Бренда вернулась домой растерянная и напуганная. Теперь в правом бедре постоянно пульсировали сосуды, а когда она пыталась ходить, жуткая боль простреливала ногу.
Войдя на кухню, девушка увидела Энни, которая, сидя за столом, сосала крекер.
– А меня вылвало, – гордо сообщила малышка.
Бренда с улыбкой обняла ее, в ответ на это Энни тоже улыбнулась. Впервые за все время.
– Я очень устала, – сказала Бренда экономке, – пожалуй, пойду вздремну.
Проглотив еще одну таблетку, она легла в постель, молясь, чтобы ей удалось проспать до приема у врача. Перед ужином миссис Би зашла спросить, как она себя чувствует.
– У меня расстройство желудка, – соврала Бренда. – Мне хочется спать, и больше ничего.
После визита к врачу Би Джей попросила у администратора коляску и немного прокатилась на ней вдоль Миссисипи, а потом долго сидела, наблюдая за яликами и катерочками, скользящими по воде, за мутными волнами реки. Здесь было тихо, ей хотелось подумать и… поплакать.
Все это время Хэмиш был для нее единственной опорой. Она пользовалась его душевной щедростью, принимала все, что он ей давал, – его время, его внимание и заботу. Теперь ее состояние осложнилось. Значит, она станет для него еще большей обузой, прежде чем добьется окончательного выздоровления.
Но дело было даже не в рецидиве болезни. Боль поселилась в ее душе. И все из-за Хэмиша Чандлера. Ужасно было сознавать, что она может быть рядом с ним, лишь пока зависима от него. Только эксплуатируя его доброту, может жить в его доме, видеть его за обедом, наблюдать, как он служит вечерний молебен, чувствовать его случайные прикосновения, слышать его веселый смех. И в то время как она изо всех сил цепляется за него, он ждет ее выздоровления, чтобы продолжать жить дальше, чтобы найти женщину, которую полюбит настолько, что сможет жениться.
Она решила не говорить ему, что ей грозит операция. Не говорить, что ее снова кладут в больницу и все начнется сначала. Бренда не хотела об этом думать. Но не могла думать, ни о чем другом.
Хэмиш не видел Бренду со среды, с вечернего молебна, а сегодня уже пятница, послеобеденное время. Миссис Би тоже тревожилась:
– Она то сидит у себя в комнате, то куда-то уезжает. И все время сама не своя.
– А вы не представляете, где она сейчас может быть?
– Говорила, что назначена к врачу, но это было в десять утра.
– Все будет в порядке, – сказал священник, отнюдь не уверенный в этом. Его томило беспокойство. – Позвоните мне, когда она появится.
Не в силах ничем заняться, он сделал то, к чему всегда прибегал в подобных случаях, – отправился в церковь.
Войдя в главный зал, он остановился, пораженный: на коленях перед алтарем стояла Бренда, ссутулившись, низко опустив голову. Костыли валялись на полу, словно она их просто кинула.
Волнуясь, он глубоко вдохнул, потом неслышным шагом подошел к девушке. Тишина в церкви была мертвая.
Когда он остановился позади нее, Бренда спросила:
– Это вы, Хэмиш?
– Да, это я, – ответил он тихо. Обернувшись, девушка села на ступеньку.
– Я не умею молиться, – прошептала она с трагическими нотками в голосе.
Удивленный, священник опустился на ступени рядом с ней.
– А вы постарайтесь выговориться, как если бы рядом с вами был близкий человек.
– Но у меня нет близких отношений с Богом, – сказала Бренда. – И никогда не было. И я не знаю, где Его искать.
– Ну что ж, просто будьте у Него на виду. Он сам вас найдет. – Протянув руку, Хэмиш привлек ее к себе, голова ее очень уютно поместилась у него на плече. – Ведь вы всегда боялись, что я вытащу Библию и начну гнусавить о грехах и о милосердии Господнем, о том, как надо почитать Бога и как важно ходить в церковь, особенно по воскресеньям. Я прав?
– У меня всегда наготове были возражения. Но вы обезоружили меня именно тем, что ничего не проповедовали. И вот теперь я здесь, и не знаю, услышит ли Бог мои просьбы.
– Откуда это настроение, Бренда? Что случилось?
Девушка поуютнее прижалась к нему, но не ответила, а Хэмиш не стал настаивать. Он знал, что чувствует человек, ищущий Бога, и не собирался грубо вмешиваться в его робкие попытки. Кроме всего прочего, между ними было нечто большее, чем просто дружба, и он сознавал свою ответственность за эти отношения.
Почувствовав, что Бренда ускользает и вот-вот снова замкнется в себе, он отпустил ее, сказав только, что миссис Биллингс беспокоится о ней и ждет ее возвращения.
– Знаете, на будущей неделе я уеду, – объявила Бренда, разглядывая что-то на ступеньках. – Неделю меня не будет. Хочу навестить отца.
– Значит, вы, в конце концов, позвонили ему?
– Нет, написала. Но не сообщила об аварии.
– Он и сейчас не знает?
Она не ответила, а Хэмиш не стал допытываться.
– Он в Калифорнии, открывает еще один магазин в Лонг-Бич.
– Вы вернетесь сюда? – осторожно спросил Хэмиш. Сердце его упало при мысли, что он больше никогда ее не увидит.
– Я планирую вернуться, если меня здесь будут ждать.
– Вас всегда будут ждать. Вы стали частью моей семьи. Когда вы уедете, нам всем будет вас не хватать, – сказал Хэмиш, надеясь, что она ему поверит.
– Да, до тех пор, пока вы не женитесь, – пробормотала она.
– Даже и тогда, – сказал он, и горло его сжалось от волнения. – Но до этого еще очень далеко.
– А может, и не так далеко. Никогда не знаешь… – Фраза повисла в воздухе.
– Вы совершенно правы, никогда этого не знаешь, – согласился священник, хотя был уверен: он утратил интерес к поискам подходящей женщины. Теперь перед его мысленным взором всегда стоят зеленые глаза, густые каштановые волосы и заживающий шрамик на щеке.
Не видя ее двое суток, он убедился, что скучает по ней. Мысли о девушке отвлекали его от дел. Не видя ее за обеденным столом, он чувствовал себя так, словно потерял половину семьи.
Между ними воцарилось тяжелое, грустное молчание. Ему хотелось попросить ее вернуться как можно скорее. Он не мог понять, почему она так несчастна, почему хочет уехать. Но было ясно, что на эти вопросы она не ответит, во всяком случае, сейчас.
– Когда вы уезжаете? – спросил он.
– В следующую среду, очень рано. Еще до того, как все проснутся.
– Значит, у нас еще есть четыре полных дня.
На следующий день, вернувшись из поездки по магазинам, Бренда увидела, что Хэмиш уже дома.
– Устроим пикник! – возвестил он. Бренда бросила на стол альбом для вырезок.
– Что это? – спросил священник.
– Это мне, я решила заняться делом, – ответила Бренда.
Улыбка стала медленно расползаться по его лицу, и девушка поняла, что они оба думают об одном и том же: как хорошо, что он положил на дно чемодана газетные вырезки с отзывами о ее работе, когда собирал вещи у нее в квартире. Он улыбнулся ей, она ответила улыбкой.
– Спасибо за то, что вы их захватили, – сказала она, впервые за все время, оценив этот его поступок.
– Всегда готов служить вам, дорогая леди.
– Вы что-то говорили о пикнике? Кто же устраивает пикник в это время года? На дворе почти зима.
– Видимо, вы не заметили, что осень в последний раз проявила себя во всей своей красе, чтобы порадовать нас. Может быть, сегодня последний теплый день до самого мая. Пикник будет на берегу Сен-Круа.
Он радовался, как мальчишка, и Бренда еле удержалась, чтобы не броситься к нему в объятия. Она принялась готовиться к поездке, помогая миссис Биллингс. Та варила картофель и яйца вкрутую, размораживала извлеченные из морозильника продукты, закладывала в пакет хот-доги.
В последний раз, оглядев поле боя, экономка сунула в пластиковый мешок бумажные салфетки и пару кухонных полотенец. Усевшись в машину, семья направилась к реке Сен-Круа.
Хэмиш знал красивое местечко, где в свое время была пристань. Песчаные берега полого спускались здесь к воде. Желтые листья сыпались с деревьев, их ворошил по-летнему теплый ветерок.
У всех было праздничное настроение, но особенно счастливым выглядел Хэмиш. Он смотрел на ясное бледно-голубое небо и испытывал глубокую благодарность за этот день и за эти мгновения. А встретившись взглядом с глазами Бренды, увидел в них столько тепла, что его мрачные предчувствия по поводу будущего растаяли, как дым.
После еды Хэмиш растянулся на краю одеяла и снова взглянул на Бренду. Она лежала на боку, подложив под голову ладонь. Эми расположилась возле нее, уткнувшись головой ей в шею, ветерок спутал им волосы. Их тихая беседа заворожила Хэмиша. Энни тоже пристроилась рядышком. Судя по всему, ей было удобно и не страшно.
Вот так, втроем, размышлял Хэмиш, они выглядят сейчас как любящая мать со своими детьми. У него перехватило дыхание. Зачем мне искать другую мать для своих дочек? – думал он. Но если предложить Бренде стать пасторшей, вряд ли она согласится. Это ей неинтересно.
Теперь было ясно, что девочки ее любят, даже Энни, оказавшая поначалу стойкое сопротивление. Трудно сказать, когда произошел этот перелом, хотя следовало его предвидеть, учитывая, что Бренда тоже изменилась. В ее характере появилась мягкость, которой раньше не было, и ей удалось проторить дорожку к сердцу его дочек.
Конечно, это ненадолго, думал он. Красная спортивная машина – символ той жизни, к какой Бренда рано или поздно вернется. В этой жизни нет места мужу – скромному священнику, живущему в обветшавшем фермерском доме, и его семье, привыкшей к самым примитивным удобствам.
Хэмиш едва удержался от желания схватить их всех в охапку и прижать к своей груди. Но его отвлек тихий вздох миссис Биллингс:
– До чего же хорошо, просто не верится. Правда?
– В самом деле, – отозвался Хэмиш. А на лице Бренды появилась грусть.
В воскресенье утром, когда священник уже ушел в церковь, Бренда объявила экономке и девочкам, что пойдет вместе с ними на воскресную службу. Перед уходом она проглотила болеутоляющую таблетку, подъехала к церкви в инвалидном кресле, а внутрь вошла на костылях, чтобы сидеть, как все прихожане, на скамье для молящихся.
Она пришла не просто для того, чтобы посетить службу. Ей хотелось увидеть Хэмиша в облачении священника, услышать настоящую проповедь вместо десятиминутной молитвы, как это бывает по средам. Она хотела видеть его за работой.
Даже если он и удивился, заметив ее среди паствы, то не показал виду. Только улыбнулся незаметно, лично ей.
Когда запел хор, у Бренды выступили слезы; они щипали ей глаза, как ни старалась она их удержать. Музыка заполняла церковь, и голоса сливались с органом в гармоничном согласии.
После службы общий зал превратили в кафе, где можно было выпить чашку кофе, стакан сока или съесть булочку. Взрослые беседовали за своими чашками, дети бегали между столами. Подростки собирались маленькими группками, девочки и мальчики общались сначала застенчиво, потом осмелели, перешептывались и смеялись. Старики и старушки ахали и охали над тем, как вытянулся маленький Эдвард, или над тем, что сын миссис Маккей увез свою семью из этих мест.
Лес Джонсон, подойдя к Бренде, стал подшучивать, напомнив, какую классную подачу она ухитрилась послать левой рукой. Две женщины, видевшие Энни в среду после вечернего молебна, спросили у Бренды, как себя чувствует девочка.
Они меня любят, думала Бренда, а ведь я не сделала для них ничего хорошего. Я не собиралась оставаться в этой местности надолго, единственное, чего хотела, – это использовать Хэмиша, пока не выздоровею. А потом – до свидания.
Но я прижилась здесь. Впервые в жизни добилась чего-то, не затрачивая бешеных усилий.
Бренда попыталась разобраться во всем том, что свалилось на нее, разложить все по полочкам. Тут и растущая зависимость от Хэмиша, и необходимость учиться жить по-новому, оставив в прошлом все, что было знакомо и привычно.
Теперь она вынуждена полагаться на людей, потому что стала калекой. Но зато после стольких лет одинокой жизни она нашла родной дом. А в будущую среду надо снова вернуться в больницу и лечь на операцию. Боже, как все переплелось, хорошее и плохое!
Где-то внутри ее существа возникла дрожь и, распространившись по грудной клетке, побежала по рукам и ногам. Унять ее было невозможно.
Извинившись перед соседями, Бренда встала из-за стола и двинулась домой – дрожащая, растерянная и испуганная.
Где же мои бойцовские качества? – думала она. Где моя жесткость? Что со мной происходит? Придется свить вокруг себя кокон, который защитит меня от неизвестности, от туманного, пугающего будущего.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вот с этого все и началось, думал Хэмиш, глядя на спящую Бренду. Палата была другая, над больной не висела трапеция для упражнений, но все так же присутствовали капельницы. Бренда лежала не шевелясь. На красивом лице уже не было страшных порезов и кровоподтеков, классическую форму щеки лишь слегка портил неровный шрам.
Поднеся ее пальцы к губам, Хэмиш вдыхал их запах, моля Бога унять ее страдания, физические и душевные.
Да, следует сказать, что и он теперь далеко уже не тот равнодушный, чужой человек, когда-то пришедший навестить ее по просьбе миссис Би.
Сидя у ее изголовья, Хэмиш припоминал свои первые посещения, зародившуюся в нем жалость и все, что за этим последовало.
Ее обман он раскрыл во вторник вечером: он заподозрил неладное уже за несколько дней до таинственного телефонного звонка. А когда голос по телефону прозвучал скорее официально, чем дружески, и когда она пошла разговаривать в другую комнату, он уже знал, что она скрывает нечто важное. А после нескольких наводящих вопросов понял, что она уезжает совсем не к отцу.
Одного Хэмиш не мог понять: зачем ей понадобилось скрывать от него этот факт. Было обидно, что она ему не доверяет.
Наконец ее веки затрепетали, и Бренда открыла глаза. Увидев его, она нахмурилась.
– Я что, умираю? – прошептала она.
– Вовсе нет. – Он широко улыбнулся.
– Тогда почему… почему вы здесь? – Она говорила хриплым, хорошо знакомым ему шепотом. Видимо, еще не вполне освободилась от действия наркоза.
– А почему бы нет? Вас это удивляет?
– А как вы…
– Пусть это будет вам уроком, Бренда. От меня ничего нельзя скрыть, – сказал он, все так же улыбаясь.
Девушка слабо охватила его ладонь своей, потом вздохнула и закрыла глаза.
Только через час она пришла в себя настолько, что смогла говорить. Но он ждал терпеливо, не в силах уйти от нее, не в силах даже выйти из палаты.
– Сделайте то, что вы делали раньше, – попросила Бренда, проснувшись.
– Что именно? – не понял Хэмиш.
– Компресс, мне на лицо.
Он прекрасно помнил, как помог ей расслабиться мокрый конец махрового полотенца.
– С условием, что вы не заснете, пока я буду с вами разговаривать.
– Никаких условий.
– Я все равно должен поговорить с вами, Бренда Джейн. Сегодня я настроен на серьезный разговор. – Он положил ей на лоб край мокрого полотенца.
– Серьезный разговор?
– Вы объясните, почему вам не нравится, что я здесь. А я скажу, как открыл ваш маленький секрет.
Она стянула полотенце со лба и осторожно положила ему в руку, и Хэмиш вспомнил, как она швыряла его когда-то. Поистине перед ним совсем другая Бренда.
– Ведь я использую вас, Хэмиш, зная вашу доброту. Отвлекаю вас от работы, заставляю нервничать. Я даже заняла вашу кровать, я мешаю вам жить. – Она говорила, избегая его взгляда, ее нижняя губа дрожала.
– Вы не мешаете мне жить, – возразил Хэмиш.
– Мешаю, – сказала она тихо. – У вас даже нет времени подыскать себе жену. Ваше время занято мной.
– Ну что ж, здесь вы правы, но я не против!
Он замолчал, раздумывая, стоит ли открывать ей, что он и не хочет никого искать. Может, она сочтет его чувства к ней ловушкой? Возможно, решит немедленно оставить его дом, если он перейдет границу дружеской помощи больному человеку. Как только она вернет здоровье, думал он, ей станут ненавистны скудость и убожество моего существования.
– Вы слишком хорошо относитесь ко мне, Хэмиш, – продолжала она. – Никто никогда не заботился обо мне так, как вы. Никто не был таким другом, каким стали вы.
– Спасибо. Я и сейчас еще ваш друг, и тем более не понимаю, почему вы скрыли от меня ваше состояние.
Она опустила глаза, видимо не желая показать подступающие слезы.
– Но все, что вы для меня до сих пор делали, – все это зря, понимаете? Я вернулась к самому началу. Мне не стало лучше. Я не выполнила свою часть договора.
– О каком договоре вы говорите? Совершенно не припоминаю, чтобы вы обещали, к примеру, твердо стать на ноги к такой-то дате, иначе мы разрываем отношения. Разве такой договор имел место? – Он видел, что девушка совсем пала духом, и это ему не понравилось.
Бренда подняла веки, глаза ее сверкнули, пальцы забарабанили по груди.
– Договор был у меня в сердце, внутри меня. Я бы никогда не стала вам навязываться, Хэмиш, если бы знала, что болезнь так затянется.
Он наклонился, чтобы быть к ней поближе:
– Единственное, о чем мы договаривались, было ваше обещание не обижать кого-то из моей семьи или прихожан. Но не было упомянуто никаких сроков! Не было никаких обязательств относительно вашего выздоровления. И вы не вправе впутывать меня в обязательства, которые сами же и напридумывали, Бренда Джей Долливер! Я их просто игнорирую.
Хэмиш наблюдал борьбу чувств у нее на лице. Он допускал, что у нее может быть своя точка зрения, но, погруженная в свою боль и свое разочарование, она, конечно, видит вещи в искаженном свете.
А я? Я же стремлюсь сделать так, как хочется мне, напомнил он себе. Хорошо ли это? Жажду вернуть ее в свой дом, хочу видеть ее за столом во время ужина, хочу, чтобы она спала в моей кровати – пусть даже без меня, – чтобы она ждала меня вечерами, спрашивала, как прошел мой день.
Он страстно желал ее. Намеревался сделать ее зависимой от себя – настолько зависимой, чтобы она никогда не смогла уйти. Погрузить ее в свою любовь так, чтобы ей никогда не захотелось сбежать, чтобы у нее и в мыслях не было считать себя пленницей, прикованной к нему до конца жизни.
Ишь чего захотел, подумал он.
Губы Бренды шевельнулись, но она промолчала.
– Вы меня понимаете? – спросил Хэмиш как можно мягче.
– Нет, не понимаю, но тешу себя надеждой, что вы-то понимаете, значит, со временем все мне объясните. – Она говорила медленно, подбирая слова. И вдруг лукаво улыбнулась: – Я собиралась вернуться. У меня есть доказательство.
– Какое же?
– Я купила вам подарок. Он вон там, в тумбочке. Хотела отдать вам, когда вернусь… от отца, из Калифорнии…
Хэмиш извлек из тумбочки бумажный пакет, внутри него оказалась шкатулка в подарочной обертке. Опершись локтями о колени, Хэмиш вертел шкатулку в руках, разглядывая ее и взвешивая.
– Раскройте, – сказала Бренда, теперь ее улыбка не только тронула губы, но и осветила глаза.
Он раскрывал осторожно, потому что еще в жизни не держал вещи изящнее. Подняв крышку, увидел две дюжины тонких носовых платков с его монограммой, вышитой вручную в уголке каждого. И впервые за всю свою жизнь лишился дара речи.
– Это мой долг, – смеясь, проговорила Бренда. – Я испачкала больше ваших платков, чем вы сами. Пожалуй, следовало вышить мои инициалы вместо ваших.
Приподнявшись на стуле, Хэмиш осторожно поцеловал ее в губы.
– Спасибо, – прошептал он. – Мне никто не дарил такой роскоши.
Бренда вернулась в дом Чандлера на костылях. Болей никаких не было, если не считать неудобства от послеоперационных швов.
Как только Чандлер вынул ее из машины, две девчушки пулей выскочили из дома, но тут же резко остановились, видимо предупрежденные отцом. Бренда инстинктивно прикрыла рукой прооперированное место, а малышки принялись ее обнимать.
– Бренда, Бренда! – твердили они.
– Как мы скучали! – сказала Эми. Хэмиш стоял вплотную сзади, готовый в случае чего поддержать Бренду. Жар его тела отвлекал ее от детских ласк.
– Осторожнее, девочки, – говорил Хэмиш. – Ради Бога, осторожнее.
Вручив ей костыли, Хэмиш отошел, чтобы Бренда самостоятельно могла войти в дом. Он же повел за руки девочек. Миссис Биллингс встретила Бренду в дверях и тоже долго обнимала.
– Добро пожаловать домой, – сказала она.
Домой. Я дома, подумала Бренда.
Она оглядела кухню со всеми трещинами в линолеуме, щербинами на раковине и удивилась, как могли такие пустяки ее раздражать.
Хэмиш обнял ее за плечи и прошептал:
– Вас не было словно целый месяц. Я рад, что вы дома.
У нее перехватило горло, она смогла только кивнуть.
Неужели ему и в самом деле показалось, что прошел целый месяц? Он навещал ее почти каждый день после обеда и звонил каждое утро, особенно в последние три дня. И все же приятно знать, что он скучал. Хэмиш очень добрый, заботливый человек, но не следует забывать, что он такой же со всеми. И как бы искренне они ни радовались Бренде, каким бы своим ни казался ей этот дом, ее пребывание здесь временно.
В глубине души Бренда понимала, что могла бы вернуться к себе, в квартиру в центре Миннеаполиса, и жить одна, без особых трудностей. Но, благодарение Богу, Чандлеры считают, что без них ей не обойтись. Значит, у нее нет выбора.
Вечером, скользнув под одеяло, Бренда сразу почувствовала, что в ее отсутствие Хэмиш спал в этой кровати. Простыни пахли свежестью, все было в порядке, но осталось что-то… неуловимое. Слегка пахло мужчиной – может быть, от одеяла. А может, здесь витал его дух – оттого, что его большое тело покоилось здесь вчера ночью и все ночи до этой.
Несмотря на усталость, Бренда долго лежала без сна. В голову лезли ненужные мысли. В один прекрасный день Хэмиш найдет себе жену и будет спать с ней, в этой самой кровати, а Бренда Джейн Долливер исчезнет из его жизни, сотрется из памяти.
Я не гожусь ему в жены, в который раз подумала она. Миссис Дитон прямо сказала об этом. Ну что ж, тем лучше. Даже если б я и была не против, он не захочет.
В первую же неделю Бренда добилась значительных успехов. Зажили следы хирургических швов, и правая сторона тела стала более подвижной.
Она упорно шла к своей цели – доказать врачам, как они ошибались. С самого начала, почти сразу после катастрофы, она была уверена, что добьется своего: будет ходить без костылей, и довольно скоро.
Волнующая мысль!
Однако когда она сможет жить вполне самостоятельно и сама себя обслуживать, ей придется убраться восвояси…
Однажды вечером, после ужина, Эми сообщила отцу:
– Пап, а Бренда ездила за океан. Она там снимала детей, которые голодают, и дядей. Дяди стреляли.
– Я знаю, детка, – ответил он.
– Она фограф.
– Фотограф.
– Бренда, а ты можешь снять нас?
Девушка осмотрела семью, сидящую за столом, и вспомнила о своей аппаратуре, к которой не прикасалась несколько месяцев.
– Думаю, что смогу, – ответила она Эми.
А ведь и правда, сколько раз уже она представляла себе этих девчушек на фотографиях, мечтала поймать то или иное выражение лица или позу. Гораздо больше, конечно, думала о том, как снять Хэмиша. В церковном облачении или без него, читающим книжки детям или забрасывающим бейсбольный мяч.
– Нужно бы привезти камеры, – пробормотала Бренда, а в мыслях уже завертелись сюжеты, позы и освещение. Будет что увезти с собой, когда я от них уеду, подумала она. Чандлеры станут жить своей жизнью, а я – вспоминать самые счастливые для меня времена.
Своего рода семейный альбом, думала она. Со мной в придачу.
Это стало поворотным пунктом в жизни Бренды, потому что, однажды взяв в руки аппарат, она уже не могла с ним расстаться. Конечно, случались досадные затруднения: например, не удавалось принять позу, необходимую для того, чтобы схватить желаемый ракурс. Бренда страшно досадовала на свою малоподвижность и невозможность работать в полную силу.
Однажды вечером она целый час молча, щелкала Хэмиша, читающего детям сказки. В другой раз успела схватить нервное напряжение на его лице, когда он выскакивал из дома спасать Нейла Харалдсона от очередной драки.
Несколько раз она приходила в церковь, чтобы заснять работу разных комитетов с Хэмишем во главе. Был и случай, когда получила вежливую, но решительную отповедь. После того как сняла Хэмиша, молящегося в одиночестве перед алтарем, он сказал:
– Есть вещи глубоко личные, Бренда. – Тон его не допускал возражений.
Он также не разрешал ей фотографировать церковные службы.
Но все же ей удалось запечатлеть его в полном облачении. Дело было во время свадьбы, в субботу, в церковном дворе. Зевак собралось столько, что он ее не заметил.
По средам она снимала женщин за шитьем лоскутных одеял и изготовлением сувениров. Снимала волейболистов, малышей, детей постарше, их родителей и стариков. Сняла однажды церковь – утром, после снегопада, когда крыши и деревья вокруг были покрыты словно белым кружевом, и вечером, в час заката, когда она казалась облитой золотом.
И не уставала снимать Хэмиша – с Эми, с Энни, был ли он усталым или оживленным, ел ли или работал в кабинете.
Считаясь в отпуске по болезни, Бренда, тем не менее, однажды уложила в коробку отснятую пленку и поехала в редакцию своей газеты. Редактор разрешил ей проявить снимки в редакционной лаборатории. Бренда предложила заплатить за использование темной комнаты, но, когда босс увидел готовые фотографии, он пришел в восторг. Перед ним развернулся репортаж, который можно было назвать «Будни колстедской церкви». Украшением ее был, конечно, красавец пастор, к тому же игрок в бейсбол, капитан команды.
– Неужели все церкви таковы? – спросил редактор. – Ты, кажется, сказала, что ею управляют комитеты. Во всяком случае, складывается впечатление, что вокруг этой церкви вертится вся жизнь городка. Невероятно! И много у нас таких церквей?
– Не знаю, – сказала Бренда. – Может, и много.
– Оставишь мне снимки на какое-то время? Хотелось бы рассмотреть подробнее.
– Нет проблем.
Редактор выбрал несколько снимков для опубликования в газете. Бренда настояла на том, что печатать будет сама: некоторые возьмет для семейного альбома и для того, чтобы заключить в рамку и повесить на стену.
Босс предложил ей начать работать, хотя бы на полставки, но Бренда отговорилась тем, что пока еще не настолько подвижна, чтобы делать действительно хорошие фотографии.
– Давайте вернемся к этому разговору где-то в январе, – сказала она. – Что же касается снимков для рубрики «Новости», то этого я еще долго не смогу.
А между тем сердце ее щемило при мысли, что приближается грустный день: рано или поздно придется уйти из этой семьи. Чем лучше она чувствовала себя физически, тем мрачнее были мысли о будущем. По иронии судьбы положение ее среди Чандлеров укреплялось. Уходя утром на работу, Хэмиш целовал на прощанье и девочек, и ее, а возвращаясь вечером, добавлял к поцелую еще и крепкое объятие.
Бренда пыталась объяснить себе эти непринужденные знаки внимания тем, что его отношение к ней изменилось. Не желая ее больше как мужчина, он смотрел на нее как на близкого друга, на дорогого гостя, обращаясь с ней так же, как со своими детьми и с друзьями, то есть, испытывая нормальную человеческую приязнь. Это было так ясно, как если бы он заявил об этом во всеуслышание.
Больше я не нравлюсь ему, думала Бренда.
Жизнь ее, с одной стороны как бы продиктованная разумом, с другой стороны состояла из противоречий. И неуклонно двигалась навстречу моменту, которого она боялась больше всего на свете, – к расставанию с Хэмишем.
Это произошло однажды вечером, когда Бренда стояла на кухне: шагнув правой ногой вперед, она машинально подтянула к ней левую ногу, причем без костылей, без какой-либо опоры.
Это был шаг, сделанный самостоятельно!
Ну, если разобраться, то шаг не был нормальным, когда человек, приподнимаясь на одной ноге, ставит другую с пятки на носок. Однако это все же начало, начало свободной ходьбы!
Ей захотелось закричать от радости. Никто ничего не заметил: миссис Би стояла спиной, Эми накрывала стол к ужину, Энни смотрела телевизор, а Хэмиш умывался в ванной наверху.
Это был прогресс, который все они наверняка отпраздновали бы вместе с ней, потому что переживали за нее, потому что так заведено в каждой нормальной семье, где все разделяют интересы друг друга и все вместе радуются.
Бренда осторожно сделала еще один шаг.
И оставила тайну при себе. Потому что каждый шаг, сделанный ею самостоятельно, каждое новое движение приближали день расставания с Чандлерами. Она быстро оглядела всех, кто был в поле зрения, – всех, кроме Хэмиша, вошедшего небрежной походкой парой минут позже, и снова теплота, радость по поводу того, что она с ними, прилила к ее сердцу. И в то же время она ощутила себя чужаком, с завистью подглядывающим в окошко за жизнью другой семьи.
Ничего не подозревая, Хэмиш улыбнулся Бренде с таким видом, словно для него было уже счастьем просто лицезреть ее.
Он стоял перед ней, а она тоже разглядывала это великолепное, идеально сложенное тело.
– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы помочь в подготовке рождественского представления? – спросил он внезапно.
– Представления?
– Ну да.
– То есть пещера, где родился Христос, пастухи, волхвы – и всеобщее ликование?
– Ну, в общем да.
– И вы поручаете это мне?
– Видите ли, – протянул он нерешительно и почти умоляюще, – мы в затруднении. Мики Костович, обычно занимавшаяся этим, сейчас привязана к матери, у которой случился инсульт. Тэмми вызвалась помочь, но я думаю, что все целиком она не потянет.
От неожиданной просьбы Бренда сначала растерялась, потом ей стало смешно: такого могучего мужчину, как Хэмиш Чандлер, приводит в замешательство какая-то самодеятельность. Она недоверчиво покачала головой.
Я люблю его.
Это открытие поразило ее, как неожиданный удар крученого мяча.
Я люблю его душой и телом, люблю в нем все.
