорил Прохор. - Вы, я и капитан Ахилло. Пропал он, почти сразу после вас... Эх, товарищ майор, чего они с вами сделали! На этот раз чернявый говорил искренно; в голосе чувствовались горечь и жалость. Майор покачал головой: - Выходит, сделали... Голос, глаза... Что еще? - Да говорите вы совсем по-другому... Будто старше стали лет на десять. И слова у вас какие-то... не такие... Сказано было не особо ясно, но майор понял. Очевидно, старший лейтенант Пустельга говорил как-то попроще, да и не столь уверенно. Впрочем, чему удивляться, ведь он, майор Павленко, - не последний человек в Ленинградском Управлении, к тому же незаменимый специалист... - Ладно, Прохор. Постарел так постарел, что поделаешь... Значит, нас в группе было трое. Не спрашиваю, чем мы занимались... - Намек был ясен, но Карабаев пропустил его мимо ушей - откровенничать он явно не спешил. - С вами, вижу, все в полном порядке... - Ага, третий "кубарь" кинули, - на этот раз старший лейтенант соизволил откликнуться. - А что случилось с капитаном Ахилло? Он, как я понял, не был арестован? - Не могу знать, товарищ майор! - отчеканил Карабаев. - Исчез он. И говорить о нем не велено... Не требовалось каких-то особых способностей, чтобы сообразить: Прохор, конечно, что-то знает, но не желает делиться со своим неизвестно откуда появившимся командиром. Майор понял, что Карабаев прав: в конце концов, вся эта история в глазах чернявого могла быть хорошо спланированной провокацией. Оба они работали не в "Красном Кресте"... - Хорошо. Как мне вас найти? Майор почему-то решил, что Прохор затруднится с ответом, но старший лейтенант тут же назвал свой адрес - он жил в одном из общежитий Главного Управления, - а заодно и служебный телефон. Собственно, почему бы и нет: чернявый показывал, что ему нечего скрывать - ни от своего подозрительного начальства, ни от любопытных из "лазоревого" стана. - Может, еще увидимся. - Майор спрятал записную книжку и бросил взгляд на собеседника. Карабаев казался невозмутимым, но нетрудно было понять, что это - лишь маска. Старший лейтенант еле сдерживался, чтобы не заговорить. О чем? Что знал этот чернявый? Чем занимался он сам, бывший старший лейтенант Главного Управления? Спросить? Нет, не скажет. - Во всяком случае, спасибо, Прохор. - Майор протянул руку. - Вы первый, кто мне сумел помочь. По крайней мере, я теперь знаю, кем был... - Да чего там, товарищ майор. - Чернявый коснулся его ладони и чуть не вскрикнул: - Рука! У вас рука... Ах да... Он и забыл об этом. После выхода из вольницы майор старался избегать рукопожатий... - Что, холодная? Извините, Прохор, запамятовал. У меня вообще сейчас обычная температура - тридцать пять и девять. Увы... Теперь Прохор вновь смотрел на него с плохо скрытым страхом. - Вы, это, выздоравливайте, товарищ майор... Чего же врачи - не помогают? Ведь это... - Обещают помочь. - Он уже знал, что на ощупь его рука холодна, как у трупа... - Ну, я пошел, товарищ майор... - Чернявый быстро кивнул, и майор вдруг подумал, что у Прохора такой вид, будто он действительно простился с покойником. - Погодите, старший лейтенант... Скажите, когда мы вместе служили... мы... не ссорились? - Нет, - на губах Карабаева мелькнула грустная улыбка. - Товарищ старший лейтенант Пустельга - он был... То есть... Извините, товарищ майор... Карабаев вновь кивнул и быстро пошел обратно, в сторону переулка. Последняя фраза ударила больно: "был!" Для Прохора Карабаева Сергей Пустельга был мертв. А тот, с кем пришлось разговаривать, всего лишь похожий на него, вдобавок очень странный и подозрительный сотрудник НКГБ, с которым нечего обсуждать прошлое. Майор отвернулся, бездумно глядя на равнодушную серую гладь реки. Вот он и узнал - даже больше, чем надеялся. Никакой он не Павленко, и напрасно он запоминал свою фамилию, которую и сочинили-то, похоже, второпях. Он Пустельга Сергей Павлович, бывший работник НКВД, с которым что-то случилось в ноябре прошлого, от рождества Христова 1937 года. Он не был арестован, иначе не объявили бы всесоюзный розыск, но и не бежал, а почему-то оказался в ленинградском госпитале, где очнулся только в январе следующего, 1938 года. Первая пришедшая на ум версия казалась самой правдоподобной: "лазоревые" - бравые парни из госбезопасности - каким-то образом позаботились о том, чтобы старший лейтенант Пустельга потерял память, но не свои уникальные и столь нужные способности. Наверно, его группа вышла на что-то важное, и "лазоревые" конкуренты поспешили подставить "малиновым" коллегам подножку. А может, все было как-то иначе еще проще и страшнее... "Не раскисать!" - он повторил эту фразу, наверно, в тысячу первый раз. В любом случае он жив, не потерял разум, а значит, способен не просто выполнять очередные приказы руководства. Теперь ему известно, кто он и кем был. Значит... Значит, следовало подумать, подумать не спеша и не увлекаясь. Многое должно проясниться, ведь его зачем-то вызвали в Столицу... Майор вдруг представил, что он входит в Большой Дом на Лубянке, предъявляет удостоверение и направляется прямо... ну, хотя бы в кабинет Николая, то есть народного комиссара внудел Николая Ивановича Ежова. Интересно, что будет в этом случае? Как отреагируют "малиновые"? Он подумал и понял - никак. Скорее всего, внимательно изучат удостоверение, попросят немного подождать и перезвонят в НКГБ, после чего отпустят подобру-поздорову. А может, и звонить никуда не станут. К майору Павленко у НКВД не было претензий, а то, что он немного похож на сгинувшего врага народа Пустельгу, - невелика беда! В Ленинграде майор много раз заходил в Управление НКВД, и никто даже глазом не моргнул, хотя объявления о розыске туда поступали регулярно. Пустельга исчез, остался не помнящий родства Сергей Павленко, незаменимый специалист, живой детектор лжи, которого никто не даст в обиду. Майор бросил последний взгляд на реку и не спеша направился дальше, по направлению к ЦПКиО. Надо было поглядеть, подышать воздухом: вечером предстояла работа, из-за которой его и вызвали в Столицу. Кому-то на самом верху понадобился автомат, умело сортирующий правду и ложь, чувствующий любые колебания подследственных и даже способный определить, далеко ли находится сбежавший из ГУЛАГа враг народа... Теперь, после разговора с недоверчивым парнем Карабаевым, майор понял еще одну важную вещь. Его никто не станет лечить, это не нужно тем, кто распоряжается судьбою бывшего старшего лейтенанта Пустельги. Да, он постоянно бывал в госпитале, его осматривали, кололи лекарства и даже переливали кровь, после чего становилось немного легче. Что ж, автомат надо поддерживать в должной форме, для чего необходима профилактика. В автомобиле меняли масло - ему переливали кровь. Сергей был нужен таким, каким он стал. Этим вечеров он вновь будет решать чью-то судьбу - безошибочный детектор, способный разоблачить самого великого актера. И это все, что осталось ему, Сергею Пустельге? Даже те, кто сгинул в лагерях, перед смертью имели возможность вспомнить свою жизнь, друзей, близких. Он был лишен и этого. Что ж, кое-что ему все же оставалось. Он должен узнать, что сделали с ним - и с другими тоже. Карабаев назвал странную фамилию - Ахилло. Капитан Михаил Ахилло, его сослуживец, исчезнувший почти одновременно. Что стало с ним? Пусть Сергей не помнит его, но долг все равно остался. Значит, их было трое: лишившийся памяти Сергей Пустельга, сгинувший без вести Михаил Ахилло и чернявый Прохор, который не верит сотруднику НКГБ Павленко. Пока не верит. Интересно, сообщит ли он своему начальству о странной встрече на набережной? Вопрос был излишним, майор знал, что Карабаев ничего не скажет. Что ж, остается ждать следующей встречи и как следует к ней подготовиться... А пока надо было гулять, вдыхая теплый весенний воздух, не спеша осматривать забытый им город и собираться с силами: вечером предстояло нечто важное. Майор достал папиросы, привычным движением смял картонный мундштук и вдруг вспомнил слова Карабаева, Старший лейтенант Сергей Пустельга не курил. Ну и правильно! Сергей усмехнулся и швырнул пачку прямо в реку... Майор ошибся. Вечером его никто не потревожил, и он успел прочитать половину купленного на толкучке томика Уоллеса, прежде чем в дверь номера постучали. Была уже глухая ночь - часы показывали половину второго. Это не очень смутило, допросы часто проводились в эту пору. Удивило другое: машина с опущенными шторками на окнах ехала очень долго. Значит, его везут не на Лубянку и не в наркомат госбезопасности! Интересно, куда? Впрочем, вопросы задавать не следовало, да и сопровождавшие, крепкие ребята в штатском, в любом случае не собирались удовлетворять его любопытство... Дверца открылась, и он оказался в полутемном подземном гараже. Тут уж стало совсем любопытно: такого гаража не было даже в Центральном Управлении НКГБ, куда он заезжал утром по приезде. Где это может быть? Штаб округа? Но встречавшие его были в штатском - вежливые, молчаливые, похожие друг на друга словно близнецы. И наконец - маленькая комнатка, стол, два стула. Еще одна странность здесь не было света. Темнота не смущала Сергея, напротив, ночью он ощущал себя бодрее, чем днем. Но почему здесь нет ни одной лампочки? Или тот, с кем придется говорить майору, имеет совиные глаза? Ждать почти не пришлось. Дверь бесшумно растворилась, пропуская высокую, чуть сутулую фигуру. Темнота не позволяла увидеть детали, но Сергею показалось, что на незнакомце надет широкий плащ. Майор поспешил встать. - Здравствуйте, Сергей Павлович! - Неизвестный задержался у порога, словно пытаясь рассмотреть в темноте своего гостя. - Здравия желаю! Человек в плаще кивнул, подошел ближе и представился: - Иванов. Садитесь, Сергей Павлович. Теперь они оказались почти рядом, и майор понял, что не ошибся: Иванов был в плаще, более того, голову покрывал капюшон, мешавший разглядеть лицо даже в полутьме. Впрочем, голос неизвестного показался приятным - спокойным и доброжелательным. - Да, - проговорил человек в плаще после минутного молчания. - Здорово они вас... Как сейчас себя чувствуете? - Нормально, товарищ Иванов! - Уставная бодрость не скрыла растерянности. Выходит, они уже были знакомы? Похоже, Иванов понял. - Да, вы сильно изменились, Сергей Павлович... Что такое "нормально" в вашем положении, могу догадаться. Постоянный холод, светобоязнь, сильная слабость на рассвете... - Н-ничего, товарищ Иванов. Мне сказали, что это пройдет... - Будем надеяться, Сергей Павлович. Чтобы снять лишние вопросы, скажу сразу. Мы были знакомы с вами до вашей болезни. Более того, ваши способности позволили установить одну важную деталь... Очень важную... Я смог уговорить начальство повысить вас в звании, так сказать, минуя одну ступеньку: прошлой осенью вы были старшим лейтенантом. Да, еще одно: вам, наверно, небезразлично, от чьего имени я действую. Иванов - фамилия, как известно, популярная. Так вот, я помощник товарища Сталина. Как вы когда-то выразились - его псевдоним. И то, что я делаю, делаю по его поручению. Сергей кивнул, рассчитывая, что Иванов неплохо видит в темноте. Что-либо ответить он пока не мог: слишком много пришлось узнать за эти минуты. Все действительно становилось на свои места: Сергей Пустельга выполнял поручение товарища Сталина, и, конечно, нашлись те, кому это поручение оказалось поперек горла. Поэтому люди Иванова спасли Сергею жизнь и даже наградили двумя внеочередными "шпалами"... Оставалось одно - спросить товарища Иванова, под какой фамилией он знал нынешнего майора Павленко. Но делать это было нельзя... - Насколько я знаю, Сергей Павлович, ваши способности, несмотря на болезнь, нисколько не уменьшились. Ленинградские товарищи готовы носить вас на руках. Но вы нужны здесь. Для начала вы поможете мне в одном простом деле. Сейчас я буду разговаривать с очень любопытным человеком. Вы будете присутствовать - незаметно. Вам нет необходимости видеть того, кого вы, так сказать, рентгенируете? - Нет, мне главное слышать голос. - Слова давались с трудом. Все-таки подобного Сергей не ожидал, В таких верхах парить было опасно. Похоже, Тот, исчезнувший, Пустельга ощутил это на собственной шкуре. - Хорошо. Записывать разговор не надо, его зафиксируют на магнитофонной пленке. Если что - воспроизведем запись. Ваша задача - слушать и следить, когда этот человек начнет лгать. И еще - мне важно его общее состояние: волнуется ли он, боится, - в общем, постарайтесь. Не буду напоминать о том, что все содержание разговора является государственной тайной. - Да. Конечно, товарищ Иванов. Я постараюсь. - Не сомневаюсь. А потом мы с вами побеседуем... Ну, пора. Иванов кивнул и быстро вышел из комнаты. Сергей встал, не зная, что ему делать дальше, но почти тут же на пороге показался чей-то темный силуэт. Майор понял и вышел в коридор, жмурясь от электрического света. Провожающий - снова в штатском, но с револьвером на поясе - молча указал дорогу. Через минуту он вновь был в комнате, значительно большей, но столь же темной. Похоже, товарищ Иванов не любил" беседовать при свете. Это было, конечно, странной привычкой, но все же более гуманной, чем двухсотсвечовая лампа, направленная в глаза собеседнику, - любимая забава многих следователей. Да и самому Сергею в темноте легче работать: свет не отвлекал, можно было закрыть глаза, вслушиваясь в эмоции тех, кто ведет разговор. Его провели за штору, в маленькую комнатушку, скрытую ложным окном. Здесь был стул и даже небольшой столик, оставалось присесть и ждать. Похоже, намечался не обыкновенный допрос, вернее совсем не допрос. Это место не походило на кабинет следователя, а товарищ Иванов явно не занимался подобными мелочами. Интересно, во время их прошлых встреч он тоже скрывал лицо под капюшоном? Да, это было странно, но Сергей чувствовал, что за этим крылось еще что-то, более важное. Но это, важное, никак не давалось, ускользало, и только | тогда, когда дверь открылась и в комнате послышались шаги, майор понял. Иванов был прав: Сергею было легко чувствовать эмоции собеседника, даже случайного прохожего на улице. Для этого не требовалось особого труда. Но за всю их беседу Сергею не удалось уловить даже тени того, что ощущал человек в плаще, словно товарищ Иванов был не живым существом, а говорящей статуей... - Прошу вас, Николай Андреевич. Надеюсь, вы разберетесь, что к чему. Не обессудьте, у нас темно... - Бастует электростанция? Голос товарища Иванова был все тем же доброжелательным и спокойным. А вот тот, второй, кого он назвал Николаем Андреевичем, явно волновался - впрочем, волнение было хорошо скрыто: голос неизвестного звучал твердо и почти весело. - Бастуют? - послышался смех. - Нет, думаю, товарищ Каганович не допустит подобного форс-мажора. Так, по-моему, спокойнее. Даже если кто-то монтировал подслушивающее устройство, без электричества оно не сработает... Ну да это мелочи. Знаете, мы с вами давно не виделись, Николай Андреевич! - Шесть лет. На этот раз голос прозвучал без тени юмора - холодно и даже недружелюбно. Впрочем, товарищ ИВАНОВ, похоже, не заметил. - Неужели так много? Ну да, конечно, тогда у нас с вами состоялся не очень приятный разговор по поводу товарища... Впрочем, дело давнее, бог с ним. Увы, наша нынешняя беседа тоже не обещает быть легкой. Трудный вы человек, Николай Андреевич... - Неужели? На этот раз в голосе была ирония, но Сергей Явствовал, что собеседник Иванова еле сдерживает себя. Но теперь это было не волнение, а гнев, даже ярость. - Да, вы трудный человек. Сотрудники нарко-1 жалуются, никому спуску не даете... Кого-то домой не отпустили по случаю именин... Нельзя так с кадрами, Николай Андреевич! Кадры требуют бережного к себе отношения, они - наш золотой фонд... - Зачем вы расстреляли Рютина? Вопрос был настолько неожиданным, что Сергей невольно вздрогнул. Наступила тишина. - А почему вы спрашиваете именно о Рютине? - Иванов заговорил по-прежнему мягко, словно речь шла о какой-то житейской мелочи. - Почему вы не спросите о Зиновьеве, о Ягоде, о Тухачевском или хотя бы о вашем дружке Бухарине? - Потому что вы дали слово. Здесь, в этом кабинете. Шесть лет назад. - Ах вот оно что! Вновь наступила тишина, и Сергей невольно поразился происходящему. Николай Андреевич предъявлял счет помощнику самого товарища Сталина - и за что! В то же время он, похоже, не арестован и даже не боится этого! - Ну что ж, раз вы заговорили о Рютине... Я мог бы сослаться на тысячу причин, Николай Андреевич. Но назову главную - Рютин наш враг. За эти годы он не изменился и не собирался меняться. И мы не могли оставить его в живых. Впрочем, речь пойдет не о нем. Вы, кажется, решили обвинить меня в нарушении слова, Николай Андреевич? Я знаю, вы очень смелый человек. Но вы - очень неблагодарный человек.