Глава 13

Джульетта не знала, удалось ли ей спрятать внутреннюю дрожь, которая охватила ее после вспышки негодования. Никогда прежде она не была столь уверена в том, что нашла слова, способные причинить боль. И это заставило ее опомниться и задуматься об этом новом и, откровенно говоря, неприятном свойстве ее характера. И удивиться ранимости Джеффри и своему собственному безошибочному инстинкту: словно они двое обладали повышенной чувствительностью друг к другу. Чувствительностью, которая была неуместна при таком недолгом и поверхностном знакомстве – а ведь иных отношений между ними быть не могло!

Джеффри молча выпрямился и набросил ей на плечи свою рубашку, а сам отправился седлать лошадей. Грубый домотканый холст колол нежную кожу ее груди, напоминая о том, что она по-прежнему прижимает к телу ткань разорванного лифа, словно эта ненадежная преграда сможет защитить ее от воспоминаний.

Прежде столь дисциплинированный ум Джульетты напомнил ей о том, как о нежную кожу терлась заросшая щетиной щека, как теплые и нежные губы рождали в этой самой груди совершенно невероятные ощущения. Ее дрожащим пальцам едва удавалось удержать материю на месте. По правде говоря, ей приходилось бороться с непристойным желанием отпустить ткань и проверить, сможет ли вид ее обнаженного тела вернуть в глаза Джеффри выражение желания, которое сейчас сменилось болью и оскорбленным достоинством, когда она отвергла его мольбу.

Да и вообще вся ее столь тщательно налаженная жизнь с появлением Джеффри начала расползаться по швам.

– Ты должен понять! – испугавшись его молчания, Джульетта снова заговорила. – В том, что произошло между нами, я виню исключительно себя.

Его губы тронула чуть заметная улыбка.

– Полагаю, я в этом тоже участвовал.

– Нет… То есть я хотела сказать – да. То есть нет, во всем виновата я одна. – Ее сердце по-прежнему отчаянно колотилось. – Я прежде была немного… несдержанная. Теперь я уже не такая. Почти всегда. Спроси в городе кого угодно – они все скажут одно и то же. Я разумная и практичная деловая женщина. Моя единственная забота – это благополучие Брода Уолберна.

– Ах да – клятва, которую вырвал у тебя муж.

– Ничего он у меня не вырывал. Я… я люблю эти места. Я не представляю себе большего счастья в жизни, чем видеть процветание Брода Уолберна.

Но что случилось с этими обещаниями, с этой твердой решимостью? Достаточно ей оказаться в прериях вдвоем с Джеффри, и она, не в силах устоять, ложится на спину, ощущая на своих губах его поцелуй. А прошедшей ночью – не только на губах… И помоги Господи, но она снова жаждет его ласки… О Боже!..

– Тебе нет нужды ничего объяснять, Джульетта. Дьявол знает, как плотский соблазн может на время помешать человеку исполнять клятву.

Слова Джеффри должны были бы освободить ее от чувства вины, а вместо этого ей хотелось громко кричать о том, что он больше… мог бы быть чем-то большим, нежели просто плотским развлечением. Но ведь он не мог!

– Я рада, что ты это понимаешь. – У Джульетты дрожал голос, поэтому она старалась говорить тихо. – Ты не просил меня бросать все дела и тащиться с тобой заполнять заявку на земельный участок. И я одна должна нести ответственность за то… за то, что мы остановились тогда, когда нам следовало бы спешить в Брод Уолберна, чтобы предупредить его жителей о том, что Форт-Скотту грозит нападение приграничных разбойников. Городу необходимо принять меры. Город должен остаться цел!

– Мне кажется, что твой муж возложил на твои плечи очень тяжелую ношу, Джульетта. Ты никогда не думала о том, что он мог потребовать от тебя этого обещания во время горячечного бреда? Что, если бы его не терзала мучительная боль, он не отважился бы связывать тебя клятвами? Человек, стоящий перед лицом смерти, часто пытается в последний раз отчаянно ухватиться за возможность бессмертия.

Его слова заставили ее заметно вздрогнуть. Она не смеет позволить себе питать эту мысль даже долю секунды – иначе ей придется признать бесполезными последние четыре года своей жизни.

Бросаясь защищать Дэниеля, она почти ничего не чувствовала.

– Дэниель в меня верил! А я верю, что он с самыми лучшими намерениями попросил меня дать ему клятву. Вот почему я должна извиниться перед тобой за мое поведение. Я… я вела себя как безмозглая распустеха, которую ничуть не заботят правила приличия. Я даже не могу винить тебя за то, что ты решил, будто я буду готова найти большую яму и прыгнуть туда вместе с тобой. Мне жаль, что я ввела тебя в заблуждение.

– А мне жаль человека, который умер, повторяя имя города, а не женщины, которую любил. Если мне дарован будет выбор, я предпочту, чтобы после моей смерти женщина лелеяла в своем сердце чувство любви, а не заботилась о процветании города, названного моим именем.

Джульетта сжала ворот его рубашки, жалея, что сейчас не может провалиться сквозь землю – вот когда ей пригодилась бы глубокая яма, которую ищет Джеффри! Не зная о прошлом Джульетты, Джеффри догадался, что она хоронила Дэниеля с чувством вины, а не с любовью в сердце. И теперь, совершенно ошеломленная этими словами о своем покойном муже, она может думать только о том, что от рубашки исходит запах тела Джеффри, и ее' ставшее предательски непослушным тело горит от незабытой страсти.

А она еще называла Джеффри сумасшедшим!

Он отвернулся, чтобы закончить седлать лошадей. Двигался он с резковатой точностью, говорившей о нетерпении. Джульетта не смогла отвести от него глаз. Одолженные капитаном Чейни брюки низко сидели на его бедрах: Джеффри не стал затягивать полученный взаймы ремень, который свободно держался на его мускулистой талии. Торс расширялся до плеч, равных которым не нашлось бы и во всем Канзасе.

Сегодня Джеффри стянул волосы кожаным ремешком – волосы, которые прошлой ночью так естественно переплелись с ее собственными, – и они широким локоном лежали на его спине, на бронзовой от солнца коже. Шрамов на спине было гораздо меньше, чем на иссеченных руках и груди: можно было подумать, что он получил свои раны при столкновениях с не менее свихнувшимися людьми, рыцарями, которые целиком преданы идее порядочности. В отличие от нее самой, притворившейся, будто верит ему, а потом открыто назвавшей его лжецом.

Где же все-таки человек мог получить так много ран, настолько серьезных и глубоких, что после них осталось бессчетное количество шрамов?

– Почему у тебя так много шрамов? – спросила она.

– Я больше не стану давать объяснений, которым ты отказываешься верить. Думай что хочешь.

Джульетта вдруг подумала, что получить так много шрамов вполне мог именно рыцарь, но уж никак не актер.

Она поджала губы, злясь на себя за то, что снова склоняется к тому, чтобы ему поверить. Она слишком много времени потратила на то, чтобы развить в себе с таким трудом давшуюся ей практичность! Теперь она не допустит, чтобы верх взяло ее женское сердце. Чего Джеффри от нее ждет? Предположим – просто предположим, что она уступит желанию поверить в его невероятные байки. Кончится это тем, что он заставит ее скитаться по такой глуши, о какой не слышал даже ее непоседа отец, отступиться от обещания, данного ею умирающему мужу, – и все ради какого-то поблекшего, грубо сработанного талисмана, который Джеффри намерен передать другой женщине.

«А ты все равно ему поверь!» – настаивал несносный голос сердца.

Джульетта покачала головой. Поверить Джеффри значило бы отказаться от своих самых дорогих идеалов: спокойствия, чувства долга, независимости.

Но что, если Джеффри – это та самая прекрасная сказка, о которой она мечтала всю жизнь? Ее драгоценные идеалы были плохой компанией во время метелей прошлой невероятно холодной и снежной зимы.

Одиночество давило на нее, но все равно она практически никогда не горевала о человеке, который приковал ее к Броду Уолберна. Может быть, Джеффри не ошибся? Может быть Дэниель действительно не хотел бы, чтобы все так получилось?

Она снова покачала головой, жалея, что перед ней нет зеркала, чтобы увидеть в нем свой собственный благоразумный жест и справиться со своей дуростью. Она не могла поступить иначе, не уничтожив то существо, в которое она себя превратила, – вдову Уолберн… И поэтому она вместо этого уничтожила Джеффри д'Арбанвиля. Раны, которые нанесла ему Джульетта, не оставят после себя видимых постороннему глазу шрамов.

– Извини, Джеффри, – прошептала она.

Он обернулся к ней: обычное движение, которое мог бы сделать любой мужчина. Но при виде мускулов, заигравших на его шее и плечах, у нее загорелась кровь. Джеффри всего на секунду встретился с ней взглядом – и тут же снова отвернулся, так сильно дернув подпругу, что лошадь протестующе фыркнула.

Похоже, он был намерен истолковать ее извинение неправильно.

– Обойдусь без рубашки. Сейчас не слишком холодно, а тебе она нужнее.

– Я прошу прощения не за то, что отняла у тебя рубашку.

Он пожал плечами, словно слова Джульетты мало его интересовали.

– Как угодно…

Джеффри замолчал, а в голове Джульетты тихий голосок добавил отброшенное им любезное обращение «миледи».

– Мы можем заехать в дом на окраине, чтобы ты починила платье, прежде чем въедешь в поселок. Тебе не захочется, чтобы миссис Эббот написала о твоих злоключениях своему сыну Герману из Военной службы инженеров-топографов.

Над неумеренной гордостью миссис Эббот все подшучивали, так что Джульетта обнадеженно подумала, что слова Джеффри говорят о том, что он немного смягчается. Но быстро взглянув на его стиснутые челюсти и бесстрастное лицо, она убедилась, что он говорил абсолютно серьезно. Ей с большим трудом удалось спокойно ответить на его слова.

– У нас на пути дом Уилкоксов, но заезжать туда вряд ли следует. Однако я хочу…

Джеффри снова прервал ее извинения.

– Ты опасаешься, что тот злобный невежа может обвинить меня в том, что это я разорвал твою одежду?

– Нет, я имела в виду…

Но готовое вырваться на свободу опрометчивое признание замерло у нее на губах, когда он стремительно повернулся к ней.

Ее нежный, дразнящий, чувственный Джеффри прошлой ночи исчез, а вместо него перед ней оказался суроволицый незнакомец с холодным взглядом, мерившим ее так, словно она была его самым страшным врагом. Джульетта невольно отшатнулась от него: ее оттолкнула излучаемая им сила, казавшаяся физически ощутимой, словно он орудовал кнутом, расчищая перед собой дорогу.

Или словно на нем был боевой доспех, скрывший его внутри; Джеффри как бы преграждал Джульетте путь в его собственный мир.

– Мне невыносимо, что вы пытаетесь тешить мою гордость. Я просил бы вас забыть о том бреде, который вы слышали от меня в последние дни… мисс Джей.

Протестующий крик застрял у нее в горле и прозвучал только в ее мыслях.

«Джульетта!» – горевала она, томясь по звукам его голоса, так певуче произносившего ее имя. – «Миледи».

Он называл ее миледи, своей любимой… Бред, о котором он попросил ее позабыть. Вдова Уолберн могла бы увидеть в этом доказательство того, что ему нельзя верить – ни в чем. А Джульетта могла горевать, зная, что причинила Джеффри боль и что он ответил на удар, нанесенный его сердцу и его гордости.

Нет. Она ведь не просила о том, чтобы он называл ее ласковыми именами. Когда Джеффри отверг ее извинения, ей стало проще собрать остатки своей добропорядочности. Она расправила плечи, принимая на себя этот груз.

– Ну, я рада, что вы наконец начали называть меня «мисс Джей»: я предпочитаю именно это обращение. – Она сложила губы в неискреннюю улыбку. – Поскольку мы теперь будем соседями, я бы хотела, чтобы вы и дальше звали меня именно так.

Его губы чуть изогнулись в невеселой улыбке.

– Можете не беспокоиться. Мне нетрудно будет это запомнить, мисс Джей. Я здесь надолго не задержусь, чтобы называть вас как-то иначе. А теперь я провожу вас до дома Уилкоксов.

Ребекке пришлось напрячь слух, чтобы разобрать, что ей шепчет Алма: Робби трещал не переставая, обращаясь к их молчаливому гостю.

– Что вы сказали?

– Я сказала, что если у нас вдруг выйдут все спички, то можно будет просто взять у мисс Джей взаймы Джеффри и подвести его к очагу.

– О чем это вы говорите? – изумилась Ребекка, но невольно бросила взгляд на обнаженного по пояс Джеффри с мрачно горящим взглядом.

– Он так из-за чего-то разозлился, что того и гляди начнет изрыгать пламя! – захихикала Алма. – Готова спорить, что кожа у него сейчас – как раскаленный утюг!

– Пшшш! – Она помолчала. – Но, конечно, девушка почувствовала бы жар, даже если бы он не был так расстроен.

– Алма!

Благопристойная замужняя дама должна подавать пример легкомысленной девице, так что Ребекка сжала губы, стараясь не рассмеяться, чего ей очень хотелось. Но… Джозайя наверняка видел, как мисс Джей и этот тип заехали на двор, так что, наверное, он уже сейчас мчится домой с поля. Если она хочет как следует рассмотреть этого нового приезжего, этого странного актера, чьи рассказы так заворожили ее Робби, то ей надо сделать это прямо сейчас.

Кофе! Радушная хозяйка предложит гостю угощение, пусть даже он по пояс голый. У Джозайи не будет повода ругаться, если он застанет ее стоящей перед Джеффри с кофейником в руках. Ребекка обмотала руку фартуком, чтобы не обжечься о горячую ручку, и чуть не расхохоталась во весь голос, когда Алма снова захихикала и повторила:

– Пшшшш!

– Кофе, мистер д'Арбанвиль? – спросила Ребекка, поворачиваясь к нему, и почувствовала, как в ее душе поднимается знакомая печаль. Она столько лет живет рядом со страдающим человеком, что ей легко было прочесть душевную боль на лице незнакомца.

«В этих местах живет что-то, убивающее наших мужчин, а мы, женщины, понятия не имеем, как им помочь», – подумала она, каким-то чудом удерживая на губах вежливую улыбку и не дав руке, наливающей кофе, дрогнуть.

Мисс Джей ушла в спальню, чтобы зашить платье. Джеффри встал, расставив ноги, перед закрытой дверью, и его скрещенные на груди руки и напряженные мускулы стали более надежной преградой, чем засов или дверная цепочка. Он как Джозайя: создает преграды там, где они совершенно не нужны. И как Джозайя, он несгибаем и неуступчив и самим своим намерением отразить боль только сильнее ее бередит. Ребекка пыталась угадать, удалось ли мисс Джей понять Джеффри лучше, чем она, Ребекка, понимает Джозайю.

Мисс Джей открыла дверь спальни. Возбужденная болтовня Робби оборвалась на пронзительном взвизге. От мисс Джей и Джеффри исходила настороженность, которая ввела всех в мучительное смущение, хотя не произнесено было ни единого слова.

– Боже! – чуть слышно прошептала Ребекка, ужаснувшись. Неловкая тишина была ей неприятно знакома: недоверие, бушевавшее между нею и Джозайей часто погружало в такую же тишину целую комнату, полную народа – разговоры внезапно замолкали и воцарялось напряженное молчание. Ребекка всегда пряталась за убеждением, что, пока она молчит о своих несчастьях, окружающие не подозревают о глубине ее отчаяния. «Мы так и не сумели скрыть от других наших проблем!» – пришла к ней запоздалая догадка.

Она вспомнила слова Алмы о том, что они с мисс Джей очень похожи друг на друга, и страшно пожалела, что у нее не хватит храбрости сию же секунду отвести мисс Джей в сторонку и настоятельно порекомендовать ей, чтобы она немедленно обсудила проблему, возникшую между нею и Джеффри, пока все не испортилось безвозвратно.

По доскам крыльца простучали поспешные шаги, и сухопарая фигура Джозайи так быстро возникла в дверях, что Ребекка поняла: ее муж даже не задержался у порога, чтобы счистить с сапог грязь и поберечь пол на кухне. Его спешка была грозной приметой.

– Что тут, к дьяволу, происходит?!

Несмотря на здоровый загар и слой пыли, осевшей на лице Джозайи за все утро пахоты, он мертвенно побледнел при виде обнаженного по пояс Джеффри, стоявшего у дверей спальни.

Ребекка готова была умереть от стыда, когда полный подозрительности взгляд Джозайи с незнакомца немедленно перешел на нее, словно в ожидании того, что и его жена тоже окажется полураздетой.

Она чуть в обморок не упала от боли и обиды, когда мисс Джей дала объяснения, которых никогда не потребовал бы человек, доверяющий своей жене:

– Ваша жена любезно разрешила мне воспользоваться ее швейными принадлежностями. А мистер д'Арбанвиль любезно одолжил мне свою рубашку, когда я по неосторожности порвала платье.

Мисс Джей отдала рубашку Джеффри, который сразу же ее надел.

– Если вам верить! вызывающие слова Джозайи были произнесены с презрительной усмешкой.

Даже вежливость не смогла заставить мисс Джей и Алму подавить возмущенный вскрик.

И целой жизни регулярных посещений воскресных богослужений не хватило Ребекке, чтобы помешать ей одновременно нарушить несколько заповедей, по крайней мере мысленно. Она готова была продать душу дьяволу или любому духу в обмен на обещание сию же секунду положить конец постоянным издевательствам мужа. Ей вдруг захотелось убить супруга. Она пожалела, что не занималась блудом, предоставив Джозайе основания для его неуместной ревности. Она позавидовала всем женщинам, у которых были порядочные и любящие мужья – не из-за денег или плотских удовольствий, но ради чистого наслаждения, которое может дать любовь, не сопровождаемая такими душевными муками.

– Мне не нравятся ваши злобные выходки, Уилкокс, – сказал Джеффри. – Вы оскорбили вашу даму и мо… мисс Джей. Если бы не была близка опасность, так что жизнь каждого защитника возросла в цене, я вырвал бы у вас язык и оставил ваш молчаливый, истекающий кровью труп воронью, чтобы они с карканьем его исклевали.

– Что еще за опасность?

Джозайя держался все так же воинственно, но лицо его тускло покраснело. Ребекка не поняла, было ли это вызвано смущением из-за запоздалого осознания того, насколько невежливо он себя повел, или же резкими словами Джеффри.

– Ходят слухи, что приграничные разбойники готовят нападение на Форт-Скотт, – пояснила мисс Джей.

– И вы бросились наутек в Брод Уолберна, поджав хвосты! Слышал, Робби: твой герой – самый настоящий трус!

– Не смей называть Джеффри трусом! Сдавленно всхлипнув, Робби бросился на Джозайю и принялся колотить его своими маленькими кулачками в живот. Ошеломленная Ребекка не в силах была сдвинуться с места и только смотрела, как Джозайя поднимает за ворот ее изо всех сил вырывающегося сына. Он приподнял локоть, словно собираясь отшвырнуть Робби к дальней стене. Материнский инстинкт помог Ребекке стряхнуть с себя оцепенение, и она скрючила пальцы, готовая разорвать Джозайю в клочья, защищая от него своего ребенка.

Но тут Джеффри с умопомрачительной быстротой рванулся вперед и вырвал Робби у Джозайи. Мальчик кинулся к матери, обхватил ее колени руками, и Ребекка опустилась на пол, заключив его в свои объятия. От облегчения и боли у нее перехватило горло, так что она даже зарыдать не могла. По щекам у нее заструились слезы, капли которых заблестели в золотых волосах ее драгоценного сына.

– Похоже, нам суждено стать противниками. Джеффри сурово смотрел на бледного и дрожащего Джозайю, который удивленно уставился на свою опустевшую руку, словно только сейчас до него дошло, насколько близок он был к тому, чтобы причинить Робби физическую боль.

Джеффри пригнулся к Ребекке и одним пальцем поднял к себе залитое слезами личико Робби.

– Бросившись меня защищать, ты проявил настоящую отвагу, юный Робби. Если ты захочешь освоить все, что положено знать оруженосцу, я попрошу твою мать отдать тебя мне на воспитание: ведь теперь у меня есть собственный участок земли. – Он бросил на Джозайю презрительный взгляд. – Хотя совершенно ясно, что в этом королевстве не знают о рыцарской чести, все равно тебе полезно будет научиться защищать себя самого и тех, кто тебя любит.