Сначала была темнота. Она перемежалась ощущениями тепла и холода, чего-то гладкого и жесткого, и чего-то пушистого и мягкого. Темнота вплывала вдруг в его естество вместе с нежным, чуть шершавым языком матери, и это терпеливое облизывание несло успокоение и сладкий сон. Иногда темнота, еще не потревоженная никакими звуками, нетерпеливо, упрямо тыкалась в его в бока и в голову: это кто-то из его настырных братьев или сестричек пытался оттолкнуть его от вожделенного соска. Он еще не знал, что такое звук и что такое свет, но он отчетливо ощущал единственный, неповторимый запах матери.
      Позже, когда пришло время, и Крис расстался со своей матерью навсегда, он потерял прежде всего не ее теплый бок, не ее нежный язык, не даже соски, полные вкусного молока, — он потерял ее родной запах. И без этого запаха, который он, как оказалось потом, запомнил на всю жизнь, он долго еще чувствовал себя одиноким.
      Он появился на свет случайно. Его вообще не должно было быть. Ведь в мире породистых собак все предусмотрено людьми, даже любовь. Любить имеют право лишь те, кто завоевывает на выставке призовое место, лишь те, предки которых известны чуть не до десятого колена, и цена на которых растет и растет с каждым днем.
      Это сейчас никого не удивишь новой породой. Бультерьеры и другие боевые собаки давно приелись даже самой капризной публике; обыватель не обращает уже на них внимания. А тогда в моду еще только начинали входить английские бульдоги и бобтейлы, бультерьеры и мастифы. Позже появились знаменитые «питбули», но слава бультерьеров шла впереди них: бесстрашные «собаки-убийцы» внушали благоговейное уважение и панический страх. Появление первого в городе бультерьера по имени Четман, привезенного из Англии, наделало много шума. Эта собака стоила примерно столько же, что и машина. Хозяином его был некий Бонус, то ли бизнесмен, то ли бандит, что для простых людей означало примерно одно и то же.
      На первой же выставке собак Четман стал центром всеобщего внимания. Как только белого бультерьера вывели из машины, толпа тут же обступила маленький ринг. Красный ошейник с золотыми бляхами сверкал на толстой шее Четмана. Беззаботно махая прямым хвостом-прутиком, он обвел окружающих мрачным взглядом узеньких глазок с розоватыми веками и равнодушно зевнул, показав два ряда белых крепких зубов. Его походка, его бугристые мышцы, розовая морда, напоминавшая чем-то свиную голову, многим тогда показались безобразными. Красота у бультерьеров особая: она открывается постепенно, и лишь тем, кто понимает эту породу и принимает ее всей душой.
      За будущим потомством Четмана, тем не менее, выстроилась целая очередь — порода становилась в городе все популярнее. Уже привезены были из Москвы несколько молоденьких узкоглазых невест для Четмана. И тут случилось непредвиденное.
      Если только бывает у собак любовь, да, самая настоящая любовь — с восторгом и страданием, — то именно она случилась с Четманом и его соседкой по подъезду, французской бульдожкой Джерри. Это была крупная сука, приземистая, широкогрудая, вся блестяще-черная, с широкой белой полоской на лбу и отливающими золотистым мрамором боками.
      Встречаясь, Четман и Джерри затевали веселые игры. Счастливый Четман облизывал ее уши со смиренной нежностью, покорно вынося ее то грозное, то игривое рычание.
      Вот так и не доглядели. Бок о бок, не обращая внимания на крики хозяев, бежали в один прекрасный день влюбленные прочь — на огромный пустырь, заросший кустами вербы и осокой. Вернулись Четман и Джерри грязные и виноватые. Четман кротко повиливал хвостом, но стоило хозяину замахнуться на него, как бультерьер мгновенно ощетинился и зарычал, безудержно и визгливо. Ему было в данный момент совершенно безразлично, кто перед ним — любимый хозяин или самый ненавистный враг. Бонус понял это и лишь понимающе усмехнулся:
      — Ну что, кобелина, нагулялся?
      А хозяйка Джерри встретила ее, клокоча от негодования.
      — Дрянь! — кричала Раиса Сергеевна, бывший бухгалтер, а теперь пенсионерка, в доходах которой немалую долю занимали деньги, выручаемые ею от продажи щенков. Как старая активистка клуба собаководов, Раиса Сергеевна понимала, что если об этом узнают в клубе, честь ее собаки будет запятнана навсегда, и щенки ее никогда уже не смогут принадлежать к элитным. — Проститутка! Спуталась с этим уродом, с этой свиньей! Уж лучше б с любой дворнягой… Утоплю все твое отродье!
      Раиса Сергеевна, активистка местного отделения КПРФ, испытывала к своим соседям классовую ненависть. Это были не люди, а зажравшиеся «буржуи и воры.» И пес у них был на редкость мерзкий! Такой же наглый, как и его хозяева.
      Пришло время, и Джерри благополучно родила щенков — среди них были совсем черные, пегие и белые. К этому времени Раиса Сергеевна немного успокоилась и даже договорилась с никогда не просыхающим соседом Мишей — он согласен был за бутылку утопить щенков. Она решила оставить одного щенка для того, чтобы у Джерри не начался мастит, и она побыстрее восстановила свое здоровье.
      — Ладно уж, — ворчала хозяйка. — Если никто не возьмет, выброшу твоего выродка на помойку.
      Дядя Миша так спешил поскорее получить в награду вожделенную бутылку, что перепутал щенков и вместо кобелька оставил сучку.
      — Да что ж ты натворил, негодяй?! — возопила Раиса Сергеевна, когда на другой день обнаружила, что оставленный белый щенок — девочка. — Вот мерзавец, алкаш несчастный!
      Но изменить что-либо уже было нельзя, щенок остался и скоро превратился в маленькую копию своего папаши Четмана. Только глаза у щенка были не узенькие, а круглые и широко расставленные.
      По счастливой случайности щенок не был выброшен на улицу. Сам Бонус принял в нем участие и подарил его охраннику своей фирмы, Алику. Алик назвал ее Даной и был своей собакой вполне доволен.
      …Время шло. И вот морозным днем в самом начале января Дана ощенилась. У ее живота шевелилось семь туго набитых созданий, похожих на крысят. Их отцом был отличный черно-белый бультерьер Шер-Хан, привезенный из Чехословакии, и было похоже, что «французская» кровь их бабушки в щенках почти не проявится.
      Каких-то два года прошло с тех пор, как в городе появился Четман, а бультерьеров развелось довольно много. Теперь город переживал настоящий бум, связанный с собачьими боями. Их никто не разрешал, но еще никто и не успел запретить. Вроде не криминал, не уголовщина… Тогда еще никто не сравнивал боевых собак с оружием.
      С некоторых пор в город стали привозить из Туркмении свирепых среднеазиатских овчарок — алабаев, против которых не могла устоять ни одна порода. Это были достойные противники бультерьеров — огромные лохматые монстры с клыками леопардов и рычанием льва. Они вызывали в собаках инстинктивный страх сродни тому, который возникает у них при встрече с волком. Только бультерьеры, эти бесстрашные маньяки битвы, могли, вероятно, противостоять им, даже если им суждено погибнуть в огромных челюстях азиатов.

      Меня зовут Яна. Я люблю собак наверное с самого рождения. В моей семье все любили животных, и у нас всегда жили собаки. Сначала маленький и задиристый фокстерьер Чарли, потом дог Том, потом овчарка Гера. Не говоря уж обо всех дворовых и бездомных собаках, которых я кормила, лечила и пристраивала в добрые руки. В юности, помимо собак, у меня появилась еще одна страсть — я начала писать стихи. Я с увлечением посещала литературное объединение при университете. Мне кажется, стихи были неплохие. О любви и о природе. Я и сейчас нахожу их изредка в своих старых бумагах. И они мне нравятся. Как я могла так написать о любви, если в те времена еще совсем не знала ее? Вот теперь я знаю, кажется, о любви все, но больше уже не пишу стихов. А в то время меня частенько печатали в газетах и даже журналах. Еще у меня хорошо получались сочинения, особенно на свободную тему. Так что к окончанию школы мне даже в голову не пришло подумать о какой-то иной профессии — ведь все вокруг говорили: «Ты такая талантливая, тебе одна дорога — на журналистику!» Почему-то все считали, что на факультете журналистики можно выучиться на профессионального поэта или прозаика. Но академическая теория настолько, видимо, убила мою поэтическую душу, и к окончанию университета, научившись резво писать статейки и интервью, я совершенно перестала писать стихи. А может быть, поэзии стало меньше в моей жизни… И первая — классически несчастная, и вторая любовь, завершившаяся вполне благополучным браком, прошли как-то без лирических стихотворений. Еще студенткой, я много писала в газеты, меня заметили, и проблем с распределением у меня не было — я попала в престижную городскую газету.
      Мой муж, Фарит, тоже журналист — он пишет фельетоны для юмористического журнала. Но познакомились мы не во время учебы и не в редакции. А на собачьей площадке. Самое смешное было в том, что мы целый год встречались на этой площадке, но друг друга не замечали. Но в тот день, когда я гуляла со своей злобной стареющей овчаркой Герой, а он — с французским бульдогом Диком, Гера набросилась на Дика, и пока мы их разнимали и извинялись друг перед другом, то успели познакомиться и с удивлением узнали, что оба принадлежим к журналистскому племени. Не случайно лицо Фарита показалось мне очень знакомым — конечно же, мы не раз встречались на всяческих пресс-конференциях и тусовках. Да и сложно было бы его не заметить: он был этакий высокий черноглазый красавец с обаятельной улыбкой. В общем, я влюбилась. Вскоре мы поженились и у нас стало две собаки.
      Гера долго не могла смириться с тем, что в семье появился еще один пес — маленький, черный, громко хрюкающий и храпящий по ночам. Не сразу, но они все же подружились.
      Наш сын Тимур родился и влился в эту слюняво-шерстистую собачью суету. Мы, конечно, пытались оградить его от собачьих тарелок и изжеванных мячиков, но это удавалось не всегда. Родители с обеих сторон были в шоке, и пытались научить своего внучонка мыть руки после того, как он тронет собаку. Зато мы разрешали Тимурке гладить на улице любую бездомную собаку и никогда не кричали ему в ужасе: «Не трогай, укусит!» И его уже не удивляло — когда мама или папа притаскивали в дом очередного нежданного питомца.
      Короток собачий век… В двенадцать лет Гера стала настоящей старушкой: она плохо видела и плохо слышала и однажды, погнавшись за собачонкой, попала под машину. Дик пережил ее ненадолго: французские бульдоги часто умирают неожиданно рано. Так наше семейство осталось без собаки.
      Конечно, нам хотелось завести какую-нибудь собаку, обязательно крупную, но только не овчарку. Мне очень нравились ротвейлеры. Фарита интересовали азиаты, но он был согласен на английского бульдога. Мы не пропускали ни одной выставки собак и приходили с них, полные раздумий.
      Потом мы как-то успокоились. Не нужно опережать событий. Собака сама придет к нам в дом. Именно та, которая нужна.
      Однажды вечером позвонил Алик, знакомый, — иногда он подрабатывал инструктором на собачьей площадке. Он позвал к телефону Фарита. Они разговаривали долго. Вид у Фарита становился все более озабоченным.
      — Что он тебе сказал? — спросила я.
      — Да вот, щенка предлагает.
      — Какого? Ротвейлера?
      — Нет, бультерьера. Просит, чтобы хотя бы пришли посмотреть. У него собака ощенилась, а молока мало, надо срочно хоть парочку раздать. Им восемь дней сейчас. Пойдем?
      Бультерьеры появились совсем недавно, и я видела такого только однажды, на выставке собак. Это был Четман небезызвестного Олега Бонуса. Надо сказать, собака мне тогда совершенно не понравилась — была похожа на розоватую свинью, с крошечными глазками и довольно тупым выражением морды.
      — Да ну их, эта порода мне не нравится! Я хочу большую собаку, — пожала я плечами.
      — А мне кажется, что что-то в них есть… Может, хотя бы взглянем, Ян? — задумчиво сказал Фарит.
      — Посмотрим, если будет время…
      Мы все-таки поехали к Алику. В квартире его воняло псиной, и царил тот невообразимый беспорядок, который может быть только в квартире молодого и беспечного холостяка.
      Мы с интересом заглянули в просторный ящик и увидели восемь маленьких беленьких комочков, которые скорее напоминали крысят, нежели щенков. Не находя матери, щенки обеспокоено тыкались мордочками во все стороны. У них еще не открылись глаза, нежно розовели маленькие треугольнички ушей и носы были совершенно розовые, как у поросят. Почти у всех щенят на голове или на ушах чернели пятнышки, и лишь один был совершенно белый, весь, от кончика хвоста до мягких прозрачных коготков.
      Обрадованный нашим приходом, Алик вел себя так, как будто бы вопрос о том, берем ли мы щенка или нет — уже окончательно решен.
      — Выбирайте любого, кроме вот этого. — он показал на самого крупного увальня с самыми большими черными пятнами. — Этот хозяину кобеля.
      — Но Алик… мы еще не решили, — сказала я.
      — А что тут решать? Я ж вам по дешевке, почти что бесплатно, как друзьям. Первым вам позвонил, потому что знаю, что вы классные собачники. Я не скрываю, это не чистые були. Бабка у них бульдожка. Но вы ее знаете, хорошая, мощная бульдожка. У меня насчет этих щенков отличная идея.
      — Какая? — спросил Фарит.
      — Эх, вам, журналистам, проговоришься, так потом локти кусать будешь! Ну да ладно… Хочу организовать собачьи бои. Я с ребятами уже говорил. Они согласны помочь поднять это дело. А потом раскрутимся! Я этих щенков буду сам воспитывать — зверей из них сделаю. Людей они видеть у меня не будут… Ведь сейчас хозяева своих породистых бультерьеров жалеют — дорогие очень собачки. А эти не племенные, а для боев как раз сгодятся.
      — Так жалко же на бои, — сказала я.
      — Ты еще не знаешь, что такое боевая собака. Без драки ей как без воздуха. И ты не знаешь, что такое бои! Тебе понравится! — ухмыльнулся Алик.
      Мы с Фаритом молчали и продолжали внимательно рассматривать щенков. Но я-то уже догадывалась, что мы без собаки отсюда не уйдем.
      — Ну, какого берете? — нервно спросил Алик.
      — Вот этого. — Фарит указал на белого щенка.
      — Да зачем, он не больно крупный, вот этого берите! — Алик показал на другого щенка, с черным ушком.
      — Нет, — убежденно сказал Фарит. — Мы возьмем этого белого. У него основание хвоста толстое. Щенков нужно выбирать по хвосту. И по носу. У этого нос уже начал темнеть. Значит в нем больше энергии!
      Я вгляделась в белого щенка. Мне нравился не его толстый хвост. А его абсолютная белизна. В ней была какая-то необъяснимая гармония.
 
      Какой он был маленький! Он просто умещался на ладони. У него были кривоватые лапки с розовыми пальчиками. У него была такая маленькая пасть, что соска была для него слишком велика. Его можно было кормить только из пипетки. Моя мечта о крупной собаке вновь была похоронена. Мне даже не верилось, что из этого создания что-то вырастет. Это не щенок был, а какая-то почка…
      — Ну и как мы его назовем? — спросили меня мои мужики.
      Я была главным специалистом по придумыванию имен. Обычно, имя приходило ко мне как озарение. Как неодолимое вдохновение. Я никогда не могла объяснить, почему именно это имя, а не другое. Просто было какое-то внутреннее чувство. Каждому животному подходит лишь определенное имя.
      На этот раз я думала не так долго:
      — Пусть он у нас будет Крисом.
      Потом у Криса появится великое множество имен, которые в зависимости от настроения будут давать ему люди — Кристофер, Кристобаль, Крысеныш, Крисек… И все эти имена он будет любить и принимать с радостной благодарностью…
      Но пока он был только Крисом. Маленьким Крисом.
      Для него не нашлось ничего более удобного, чем красный полиэтиленовый тазик: в глубоком гнезде из мягкой тряпки он чувствовал себя вполне уютно, но все же, наверное, ему не хватало теплого материнского бока. В отличие от большинства щенков, Крис совсем не скулил. Он только сжимался в тугой комок, стараясь спрятать между лапок слепоглазую розовую мордочку. Чтобы он не замерзал, мы положили тазик под настольную лампу, которая горела и днем и ночью.
      Крис рос как тесто, замешанное на свежих дрожжах.
      Через несколько дней у него открылись глазки. Мягкий розоватый носик темнел самым удивительным образом: сначала на нем появились пятна, потом они стали расползаться, и наконец пестрый нос окончательно почернел. Темные ободки появились и вокруг глаз — как будто Крис подкрасил себе веки. Его небо тоже сделалось темным, а на круглом розовом брюшке появилась россыпь темных пятнышек. В остальном же Крис остался столь же снежно-бел, как и при рождении.
      Толстые, еще короткие лапы щенка крепли с каждым днем, и скоро полиэтиленовый таз оказался мал для него, и ничто уже больше не могло удержать Криса. С яростной настойчивостью, молчаливо, он лез наверх, и, зацепившись лапами за край тазика, плюхался на пол. Этот маленький белый клубок путался под ногами, то и дело оказывался под дверью, и мы все время боялись зашибить или придавить его.
      Как-то с самого начала Фарит решил воспитывать Криса «свободным художником». Он считал, что Крис должен полностью соответствовать своей уникальной породе. А про бультерьеров мы начитались вдоволь! А может быть, как раз в то время нам запомнилась статья о японских детях, которых родители ни в чем не ограничивают. Может быть, это была просто интуиция — но Крис впоследствии вырос в благородного и мужественного пса. А такой и должна, наверное, быть настоящая боевая собака.
      И вот поэтому у Криса не было никогда своего «места». Он спал там, где хотел. Он просто обожал всякие темные места, и то забирался глубоко под диван, то уползал в щели между мебелью и стенами, то его можно было найти в бельевом шкафу, среди вороха одежды.
      Вообще-то детство его было обыкновенным счастливым детством благополучной и любимой собаки.
      Крис быстро забыл о соске и молоке и теперь с одинаковой жадностью пожирал мясо, хлеб, макароны, яблоки, печенье… Он стал таким необыкновенно толстым и мягким, что как-то заглянувший к нам Алик был поражен его толщиной и провисшей спиной.
      — Во что вы собаку превратили! Это бегемот какой-то, а не буль! Его гонять надо.
      — Успеется, всему свое время, — улыбался Фарит.
      Неуклюжий, тяжелый, со своим бешеным темпераментом, Крис то и дело расшибал себе лоб, или на него кто-нибудь наступал. Но он не оглашал при этом квартиру жалобным визгом. Он молча жмурился, словно проглатывая свою боль. Совершив очередное «преступление», Крис не поджимал хвост и не ложился на пол с униженной покорностью. Он лишь вздыхал, принимая шлепки и опускал голову с большими, еще болтающимися ушами.
      — Мне кажется, его не надо ничему учить, все уже в нем заложено, как программа в компьютере, — как-то сказал Фарит.
      Наверное, так оно и было. Мы отчетливо видели, что наш Крис отличается от других щенков.
      Однажды Крис съел голенище моего нового кожаного итальянского сапога. Это было уже слишком. У меня так редко бывают хорошие дорогие вещи! Сапоги были из их числа. Ни разу не надеванные. Собачке еще только чуть больше месяца, а она уже пожирает лучшую и дорогую обувь. Что же будет потом?! Надо хорошенько проучить его. Я взяла ремешок, схватила Криса за толстый загривок, и, тыча его мордой в то, что недавно еще было красивым сапогом, закричала на него:
      — Вот это фу, понимаешь? Фу! Фу!
      Я ударила щенка ремешком, потом еще раз.
      Обычно гневный пыл тут же остывает при виде покорной, распластанной на полу и жалобно скулящей собаки. Но этот маленький бультерьерчик словно и не чувствовал себя виноватым. Он только все ниже и ниже пригибал голову и молчал, исподлобья косясь на меня. Меня это просто оскорбило, я шлепнула его посильнее, чтобы дошло. И тут Крис вдруг зарычал. Впервые в жизни. Тоненько, но очень грозно и непримиримо.
      — Что-о?! — удивилась я. — Ты еще рычать?
      Но маленький звереныш и не думал уступать. Он оскалил розовые десны с острыми клычками, он прижал уши к голове, глазенки его сверкали, и рык перешел в истеричное завывание.
      Уверенная, что Крис не посмеет меня все же укусить, что у него просто даже злобы на это не хватит, я протянула к нему руку, но тут же отдернула ее. Пальцы обожгло словно каленым железом. Брызнула кровь. А щенок захлебывался от рычания. Он мелко дрожал, но не от страха, а от ярости, и по всей его спинке от загривка до хвоста шерстка встала дыбом.
      Я могла бы взять его за шиворот и запереть его в темном туалете. Я могла бы одной ладонью сжать эти слабые челюсти, и он бы даже не пикнул… Но я не стала этого делать, потому что Крис не виноват в том, что он такой. Это его суть, его природа — не уступать. Не стану я его ломать. Что еще есть в бультерьере, кроме его характера?
      Я пересилила себя, улыбнулась и ласково сказала:
      — Ну ладно, ладно. Иди ко мне, Кристи, ко мне! Хороший мальчик!
      Перемена в настроении щенка наступила мгновенно. Словно переключатель сработал. Он доверчиво подсунул голову под мою ладонь и застучал по полу хвостом. Он был прощен и тут же простил сам. Еще минуту назад его переполняла ярость, он готов был разорвать меня на клочки, теперь же он задыхался от нежности и любви: извиваясь своим упруго-тяжелым тельцем, Крис пытался устроиться у меня на руках и во что бы то ни стало облобызать мне все лицо.

      В жизни каждого домашнего щенка наступает момент, когда его впервые в жизни выводят на улицу, и он с удивлением узнает, что мир не ограничивается стенами его уютного жилища, что кроме его хозяев существует еще много других людей, что кроме него самого — множество других собак.
      Фарит наконец решил, что щенок, получивший полную дозу всевозможных прививок, достаточно окреп, чтобы противостоять тем ужасным инфекциям, что каждый год собирали в городе свой зловещий урожай — энтерит и чумка особенно не щадили молодых собак. Я давно и с нетерпением ждала, когда же наконец можно будет начать гулять с Крисом.
      Стоял тихий и теплый день — один из нежных, призрачных предвестников весны. Казалось, ничто еще не предвещало ее прихода — сугробы были высоки и глубоки, а сам снег — сух и хрусток. Вороны, отъевшиеся на помойке, лениво покачивались на ветках тополей. Но небо было уже не зимним. Сквозь светлые высокие облака просвечивала ультрамариновая синева.
      Крис зажмурился от яркого света и жадно вдохнул холодный душистый воздух. Его лапы коснулись чего-то холодного и мягкого. Щенок торопливо поднял лапу и встряхнул ее, поднял другую, сделал несколько неверных шагов и обалдело уселся на хвост. Вокруг был бесконечный простор, и белый, ослепительный свет!
      Он, в свои четыре месяца, вовсе не был неуклюжим увальнем, какими бывают в его возрасте щенки многих пород собак. Стройные толстые лапы, выпуклая, и уже широкая грудка, крупная голова с острыми ушами, подвижный прутик хвоста. По бульдожьей линии достались Крису широкий лоб и массивная, несколько коротковатая морда. Но раскосые, маленькие, глубоко посаженные глаза с толстыми веками явно указывали на его принадлежность к племени бультерьеров.
      Прошел еще месяц, и Крис принялся за свою квартиру всерьез. Похоже, он просто не знал, куда девать распирающую его энергию. Когда заканчивалась утренняя суета, все уходили из дома — наступало время Криса. Теперь он мог делать абсолютно все, что хотел. Он забирался на кухонный стол и сметал с него все предметы. Он залезал во все шкафы и грыз все подряд: пакеты с крупой и старые кастрюли, подушки, обувь, столярные инструменты, одежные щетки… Каждый вечер мы возвращались домой с ожиданием нового сюрприза, и Крис всегда оправдывал наше ожидание: мы находили то перегрызенный шнур от телевизионной антенны, то сломанный алоэ в разбитом горшке, то разорванную подушку, покрывшую палас белым как снег пухом, то новый веник, разворошенный до последней веточки. Когда мы начали тщательнее запирать шкафы, Крис стал «разрабатывать» полы и стены. Однажды вечером мы обнаружили, что линолеум на кухне отодран почти что на треть и перемолот на мелкие кусочки. Потом настал черед кухонной стены — она печально обнажила свою бетонную сущность.
      Мы вырастили не одну собаку. Но никто из них, и даже все они, вместе взятые, не наносили имуществу столь ощутимого ущерба! К тому же других собак еще можно было как-то вразумить — наказать, и в конце концов добиться послушания. Но этот миленький белый песик! Он не принимал никакой резкой критики. Бить его было просто невозможно — неуправляемая ярость охватывала этого маленького звереныша, казалось, он, не дрогнув, готов перегрызть всем горло.
      После того, как Крис поработал над недавно купленным мягким уголком на кухне, даже мои нервы не выдержали (а я спокойнее Фарита переношу всевозможные «шуточки», которые устраивают домашние животные).
      — Нет, это просто невозможно! — воскликнула я, горестно взирая на разорванный в клочья мягкий уголок, еще утром такой новенький и красивый. — Ты должен ему показать, кто в доме хозяин, иначе завтра он нас сожрет! Он даже тебя ни во что не ставит!
      — Пусть растет свободным, — пожал плечами Фарит. — Иначе, это будет не бультерьер.
      — Нет уж, ждать, пока он совсем обнаглеет! Уж лучше вернуть его обратно Алику. И кто его просил навязывать нам эту собаку! Хотела же я ротвейлера! Ни одна собака не ведет себя так… Крис меня просто унижает своим нахальством.
      — Я никому не отдам Кристью! — сказал вдруг Тимур, и в его темных глазах заблестели слезы. Он сел на пол и обхватил щенка обеими руками. Тимур уже с трудом мог сдвинуть с места тяжелую тугую «тушку» Криса. Теперь щенок, еще минуту назад настороженный и готовый к обороне, весело и нахально улыбался, глядя на меня немигающим взглядом: «Вот, смотри, у меня есть защитники!»
 
      В то время мои отношения с Крисом были довольно сложными и нестабильными. Конечно же я любила его, но гуляла с ним редко, разве что ежедневно варила ему кастрюльку супа. Крис казался мне очень избалованным и капризным. Я была уверена, что муж воспитывает собаку неправильно. Но это была как бы «его» собака.
      А Фарит каждый день подолгу гулял с ним и начал почти что ежедневные изнурительные для щенка велосипедные пробежки. Крис менялся на глазах: из толстого увальня он превращался в крепкого, мускулистого, молодого пса. Вскоре появились и новые знакомые — владельцы собак. С одним из них, Валерой, у которого была веселая, заводная фокстерьерша Белка, Фарит часто ходил на дальние болота, где Белка и Крис охотились на сусликов.
      Ему было пять или шесть месяцев, и он был совершенно благодушно настроен по отношению ко всем собакам. Он не боялся больших и взрослых псов, не валился перед ними в священном трепете, подставляя живот и вытягивая лапы, не лизал униженно их в морду и не заглядывал просительно в их глаза. Он просто был с ними на равных, он всех приглашал поиграть с ним, побегать, побороться. Ему еще пока не встретился пес, который бы захотел устроить ему трепку: уж больно весел и добродушен был маленький белый бультерьерчик!
      Белка, которая была уже гораздо мельче Криса, обладала таким же неукротимым темпераментом, и могла носиться по поляне, играть, кувыркаться и бороться с ним часами. И Крис обожал ее со всей пылкостью своего наивного детского сердца.
      В первый раз, когда они пошли поохотиться на сусликов, Крис долго не мог понять, что же от него требуется. Он с глупым удивлением смотрел, как Белка, одурев от волнения, пытается выгнать суслика из норы. Первого суслика она проглотила мгновенно, и Крису достался лишь вкусный волнующий запах… Но недаром считались неутомимыми охотниками его знаменитые предки! Запах свежей крови, запах ужаса, запах страха — пробудил в нем дремлющий, но могучий инстинкт охотника. Откуда взялась вдруг в нем злоба к любимой Белке?! Яростно рыча, Крис уже не подпускал ее к следующей норе, и когда напуганный суслик с предупреждающим свистом выскочил из своего убежища, он тут же оказался в пасти Криса. Молочные клыки у него выпали, а постоянные еще не выросли, но он сжал тельце суслика своими беззубыми челюстями и проглотил его целиков, и не поперхнувшись.
      — Ну и реакция у него! — восхитился Валера, который был опытным охотником и знал толк в охотничьих собаках. — Фокстерьера таким приемчикам надо учить и учить, а этот на лету хватает. Я бы пожалуй с парой-троечкой таких собачек и на кабана пошел!
      С того дня Крис понял, что такое для него запах крови. И теперь все, что летало, бегало и шевелилось, стало объектом его охоты. А для нас началась бесконечная «кошачья трагедия», потому что именно кошки чаще всех остальных живых существ встречались подрастающему разбойнику. И остановить его мы уже не могли. Кошки стали неукротимой страстью Криса.
      Фарит продолжал свое довольно жесткое воспитание в «свободном стиле». Каждый день по утрам Крис бежал за велосипедом. И если сначала он уставал, тянул назад, тормозил движение велосипеда, то очень скоро Фарит стал замечать, что привычных двух-трех километров для пса мало, он ничуть не задыхается и не устает, а наоборот, весело несется впереди, да еще и велосипед за собой тянет!
      Однажды во время прогулки им пришлось переходить через глубокий ручей с сильным течением. Через него была перекинута узенькая рельса.
      — Вперед! — скомандовал Фарит.
      Крис решительно ступил на рельсу и пошел вперед. Но на середине ему вдруг вздумалось посмотреть, идет ли за ним хозяин. Он резко повернулся, оглядываясь, и не удержав равновесия, с тяжелым плеском шлепнулся в воду. Он тут же ушел под воду с головой — он был слишком тяжелым и плотным, его как железный слиток, тянуло ко дну. Его не было долго, или Фариту просто показалось, что долго. Наконец, появилась его голова. Выпучив глаза, он жадно хватал воздух, неловко бил по воде лапами, но все же не тонул, а плыл к берегу, преодолевая течение. Наверное, любой хозяин, увидев скрывшегося под водой собственного щенка, тут же бросился бы к нему на помощь. Но Фарит хотел, чтобы Крис выплыл сам, без его помощи, чтобы привыкал полагаться в этой жизни только на себя самого.