Джульетта пришла к нему этой ночью, когда луна спрятала свой всевидящий лик в тучах, возвещающих приближение осени. Робби спал так сладко и крепко, как могут спать только дети. Джеффри лежал в темноте без сна, и его натренированное ночное зрение позволило ему прекрасно рассмотреть возлюбленную, когда она скользнула к нему. Она протянула руку в немой просьбе – и он переплел свои пальцы с ее пальцами.

Джеффри не задавал вопросов.

Джульетта не давала объяснений.

Он поднялся на ноги, и они несколько мгновений стояли тихо, прислушиваясь к ровному дыханию Робби, чтобы убедиться, что тот не проснулся. Джульетта потянула Джеффри за руку и повела прочь. Вдобавок она ухватилась за край попоны, на которой он до этого лежал, и поволокла ее за ними.

– Я знаю, что ты не собираешься оставаться. Но если бы ты остался, где бы ты стал строить свой дом? – шепотом спросила Джульетта.

– Вон там.

Джеффри указал на чуть заметное возвышение.

Джульетта расстелила попону на самом верху и опустилась на колени, чтобы расправить загнувшиеся края. Лунный серп вырвался из своего облачного узилища и осветил ее. Она села на корточки, обхватив руками колени. Грудь ее вздымалась от быстрых неслышных вздохов, словно она только что закончила гораздо более тяжелую работу.

– Ты сядешь рядом?

– Да.

Джеффри не отдавал себе отчета в том, что делает, и его рослое тело каким-то образом само приняло сидячее положение. Он заключил любимую в объятия. Голова Джульетты легла ему на плечо, она прижалась к нему всем телом.

– Если бы я мог, Джульетта, я бы вот так тебя обнял и никогда не отпускал.

– Ты мог бы, если бы захотел. Ты мог бы построить дом и остаться со мной навсегда.

Он застонал, чувствуя, как твердыня его самоконтроля рушится, словно стены замка, воздвигнутого еще при Вильгельме Завоевателе.

– Джульетта, я не могу…

– Ш-ш-ш-ш. – Она нежно прижала палец к его губам. – Я просто тебя поддразнивала. Я пришла сюда не за объяснениями. По правде говоря, я принесла что-то вроде обета молчания. Я пришла… я пришла повидать моего отважного рыцаря-защитника в сверкающих доспехах.

– Что?

– Посмотри, Джеффри! – Она изящно выгнула поднятую вверх руку, так что лунный свет посеребрил всю ее кожу. – Почти не хуже твоего кольчужного костюма, и ни пятнышка ржавчины!

Джульетта бросила на него взгляд, полный такой безоглядной страсти, что он резко втянул в себя воздух, а потом этот вдох вырвался из него полным восхищения смехом. Он смеялся, пока она не прижала к его рту свои улыбающиеся губы. Он представил себе, как они будут лежать вместе там, где мужчина, намеренный здесь остаться, построил бы спальню, а луна будет лить свой серебряный свет на их сплетенные тела. При этой мысли его плоть чуть не порвала ему брюки. Джеффри в жизни не узнает более трудного испытания, чем то, что ждет его сейчас, когда ему надо будет заставить себя оторваться от этого лунного колдовства и вести себя подобающим рыцарю образом.

– Джульетта, нам надо обсудить так много… Она снова закрыла ему рот поцелуем.

– Молчи! Я не хочу ничего обсуждать! Я хочу… я хочу радоваться жизни.

Как странно! Оказывается, сердце одновременно может разбиваться – и ликовать.

– Сколько, миледи?

– Столько, сколько можно будет не подпускать к нам реальность.

Существовала только одна реальная вещь, которая могла их разлучить, – тот момент, когда он вернется в свое собственное время, чтобы никогда больше ее не увидеть. Как бы хотел Джеффри отложить эту минуту до конца своей жизни! Этого не смог бы сделать никто, каким бы твердым ни было его решение. Но, может быть, позволительно задержаться на несколько дней: построить дом, о котором всегда мечтал, любить даму, которую никогда не надеялся встретить.

Не может быть, чтобы боги наказали его за то, что он возьмет себе эту кроху наслаждения, особенно если он проведет вечность, тоскуя по тому, чему не суждено осуществиться.

– Рыцарь никогда не отказывает просьбам своей дамы, – сказал Джеффри, нежно укладывая Джульетту рядом с собой.

Все следующие дни рассвет возвещал начало парада всякой мелюзги: мальчишки Брода Уолберна мчались через участок Джульетты. Распираемые избытком энергии, они стремились к Джеффри, чтобы начать обучаться искусству оруженосцев. Им не терпелось узнать, как стать рыцарями.

Вскоре половина женщин и девочек Брода Уолберна присоединилась к Джульетте, чтобы наблюдать за тем, как Джеффри наставляет подростков городка. Некоторые женщины осуждающе хмурились, другие, как сама Джульетта и Ребекка Уилкокс, прятали улыбки. Но скрывать свой смех было совсем необязательно: на участке Джеффри кипела такая бурная деятельность, что Джульетта решила, что даже если бы туда вломилось стадо бизонов, мужчины не обратили бы на них никакого внимания.

– Джеффри следовало бы отругать мальчишек за. что они так гадко орут друг на друга, – заявила миссис Эббот тоном оскорбленной добродетели. – А эти ужасные рожи… Да ведь когда мой сын Герман был еще ребенком, я запретила ему корчить рожи, чтобы его лицо не осталось таким на всю жизнь. Как вы понимаете, будь он уродлив, его не приняли бы на Военную службу инженеров-топографов.

– Робби не хочет стать инженером, – сказала Ребекка.

– И я тоже. Мне бы ужасно хотелось, чтобы они разрешили мне играть с ними, – печально вздохнула какая-то малышка.

– Господи, Мэри Сью, да твой па сам бы все на свете отдал, лишь бы к ним присоединиться! – отозвалась ее мать. – Он только боится, как бы остальные мужчины не стали над ним потешаться.

– Ты только уговори своего туда пойти – и мой сразу же пойдет следом, – подхватила Верди Кат-лер. – Мистер Катлер и так заставляет Рэнса показывать ему все, чему он научился, как только парнишка возвращается домой помочь с дойкой.

Миссис Эббот осуждающе фыркнула.

– Но они же просто развлекаются, миссис Эббот! – сказала Джульетта, изумляясь собственной снисходительности. Да, они действительно просто развлекаются! Им всем очень весело.

Размахивающий копьем Джеффри возвышался среди пестрой компании мальчишек. Казалось, он упивается их несмолкающими воплями, леденящими кровь в жилах, и басовитым ревом подростков постарше. Ветер трепал его темные волосы, а он кривил свои правильные черты в жуткие гримасы и вплетал свой мощный рык в общую какофонию.

Он сменил одолженную капитаном Чейни рубашку на свой облегающий кожаный жилет, и с каждым взмахом копья его бицепсы напрягались и перекатывались под кожей. Мальчишки размахивали и наставляли друг на друга обточенные тополевые ветки, пытаясь подражать умелым выпадам и ударам Джеффри.

А рыцарь время от времени поглядывал в сторону Джульетты и посылал ей ленивую полуулыбку, которая заставляла ее краснеть и трепетать среди бела дня, напоминая все подробности их продолжающихся встреч под луной.

– Ой, смотрите, мисс Джей! – воскликнула Ребекка, указывая через прерию в сторону постоялого двора Джульетты, где виднелось коричневое пятно, напоминавшее по форме лошадь, а поверх этого пятна можно было различить синий потек. – Похоже, на вашем дворе солдат. Он, наверное, постучал вам в дверь, а ему никто не ответил – вы-то ведь здесь.

– Вот и хорошо. Может, он уедет.

– Мисс Джей!

Ребекка уставилась на нее, изумленно распахнув глаза, и Джульетта ощутила в себе пробуждение дурных предчувствий. Зажав рот рукой, она с ужасом осознала, что забыла о приезде солдат, о нападении на Форт-Скотт и угрозе, которую представляют для всех приграничные разбойники, – настолько она погрузилась в мир, который создал вокруг нее Джеффри д'Арбанвиль. «Столько, сколько можно будет не подпускать к нам реальность», – пообещала она Джеффри, и у них была почти неделя чистого, фантастического счастья. И вот реальность приблизилась к ним вплотную, упорными пальцами отдергивая завесу мечты, которой Джульетта себя окружила.

– Не обращайте на меня внимания, Бекки. Я… я последнее время сама не своя.

Ребекка тепло ей улыбнулась.

– И я тоже, мисс Джей, я тоже. И могу сказать, что это только к лучшему.

Видимо, солдат их увидел или услышал шум, поднятый мальчишками: лошадь начала двигаться в их сторону. Решив не обращать на солдата внимания, пока только будет такая возможность, Джульетта всмотрелась в Ребекку, изумляясь внутреннему свету, заливавшему лицо этой тихой женщины. До того дня, когда Джульетта заехала в дом Уилкоксов зашить платье, Ребекка передвигалась по городу почти украдкой, словно не хотела, чтобы ее замечали. Она низко опускала голову и говорила только тогда, когда встречные проявляли особую настойчивость.

– Да, вы определенно изменились, Бекки. Смею ли я спросить, чем это вызвано?

– Разве вы не чувствуете, что воздух полон волшебства, мисс Джей? Я решила рискнуть. И это так приятно!

Джульетта не успела разобраться в том, что говорила ей Ребекка. Подъехавший солдат направил лошадь к Джульетте, и той волей-неволей пришлось ему приветственно помахать. Приподняв шляпу, он остановил коня.

– Миз Уолберн?

Вдова Уолберн. Ужас тисками сжал Джульетте сердце. Она еще никогда не испытывала столь сильного нежелания отозваться на свое имя, но у нее не было выхода: пришлось изобразить интерес к делам, которые когда-то занимали все ее внимание.

– Как прошел бой в Форт-Скотте, рядовой?

– Ничего серьезного, мэм. Мы этих разбойников погнали – они и плюнуть не успели… Прошу извинить за грубость, мэм! Лейтенант Джордан отправил меня вперед предупредить вас о том, что он с профессором Бернсом приедет завтра или послезавтра.

И тут рядом возник Джеффри. Джульетта не заметила, чтобы крики стали тише, так что, видимо, он специально велел мальчишкам продолжать свои упражнения, чтобы его приближения не услышали. Он ничего не сказал, но остановился чуть сбоку, между нею и солдатом. Его руки были с обманчивой небрежностью скрещены на талии. С обманчивой – потому что прекрасно узнавшая его тело Джульетта заметила, как напряжены его мускулы, и поняла, что он приготовился на тот случай, если солдат позволит себе какое-то неподобающее действие. Ее защитник! Ее рыцарь!

Джульетта приложила кончики пальцев к его предплечью: неслыханная вольность – среди бела дня, при свидетелях! – но она вдруг ощутила острую потребность прикоснуться к Джеффри. Тепло его кожи, биение крови под ее пальцами – все это немного уменьшило ее страх.

Но не прогнало совсем. Она почувствовала, как он прячется в уголке ее души, затаивается… Встряхнув головой, Джульетта решила как можно дольше не обращать на него внимания.

– Я приготовлю вам чего-нибудь горячего, рядовой, – предложила она.

– Буду очень вам благодарен, мэм. Если не возражаете, я поставлю лошадь в стойло. Мы не останавливались с самого Форт-Скотта.

Она кивнула в знак согласия, и когда солдат повернул к сараю, Джеффри положил ладонь поверх ее пальцев.

– Теперь обязанности хозяйки постоялого двора не дадут тебе уходить из дома по ночам, Джульетта.

– Да.

Хотя оба шептали так тихо, что окружающие не могли их услышать, Джульетта чувствовала, что завороженно наблюдающие за ними женщины явно догадались, как истолковать их соприкоснувшиеся руки и румянец, который начал заливать ей щеки.

– Ты… ты мог бы прийти ко мне, Джеффри. Он сжал ей пальцы.

– Там – никогда. Только здесь.

– Да.

Джеффри сделал шаг назад. Губы его изогнулись в грустной улыбке. Джульетте мучительно хотелось, чтобы они прикоснулись к ее коже с нежной властностью. Ей хотелось ощутить прикосновение его языка.

Его голос произнес с фальшивой жизнерадостностью, совершенно не вязавшейся с сожалениями, которые она прочла в его взгляде:

– Кстати, Джульетта, Честер Тэтчер сказал мне, что после вчерашнего дождя самое подходящее время начать резать дерн для моего дома. Не дашь ли ты нам своих мулов на то время, пока у тебя будут стоять солдаты?

С отчаянно бьющимся сердцем она пыталась понять, забыл ли он о том, как клялся ей, что не останется в Броде Уолберна. Наверное, забыл, иначе он не стал бы строить дом. С другой стороны, дом из дерна… Может быть, он все-таки не нарушает клятвы. Сейчас все больше народа строило дерновники: поселенцы заполняли Канзас так быстро, что немногочисленных лесов не хватало на то, чтобы удовлетворить спрос на древесину. Все говорили, однако, что построенные из дерна здания в капризном климате прерий долго не простоят.

Однако дом из дерна всегда можно легко восстановить, если человек задерживается дольше, чем рассчитывал.

– Ты хочешь взять моих мулов? Это предложил Честер?

Честер уже успел доказать, что является одним из самых многообещающих представителей молодого поколения Брода Уолберна: он подбежал к ним, как только прозвучало его имя.

– Всего на пару дней, мисс Джей. Пока мы с Джеффри сделаем самое главное.

– Самое главное? – Известие о том, что Джеффри и вправду намерен строить дом, совершенно ошеломило Джульетту, так что она могла только бездумно повторять каждую услышанную фразу.

– У, мисс Джей! – Честер уставился в землю, и на секунду Джульетта испугалась, как бы он не состроил ей одну из тех ужасных гримас, в которых сейчас все практиковались. Однако мальчик только пожал плечами и начал переминаться с ноги на ногу. Джульетта поняла, что он ожидал от нее большей суровости.

– Самая важная вещь, которую ты можешь сделать, Честер, это присматривать за своими родными и за домом.

– Ну, мы так и собираемся делать, мисс Джей. Вот почему Джеффри обучает нас этим… э-э… мужским премудростям.

Она покачнулась: ее тело вдруг проснулось, вспомнив о мужских премудростях, которыми так прекрасно владел Джеффри. Она украдкой взглянула на Джеффри, который одобрительно кивал Честеру, похоже, не заметив ее смятения. Почему-то Джульетта усомнилась в том, что Джеффри мог бы передать кому-то другому свою способность превращать добропорядочную вдову в одурманенную страстью девчонку.

– Так нам можно будет их взять, мисс Джей? Мулов?

– Ты же знаешь, Честер, что я никогда не отказываюсь одолжить моих мулов. И, надо думать, у бедняги Ариона нога еще не зажила.

– Джеффри говорит, что для Ариона было бы оскорблением, если бы его попросили тянуть плуг, – заметил Честер.

Именно этого сейчас Джульетте и не хватало: услышать напоминание о том, насколько Джеффри привязан к своему рыцарскому скакуну. Нет, реальность все еще не возобладала – пока.

– Мы, конечно же, не захотели бы оскорблять достоинство Ариона, – сказала она. – Можешь пойти со мной на постоялый двор прямо сейчас, Честер. Возьмешь мулов.

– Спасибо, миледи, – прошептал Джеффри, и Джульетта отправилась выполнять свои обязанности с таким легким сердцем, что почти забыла о страхе, затаившемся в глубине ее души.

Ребекка прекрасно знала, что за несколько дней человек не может похудеть вдвое, даже если он за столом передвигает еду по тарелке, вместо того чтобы быстро отправлять ее в рот, как он делал это прежде. И тем не менее ей казалось, что Джозайя усыхает все сильнее, словно отсутствие Робби высасывает из него все соки, по унции в час.

Как это ни странно, Ребекка ухитрялась ежедневно навещать Робби, она болезненно скучала по сыну. Тоска висела на ней такой тяжестью, что ей едва удавалось встать по утрам с постели и доплестись до кухни. И готовя завтрак, ей приходилось останавливаться и отдыхать на полпути от плиты к кухонному столу. Поведение Джозайи выводило ее из равновесия еще сильнее. Она ничуть не удивилась бы, если бы он выказал злорадное торжество и потирал руки от радости, что наконец избавился от ребенка, чье присутствие так сильно его раздражало. Ребекка совершенно не ожидала этого почти не скрываемого горя – словно он втайне питал к Робби любовь, которую никогда и ничем не проявлял.

– Верди Катлер говорит, что ее муж в этом году засадил лишний акр тыквами, – сказала она, неохотно тыча вилкой в мятый картофель.

Джозайя сжал вилку с такой силой, что казалось, вот-вот ее согнет.

– У Катлера в помощь есть четверо крепких мальчишек. Значит, по ночам могут дежурить пятеро, чтобы не дать краснокожим обчистить поле, когда придет время собирать урожай. Нельзя сравнивать мою работу с той, что выпадает на долю Катлера, хозяйка.

– Ох, Джозайя! – вздохнула она, кладя вилку рядом с почти нетронутой едой на тарелке. Она стиснула руки на коленях, моля Бога, чтобы он дал ей силы. – Я ведь просто передала тебе интересную новость. Это ты начал сравнивать работу. Если уж на то пошло, ты только и делаешь, что сравниваешь себя с другими мужчинами – с того дня, как женился на мне. И я от этого устала.

Кажется, Джозайя выронил вилку. Ребекка услышала, как металл глухо звякнул о дубовую крышку стола, а потом что-то со звоном скатилось на пол. Она подумала, что так же происходит с ее надеждами. Несмотря на те смелые слова, которые она сказала мисс Джей, ей можно с тем же успехом признаться, что их совместная жизнь с Джозайей совершенно не удалась. Если бы ей надо было думать только о себе, она смирилась бы с тем, что сидит напротив него за столом, тщательно взвешивая каждое свое слово, молча глотая насмешки и неверные толкования, которыми он моментально встречает все, что она говорит.

Но она не одна. У нее есть Робби. Как только она вымоет посуду после ужина, она отправится к Джеффри и потребует, чтобы он вернул ей сына – и они вдвоем уедут… Конечно, она совершенно не представляла себе, куда они могут уехать, но они найдут что-нибудь. Радуясь тому, что может отвлечься от боли, комом вставшей у нее в горле, Ребекка вскочила со стула и стремительно нагнулась, чтобы поднять с пола упавший прибор.

И можно было подумать, что вилка оказалась магическим жезлом, из которого прямо ей в душу излились новые силы. Она вдруг обнаружила, что наставила зубцы на Джозайю, словно намеревалась проделать ему во лбу огромную дыру, чтобы хоть через нее вбить в него немного здравого смысла.

– Катлеры сохранили почти все свои тыквы, потому что честно договорились с индейцами, а не потому, что дежурили по ночам в поле! И нечего меня попрекать, хозяин, четырьмя сыновьями Катлеров. Запомни раз и навсегда – последний раз Непорочное Зачатие произошло почти две тысячи лет тому назад!

Джозайя резко втянул воздух и угрожающе сощурил глаза, приподнимаясь со стула.

– Хозяйка.

– И нечего звать меня «хозяйкой»! Может, мы и произнесли обеты в церкви, но мужем и женой никогда не были!

К собственному ужасу, Ребекка почувствовала, как волшебная сила начинает ее покидать, о чем свидетельствовала предательская дрожь в ее голосе. Чувствуя необходимость на что-то опереться, она протянула руки к ближайшему надежному предмету, которым оказалось плечо Джозайи. Физический контакт настолько ее изумил, что она почти мгновенно отдернула руку, а он снова плюхнулся на стул.

– Ешь картошку! – крикнула Ребекка, шваркнув вилку на стол, даже не посмотрев, не прилипла ли к ней грязь с пола.

– Ты раньше никогда до меня не дотрагивалась, хо.. Голос Джозайи казался таким же неуверенным, как ее собственный.

– Не женское это дело – первой… – Она с трудом сглотнула, испытывая настолько сильное смущение, что даже не сразу смогла договорить. – Особенно когда мужчина дает ясно понять, что он не хочет…

Она уже было подумала, что они оба больше никогда не смогут договорить до конца ни одной фразы, когда вдруг Джозайя схватился за проклятущую вилку и весь закипел от негодования.

– Как я мог к тебе прикоснуться или надеяться, что ты захочешь до меня дотронуться? – вызывающе спросил он, энергично тыча вилкой в воздух словно для того, чтобы подчеркнуть свои слова. – Ты же знаешь, что я обещал, когда мы поженились!

– Ты пообещал, что устроишь новую жизнь – для нас троих – в Канзасе.

– Я пообещал, что устрою тебе лучшую жизнь, – поправил он ее. – Я поклялся перед Господом, что, если ты станешь моей женой, я откажу себе во всем, пока не докажу, что я лучше того негодяя, который надавал тебе хитрых обещаний и оставил с ребенком, не имеющим отца!

– Ну вот, ты опять принялся за сравнения! Да ты в десять раз лучше него, ты, самоуничижающийся олух!

Они стояли друг перед другом, нос к носу, и орали во весь голос, словно две вороны, заспорившие над протухшей тушкой кролика.

– Богобоязненная жена не посмела бы укорять своего мужа…

– Олух! Олух! Олух!

Несколько дней тому назад Ребекка испугалась бы, что гнев Джозайи падет на Робби, и трусливо сжалась бы, вместо того чтобы еще сильнее раздражать своего побагровевшего мужа. Но сегодня их яростная перепалка поразительно ее ободрила, хотя последний выкрик получился у нее немного более испуганно-пронзительным, чем ей хотелось бы.

– Почему бы тебе не кричать то, что ты действительно хочешь, Ребекка, – неудачник, неудачник, неудачник!

– Джозайя, с чего это я вдруг стану называть тебя неудачником?

Ее искреннее изумление заставило Джозайю отступить на шаг. На его лице отразилось столь же глубокое изумление. Он снова тяжело опустился на стул, словно у него вдруг подкосились ноги и он испугался, что упадет.

– Если тебе хочется, хозяйка, чтобы я перечислил все мои неудачи, одну за другой, так я это сделаю. Во-первых, я вложил все свои сбережения до последнего цента в ту вегетарианскую компанию, а она лопнула, не успели мы даже одной ночи проспать в Октагон-Сити.

– Десятки людей потеряли все, когда эта компания рухнула. – Ребекка почувствовала, что ее ноги тоже ослабели, и села напротив Джозайи. – Никто не может винить тебя за то, что ты поверил, будто Октагон-Сити окажется земным раем. Не забывай – я тоже в это поверила, Джозайя.

Худое тело ее мужа пронизала такая сильная дрожь, что Ребекка почувствовала, как сотрясается стол.

– А потом у меня началась летняя болезнь, и мы не смогли уехать на север с остальными поселенцами. Иначе мы смогли бы найти себе хорошее место в Висконсине.

– А мы нашли себе хорошее место здесь, в Броде Уолберна. – Ребекка рассмеялась, хотя никогда еще ей не было настолько не до смеха. – Ты же читал, что пишет Берди Слокум – что они в твоем драгоценном Висконсине чуть не умерли от голода, что всю зиму не могли тронуться с места из-за глубоких снегов. Они живут сейчас еще хуже, чем прежде, и возвращаются к ее родне в Огайо. И не забудь той записки от Мириам Дэвис, где она рассказала нам, как ее муж и сын умерли после отъезда из Канзаса, как она жалеет, что они не остались, чтобы оправиться после болезни, что они не боролись за то, чтобы их участок остался за ними. Да ведь она даже написала об этом книгу, чтобы люди хорошенько подумали, прежде чем перебираться в Канзас. Сдается мне, что по сравнению с ними у нас все прекрасно.

Ребекка вдруг почувствовала, как у нее бьется сердце – можно было подумать, что она столько времени старалась укрепить его против гнева мужа, что оно только сейчас осмелилось напомнить ей о своем существовании. Лицо Джозайи вдруг смягчилось, и Ребекка вспомнила все то, из-за чего она его полюбила. Надежду. Гордость. Порядочность. Краткое напоминание о том человеке, который прижал к своей груди ее незаконнорожденного сына и поклялся в том, что никогда не станет упрекать ее прошлыми ошибками, заставило ее сердце сжаться от тоски, словно при виде фотографии умершего возлюбленного.

– В нашу первую ночь после свадьбы я была так расстроена, когда ты сказал, что не хочешь… ко мне прикасаться, – произнесла она. – Но когда ты объяснил мне, в чем дело, я подымала, что на самом деле это романтично. Ты помнишь, что обещал мне, Джозайя?

Ребекка знала, что лицо ее все покраснело из-за того, что она осмелилась говорить вслух о таких вещах. А Джозайя смертельно побледнел.

– Джозайя?

Он ответил едва слышным шепотом:

– Я пообещал, что дам тебе земной рай, прежде чем хоть что-то от тебя требовать.

А они приехали в поселение вегетарианцев, Октагон-Сити, которое оказалось всего-навсего поспешно сколоченным бараком, где будущие жители заняли каждый дюйм сухого пространства. Там нельзя было уединиться, там все силы уходили только на выживание: у пары молодоженов не было возможности узнать привычки друг друга. Джозайя дал слово не прикасаться к ней, когда выяснилось, что обещанные лесопилка, амбары и школа никогда не будут построены, когда большинство приезжих отказались от своих надежд и бросили прозябающий поселок. Он подтвердил свое решение не прикасаться к ней, когда комары, змеи и голодающие индейцы захватили те немногие акры, которые им удалось расчистить, и им пришлось отступить к ближайшему обжитому городку – Броду Уолберна. Со временем тоска Ребекки превратилась в обиду: она уже не томилась по ласкам мужа, а смирилась с тем, что совершила неудачный выбор.

Ребекка знала, что хорошая женщина, порядочная женщина ежевечерне благодарила бы Бога за то, что он даровал ей замужество без необходимости терпеть посягательства супруга. Как и Джозайя, она оказалась в ловушке собственного изготовления. Выходя замуж, она дала клятву, что станет хорошей женщиной, порядочной женщиной. Так как же ей было сказать Джозайе, что она так и не сумела справиться со своими неблагопристойными желаниями, что она жаждет его объятий, когда он следовал своему обещанию и не прикасался к ней?

Клятвы и обещания. Как супругам удается найти счастье, когда гордость и чувство чести постоянно им мешают?

Она осторожно пододвинула свою руку к ладони Джозайи, так что ее пальцы почти прикоснулись к его огрубевшей от работы коже. Ей тошно было от мысли, сколько лет они провели так близко друг от друга – ив то же время разделенные глубокой пропастью. Они лежали рядом в постели, прислушиваясь к дыханию друг друга и стараясь не пошевелиться. И за едой, как сегодня, они бдительно следили, чтобы случайно не прикоснуться друг к другу.

– Понимаешь, Джозайя, я никогда и не считала, что вынуждена что-то тебе давать. Я чувствовала себя гордой и счастливой из-за того, что ты захотел сделать меня своей женой.

У Джозайи судорожно дернулась рука, и сердце Ребекки затрепетало, предчувствуя, что сейчас он уничтожит то крохотное расстояние, которое их разделяет.

– Все дело в этом незнакомце – он совсем тебя взбудоражил. – Его голос, монотонный и полный подозрительности, подсек чуть пробившиеся ростки надежды прямо под корень. – Сначала ты отдаешь ему мальчика. А теперь ты думаешь о… о вещах, которые мы с тобой никогда не обсуждали. У меня же есть глаза, хозяйка! Я вижу, как женщины к нему льнут. И все-таки ни одна женщина в Броде Уолберна не дала ему то, что дала ты.

– Ты ошибаешься, Джозайя. Ты так сильно ошибаешься!

Ребекка убрала руку. Казалось, ей понадобилась целая вечность для того, чтобы протащить ее по выщербленной крышке дубового стола – наверное, из-за того, что она казалась онемевшей и ужасно тяжелой. А еще ей казалось, что с каждым дюймом пропасть, разделяющая их, становится все шире.

Джозайя неловко вскочил, уперевшись кулаками в стол, и, чуть покачнувшись, наклонился к ней. Увидев на лице мужа несказанную муку, Ребекка снова ощутила слабую надежду и тут же отругала себя за это: губы его сложились привычной неприветливой линией.

– Да-да, я давно ожидал, что увижу в твоих глазах вот это выражение, хозяйка. Ты никогда еще со мной не нахальничала и не заговаривала среди бела дня о таком, что не годится для богобоязненных мужчины и женщины. Я тебя предупреждаю: я собираюсь выяснить, что стоит за такой резкой переменой!

У нее из горла вырвалось тихое рыдание – единственное, что осталось от тех надежд, с которыми она пошла на эту ссору.

– Алма ошиблась. Я совсем не сильная, не то что мисс Джей. Так что делай что хочешь, Джозайя. Я… я слишком устала. Мне теперь все равно.

Она отодвинулась от стола и скрылась в спальне. Вся кухня была заставлена немытой посудой с заскорузлой едой, такой же жесткой и неприятной, как тот щит, которым Ребекка пыталась защитить свое израненное сердце.

Ей понадобится всего несколько дней – не больше того. Она все приготовит, возьмет Робби и предупредит Джеффри, чтобы тот опасался Джозайи, хотя ее муж никогда на ее памяти не прибегал к насилию. С Ребеккой это было и не нужно: он много раз доказывал, что может уничтожить ее всего парой метких слов.

Вот и сейчас он что-то бормочет.

– Что ты сказал, хозяин?

Ребекка по привычке остановилась в дверях спальни и повернулась к нему.

Джозайя сидел за столом, хмуро глядя на его поверхность, стиснув руки, словно в молитве.

– Я сказал, что нечего тебя уверять, будто другие женщины лучше тебя. Ты самая лучшая на свете.

То ли он двигался быстрее, чем она могла ожидать, то ли его неожиданный комплимент заставил ее застыть на месте – Ребекка и сама не могла бы сказать. Но через пару вздохов его стул уже опустел, а она все еще продолжала стоять, изумленно открыв рот и глядя туда, где только что сидел муж, и теперь она уже совершенно не понимала, что ей следует предпринять.