Триумвират - Диомед, сын Тидея

      Про Алкионию нам Полидор рассказал. Он тут все знает. И я бы знал, если б вырос здесь. А интересно! Если к морю идти – прямо на могилу попадешь. Безголовую. Там сыновья басилея Египта лежат – те, чьи головы у нас в Аргосе похоронены. Стоило так далеко головы везти! А еще тут рек много – и Фрикс, и Понтин, и... В общем, еще две, я их и не запомнил. Правда, мелкие все. Как ручейки.
      Полидор сказал, что надо поспешить, потому что скоро стемнеет. Сказал – а сам спешить не может. Толстый потому что. И щеки у него большие. Большие – и шевелятся. За обедом, наверное, не докушал.
      С холма идти легко. Даже если не по тропинке. А за холмом лес. Правда, Полидор сказал, что это не лес, а роща. И растут там платаны. Священные. И в этой роще громко разговаривать нельзя. Мы и не разговаривали. Мы просто шли. А потом нас Полидор на полянку вывел. На полянке тоже платан – один. Очень-очень высокий. А за поляной – дырка в земле.
      Темная.
      Мы хотели дальше пойти, но Полидор сказал, что мы должны тут остановиться. Потому что это не просто платан, а Тот Самый.
      Тот Самый!
      Под этим платаном дядя Геракл...
      Ух ты-ы-ы!
      Долго мы платан этот смотрели. Оказывается, под ним гидра лежала, а дядя Геракл с дядей Ификлом и Иолаем-племянником подкрались... А гидра в пещеру убежала.
      А они за ней!
      Мы и в пещеру слазили, но тут же обратно вылезли. Темно! И гидры там давно нет. Ее дядя Геракл убил.
      Пока мы платан и пещеру смотрели, солнце уже вниз пошло. За холмы. И Полидор сказал, что нам поспешить нужно. Потому что тут живых гидр нет, они только в болоте живут. В Алкионии.
      Алкиония – за лесом. Тут, оказывается, два болота есть. Алкиония – Дионисово болото. Он, Дионис, через него в Гадес спускается. Там какой-то «дромос» есть. А еще дальше за Зимним ручьем (Хеймарром – по-здешнему) – Аидово болото. Там тоже «дромос», но уже самого Аида-Гадеса Подземного. Полидор сказал, что туда лучше не ходить. Особенно вечером.
      Что ходить не надо – это понятно. А вот «дромос»...
      (Полидор признался, что про «дромос» ему папа рассказал. Рассказал – и велел никому не передавать. Это – тайна.)
      Мы с Капанидом ничего не сказали, но подумали. Если бы нам папы молчать велели, мы ни за что бы не проболтались. А Эвриал сказал, что «дромос» – это вход в гробницу. Он такое в Микенах видел. И у нас в Аргосе тоже. Когда его тетю хоронили.
      Ну, тогда все понятно! Гадес – это гробница и есть. Для всех сразу. И нам сразу же дальше идти расхотелось.
      Но – пошли!
      – Только тихо! Пригнитесь! Это – Полидор. Приказы отдает.
      – Дальше не ходите – ноги промочите. Все! Ждем!
      «Дальше» – это уже в болото. Мы на краю. Здесь мокро под сандалиями чавкает. И воняет – в смысле, плохо пахнет.
      – А когда?..
      (Это Эвриал – который коричневый.)
      – Тихо, говорю! Скоро. Сейчас! И действительно...
      – Ой! (Ферсандр, кажется, А может, и Эвриал.)
      – Где?!! (Это мы все.)
      – Тихо! Да вот же! Гидра!
      Гидра?! Маленькая черная змейка... А вот и еще одна! И еще!
      – Это что – гидра?
      – Вот мелюзга глупая! Конечно, гидра! Они все такие.
      Мы так огорчены, что даже не обижаемся на «мелюзгу». И это – гидры? Да это же просто змеи, у нас их возле Аргоса в каждом болоте навалом! Мелюзга, в общем. Да как же так? Смотреть дальше не захотелось. Тогда Полидор сказал, что пора назад идти. Мы и пошли.
      Только сначала Полидор отдышался – он ведь толстый. Отдышался – и рассказал, что гидры тут, в Алкионии, водятся.
      Маленькие.
      Оказывается, гидры – почти как змеи. Только змеи расти не умеют. А гидры умеют. Но они не всегда растут, а только если в море попадают. А в море они попадают, когда сильные дожди бывают и болото разливается – до речки Фрикс. А речка в море впадает. Какие гидры до моря доплывают, те и растут.
      А та гидра, что дядя Геракл убил, из моря выползла. Она по ночам ползала и овец кушала. И коз, и людей – кого встретит. Вот дядя Геракл ее и убил.
      Значит, большие гидры все-таки есть?
      Полидор сказал, что есть. В море. Если по берегу Фрикса идти, то как раз к морю выйдешь. А там – скала, на конскую голову похожая. Вот к той скале гидры и выплывают. Ночью. Иногда. Они-то выплывают, но мы туда не пойдем. А не пойдем, потому что поздно. Во-первых, поздно, а во-вторых – дядя Гиппомедонт запрещает. И вообще, к той скале ночью ходить нельзя. И днем – тоже.
 
      Тихо. Темно. За дверями – тоже тихо...
      – Ну чего, Капанид, сбегаем?
      Молчит, сопит.
      Думает.
      – Угу...
      Это здесь тихо, а в зале до сих пор пируют. Но пируют как-то не так. И вина туда не носят, и флейтисток нет... И дядя Капаней не поет. Если бы пел – слышно было бы. До самой Лерны слышно!
      – А тебе страшно?
      Ну, как на такое отвечать, всем понятно!
      – Да ни капельки!
      – А Ферсандра возьмем?
      Тут уж думать приходится вдвоем. Ферсандр – друг, но без папиного (в смысле, дяди Полиника) разрешения он и шагу не сделает.
      – А мы... Мы только посмотрим. А если чего увидим – и его позовем.
      – А дорогу ты помнишь?
      Дорогу-то и я помню – вниз с холма, через священную рощу (это где платан Гидры) – а там вдоль берега Фрикса. До моря. Но странное дело, мне что-то не хочется идти. Живот, что ли, заболел?
      – Ну, пошли, Тидид?
      Ой, заболел. Бурчит! Но... Делать нечего – сам напросился.
      – Пошли!
      В сенях – темно. И во дворе темно. У сарая...
      – Тихо!..
      У сарая кто-то охает. И ахает. В два голоса.
      – Гы! (Это, понятно, Сфенел.)
      Я тоже понимаю, что «гы». Наверное, рабыня с каким-нибудь пастухом. Видел я такое! Наши рабыни тоже... Фу, противно! И еще попы голые!
      Ворота открыты, тропинка сама стелется под ноги...
      – Побежали!
      Ветер в ушах – прохладный, пахнущий близким морем. Бежать легко, тропинка ведет вниз, под гору, луна уже взошла...
      Хорошо!
      Вниз, вниз, мимо вековых платанов, мимо полуразрушенных алтарей, где уже давно не приносят жертвы, мимо темной пещеры, мимо старых уродливых камней, которые кто-то вкопал прямо в землю...
      Дальше, дальше!
      Бежать легко, мы оба хорошо бегаем, только ветер свистит, только Селена-луна с небес смотрит...
      ...Почему мне вдруг кажется, что лучше уже не будет? Что добрые боги послали эту ночь...
      Странная мысль уносится ночным ветром – прочь, прочь, прочь. Все хорошо, все отлично, а дальше будет еще лучше...
      Вниз, вниз, вниз...
 
      * * *
 
      Скала и вправду походила на коня. Огромного, с большой тяжелой гривой. И сам конь – огромный. Стоит себе на дне, только голову из моря выставил.
      А на море – огоньки.
      Всюду – на волнах, на мокрых камешках и даже в глубине, где зеленые нереиды живут...
      Ух ты!
      То есть это потом «ух ты», а вначале даже страшно стало. Моря-то я почти не видел. Зато слыхал! В море опасно. Там живет страшный Поседайон, он еще и землю трясет, и в коня обращается... А скала-то – голова конская. Вот сейчас ка-а-ак двинется, ка-а-ак заржет! Ой, лучше не думать! А то меня Капанид за труса примет!
      – Сели?
      – Сели! Ждем.
      Ждем – а огоньков все больше, светятся, дрожат...
      – А чего они флейтисток не позвали? (Это я так, чтобы не молчать.)
      Сопит Сфенел. Думает.
      – Это потому, что мамы наши тут. То есть не наши... Ты, Тидид, извини...
      Жаль, что я не могу рассказать Капаниду о маме. Он считает, что моя мама на Каменном Поле. Но я ему обязательно расскажу! Когда мама разрешит.
      – И не потому, – возражаю я. – Помнишь, день рождения дяди Полиника был? Тогда все пришли, но флейтисток все равно позвали. Только их к столам не подпускали. И танцовщиц тоже позвали...
      А на море – волны. И огоньки, огоньки... ...И черный конь. Вот сейчас заржет, подпрыгнет, ударит копытами прямо по белым барашкам, по огонькам!..
      – А я знаю, почему, – вдруг заявляет Сфенел. – Они о войне говорят. Война будет, Тидид!
      Да, будет. Я хоть и маленький еще, а понял. Недаром папа о войне заговорил!
      – Они с Фивами воевать хотят. Чтобы дядя Полиник басилеем стал. А потом – с Калидоном. Чтобы твой дедушка твоего папу простил.
      Почему мне вдруг не хочется, чтобы папа шел на войну? И чтобы дядя Капаней шел? И все остальные? Ведь война – это победа, это добыча, это – слава! А мой папа – самый сильный!
      – Смотри!
      Все забыто. Гидра! Перед самой скалой! Темная, горбатая, толстая...
      – Да это же лодка! Рыбаки!
      Фу-ты!
      Действительно, лодка. Даже голоса слышны. Плеснули по воде весла (а на них – тоже огоньки!), и снова – тихо. Только волны.
      – А кого на войну возьмут?
      Нас – не возьмут, это понятно. А дядю Эгиалея? А Алкмеона? Ведь у него губа заячья!
      Капанид снова начинает сопеть. Молчит.
      – Мама плачет, – наконец вздыхает он. – А папа то кричит на нее, то целует. Мама говорит, что боится. Что ей сны плохие снятся.
      Хочу сказать что-то ободряющее – и не могу. Моя мама...
      «Лучше сыном изгнанника, чем сиротой...»
      – Они победят! – говорю я упрямо. – Они всех побьют! Правда, Капанид?
      – Угу...
      Не нравится мне это его «угу». Ну, никак не нравится.
      – А дядя Амфиарай... – вновь начинает Сфенел.
      – Тихо!
      Это я. Шепчу. Шепчу потому, что темное... ...Гибкое, узкое, длинное! Прямо под самой скалой. И луна блестит. Прямо на этом самом!
      – Видишь?
      – Вижу!
      А это самое уже не под скалой – плывет прямо к берегу. Быстро, бесшумно. По гребням волн, между огоньков...
      – Сюда! Сюда плывет!
      Ответить я не решаюсь. Это самое совсем близко. Уже и кожу разглядеть можно – гладкая, словно липкая. И плавник. То есть не плавник, а вроде как гребень...
      – А вдруг она на берег...
      – Да тише ты! Услышит!
      Почему-то вдруг вспоминается, что наш храм, храм Трубы, назван в честь трубы, которая поход играет? И наступление, и если назад бежать надо (быстро-быстро!), тоже играет...
      А вдруг это не гидра? Может, просто рыба такая? Вроде угря?
      Плеск. Что-то тяжелое падает на песок. Нет, не падает! Прыгает! Прыгает, бьет тугими кольцами...
      – Мама-а-а-а!
      Только на миг я увидел? Или не увидел? Почудилось? ...Пасть – огромная, зубастая, с клочьями тины между клыков. И не только тины! Глаза...
      – Ма-а-ама-а-а-а-а-а!
      Орем оба – ни о чем не думая, ничего не соображая.
      А страшная голова – громадная, как конь, как целый бык, – "гясе совсем рядом, упругие кольца скребут по песку...
      – Ходу! Ходу-у-у!
      ...Песок на зубах. Хорошо, что Сфенел подхватил, рывком поставил на ноги... Сильный он! Почти как дядя Капаней. Почти как мой папа!
      ...А сзади – шипение. Или это ветер в ушах?
      Почему так трудно бежать? Нога? Да, кажется, лодыжка. Ничего, добегу! Наверное, уже можно остановиться, передохнуть...
      А вдруг ОНА все еще сзади? Все еще ползет?
      А вдали – или тоже чудится? – конское ржание. И будто бы – топот копыт...
      Мы никому не расскажем! Даже папе, даже дяде Капанею. Даже Ферсандру. Мы лучше сначала вырастем, станем сильными, как наши папы, и гидру убьем. Убьем – а потом все расскажем. Все-все! Но про коня я рассказывать не буду, даже когда вырасту. Потому что бог Поседайон может обидеться. А богов надо бояться.
      Так папа сказал!
      А когда мы вернулись домой, началась война.
 
       АНТИСТРОФА-II
      Папа говорил, что, когда война близко, из Тартара вылезает злая Кера. Она не богиня, она хуже. Кера всюду летает и всех ссорит, чтобы дрались лучше. А затем с Олимпа идет Арей.
      Вот тогда все драться и начинают!
      Kepy я не видел. Наверное, она летала, пока мы из Лерны возвращались. Зато уехал папа. Он не сказал, куда, но Капанид узнал от своего папы, что он уехал в Микены, к ванакту Эврисфею. Он попросит большое войско. А чем больше войско, тем лучше.
      И еще папа велел мне переселиться к Сфенелу. Это тетя Эвадна предложила, Сфенелова мама. Она говорит, что ребенка покормить некому. Ребенок – это я. То есть я не ребенок, но тетя Эвадна так думает. Она очень добрая, но у нее глаза больные. С тех пор, как война началась.
      А дядя Капаней смеяться перестал. Он домой поздно приходит, потому что войско гонять надо. И не просто гонять, а как Дионисовых козлов. Это дядя Капаней так сказал.
      И еще у нас на улице плачут. И на соседней плачут. И не маленькие, а взрослые тети.
      Мне тоже почему-то хочется плакать. Но я не плачу.
      В доме дяди Капанея много интересного. Дядя Капаней прапраправнук (на самом деле там «пра» еще больше, но я не запомнил) царя Анаксагора. А царь Анаксагор правил Аргосом сразу же после потопа. И Микенами правил. И Коринфом. Поэтому у дяди Капанея на стене висит большой щит – потрескавшийся, старый. И еще – жезл из золота. Но жезл не висит на стене, а лежит возле алтаря.
      А тетя Эвадна сказала, что лучше бы все это сквозь землю провалилось. Прямо в Гадес.
 
      * * *
 
      Дядю Эгиалея не берут на войну. Он это сам сказал, когда в гости зашел. Дядя Эгиалей будет городом править вместо дедушки Адраста. Потому что дедушка Адраст сам войско возглавит.
      Дядя Эгиалей грустный. Это потому, что его на войну не берут. И еще он говорит, что пусть лучше войско ведет один козел, чем десять львов. Дядя, наверное, шутит, но почему-то не улыбается.
      А дядя Капаней сказал, что папа скоро вернется. Что папе ванакт Эврисфей обещал большое войско. Папа – молодец!
      А мамы все нет. Мне без нее очень скучно.
 
      * * *
 
      – Уже начали?
      – Нет, они дядю Амфиарая ждут...
      Сфенел хмурится, морщит лоб. Прямо как дядя Капаней. Это значит, что он волнуется. Я лоб не морщу, но тоже волнуюсь.
      – Без него начинать нельзя, он – лавагет. Вот они и ждут.
      Они – это наши папы. Дядя Капаней, дядя Полиник, дядя Гиппомедонт, дядя Мекистий. И дядя Патренопей, который в Тиринфе живет. Его я в первый раз вижу, потому что он в Аргос редко приезжает. А вот сегодня приехал. И еще тут Этеокл. Это – не брат дяди Полиника, это его родич. Он из Беотии на большой колеснице прикатил.
      И дедушка Адраст здесь. На нем сегодня красный фарос. То есть не красный, а пурпурный. И еще золотой венец.
      И на папе тоже – венец, но серебряный. Я даже не знал, что у папы такой есть. Папа сказал, что это венец из Калидона. Папа – сын дедушки Ойнея, а значит – калидонский наследник. Хотя дедушка Ойней его и не любит.
      Наши папы впереди. Мы – сзади. Тут все, даже Алкмеон с Амфилохом, даже близнецы дяди Полиника. Они маленькие, хотят спать, но их не отпускают.
      Потому что сегодня будет клятва.
      Тут мы не бываем. Это не наша улица. Здесь – пеласги.
      «Здесь» – это у жертвенника Дождевику.
      Это мы его так зовем, а на самом деле его называют не Дождевик, а Зевс Листий. Этот жертвенник – особый. Если на нем что-то попросить, то Зевс обязательно услышит. Или поклясться – он тоже услышит.
      Папа приехал сегодня утром, но даже к дяде Капанею не зашел, а сразу поехал в Лариссу к дедушке. А потом вернулся, поцеловал меня и пошел говорить с дядей Капанеем.
      А вечером мы все пошли клясться.
      Мы молчим. И все молчат. Уже темно, поэтому принесли факелы. У дедушки Адраста темное лицо. Наверно, это из-за факелов. А может, не из-за факелов, а из-за Амфиарая.
      Ферсандр рассказал, что дядя Амфиарай очень громко ругался. Он не хочет воевать. Он всех пугает богами. Но дядя Полиник сказал, что дядя Амфиарай все равно приедет.
      Дядя Полиник улыбается. Это потому, что он скоро дома будет. Ему войско ворота откроет, и он снова в Фивах сможет жить.
      Только почему-то никто больше не улыбается. Мы все ждем, уже темно, Адраст (не дедушка, а сын дяди Полиника) плачет – домой хочет. А его братик спит. Я тоже хочу спать, но я уже большой, и я потерплю.
      – Слышите? (Это Эвриал, который коричневый.) Колесница!
      – Ага! (Это мы все – вразнобой.)
      Колесница – это дядя Амфиарай едет. Значит, сейчас начнут. Мне очень интересно, и всем интересно.
      А тетя Эвадна почему-то плачет.
      На дяде Амфиарае – черный плащ. У дяди Амфиарая – черное лицо. Из-за факелов, наверное.
      И еще он никому не говорит: «Радуйся!» Даже дедушке Адрасту.
      А вот уже и огонь горит! Дрова сухие, дождей давно не было...
      ...Хотя Зевс и Дождевик!
      Странный огонь – какой-то темный, как лицо дяди Амфиарая, как этот вечер. Темный, низкий, холодный. То есть это мне кажется, что он холодный, потому что мне почему-то холодно. И Капаниду тоже холодно – иначе бы зубами не стучал.
      – Мечи!
      Это дедушка Адраст. Сейчас они вынут мечи...
      Вынули.
      Все сразу – красиво!
      А пламя горит, оно все выше – и все темнее. Или это вокруг темнеет? Надо спросить у Сфенела, но сейчас нельзя, сейчас будет клятва...
      Начали!
      – Я, Адраст, сын Талая...
      – Я, Амфиарай, сын Оикла...
      – Я, Гиппомедонт, сын Сфера.
      – Я, Тидей, сын Энея...
      Папа волнуется, потому и говорит «Энея», а не «Синея» Это он по-этолийски.
      – Я, Мекистий, сын Талая...
      – Я, Партенопей, сын Талая...
      – Я, Этеокл, сын Пройта...
      Я знаю, о чем они будут клясться. Они будут клясться, что вернут дядю Полиника домой в Фивы. Вернут – или погибнут. Но они не погибнут. Ведь там же папа, а папа – самый сильный, самый смелый! И дядя Капаней сильный! И все остальные.
      Но почему мне все кажется, что огонь на жертвеннике темный? Нет, он уже черный! Черный, ледяной...
      – На этом камне, пред ликом владыки нашего Зевса Величайшего, Повелителя Ясного Неба, царя богов и царя мира, мы. Семеро, клянемся честью, кровью и жизнью своей...
      Почему мне так холодно? Почему?..
 
      * * *
 
      – Это ловушка, Ойнид! Теперь я точно знаю. Это все отец. Он, Психопомп и Тюрайос ! Моя Семья... Семейка... Они даже название придумали – "Гекатомба ". Понимаешь? Отец говорит, что, если получится сейчас, в следующий раз он соберет всех – чтобы никто не ушел... Не иди с ними, Тидей! Не ходи! Даже я тебе помочь не смогу – понимаешь, даже я!
      Мне опять снится мама. Но сегодня-очень плохой сон. Плохой – и страшный. Мама плачет. Мама кричит. А ведь мама никогда не кричит! Поэтому сон – очень плохой.
      – Я могу всех их убить, Ойнид! Всех! Ты думаешь, только у отца есть молнии? Я могу сделать так, что от Фив останется черная плешь. Черная, блестящая... Но я никого не смогу спасти. Даже тебя. И никто не сможет! Понимаешь?
      Если бы я мог, я закричал. Если бы я мог, я бросился бы к маме. Мама не должна плакать! Почему папа не сделает так, чтобы мама не плакала?
      Хорошо, что это – сон!
 
      * * *
 
      Мне больно. Тетя Эвадна слишком сильно сжимает мою руку. Сфенелу тоже больно, он морщится, но молчит. И я молчу.
      Тетя Эвадна волнуется. Она очень сильно волнуется, потому и руки нам сильно жмет.
      Они уходят.
      Дедушка Адраст уже за городом, и дядя Полиник уже за городом, и колесницы. Много колесниц! А сейчас уедет папа. И дядя Капаней уедет.
      И все уедут.
      Мы стоим у дверей и смотрим на улицу. Когда появятся их колесницы, мы сразу увидим. Они должны из-за угла выехать, там, где храм Золотой Елены – той, которую дядя Капаней хорошо знает.
      На тете Эвадне – яркое покрывало. Она говорит, что яркий цвет отпугивает Керу. Примета такая.
      Мы ждем. Сейчас они заедут сказать «до свидания». Папа хочет, чтобы мы не ходили за город. Это – тоже примета.
      Вот колесница... Две... Три...
      А почему три?
      Ага, в первой – дядя Капаней, у него на щите – воин с факелом, во второй – папа (с Глазом Ночи на щите)...
      ...Да я их издалека и без щитов узнаю! Папа ниже, зато в плечах очень широкий. И еще на папе шлем – с тремя гребнями и с дырками для глаз. А дядя Капаней высокий и чуть-чуть сутулится...
      А в третьей колеснице... Черный щит, четырехугольный, как башня... Дядя Амфиарай? Вещий!
      – Мама, а почему?..
      Сфенел тоже удивляется, но тетя Эвадна только качает головой – отвечать не хочет. Сегодня она очень красивая! Только глаза больные.
      Первая колесница остановилась, вторая...
      – Давайте, только скорее!
      Это дядя Амфиарай. У него недовольный голос. Дядя Амфиарай не хочет идти на войну. Он всем говорит, что Зевс плохой и не даст нам победу. Это потому, что дядя Зевса не любит! Но на войну пойдет – его тетя Эрифила заставила.
      (Про тетю Эрифилу мне Ферсандр сказал. А ему – его папа.)
      Тетя Эвадна отпускает мою руку. Но я стою на месте. Жду. Бежать к папе нельзя, потому что он с дядей Амфиараем. А при нем я должен вести себя как взрослый.
      – Веди их сюда!
      Это опять дядя Амфиарай. Он хмурится и трет рукой бороду. Мне... страшно?
      Ну, не то чтобы страшно...
      Дядя Капаней берет нас со Сфенелом за руки, ведет к дяде Амфиараю. Сейчас нужно сказать «радуйся»...
      Папа стоит в сторонке. Я знаю почему: его дядя Амфиарай не любит.
      Меня подводят к дяде. Я уже хочу поздороваться...
      – Не первый. Второй!
      Я так и не успеваю сказать «радуйся». Наверное, первым должен поздороваться Капанид. Капанид – первым, а я – вторым. А вот и он...
      ~ Тяжело будет – сыну отдай!
      Кому это он? Дяде Капанею? Нет, Сфенелу. Но почему?..
      И вдруг я понимаю. Дядя Амфиарай – Вещий. Он слыщит, как боги разговаривают. И он знает, что с кем будет.
      – А Диомед?
      Это дядя Капаней. Ну, конечно, Сфенелу уже сказали, А мне?..
      Дядя Амфиарай не отвечает. Даже не смотрит. Он идет к колеснице.
      Дядя Капаней недоволен. Он, кажется, не очень верит дяде Амфиараю.
      – Ну ты слыхал, Ойнид? Пифия, понимаешь! Ты, Сфенел, его не слушай. Тяжело будет – сам тащи!
      Капанид кивает. И я киваю. Киваю – потому что согласен.
      А все-таки жаль, что мне ничего не сказали!
      А вот и папа.
      – Ну, мальчики!..
      От папиной бороды пахнет пылью. И немножечко – благовониями. Это он с утра ванну принимал.
      Я хватаю папу за шею, хватаю крепко, прижимаюсь лицом... Только бы не заплакать! Мне нельзя плакать, я уже почти взрослый!
 
      * * *
 
      Крон – это бог такой. Мне про него дядя Эвмел рассказал. Дядя Эвмел все про богов знает. И про зверей. И про все другое тоже знает.
      Я теперь у него каждый день бываю – как папа уехал. Даже вечером. Потому что мне не хочется домой возвращаться. Дома пусто, только служанки. Они грустные, иногда даже плачут. И к Сфенелу идти не хочется. Там тетя Эвадна. Она стала совсем больная. Сфенел все время около нее сидит.
      А дядя Эвмел мне про богов рассказывает. Так вот, Крон был Зевсу папа. А потом он Зевса съесть хотел, а Зевс его в Тартаре запер.
      (Правда, дядя Эвмел говорит, что это не совсем так. А как – он мне расскажет. Но потом. Когда я вырасту.)
      А Крон хоть и в Тартаре, но все равно – самый главный. Самый главный, потому что он – Время. А Времени все подвластны. Захочет Крон – время быстро пойдет. Захочет – медленно. И боги ничего сделать не могут. Даже Зевс!
      А я все понять не могу, быстро сейчас время идет или медленно. Когда быстро, а когда и ползет. Как улитка! Война уже целый месяц идет, а все кажется, что папа только вчера уехал!
      ...А когда гонец долго не приезжает, время вообще останавливается. Мы с Капанидом возле Микенских ворот сидим – ждем. Если его мама отпускает. А если нет, я один сижу.
      Папа молодец! Он уже совершил много подвигов. Он подвиги каждый день совершает – как Геракл! Он в Фивы один пошел – требовать, чтобы басилей Этеокл дядю Полиника в город пустил. А басилей Этеокл не стал папу слушать и велел своим воинам его на поединок вызвать.
      А папа их всех победил!
      А потом на него фиванцы напали – когда он в лагерь дедушки Адраста возвращался. А он их снова победил! Теперь войско дедушки Адраста эти Фивы со всех сторон осадило, а папа со своими воинами стоит возле каких-то Пройтидских ворот. Я спросил у Ферсандра, что это за ворота, но он не знает.
      А ванакт Эврисфей, к которому папа ездил, моего папу обманул. Обещал войско – и не дал. Говорят, ему Зевс запретил. А дядя Эгиалей говорит: «Чего еще ждать от этой сволочи?». Это он, наверное, все-таки про ванакта Эврисфея, а не про Зевса.
      Ну, ничего! Папа и без Эврисфея справится. Папа самый сильный. И самый смелый! Только бы Крон сделал так, чтобы время быстрее пошло. Чтобы папа домой вернулся.
      И чтобы все вернулись!
 
      * * *
 
 
Прилетела ласточка
С ясною погодою,
С ясною весною,
С веточкой зеленой.
Грудка ее белая,
Спинка ее черная..
 
      Это тетя Эвадна поет. Она очень красиво поет. Но сегодня она какая-то совсем больная. Даже не слышит, когда с Капанидом ее о чем-то спрашиваем.
 
Что ж ты ягод не даешь
Из дому богатого?
Дашь ли в чашке ей вина,
Сыру ли на блюдечке?
И от каши ласточка
Тоже не откажется...
 
      Эту песню я знаю. Ее девчонки поют – весной, когда ласточки прилетают. Наверное, тетя Эваднатоже когда-то пела, а сегодня вдруг вспомнила.
      Хотя уже не весна, а лето!
 
Открой, открой дверцу
Ласточке, ласточке,
Тебя просят девочки,
Маленькие девочки...
 
      А Сфенел сказал, что ему за дядю Капанея страшно. Я ему ответил, что бояться не надо, что скоро наши папы всех победят, а он вдруг заплакал. Я даже испугался. Мой друг Капанид никогда не плачет! Даже если его побьют!
 
      * * *
 
      Мама гладит меня по щеке, мама меня целует...
      Мама! Мама!!!
      Теперь уже не снится! Теперь мама и вправду здесь!
      – Мама! Мамочка! Я... Тут столько случилось! Я... Я тебе рассказать должен...
      Почему мама не отвечает? Почему она молчит?
      – Мама!
      Мама меня снова целует... Почему у нее такие холодные губы? Холодные, мокрые...
      – Мамочка! Что? Что слу...
      И вдруг я понимаю – что.
      Понимаю сразу, хотя мама молчит. Молчит, ничего не говорит. И от этого молчания мне еще страшнее, мне хочется кричать, хочется убежать из темной горницы, убежать от того страшного...
      Но я уже знаю – убегать нельзя. Потому что маме плохо. Потому что Я ПОНЯЛ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ.
 
       ЭПОД
      И снова горит огонь. Но уже не у Дождевика. И не в городе – просто в поле. Зато там было сухо, а здесь идет дождь. Правда, маленький. Капает только.
      Кап... Кап... Кап... Кап...
      Мы ехали сюда две недели. Сюда – это в Элевсин. Мы приехали, чтобы похоронить папу.
      Папа сейчас там, на костре, под красным покрывалом. Мне на него смотреть нельзя, потому что папа давно умер, а на тех, кто давно умер, смотреть не полагается.
      Боги запрещают. Особенно маленьким.
      Из-за дождя костер хотели зажечь не сегодня, а завтра, но потом дядя Тезей, он тут басилевс, решил, что дождь не помешает.
      Потому что это и не дождь. Просто капает.
      Кап... Кап... Кап... Кап...
      Сфенел тоже приехал. Приехал – потому что его папа тоже на костре, рядом с моим. И дядя Гиппомедонт там, и дядя Мекистий, и дядя Партенопей.
      А Ферсандр не приехал. Не приехал, потому что его папу не хоронят. Его папу фиванцы не отдают. Они и моего папу не отдавали, и остальных, но дядя Тезей послал войско, и их всех отдали – кроме дяди Полиника.
      Дядю Полиника не хотят хоронить, потому что он убил Этеокла. Не того, что сын Пройта (тот здесь же, рядом с папой), а другого, который его в город не пускал. Своего брата. Он его убил, а Этеокл – его.
      И дяди Амфиарая тут нет. Говорят, его земля поглотила. А другие говорят, что его просто не нашли. Потому что там все погибли. Все – кроме дедушки Адраста. Дедушка на коне ускакал. У него, говорят, конь волшебный есть.
      Дедушка тоже здесь. Это он уговорил дядю Тезея войско послать. Дедушка теперь весь седой. Весь – даже брови. Его теперь называют Злосчастный. Адраст Злосчастный. А почему он злосчастный? Ведь это папа погиб, а не дедушка.
      Жаль, у папы коня волшебного не было!
      Костер уже долго горит. Два часа. Или три. Я хотел ближе подойти, а меня не пускают. И Сфенела. И тетю Эваду. Ее две рабыни под руки держат, потому что она совсем больная. Никого не видит и песню поет. Ту самую, про ласточку.
      А дождь капает, капает.
      Кап... Кап... Кап... Кап...
      Я спросил у дяди Тезея, можно ли нам плакать. Дядя Тезей мне руку на плечо положил (как взрослому!) и сказал, что можно. Потому что папа умер. А у погребального костра даже герои плачут.
      Сфенел тоже плачет. И все остальные. Даже дядя Тезей. А костер все горит, он огромный, от него пахнет сосной и вином. Вначале очень плохо пахло, а теперь – хорошо. Вино туда целыми амфорами лили. И благовония. Чтобы папе и всем остальным по дороге в Гадес хорошо было.
      А когда мы уезжали, Ферсандр сказал, что отомстит за дядю Полиника. Он Фивам – всему городу отомстит. Вот только вырастет. А мне мстить вроде бы и не надо. Моего папу какой-то Меланипп убил, а папа его тоже убил. А еще про папу всякое плохое говорят, но я не слушаю. Папа – герой. И погиб, как герой. Он все равно – самый лучший! Я за него отомщу! Фивам отомщу – вместе с Ферсандром.
      А Сфенелу и мстить некому. Некому, потому что дядю Капанея сам Зевс убил. Молнией. Никто из людей дядю Капанея убить не мог!
      Выходит, Зевс все-таки слышал, когда дядя Капаней богов ругал?
      Костер все никак не погаснет. Даже, кажется, больше стал. А дождь все капает, капает...
      Кап... Кап... Кап... Кап...
      А тете Эвадне совсем плохо. Она все хочет ближе к костру подойти. Ее не пускают, а она все равно хочет. Наконец ее пускают поближе...
      Кап... Кап... Кап... Кап...
      Я не знаю, здесь ли мама. Наверное, здесь, просто ее никто не замечает. Даже я. Мама сказала, что нам теперь видеться опасно. То есть и раньше было опасно, а теперь еще опаснее. Потому что если ОНИ узнают, то могут убить меня. И ее тоже.