– Циркачи! Надо же! Как будто у нас в Холбруке мало своего сброда!
Толстуха в сером платье поглядывала кругом с чопорным удовлетворением:
– Я приметила ее еще с тех пор, как она отправляла телеграмму из телеграфного отделения моего мужа.
– Читать чужие телеграммы! – взорвалась яростным негодованием Мод. – Огрей ее как следует своим железным желудем, Данте!
Хотя он ни разу за всю свою жизнь не поднял руки на женщину, вид у Данте был такой, словно эта мысль показалась ему превосходной. Он отстранил было Гло-риану, но тут же замер, когда она положила ему на плечо руку.
– Что ты намерен сделать?
– Выполнить свою обязанность. – Он не мог позволить себе сбросить с плеча удерживавшую его руку Глорианы и ограничился тем, что обвел толпу свирепейшим взглядом. При этом он отметил про себя, что одни в толпе просто проявляли любопытство, другие стушевались под его тяжелым взглядом и только третьи встретили этот взгляд явно враждебно, но лишь немногие осмеливались смотреть на Глориану нагло-пренебрежительно, что заставило Данте крепче стиснуть в руке эфес меча. – Постой в сторонке, Глориана, мне не привыкать учить наглецов хорошим манерам.
– Не мешай ему, Глори, – настаивала Мод.
– Нет. Я могу это уладить. Только… только слушайся меня.
Она повернулась кругом и, шагнув в сторону тучной старой карги, остановилась перед ней почти нос к носу. Тряхнув головой, Глориана рассыпала волосы по плечам, и солнце тут же высекло из них искры, похожие на те, »что летят при скрещивании шпаг. В ее голосе зазвенела смертельная угроза, подобная оружию тончайшей работы, готовому обрушиться на обидчика.
– Да, я дочь Гарри Трэска. – Данте уловил деланную учтивость в голосе Глорианы. – С кем я имею удовольствие разговаривать? – Она сделала еще один шаг вперед к этой женщине, заставляя ее попятиться на несколько дюймов и, наклонив голову, посмотреть на Глориану глазами просительницы, покорной своей королеве.
– Я миссис Лаудон, – выдохнула женщина. – Генриетта Лаудон. Я… я жена телеграфиста.
– О, жена телеграфиста. Я ожидала чего-то более солидного.
Лицо миссис Лаудон пошло пятнами от унижения, но губы ее оставались поджатыми. В толпе кто-то иронически хихикнул, и кожа миссис Лаудон покрылась мертвенной бледностью.
– Глориана, – предостерегающе шепнул Данте, опасаясь, что из-за своей смелости и прямоты она сделает неосторожный шаг и без всякой необходимости наживет себе непримиримого врага.
Она повернула к нему лицо, и в этот момент он увидел, что она вовсе не смела и не властна. Глаза Глорианы выдавали лишь печальное осознание того, что ей слишком хорошо знакомы стычки такого рода. И конечно, она не сомневалась в том, что только сила и решительность могли бы защитить ее уязвленную гордость от пренебрежения и оскорблений. Все это напомнило молодому человеку свое собственное положение. В свое время он вел себя подобным образом, нередко с тревогой ожидая мучительных, позорных разоблачений в том, что он незаконнорожденный, каким он и был в действительности. И только после того, как его физическая сида окрепла настолько, что сравнялась с его внутренней силой, люди перестали мучить его и насмехаться над его происхождением.
Но Глориана никогда не обретет мужской силы. Она хотела нанять его, а он думал лишь о том, чтобы уйти от нее как можно скорее. Он постоянно забывал об их скором расставании, как только Мод( получит для него зеркало. Было бы ошибкой вмешиваться в то, как Глориана разделывается со своими врагами, поощрять ее привязанность к нему, так как он совсем скоро должен будет покинуть, оставить ее наедине со своими трудностями.
Нет, не вмешиваться нельзя. Нужно принять вызов и потребовать удовлетворения. Он заметил новый всплеск волнения в толпе, снова привлекший к ней внимание Глорианы.
Люди расступались перед каким-то золотоволосым человеком. Он был ростом ниже Данте на несколько дюймов, у незнакомца были такие же длинные волосы и такие же красивые усы, как у Данте. В руках у незнакомца была винтовка, а сбоку, на левом бедре, пистолет. В противоположность одетым в серые и серо-коричневые одежды горожанам на нем была белая рубашка и темные бриджи с нашитыми длинными кусками тонкой кожи, единственным назначением которых, казалось, было предохранение от трения друг о друга внутренних сторон штанин.
«Длинноволосый и очень элегантный», – говорила мисс Хэмпсон, описывая нового шерифа, коммодора Перри Оуэнса. Описание любопытной старой девы оказалось на удивление точным.
– О'кей, земляки, отойдите подальше! – властно покрикивал он. – Рабочие не могут подойти к поезду, чтобы начать разгрузку, – эдак вы нарушите график движения поездов.
– Погодите, шериф Оуэне, – недовольно буркнул один из горожан, назвав того по имени и подтвердив тем самым догадку Данте. – Тут Хенни Лаудон схватилась с этой вот рыжей. Бьюсь об заклад, что вы ее не знаете!
– Поэтому-то я и пришел. А от вас требуется только одно – разойтись, – распорядился Оуэне. Он поставил винтовку к ноге. – Расходитесь же! – потребовал он.
С едва слышным ропотом толпа неохотно рассеялась, и с шерифом остались только Данте, Глориана, Мод да мистер Блу. Шериф подхватил винтовку под мышку.
– С тех пор как в Плезент-Вэлли начались волнения, я взял за правило встречать всех приезжих, – заговорил Оуэне, не выказывая ни малейших признаков гостеприимства. – Холбруку больше не нужно беспорядков, поэтому если вы приехали сюда для того, чтобы нагнетать вражду, отправляйтесь дальше этим же поездом.
– Мы приехали не для того, чтобы нарушать спокойствие, – заявила Глориана. – Я здесь для того, чтобы предъявить права на наследство.
– Значит, Хенни Лаудон опознала вас правильно. Вы незаконная дочь Гарри Трэска.
Напряженная тишина повисла в воздухе. После неловкой паузы Глориана заговорила снова:
– Я предпочитаю выражение «родная дочь», шериф.
– Вам известно, мисс, что ваш папаша просил меня позаботиться о вас, если вы когда-либо здесь объявитесь? Может быть, было бы проще, если бы я называл вас по имени, но будь я проклят, если могу вспомнить, как вас зовут, – заметил шериф Оуэне. – И прошу прощения за такую строгость, но я шериф в этом городе, и мне платят за то, чтобы я относился с подозрением к посторонним.
– Глориана. Глориана Карлайл.
Когда Глориана представилась шерифу, она сменила гнев на милость. Потом шериф кивнул головой в сторону Данте.
– Это мой… гм… это Данте Тревани, он… гм… – Глориана пришла в явное замешательство.
– Уж во всяком случае, не телохранитель, – вмешалась Мод. – Он ее… он ее жених. А я, как говорится, их компаньонка и не спускаю с них глаз, пока они не поженятся.
Полный смятения взгляд изумленной Глорианы встретился с глазами Данте.
– Черт возьми, вот и прекрасно, у нас найдется священник, а то и два, если вы задумаете обручиться здесь, в Холбруке. – Шериф кивнул Данте и протянул ему руку. – Коммодор Перри Оуэне к вашим услугам, – представился он.
Данте был готов пожать руку человеку, который, как он надеялся, мог бы стать его учителем. Но, услышав о новой помолвке без его согласия, Данте крепко сжал рукоятку меча. Глориана стояла, судорожно сцепив пальцы. Ветер раздувал ее юбки и спутывал ей волосы, но это не скрывало от него ее едва заметного трепета.
Помолвка. Но она никогда не станет его женой, что бы ни говорила Мод.
Он, Данте, будет уже далеко, прежде чем Оуэне спросит, почему он не дал Глориане своего имени. По-видимому, ему было предназначено судьбой подойти вплотную к браку, но оказаться забытым как в этой эпохе, так и в своей собственной. После его бесследного исчезновения память о нем вскоре померкнет в сознании Глорианы, в конце концов позабудется и его образ – черты лица, цвет глаз, волос.
Данте решительно отбросил в сторону эти грустные мысли, наводящие тоску.
«Слушайтесь меня», – вспомнил Данте слова Глорианы. Ему так нужно было хоть несколько секунд для спокойного размышления, чтобы взвесить все «за» и «против», но даже такой малости у него не было. Если бы подобное ухищрение облегчило их проезд через Холбрук и позволило бы Глориане чувствовать себя в безопасности, он мог бы допустить новую помолвку…
Данте сунул в протянутую руку Оуэнса свою и глубоко вздохнул. Глориана вся лучилась чистотой и ослепительно прекрасной улыбкой, в которой не было ни намека на неискренность. Ему не впервые приходилось видеть ее очаровательную улыбку. Но даже если бы Данте увидел улыбку Глорианы один-единственный раз, она никогда не стерлась бы из его памяти.
–Женщина, которая собирается стать моей женой… – начал было Данте свою лживую тираду, но тут же почувствовал, как у него перехватило горло, когда она прильнула к нему и просунула руку под локоть. Он подумал, что действительно помолвленный мужчина мог бы положить на руку леди свою, и поступил как, по его мнению, подобает настоящему жениху. Ее пальцы показались ему до невозможности нежными, а кожа – глаже и холоднее самого роскошного шелка. – Моя суженая…
– Нет нужды извиняться за то, что она вызвала ярость Хенни, мистер Тревани. Рыжие всегда сварливы, а что касается ее отца Трэска, то он был упрямейшим сукиным сыном, и она, естественно, унаследовала фамильную черту. – Оуэне говорил не без чувства юмора, улыбаясь одними глазами. – Кроме того, Хенни Лаудон всегда встревает решительно во все, без нее не обходится ни одна свара.
– Мне очень жаль, что я ее расстроила, – заметила Глориана, хотя в ее голосе не прозвучало ни малейшего раскаяния. – Это больше не повторится, потому что мы будем здесь очень недолго.
– Что верно, то верно, – подытожила Мод, сопроводив свои слова убедительным кивком. – Мы уедем сразу же после того, как Глориана завершит некоторые сделки, которые подготовила по телеграфу.
– Вы, мисс Карлайл? – На лице Оуэнса появилось выражение озадаченности, и он вопрошающе повернул голову к Данте. – Вы позволяете своей невесте заниматься делами?
– Моя невеста… – У Данте снова перехватило горло при мысли о том, что Глориана входила в роль жены.
– Он иностранец, – поспешила с объяснением Глориана, опасаясь, что ответ Данте может все испортить. – Он плохо говорит по-английски, но может читать и писать по… гм… Проклятие! Я совсем забыла, как называется этот язык, дорогой мой.
– Цыганский, – подсказала Мод.
– Нет, итал… – попытался было возразить Данте.
– Вот именно. Он цыган. – Глориана мило улыбнулась, взмахнув ресницами. – Спасибо, дорогой. Ты же знаешь, как трудно мне запоминать такие необычные слова.
Данте открыл рот, полный решимости защитить как свою родную страну, так и свое с таким трудом завоеванное знание английского языка, но взгляд Глорианы был настолько красноречив, что Данте тут же замолчал. Он помнил, что она просила не возражать ей, и коротким кивком дал понять, что, хотя и неохотно, он повинуется.
– Я никогда раньше не встречался с цыганами. – Озадаченный Оуэне потер подбородок и нахмурился. – Они все так одеваются?
– О, это же цирковой костюм, – ответила Гло-риана.
– Но почему он носит цирковой костюм в поезде?
– Он разучивал свой номер, – объяснила Мод. – Такое уж у цыган правило, по меньшей мере у цыган – цирковых актеров: они репетируют выступления только в костюмах. – Она торопливо передала Данте одежду, которую до этого момента не выпускала из рук. – Возьми, Данте, раз ты кончил репетировать, можешь переодеться в обычный костюм.
– Гм… – Оуэне снова взял под мышку свое оружие, и в несколько небольших, размеренных шагов обошел Данте кругом, рассматривая его со всех сторон. – А что вы делаете в цирке, мистер Тревани?
– Он акробат на трапеции, – поспешила объяснить Глориана.
– Да, – подтвердил Данте, раздумывая над тем, что такое акробат на трапеции.
– Я и не подозревал, что вагоны компании «Атлан-тик энд Пэсифик рейлроуд» оборудованы тренировочными трапециями.
Оуэне, казалось, принимал этих женщин, но у него были большие подозрения в отношении Данте. Тот счел за благо по-солдатски изготовиться, вспоминая предупреждения мисс Хэмпсон, что Оуэне часто сажает вызывающих у него подозрение приезжих в тюрьму.
– Да нет же, черт возьми! Данте для тренировок не нужны никакие трапеции. – Мод взмахом руки отвергла саму эту мысль. – У вагонов с каждого конца имеется площадка, и он просто перелетает от одного вагона к другому, как большая старая человекообразная обезьяна. Данте знал людей, которые тратили столько же времени на оттачивание своего ума, сколько и на заточку оружия. Он всегда был убежден, что не в меру острый язык восполняет собой недостаток мужских качеств или является следствием тщательно скрываемой трусости. Теперь же ему хотелось самому обладать умением переброситься острым словцом, а не безропотно выслушивать, как его называют старой обезьяной.
– Это небезопасно, – заметил Оуэне.
– Разумеется, поэтому-то я и заставляю его надевать этот костюм. – Глориана костяшками пальцев постучала по нагруднику Данте, который отозвался металлическим гулом. – Это защитит его в случае падения.
– Но пулю не остановит, – возразил Оуэне. – Можно покрыть себя металлическими латами с головы до ног, и все равно останется мало надежды на то, что уцелеешь в Плезент-Вэлли. Там, вЯвапи-Каунти, шерифом Билл Малвинон. Не пройдет и недели, как он пришлет оттуда ваши трупы.
Данте довольно пренебрежительно относился к многочисленным предостережениям, которые они получали, но, слушая этого властного человека со стальными глазами, с такой уверенностью предсказывавшего их гибель, он почувствовал, как у него заколотилось сердце.
– С ней не случится ничего плохого, если я не умру первым.
– Так, вероятно, и будет, – возразил Оуэне. – Хотя я рекомендую вам следить за тем, чтобы она всегда шла впереди вас. Вы запаслись каким-нибудь огнестрельным оружием вроде этого, например?
Не давая Данте времени разгадать смысл этих непонятных для него английских слов, шериф потянулся правой рукой к левому бедру и вытащил из кобуры пистолет. Оуэне чуть шевельнул правым бедром, и покоившаяся на нем винтовка словно сама собой прыгнула в его свободную руку. Поднимая поочередно каждое оружие, он сказал:
– Большинство людей не могут управляться с винтовкой и пистолетом одновременно из-за различия в их размерах. Я же просто говорю, что оружие есть оружие, и в здешних местах, черт возьми, человеку лучше знать, как его применять независимо от размеров. Следите за тем, чтобы эта старая бечевка была привязана к этому вот штырю.
Едва заметным движением запястья шериф заставил пистолет повернуться вокруг его указательного пальца.
– Следите за мной, леди.
Он стал поворачивать приклад винтовки вперед, пока не раздался громкий металлический щелчок, а потом дал ему снова упасть назад. Затем, держа то и другое оружие на уровне бедра, Оуэне повернулся к потертой бечевке, на которую указывал раньше. Пистолет и винтовка на его бедре одновременно выстрелили дуплетом… и четко разрезанная бечевка упала на пыльную платформу.
Глориана искоса посмотрела в сторону Мод, почти незаметно пожавшую плечами, прежде чем изобразить показной зевок. Обе женщины вежливо поаплодировали, но совсем не удивились.
Сам же он был просто восхищен искусством Оуэнса. Подумать только, человечество настолько усовершенствовало оружие, что при стрельбе даже целиться не надо, и человек может один без всякой помощи управляться с парой стволов!
Меч, который Данте сжимал в руке, вдруг показался ему скорее детской игрушкой, нежели оружием, способным нанести серьезное поражение, и он понял, что Оуэне сказал правду – его латы не могут защитить от врагов, у которых в каждой руке по такому стволу.
С момента появления в этой эпохе ему постоянно приходилось быть настороже. Он понимал, что опрометчивые фразы и рассказы о том, как он был перенесен в будущее, легко могут привести к тому, что его сочтут за сумасшедшего или за лунатика, а лишний шум может только воспрепятствовать его возвращению в свою эпоху и страну.
Но как ни старался Данте, ничего путного из его осмотрительности не вышло, кроме постоянного унижения. Никто и не думал с ним считаться. Цыган-акробат на трапеции! Старая человекообразная обезьяна! Вне всяких сомнений, это не входило в испытания, уготованные ему Ди. Он пробыл в будущем всего несколько дней, а уже проглотил больше пилюль, чем мог вместить его желудок.
Давно пришло время отказаться от наблюдения и выжидания. Он должен наконец начать действовать как мужчина.
– Шериф Оуэне, – спросил Данте, – не приходилось ли вам наниматься в учителя к человеку, который глубоко уважает ваше искусство владеть огнестрельным оружием? Мы, акробаты на трапеции, не слишком поднаторели в обращении с винтовками и пистолетами.
– Данте, нет! – запротестовала Глориана.
Но Данте видел, что Оуэне был польщен и заинтригован его предложением.
– Я могу уделить вам пару часов прямо сейчас, – ответил шериф.
– Превосходно, – согласился Данте. – Мод, присмотри за выгрузкой лошадей. А ты, Глориана, займись своими деловыми бумагами. У нас с шерифом мужские дела.
Глава 9
Глориана смотрела вслед удаляющемуся Данте, шагавшему рядом с шерифом Оуэнсом. Перекинув через плечо свою новую одежду, он на ходу поглядывал на револьвер шерифа.
– Это просто ужасно, – шептала она. – Ничего хуже случиться не могло.
– То-то и оно, – согласилась Мод. – Никак не ожидала, чтобы он стал так командовать. «Мод, займись выгрузкой лошадей!» – изобразила она не допускавшее возражений распоряжение Данте. – Проклятый цыган!
– Гм, это было бы еще ничего, – вздохнула Глори. – Не думаю, что он цыган. На самом деле он, может быть, квакер.
– Квакер?
– Гм-м… гм-м-м… Помнишь, как он выговаривал все эти немыслимые окончания слов? К тому же квакеры – это что-то вроде монахов, не так ли? Они, наверное, неодобрительно относятся к цирку. Может быть, именно поэтому-то он не проявил большой радости, когда я назвала его акробатом на трапеции.
– Ему следовало бы рассказать нам хоть что-нибудь о себе, чтобы мы не поступали слишком опрометчиво.
То, что им самим приходилось быть осторожными, сделало для Глорианы понятной скрытность Данте. Он был человеком, окруженным тайной, а она вдруг во всеуслышание объявила, что они якобы собираются пожениться. Но это, в общем, большого значения не имело. Ведь они в Холбруке всего лишь проездом и пробудут здесь не настолько долго, чтобы кто-то мог задуматься над тем, поженятся они или нет.
– Ведь Данте говорил нам, что он убийца. Не думаю, чтобы об этом стоило говорить шерифу при его-то подозрительности.
– Разумеется, куда лучше было бы заикаясь объяснить, что ты не знаешь этого человека. К счастью для нас обеих, я-то соображаю быстро. Я подумала о твоем желании сделать его телохранителем, Глори.
– Нанять телохранителя была твоя идея, Мод, – с отсутствующим видом заметила Глори. – Все произошло так быстро, что я не успела даже подумать! И может быть, все к лучшему. Когда строишь планы на отдаленное будущее, нечаянно можно сглазить что-то важное.
– Это, по-моему, тебе не угрожает. Саркастический упрек Мод был весьма колким.
– Я знаю, Данте считает, что человек должен предвидеть любые случайности, но я на это не способна. Как, черт возьми, я могла предвидеть, что он уйдет с шерифом? Ты же знаешь, как мужчины любят похвастаться друг перед другом. И он обязательно проболтается, что его наняли в телохранители. Что хорошего в том, чтобы забегать вперед? Подумай-ка, откуда мне было знать, что придется иметь дело с молчаливым иностранцем, который закован в металлический панцирь?
– Конкистадор, – неожиданно вмешался мистер Блу, вышедший из тени вагона-конюшни. – Мой народ жил столетия с надеждой, что вернется такой человек, как он. И вот теперь он здесь, и теперь мы можем проводить вас всех в священную пещеру в горах, окружающих вашу землю.
– Только его и не хватало с его дурацкой пещерой!
– Не обижай его, Мод. – Глори повернулась к Блу. Она не понимала, почему тот называл Данте конкистадором или почему появление Данте так обрадовало этого индейца, но не это ей показалось сейчас важным. – Вы говорите, что можете сопровождать нас до моего ранчо?
Индеец кивнул, и лицо его расплылось в широкой улыбке.
– Много лет – сколько их прошло, мне теперь и не сосчитать, – я каждую неделю мотался от Холбрука до Мойан-Рим и обратно.
– Слава Богу, он хоть перестал называть Данте ба-ханой. – Мод с улыбкой посмотрела в сторону Блу и повернулась к Глориане. – Прости мне мою болтливость, дорогая. Я ведь знаю, что у тебя нет дара предвидения и ты совершенно не умеешь лгать. Мне следовало помочь тебе придумать правдоподобную историю. А теперь нам придется поработать над какой-то новой.
– Нет, ступай выгружай лошадей, как сказал Данте. Может быть, вместе с ними ты сможешь выгрузить и фургон?
– Да уж, наверное, если вспомнить, что я занималась этим сотню раз, а то и больше.
– Вот и хорошо. А я займусь другими делами, и мы сможем отправиться в Плезент-Вэлли, как только я улажу все эти нудные мелочи.
– Мы с женой поможем вам с лошадьми, почтеннейшая, – предложил мистер Блу. – Мы привыкли с ними управляться.
– Что ж, посмотрим, как это у вас получается, – согласилась Мод.
Когда подруга исчезла за дверью вагона-конюшни, губы Глорианы тронула улыбка, и она повернулась лицом к улице.
На протяжении всего разговора с Мод она чувствовала слабое покалывание в шее и легкую дрожь в руках. Ее мать называла эти ощущения проявлением актерского инстинкта и говорила, что они предупреждают выступающего перед публикой о том, что кто-то из зрителей сосредоточивает внимание не на том, на чем следует, и не тогда, когда нужно. Глориана понимала, что за нею внимательно следили.
Это подтвердилось, когда она, повернувшись, увидела горожан. Толпа хоть и отступила, как потребовал шериф Оуэне, но не слишком далеко. Кое-кто из мужчин стоял, облокотившись на коновязи. Другие делали вид, что поправляли сбрую и седла, поглядывая на нее поверх лошадиных спин. Несколько женщин прогуливались по тротуарам, другие толклись в дверях домов, выглядывая из-за дверных косяков.
Взгляд Глорианы скользнул по фасадам домов. Вдоль Майн-стрит к северу уходили вывески кузницы Армбрастера и платной конюшни Брауна и Киндера, а к югу протянулась вереница беспорядочно расположившихся баров, которых здесь было гораздо больше, чем мог бы себе позволить любой добропорядочный городок.
В самом конце улицы стояло серовато-коричневое строение, заявлявшее о себе как банк Коконино. Ощупав карман, Глориана услышала знакомый шорох бумаги, копию телеграммы, той самой, которую прочла, по ее словам, не в меру любопытная Хенни Лаудон. Глориана подумала, что сугубо приземленное содержание бумаги могло бы показаться скучным до слез любому человеку, сующему нос в чужие дела, – телеграмма касалась перевода денег в банк Коконино с ее флоридского счета. Но чтобы получить эти деньги и закупить все, что им было необходимо для поездки в Плезент-Вэлли, ей предстояло иметь дело чуть ли не с каждым из этих простаков – горожан Холбрука.
Созерцавшие ее люди были любопытны, однако недоверчивы и скорее враждебны, нежели осторожны.
Все затаенные надежды Глорианы отступили перед хмурым обликом негостеприимного города. Но чего она ожидала? Что Холбрук встретит ее с распростертыми объятиями и объявит своей почетной гражданкой. Это было бы неплохо, подумала Глори, но что, ее ли нет? Впрочем, она и сама никогда не захотела бы назвать глухой, пыльный городишко своим. Она же просто увяла бы в таком захолустье, превратилась бы в криворотую тетку наподобие Хенни Лаудон.
«А вы займитесь делами», – сказал ей Данте, словно не сомневался в ее способности договориться со всеми этими враждебно настроенными людьми.
Глубоко вздохнув и подняв подбородок на полдюйма, что придавало ей самоуверенный вид – по крайней мере, когда она смотрелась в зеркало, – Глориана зашагала вперед.
Солнце яростно припекало эту необычную землю Аризоны. Данте давно сбросил и свою каску, и стальной нагрудник. Ему казалось странным, что кто-то, кроме рожденных в пустыне неверных, мог жить в этом краю, где пересохшая песчаная земля пышет жаром и где мгновенно сгорают листья любого растения, осмеливающегося проклюнуться через заскорузлую корку.
Будь проклят Джон Ди, загнавший его в страну с такой скверной погодой! Данте старался вызвать в себе воспоминания о ласковом итальянском солнце и холодных горных бризах, глядя сощуренными глазами на дрожавший от знойного воздуха пейзаж и нацеливая пистолет на мишень – очередная стеклянная бутылка разлеталась вдребезги, пополняя осколками уже изрядную кучу битого стекла, накопившегося от предыдущих попаданий.
– Вы прирожденный стрелок, – говорил шериф Оуэне, поощрительно похлопывая Данте по плечу. —
Если вы со своей маленькой леди купите пару таких кольтов, как этот, вам будет не о чем беспокоиться.
Из-за его спины донеслось спокойное возражение:
– Мы не будем покупать никакого оружия. Данте обернулся на это замечание Глорианы. Его охватил прилив гордости, когда он понял, что она наверняка была свидетелем его мастерского владения кольтом, и он с трудом подавил желание снова продемонстрировать свои достижения, разнеся последнюю бутылку, – остававшуюся на слеге изгороди.
– Все ли улажено с делами, Глориана?
– Боюсь, что у меня плохие новости для тебя, Данте, – уклонилась от ответа Глориана.
– Простите меня, – перебил Оуэне, – но будь я проклят, если забуду об одном важном деле. Отнесите пистолет ко мне в офис, когда закончите тренировку. – Шериф Оуэне, словно извиняясь, пожал плечами, кивнул Глориане и широким шагом направился к городку, оставив Данте и Глориану одних.
Данте смотрел на нее изучающим взглядом, отмечая про себя малейшее изменение в ее облике. Он решил, что во всем виновата изнурительная жара. Ему показалось, что ее нежная кожа неестественно бледна. Он был мало знаком с переменчивостью ее настроения, и все же тонкая линия ее губ и подозрительно яркий блеск глаз побудили Данте крепко обнять ее. Но в следующий момент чуткое сердце подсказало ему другое – объятие в эту минуту разрушило бы ее зыбкий покой.
И он просто заметил:
– Мы должны купить оружие. Шериф Оуэне подтверждает все самое худшее из того, что мы уже слышали. Мы едем навстречу опасности.
– Мы не едем в Плезент-Вэлли. – Глориана смотрела на кучу стекла, и ее голос показался Данте таким же невыразительным и лишенным жизни, как эти сверкавшие осколки. – Я передумала. Ты можешь вернуться к своим делам. Найди себе другую работу. Мне не понадобится телохранитель.
Данте понял, что ему не видать зеркала как своих ушей, если он не останется рядом с Глорианой, но промолчал. Он был совершенно уверен в том, что любая попытка разубедить ее лишь укрепила бы Глориану в ее решении.
И в то же время ему хотелось, чтобы эти дивные глаза цвета морской волны посмотрели на него и она заговорила с ним не как с надоедливым поденщиком, в чьих услугах больше не нуждаются, а как с человеком, достойным уважения и доверия. Она же все смотрела и смотрела на груду стеклянных осколков, однако в ее глазах не было ни малейшего намека на завороженность, ни тени сожаления, что все ее планы рухнули.
Тогда он попробовал отвлечь Глориану. Надо сказать, что он пользовался этим приемом в отношении самого себя, когда был моложе и не верил в собственные возможности. Он вспомнил, как уставился на стебли густой травы, в зарослях которой он оказался, когда на каком-то турнире его впервые сбросили с лошади. Он пересчитывал эти стебли снова и снова, моля Бога о том, чтобы исходившая язвительными насмешками, поддразнивавшая его толпа устала от этой забавы и потеряла к нему интерес, прежде чем он поднимется перед нею на ноги. Именно смятение и поражение подсказали ему такой способ самозащиты. Что стряслось с Глорианой за этот последний час, пока его не было рядом?
Пальцы Данте судорожно вцепились в револьвер Оуэнса, и он с перехватившей дыхание неотвратимостью понял, что с радостью застрелил бы всякого, по чьей вине мог бы погаснуть свет в глазах Глорианы.
– Почему? – спросил он, ограничиваясь всего одним словом, чтобы не выставить себя вспыльчивым глупцом.
– Я просто передумала, только и всего.
Нет, тут что-то не так. Женщина, стремившаяся сюда так горячо, теперь поникла, как редкий цветок, пересаженный в новый сад, где недостаточно влаги, чтобы питать его корни. Цветы обладают замечательной энергией восстановления, но мудрый садовник сто раз подумает, прежде чем решится на такое. Крохотный глоток может заставить цветок поднять свою благоухающую головку и подняться во весь рост, тогда как обилие воды может утопить его.
Данте понимал, что настроение Глорианы было необходимо поднять. Но как ни странно, только подлил масла в огонь:
– Значит, Оуэне был прав. Мне не следовало доверять деловые заботы женщине.
Глориана вскинула голову. Глаза ее засверкали, но на этот раз от возмущения. Она протянула руку к сумке на поясе и выхватила из нее сложенный документ, который тут же скомкала, швырнула на землю и втоптала в грязь.
– Я отлично справилась с делами, если хочешь знать. Эти куриные мозги здесь, в Холбруке, решительно все перепутали.
Данте нагнулся и подобрал документ. Это был не совсем пергамент, хотя на гладкой поверхности листа был виден какой-то своеобразный печатный текст, и было очевидно, что документ следовало читать как обычный пергамент. Он потер его между большим и указательным пальцами, пробуя, насколько скользким был неведомый ему материал, и вслушиваясь в его мягкий шелест. Ему доводилось слышать, что такой материал был с одобрением принят писателями и учеными – они назвали его бумагой и говорили, что данное изобретение, сделанное из дерева и тряпок, а не из шкур животных, делает письмо общедоступным. Документ, который он держал в руке, не имел ничего общего ни с деревом, ни с тряпкой, но не был похож на пергамент. Наконец-то он увидел бумагу своими глазами!