Глава 7

В жилах Джеффри текла древняя благородная кровь. В наследство ему достались врожденная гордость и уверенность в себе – качества, которым могли позавидовать люди менее знатные. Суровые воспитатели отточили его и без того острый ум, а тренировки длиной в целую жизнь, лишь изредка прерываемые недолгими увеселениями, превратили каждый дюйм его мощного тела в броню. Будучи не первым сыном в семье, он не унаследовал титула и фамильных поместий, но благодаря боевой отваге и яростной преданности жизненный путь Джеффри отмечали благосклонность и награды вышестоящих, внимание и восхищение окружающих.

И все это было уничтожено кусочком металла и дохлым кроликом. А перед этим – зловредным кельтским божеством.

Джеффри поднял голову к небу и зажмурился от ярких лучей солнца. Он помотал головой, и талисман Энгуса Ока хлопнул его по груди под самой шеей.

С момента появления в этом Богом забытом месте все инстинкты Джеффри предупреждали его о том, что здесь что-то неладно. Он не обращал внимания на свои подозрения, вернее, подавлял уверенность в том, что столь удивительные приспособления и столь странное поведение окружающих неестественны для крохотной деревушки в каком-то дальнем уголке Англии. Тяжелая тушка кролика, убитого кусочком металла, по размерам не превосходящим оливку, без слов подтвердила то, о чем все время повторяли ему все вокруг. Даже китайцы не могли бы похвастаться столь ужасающим оружием, способным убивать чуть заметным движением женского пальчика.

Незнакомые люди вокруг него говорили ему правду. И сейчас уже не тысяча двести восемьдесят третий год от Рождества Христова.

Они с Арионом каким-то образом пролетели почти на шестьсот лет вперед, в будущее.

Эдуард, король Англии, давно ставший кучкой догнивающих костей, поручил его заботам Энгуса Ока, возвращающего жизнь тем, кто погиб ради любви. Доказав свою готовность умереть ради талисмана, знаменовавшего собой любовь между Деметрой и Джоном Рованвудами, Джеффри кинулся в Первозданную Пропасть. Такой прыжок должен был бы обречь его на вечный полет в никуда, между жизнью и смертью.

И хотя Джеффри дышал, хотя ощущал горячее прикосновение солнечных лучей к своей коже, хотя сердце его сжалось от внезапно нахлынувшей боли, оказалось, что Первозданная Пропасть подтвердила все суеверия. Какая жизнь может теперь быть у такого человека, как он, – у рыцаря, поклявшегося завершить квест, начатый более полутысячи лет тому назад? Какая у него может быть жизнь, когда вся его семья, все друзья, все надежды и мечты исчезли, как уголья, залитые дождем?

Он подвел своего короля. Кельтский талисман, висевший на его шее, вдруг стал невыносимо тяжелым. Перед мысленным взором Джеффри пронеслись терзавшие сердце картины того, какая судьба ждала тех, кто положился на его рыцарские таланты. Он прекрасно мог представить себе, какую нетерпеливую ярость испытывал Эдуард, считавший каждый час до того дня, как Деметра Рованвуд признает его своим сюзереном. И когда известий от нее не придет, Эдуард, конечно же, прикажет казнить ее мужа Джона и направится с войском к замку Рованвуд.

А Дрого Фицболдрик… Джеффри не сомневался в том, что этот негодяй осуществит свою угрозу осадить замок леди Деметры. Удалась ли ему осада? Если да, то предатель использовал нежную даму для утоления своих животных страстей и завоевал сильную крепость на далекой северной границе Англии. И пока Эдуард и Дрого сражались, наступило такое опустошение, от которого вполне могла прерваться царственная линия Плантагенетов, а единая страна непоправимо рассыпаться.

Это была страшная мысль: сама история могла изменить свой ход из-за непредвиденного путешествия Джеффри д'Арбанвиля в будущее.

Лучше бы ему было умереть, нежели испытывать эту нестерпимую боль при мысли о том, что все знакомое и любимое исчезло с лица земли. Лучше было умереть, чем признаться, что не исполнил рыцарского долга, несмотря на то что пошел ради этого на самую серьезную жертву. Будь он мертв, ему не надо было бы страдать от подозрения во взгляде Джульетты, не замечать насмешек, сменивших восхищение, которое он когда-то принимал как должное.

Будь он мертв, он горел бы в вечном огне ада благодаря длившемуся много столетий полету, подаренному ему языческим богом.

Кровь Господня, он оказался в безнадежном положении! И что теперь? Попросить Джульетту, чтобы она послала одну из своих свинцовых пуль в его шестисотлетнюю голову?

Череп кролика, расколовшийся, словно брошенная дыня, намекал на сладкое забвение, которое он получит в этом случае. В глубине тела Джеффри зародилась дрожь, и он постарался ее подавить, с такой силой выдохнув из легких воздух, что коричневато-серая шерстка на холодеющем тельце взъерошилась, а длинные ушки затрепетали поддельной жизнью. Револьвер избавил кролика от его земных горестей, но странному оружию не изменить того факта, что Джеффри держал в руках именно кролика.

Пусть ему уже больше шестисот лет, но он все равно остается рыцарем. Поддаваться отчаянию из-за того, что, похоже, попал в на редкость серьезную переделку, было не в характере Джеффри д'Арбанвиля. Ни один настоящий рыцарь не поставит себя даже под какую-то там пулю, пока не закончит своего квеста. Можно представить себе презрение Господа, если Джеффри осмелится предстать перед Создателем с разнесенным на куски черепом и попробует переложить вину за свои земные неудачи на языческий талисман.

Ему необходимо найти дорогу обратно. Вот и все. Чтобы попасть сюда, он прыгнул в пропасть. Рыцарская логика подсказывала, что ему надо найти дно этой пропасти – горную цепь – и взобраться обратно наверх.

Горы. Ему необходимо найти в этом безнадежно плоском месте поднимающиеся к самому небу горы.

– Ха! – произнес он ругательство тысяча восемьсот пятьдесят девятого года и вскочил на ноги, потянувшись за кинжалом, чтобы выпотрошить этого кролика тысяча восемьсот пятьдесят девятого года, столь ловко доставленного ему пистолетом тысяча восемьсот пятьдесят девятого года. – Ха! Ха! Ха!!!

– Джеффри? Вас что-то насмешило? Мне тоже надо смеяться?

Джульетта приближалась к нему робко, словно юная олениха. Да, ей следовало испытывать робость.

– Если вы сейчас начнете надо мной смеяться, я не поручусь за вашу безопасность, – предостерег ее Джеффри, все еще не свыкшийся со своим положением.

– Вы не причините мне вреда! – воскликнула она, а в следующую секунду лазурные глаза Джульетты затуманило недоумение, словно ее изумили собственные слова.

Она сказала правду: Джеффри скорее отсек бы себе кисти рук, чем причинил ей хотя бы мимолетную боль. А вот ему было больно: его мучила невыразимая боль, которую не смог бы разделить с ним никто на этой земле тысяча восемьсот пятьдесят девятого года. Очень жаль, что он запачкал пальцы кровью кролика, иначе он привлек бы Джульетту к себе и зарылся лицом в ее пахнущие солнцем волосы, наслаждаясь ощущением нежного женского тела, прижавшегося к его крепкому торсу. Какие силы дало бы ему прикосновение к живому, дышащему существу! Смятенные мысли Джеффри успокоились бы, и тогда можно было бы придумать план действий и все уладить.

Но если он обнимет Джульетту, это не поможет ему успокоиться. Скорее в нем поднимется целый рой совершенно неподобающих желаний и чувств. И в этом не будет ничего удивительного: ведь шестьсот лет прошло с тех пор, как Джеффри в последний раз лежал с женщиной. Надо полагать, что столь долгого безбрачия не придерживался и самый набожный монах. До чего угнетающая мысль! Если сейчас родной отец Джеффри наблюдает за ним с небес, он должен радостно потирать руки при виде того, как несколько веков безбрачия наложены на сына, которого он мечтал направить на путь церкви, а не рыцарства.

А с другой стороны, тоска по невозможности утолить свою страстную натуру еще никогда не притупляла боевых способностей Джеффри, даже в самой ранней юности, когда он настолько мучительно ощущал промежутки между любовными утехами, что они действительно могли показаться длиной в несколько веков.

С первого взгляда он принял Джульетту за ведьму, когда она бежала с громким криком, внушившим ужас и сатанинскому скоту, и монголу. Возможно, она действительно обладает колдовским даром! Встретившись с ней, Джеффри чуть ли не каждый час уступает желанию так или иначе к ней прикоснуться. Никто из других встреченных им здесь женщин не будит в нем подобных желаний. Он явно околдован. Иначе никак нельзя объяснить, почему он постоянно думает о любовных утехах с Джульеттой, забывая даже о решимости выйти из труднейшего положения, в котором он оказался.

– Что вы знаете о боли, Джульетта? – спросил он, отгоняя неуместные мысли, и его резкий вопрос нарушил стоявшую вокруг тишину. – Можете ли вы представить себе, какую боль должен испытать человек, который знает, что никогда больше не увидит знакомых и любимых лиц, когда он понимает: все, что он ценит, ничего не стоит и он бессилен против причуд судьбы?

Джульетта содрогнулась, и ему показалось, что он увидел в ее глазах именно ту боль одиночества, которую, по его утверждению, не мог знать никто, кроме него.

– Судьба играет нами всеми, Джеффри. – Она гордо подняла голову. – Можно погрузиться в свое горе, а можно его побороть и постараться жить как можно лучше. Так поступила я.

– Чего вам это стоило, Джульетта?

– Это стоило мне всего, что я имела, – ответила она. – Абсолютно всего.

В этих простых словах заключалась такая внутренняя боль, рядом с которой потерянные Джеффри шестьсот лет показались просто пустяком. Не думая больше о том, что грешно тратить хорошее мясо, Джеффри отшвырнул кролика в траву. Постаравшись почище вытереть руки об одолженные ему штаны, он заключил Джульетту в объятия, о которых так мечтал – но с другой целью. Им овладело непривычное желание утешить, попросить ее объяснить причину муки, которую он в ней ощутил.

Джульетта отвергла его утешение. Она отшатнулась от него, словно он был прокаженным или деревенским олухом.

Женщины по всему свету приходили в восторг, когда им удавалось привлечь его внимание, а ведь тогда им двигала только похоть! Еще одна жестокая шутка судьбы: благородный порыв рыцаря встретил такой решительный отпор.

– Если вы хотите оставаться в моем доме, пока ваша лошадь не поправится, то приучитесь не распускать рук. Женщину нельзя хватать, когда вам только вздумается! – крикнула она. – Сейчас не средневековье, сейчас тысяча восемьсот пятьдесят…

– Я знаю, какой сейчас год.

Никогда еще его слова не звучали настолько безжизненно.

В ответ Джульетта что-то невнятно промямлила и кинула на него подозрительный взгляд: на ее нежном лице ясно читалось недоверие. Джеффри с трудом сдержался, чтобы не рассказать ей все. Попытайся он объяснить ей, что они с конем совершенно непонятно зачем пересекли время, эта попытка только усугубила бы ее и без того плохое мнение о Джеффри. И кроме того, ему необходимо было думать о том, как встретят такое заявление горожане.

Нет, лучше ему молчать. Он счел Джульетту ведьмой – как она воспримет его историю, если он все ей расскажет? Джеффри подавил дрожь, которую вызвала в нем мысль о том, как его знакомые отнеслись бы к человеку, утверждавшему, что он перенесся во времени. Его бы либо сожгли, либо подвергли испытанию водой и утопили бы.

Он не смеет признаваться никому. Ну что ж, к счастью, Джульетта презрела его попытку утешения. Одно ласковое прикосновение, один добровольный поцелуй ее нежных губ – и он уподобился бы влюбленной обезьяне, невнятно лопоча свои самые сокровенные мысли. А если бы он ее убедил, если бы добился ее привязанности – что было бы тогда? Ни один подлинный рыцарь не станет покорно мириться с тем, что его перенесло в другое время. По крайней мере если он не смог закончить свой квест. А просить Джульетту соединить с ним свой жребий и испытать такое же тошнотворное чувство неприкаянности в том случае, если Джеффри удастся пробиться обратно в собственное время, он тоже не может.

Рыцарство всегда было бедно дружескими отношениями, и все-таки оказалось, что Джеффри не готов одиноко противостоять миру, потому что никогда не чувствовал себя столь изолированным от всех.

Вот почему он был рад услышать пронзительный оклик, разнесшийся по прерии, и увидеть направляющихся к ним пышнотелую мисс Алму Харкинс и вечно недовольного капитана Чейни. Похоже, Джульетта тоже была рада тому, что ей больше не придется выносить его общество в одиночку: она улыбнулась и приветливо помахала рукой своим друзьям.

Джеффри снова посмотрел на поврежденную ногу Ариона. Ха! Пусть они сами занимают друг друга – у него есть важный предмет для размышления. Попавшему в будущее надо каким-то образом отыскать дорогу обратно, и хромота коня не помеха. Джеффри намерен найти горы и вскарабкаться обратно в свое время: – или умереть. Пусть для этого ему понадобится закрыть сердце для единственного человека, обладающего способностью заставить его смягчиться.

Джульетта с удовольствием заметила, что от долгой ходьбы по прерии Алма раскраснелась и дышит так же неровно, как и она сама. Значит, никаких объяснений по поводу ее волнения не понадобится. То, что происходило в последние несколько минут, привело Джульетту в смятение. Единственное, в чем она не сомневалась, была досада по поводу того, насколько нечутко она поступила, отвергнув утешение, предложенное ей Джеффри, как злобно она на него огрызалась, хотя всем своим существом сознавала, что перед ней стоит человек, понимающий боль, которую она так старалась скрыть ото всех. Она решила, что никогда не забудет, как на его удивительно выразительное лицо легла непроницаемая маска. Ее не должно было это волновать. И не волновало. Не волновало!

Но как она ни пыталась убедить себя в том, что поступила так, как подобает респектабельной вдове Уолберн, глядя на гордо выпрямленную спину Джеффри, она не могла избавиться от впечатления, будто совершила ужасную ошибку.

Ей хотелось бы, чтобы он отвернулся от своего идиотского коня и сказал что-нибудь непонятное, как говорил обычно. И улыбнулся ей.

Но когда Джеффри поднялся и повернулся, чтобы ответить на непрекращающиеся оклики Алмы, он даже не посмотрел в ее сторону. Он стоял несгибаемо прямо, словно то нелепое металлическое одеяние, в котором они его нашли, сейчас переплавилось и превратилось в жесткий корсет, надетый под его домотканую одежду с чужого плеча. Ветер смел пряди волос с его лица, сделав заметнее решительный подбородок и прямой взгляд глубоко посаженных глаз, оценивавший приближение Алмы и капитана Чейни.

Его можно было бы принять за лучшего разведчика Форт-Скотта, привыкшего не привлекать к себе внимание посторонних и в то же время напряженно-внимательного. Постоянно находящийся начеку рыцарь, замечающий вокруг себя все. Кроме нее.

– До чего же кстати вы подстрелили этого кролика! – Широкое лицо Алмы блестело от пота. – Я как раз пришла, чтобы пригласить Джеффри на пикник. Я не могу позвать и вас, мисс Джей… то есть я хотела сказать, что знаю: вы таких вещей не признаете. Как по-вашему, Джеффри, пикник звучит привлекательно?

– Нет. – Казалось, он был в полном недоумении. – Я не слышу ничего привлекательного в слове «пикник».

Капитан Чейни рассмеялся.

– Тут я вас не виню, Джефф. Сидеть на одеяле с липкими малышами и кусачими муравьями, которые упорно на вас карабкаются, – меня это тоже не привлекает.

– Джефф? – Джеффри недоверчиво поднял бровь и посмотрел на капитана Чейни. Джульетте страшно хотелось бы сделать то же самое. Уменьшительное имя ничуть не подходило Джеффри, но еще более странным было слышать, насколько тепло сейчас звучит голос старого капитана.

– Вы вдруг стали страшно дружелюбны к Джеффри, капитан, – заметила Джульетта.

– Ну конечно, как только увидел, что он сбил вас с ног после того первого выстрела.

Капитан Чейни кинул на Джеффри оценивающий взгляд.

– Он не хотел сделать ничего плохого, – поспешно вступилась за Джеффри Джульетта, опасаясь, как бы капитан не решил, что должен ее защитить, и не вызвал Джеффри на дуэль. – Он не знаком с огнестрельным…

– Хорошо отреагировал, сынок, – прервал капитан ее объяснения, одобрительно кивая. – Ты действовал так, словно получил военную подготовку. Особенно мне понравилось, как ты превратил свое тело в щит, когда подумал, что могут быть неприятности.

Джеффри тоже начал кивать. Двое мужчин радостно улыбались друг другу, словно каждый нашел брата по духу.

– Защита слабого пола за счет быстрой реакции служит основой рыцарского кодекса…

Тут Джеффри замолчал, резко переведя взгляд на Алму.

– А у вас есть какой-то веский повод избегать пикника? – Алма недоуменно переводила взгляд с одного мужчины на другого.

– Ах, Алма, разве вы не видите, что Джеффри просто не знает, что такое пикники? – сказала Джульетта. По правде говоря, после его безумных слов относительно рыцарского кодекса она снова усомнилась в том, что он знает, какой сейчас год, несмотря на его уверения в этом.

– Чепуха! Любому известно, что подразумевается под пикником, правда, Джеффри?

Джеффри искоса взглянул на капитана Чейни.

– Липкий малыш и кусачие муравьи, – проговорил он после* недолгой паузы. Произнесенные его хорошо поставленным голосом с интонациями образованного человека слова, позаимствованные у капитана Чейни прозвучали немного странно.

– Малыши, – поправил его капитан. – Липкие малыши.

Алма хихикнула и тут же опасливо и одновременно вызывающе оглянулась на Джульетту.

– По правде говоря, Джеффри, мне велели… то есть мне кажется, что нам необязательно брать на пикник малышей, липких или каких-нибудь других. Или, если на то пошло, еще кого-то. Может, вас заинтересует экскурсия по территории вокруг Брода Уолберна?

Джульетта была готова подхватить изумленное хрюканье, которым капитан Чейни отреагировал на непривычную смелость Алмы. Условности, которых придерживались в обществе в обжитых восточных районах, на жизнь первопроходцев не распространялись. Алма имела полное право пригласить Джеффри разделить с ней содержимое корзинки для пикника, Джульетта определенно не собиралась готовить интимные трапезы на двоих и поглощать их вдали от посторонних глаз. И в то же время мысль о том, что Джеффри уляжется на расстеленное Алмой одеяло и станет утолять с ней свой аппетит, наполнила ее такой неожиданной и неоправданной бурей ревности, что Джульетта совершенно растерялась, не зная, как с ней бороться. Тем более что в зеленовато-серых глазах Джеффри вспыхнул интерес и он наклонился к Алме, одарив ее улыбкой, которую так хотелось получить Джульетте.

– Вы будете моим проводником?

В ответ Алма смогла только пролепетать чуть слышное испуганное «да».

– Я бы весьма хотел отыскать столь высокие горы, что на них надо было бы подниматься двенадцать полных человеческих жизней.

В голосе Джеффри послышалось ошеломляющее возбуждение.