Уведомляя заранее: сие не для турагентств, я говорю от сердца к сердцу матери единосущей.
Да станет даже Париж ныне ей сыном.
Имеющий уши да слышит меня; я говорю: Человек, ты поистине — Вечный Сын, ибо ты в человечьем обличье подобен себе и достаточно злобы в тебе, чтобы стал ты отцом.
Надгробие моей матери с места сошло и вошло прямо в сердце мое, меня подымая, — так стремительно мыслью я воспарил к скорби умерших, что услышала мать меня, молчащая в вышине.
Ныне я — вдвойне я, тело мое согласовано и числом, и родом, ожил глагол во плоти среди нас, ожил глагол во плоти, морем омытый[1], на высшей ступени свершения.