Незаметно пролетел июнь, кончался отпуск, и меня снова ждал зоопарк. Я, конечно, соскучилась по своим подопечным, да и беспокоилась о них. Лето — самое трудное время для зоопарка. Животным тяжело в клетках, вечно возникают проблемы с кормежкой, да и много посетителей, от которых гораздо больше вреда, чем пользы, — так считала я. Только в прошлом году погиб наш общий любимец — бегемот Тотоша. Школьники «развлекались» — бросили мячик в его раскрытую пасть, и бегемот задохнулся. А весной ребятки проткнули железным прутом бок винторогого козла. Бедное животное долго мучилось, ветеринар так и не смог его спасти.
      Откровенно говоря, я ненавидела зоопарки, ненавидела саму идею, когда диких животных лишали самого главного в их жизни — свободы, обрекая их на убогое существование. Работая в зоопарке, я надеялась, что хоть как-то облегчу участь крылатых и четвероногих пленников.
      Пришлось вызывать на дачу маму, которая с радостью готова была посидеть с внуком. Иногда на целый день приезжал бывший муж — пообщаться с сыном. Так что родственники невольно стали первыми, кто узнал о существовании Евы. Мама пришла в ужас.
      — Ты с ума сошла, Эля! Тебе еще волка не хватало! Да он вас обоих съест, когда вырастет. Сейчас же избавься от него, отведи его к себе в зоопарк.
      В тот день я чуть не поссорилась со своей мамой.
      — Никуда я ее не поведу. Тем более в зоопарк. И вообще, я уже давно взрослая.
      — Взрослая! Подумай хоть о ребенке, если о себе не думаешь! То-то взрослая, видно — как себе жизнь устроила. Вместо мужа она волка в дом привела! Ветер у тебя в голове. У других все как у людей, а у тебя…
      — Ну вот, опять ты завела свою любимую песню. Мне уже двадцать шесть лет, мама, и я сама могу распоряжаться своей жизнью.
      Мы бы так и спорили, если бы не прибежал Руслан вместе с Евой.
      — Бабушка, бабушка, смотри, какая моя молчица! Она меня любит, и я ее тоже! — мальчик обнял Еву, а она радостно лизнула его в нос. Но заметив незнакомого человека, она насторожилась, взгляд мгновенно сделался пристальным и внимательным.
      — Ишь, как смотрит, — удивилась мама, — Даже хвостом не вильнет.
      — Мама, волки не умеют вилять хвостом, — сказала я.
      — Да, молчицы хвостами не виляют! — радостно подтвердил Руслан.
      Мама лишь устало и обреченно махнула рукой:
      — Ох, Эля, наплачешься ты еще с ней…
      Бывший муж, Радик, тоже не проявил восторга, увидев Еву.
      — Делать тебе что-ли нечего, Элька? А если ребенка тронет, когда вырастет? Где у тебя гарантии, что она не будет опасной?
      — Я уверена, что Ева нас никогда не тронет.
      — Эх ты, экспериментатор! Только почему на собственном ребенке? Вон, езжай в заповедник и изучай там волков. А ребенка оставь у меня и у моих родителей.
      К тому же Радика очень задевало, что Ева была к нему совершенно равнодушна. Она позволяла себя гладить, охотно хватала мясо из его рук, но никогда не проявляла той бурной радости и нежности, которые она выказывала, когда играла с Русланом или общалась со мной.
      Неизвестно как, но скоро о существовании волчонка узнали соседи по даче.
      Как-то на платформе меня остановила соседка тетя Ляля.
      — А что, Эльвирочка, у вас правда настоящий волк? — глаза соседки были почти круглыми от ужаса и негодования.
      Я попыталась было уйти от ответа, но тетя Ляля вцепилась в меня:
      — Алла сакласын*, дочка, убери его поскорее! Все соседи боятся, у нас дети, внуки. Никто уже и на аллею не выходит. Да ведь у тебя у самой маленький ребенок. Ты что, совсем головой не думаешь?! Охранник наш, Володя, говорит, пристрелит, если где увидит! Ты ведь не в лесу живешь, среди людей!
      «Людей ли?» — горько подумалось мне. — «Откуда столько ненависти? Немотивированной, изначальной? Откуда этот страх перед маленьким и безобидным зверьком? Неужели из сказки о Красной Шапочке?»
      К счастью, электричка подошла вовремя, и мне удалось скрыться от назойливой соседки.
      Только одна Ева, да еще, пожалуй, и Руслан, не знали и не догадывались о кипящих вокруг нее спорах. У Евы появился новый друг — соседский котенок Васька. Это был уже подросток, типичный, полосатый, отчаянный хулиган.
      Сначала Васька принял Еву за собаку, и с характерной для кошек напыщенностью и презрением начал шипеть, выгибать спину и урчать, готовый, однако, в случае нападения тут же прыгнуть на дерево. Однако маленькая волчица встретила незнакомца с такой простодушной радостью и с такой доверчивой веселостью, что озадаченный котенок смутился, замолчал и позволил Еве приблизиться к себе. Их носы встретились — мокрый черный нос Евы и маленький темно-коричневый и тоже мокрый носик Васьки. «Ты мне друг, давай играть!» — весело улыбалась волчица, высунув розовый язык. Круглые васькины глаза сощурились, в них погасли огоньки настороженности и злобы, и на дружеский толчок Евы Васька ответил высоким прыжком. И началась веселая игра!
      Ловкий и уверенный котенок встретился с достойной соперницей. Они подкарауливали друг друга и нападали: Васька откуда-нибудь сверху, как настоящая рысь, а Ева — из засады. Ева ловко прятала голову от когтей котенка, и, поворачиваясь к нему боком, успевала схватить его за горло. Васька был обескуражен. Волчонок несомненно превосходил Ваську по ловкости и быстроте. Они носились по саду и боролись до изнеможения. Даже котенок высовывал свой язычок и валился на бок, часто дыша. Иногда они лежали вместе: и волчонку и котенку было приятно ощущать рядом с собой теплое, живое существо. Вот только к своей миске Ева ни за что не подпускала друга, тут уж она забывала про всякую дружбу. Ева научилась рычать страшным свирепым рыком, и у Васьки всегда хватало благоразумия не подходить к ней близко во время еды, иначе он смог бы узнать, что такое настоящие волчьи зубы.
      Чем взрослее становилась Ева, тем сильнее и чувствительнее для кота были укусы во время их игр. И все труднее удавалось Ваське увернуться от ее зубов.
      Васька, конечно, не мог предполагать, что своей дружбой с волчонком он спасет жизни многих своих соплеменников. Ева станет взрослой, но помня о Ваське, она никогда не тронет кошек — ее друзей…
      Вскоре произошла первая в жизни Евы встреча с собакой. На выходные ко мне приехали друзья с премилой рыженькой таксой Кэтти. Почти трехмесячная Ева рядом с ней казалась даже огромной, и гости, и я опасались, как бы волчонок не натворил беды. Кэтти было уже три года, это была сильная и взрослая собака, да к тому же и страстная любительница охоты. Появление Евы Кэтти восприняла так, как будто оказалась один на один в лесу с диким и опасным зверем. Завизжав от страха и возбуждения, она подняла истеричный заливистый лай, глаза ее вылезли из орбит, все тело мелко затряслось. Оскалив длинные клыки, Кэтти приготовилась к бою. А Ева, увидав собаку и тут же признав в ней особу, гораздо более старшую ее по возрасту, подобострастно легла перед ней на спину, подняв все четыре лапы и оголив розовый живот. Для Евы Кэтти была просто старшей, которой она, маленькая волчица, была обязана подчиниться в силу возраста, — ведь так принято в строго иерархичной волчьей стае. Закон старшинства — один из главных законов волчьей жизни. Ева никак не могла понять, почему же так возмущается эта маленькая рыжая собака? Ведь она, Ева, просто хотела выразить ей свое уважение… Кэтти не могла успокоиться и тогда, когда ее заперли в отдельную комнату. Запах зверя, дикого зверя не давал ей покоя, поднял во всем ее существе целую бурю. Инстинкт призывал ее к ненависти, к бою, а страх — вечный страх собаки перед волком, — доводил ее до истерики.
      Для Евы совершенно не имел значения рост собаки. Она безошибочно угадывала ее возраст, и потому практически перед всеми собаками — будь то крошечная деревенская шавка, или здоровенная овчарка, — Ева испытывала восторженное подобострастие. Ей обязательно надо было подбежать к собаке и лечь перед ней на спину, всем своим видом выражая восторг и покорность. Но собаки просто не понимали маленькую волчицу. Все до единой, они чуяли в ней чужую. Одни поднимали лай и визг, другие в ужасе спасались от нее бегством, а третьи готовы были разорвать Еву в клочки. Одна такая встреча чуть не стоила Еве жизни.
      Как-то на опушке леса мы с Евой встретили гулящую с овчаркой пожилую женщину. Ева увидела овчарку раньше меня и бросилась к ней навстречу. Звать Еву было бесполезно, и я, зная, чем это грозит, изо всех сил побежала за волчонком.
      Это была старая сука, с сединой на морде. Глаза ее слезились, она, видимо, плохо видела. Вообще, издали эта овчарка чем-то напоминала волчицу — она была худой, сгорбленной, и такого же, рыже-серого оттенка.
      Ева мчалась навстречу, полная восторга. А может, в тот миг в ней проснулась ее память. Может быть, в образе этой собаки ей почудилась ее мать-волчица, которую она потеряла на следующий день после рождения?
      Овчарка увидела ее лишь тогда, когда Ева ткнулась в нее носом и упала перед ней на землю. Злобная старая сука, учуяв чужой и ненавистный запах волка, который к тому же, был еще щенячьим, а потому — не опасным, — бросилась на Еву, ощерив притупившиеся желтые клыки. Еще мгновение, и она бы просто придушила волчонка… Но я успела-таки добежать до них, с громким криком бросилась на овчарку, и та с визгом отскочила в сторону, залаяла — бессильно и злобно. Я обняла испуганную Еву. Волчица была цела, лишь из прокушенной лапы сочилась кровь. Хозяйка овчарки что-то кричала мне, но я даже не слышала ее, счастливая тем, что успела спасти Еву от гибели.
      Обратно мы шли долго и медленно. Ева, уже приученная к поводку и ошейнику, послушно брела за мной, прихрамывая и все время пытаясь вылизать лапу. А я с тоской думала о том, что день ото дня мир становится все более опасным и жестоким по отношению моей маленькой волчице.
      Так, в огорчениях и радостях, прошло лето. Нужно было возвращаться в Казань.

      В городе жизнь вновь обрела свой привычный ритм. Руслан с неохотой вновь пошел в садик, я с утра уезжала в зоопарк, а Ева оставалась в квартире одна.
      Она выросла совершенно незаметно, и была теперь ростом со среднюю овчарку, только еще очень длинноногая. Я невольно сравнивала Еву с ее родителями — волком и волчицей, по-прежнему жившим в зоопарке. По окрасу Ева скорее была похожа на своего отца — очень красивая пушистая ее шерсть была с золотистым оттенком, по спине тянулся широкий темный ремень, и лишь на ушах и щеках шерсть была рыжеватой. Светлые бровки над глазами придавали Еве доверчивое и немного удивленное выражение. У Евы сменились зубы, и растущие клыки поражали своей белизной и размерами. В пасти у Евы были настоящие ножи. Хорошо, что никто, кроме меня, не видел этих клыков: это был бы лишний повод для страха и паники.
      Самым трудным для меня оказалось приучить Еву к наморднику. Если с ошейником и поводком она примирилась почти сразу, то вытерпеть намордник было поначалу выше ее сил. Намордник был для Евы то же самое, что и тесная клетка. И из него надо было во что бы то ни стало вырваться. Но водить без намордника по улице волка — такого я не могла даже и представить. Уже давно в Еве все узнавали волка, а не овчарку. И если у парней и пацанов появление Евы на улице вызывало восторг, уважение и зависть, то у подавляющего большинства людей — только безотчетный страх и злобу.
      Не сразу, но все же Ева смирилась и с намордником. Я видела, как она безоговорочно верит мне, и только благоговейное уважение ко мне наконец смирило ее. Но никто, кроме меня и помышлять не мог о том, чтобы надеть намордник на Еву.
      Чем больше и сильнее становилась Ева, тем пристальнее и внимательнее следила я за отношениями волчицы и моего сына. В глубине души упрямо росло беспокойство, постоянно подогреваемое речами окружающих. Все вокруг, даже мои лучшие друзья, считали, что я играю с огнем — рискуя здоровьем и даже жизнью Руслана. Я постоянно, пристально, до болезненной подозрительности, до собственного изнеможения следила за Евой, за ее отношениями с Русланом. Я очень устала. Я находилась в постоянном нервном напряжении. Если бы я заметила со стороны Евы хоть малейший намек на агрессию, я, конечно же, рассталась бы с волчицей, как бы сильно я не любила ее. Но Ева относилась к Руслану с таким обожанием, с такой нежностью, что слезы навертывались мне на глаза. Из друга по играм Ева превращалась в няньку: теперь она ощущала себя значительно старше и сильнее Руслана, и потому все пыталась его опекать. Она по-прежнему весело играла с мальчиком, но в то же время смотрела на него, как на несмышленыша. Если он падал, то Ева старалась успокоить его, умывала ему лицо горячим языком, толкала носом, стараясь приподнять.
      К счастью, место, где мы жили, можно назвать окраиной города. Сразу за крайними домами новых кварталов начиналась пойма реки Казанки — безлюдное и заросшее кустарником поле. Лишь зимой берега реки оглашались голосами многочисленных лыжников, а летом, осенью и весной здесь было совершенно пустынно, если не считать любителей долгих прогулок с собакой.
      Я старалась гулять с Евой только рано утром или поздно вечером, когда собачников было немного. И сейчас, как и в детстве, Ева затевала охоту. С ней просто невозможно было гулять, как с собакой: кидать палки, просто смотреть на нее, бегущую рядом. Ева тоже была рядом, но — словно бы и не была. Она бесшумно исчезала и встречала меня в самом неожиданном месте. Никогда нельзя было угадать, откуда сейчас появится Ева. Поступь ее была совершенно неслышна, ни одна веточка не хрустела под ее лапами. Стоило мне позвать ее, и она тут же появлялась, неслышная и призрачная, как тень.
      Все было бы хорошо, если бы не редкие, но неизбежные встречи с гуляющими собаками. Ева, несмотря на свой внушительный рост, все еще была просто подростком (ведь волки созревают гораздо медленнее собак) и продолжала относиться к каждой собаке с прежним подобострастием и уважением. История со старой овчаркой лишь научила ее осторожности, но отнюдь не убавила ее доброты и восторженности. Однако почти любой собаке Ева теперь казалась сильным и опасным зверем. Никто не хотел признавать в ней соплеменницу. Завидев еще издали ее характерную крадущуюся походку, собаки бросались прочь с истерическим визгом, заливались лаем. Если собак было несколько, то они мгновенно забывали свои собственные размолвки и распри и дружно объединялись против волчицы. В стае они ощущали себя сильными и смелыми, их подогревал азарт и инстинктивная ненависть к волку, живущая в глубине каждой собаки. Несколько собак, если они были крупными, были опасны. И я делала все, чтобы избежать подобных встреч. Но случалось и так, что Ева бесшумно появлялась из-за кустов прямо перед какой-нибудь колли или овчаркой. И эта собака от страха мочилась.
      Все это не могло не вызывать неприязни со стороны хозяев собак. Кому же приятно, если твой заслуженно сильный и смелый пес трепещет перед волчонком! Собачники — это особый народ. Они много общаются между собой, встречаясь на собачьих площадках и в местах выгула чуть ли не ежедневно. И поэтому скоро многие на квартале уже знали, что в таком-то доме, на такой-то улице живет волк, настоящий волк.
      И если на берегу реки Ева была веселой и игривой, то в самом городе, в неуютных каменных джунглях она всегда ощущала себя затравленным зверем. Походка ее менялась; поджав хвост, опустив лобастую голову, пригнувшись к земле, — плелась она за мной, оглядываясь вокруг настороженно и затравленно. Громады домов давили на нее, машины, их гудки, запах выхлопных газов — вызывали у Евы ненависть и ужас. Она ни за что не хотела привыкать к ним. И только оказавшись в спасительной тишине собственного дома, Ева успокаивалась и расслаблялась.
      Соседи по подъезду косились на меня с подозрением и неприязнью. Они готовы были, наверное, простить мне десяток собак и кошек сразу, но только не одного волка.
      Я потихоньку начинала приходить в отчаяние. Я уже не могла представить своей жизни без Евы. Что настанет вечер, я сяду в кресло перед телевизором, а Ева не подойдет и не положит свою тяжелую голову ко мне на колени. И когда я начну почесывать у волчицы за ухом, она не будет глядеть на меня добрыми и умными глазами, похожими на прозрачный янтарь… Ева не умела лаять и не умела вилять хвостом. Но у нее был свой язык, который я научилась понимать. Ева умела скулить, тявкать, кряхтеть и нежно рычать. Всегда, если я особенно долго задерживалась, Ева встречала меня радостным утробным рыком.
      Часто во время прогулки я наслаждалась просто тем, что смотрю на волчицу. Радостно и приятно было видеть красивого, сильного зверя, его гибкие и ловкие движения, то, как напрягаются под пушистой шерстью твердые мускулы, видеть здоровый блеск большого черного носа, улыбающуюся пасть, полную сверкающих белизной внушительных зубов… Я смотрела на нее и ощущала восторг, первобытную радость бытия. Такое чувство бывает, когда галопом скачешь на хорошей лошади по пустынной дороге…
      Если бы мы жили не в городе, а в какой-нибудь лесной избушке, то не знали бы ни бед, ни тревог, — думала я. Я отчетливо сознавала, что Ева была и останется чужой на этой планете под названием «Город».
      А тут навалилась еще одна напасть. Днем, когда я уходила на работу, а Руслан в садик, Ева начала выть. Соседи пришли ко мне целой делегацией и пообещали привести участкового милиционера, если еще раз услышат вой.
      Как-то вечером в дверь долго и требовательно позвонили. Ева всегда очень настораживалась и внутренне напрягалась, когда кто-то приходил в квартиру. К тем из гостей, которых она видела часто, она давно привыкла, но появление незнакомого человека всегда вызывало у нее молчаливое недовольство: Ева считала, что чужие не должны вторгаться на территорию ее семьи. Внешне это никак не проявлялось, но я научилась понимать любые нюансы ее поведения. Я видела, как напрягается, леденеет взгляд волчицы, как внимательно настораживаются уши, замирает тело, и мышцы под шелковистой шерстью сжимаются в тугой комок. Обычно Ева даже не поднимала головы, но следила за каждым движением незнакомого человека.
      Вот и теперь, услышав звонок, Ева оставила веселую возню с Русланом и улеглась на своей подстилке, насторожив уши.
      На пороге стоял милиционер.
      — Гражданка Сафина? Участковый Чесноков. Пришел разобраться в связи с поступившей жалобой.
      Было видно, что участковый Чесноков недавно работает в милиции и очень доволен собственной значимостью. Во всем его облике — в полноватой коротконогой фигуре, в невыразительном сером лице, в светлых глазках — светилось нагловатое, самовлюбленное упоение своей маленькой властью.
      Он переступил через порог без приглашения и по-хозяйски огляделся. Под распахнутой шинелью, на ремне, затянувшем рыхлый животик, висела кобура, и за эту кобуру Чесноков держался рукой.
      — В чем дело? — спросила я, а у самой сердце забилось, заныло тоскливо и беспокойно.
      — А-а, вот это ваша «собачка»? — Чесноков кивнул в сторону лежащей Евы, — Ну-ка, уберите ее! Не то пристрелю!
      — Как? За что? — мой голос дрогнул предательски, — По какому праву?!
      — Ты еще меня о праве спрашиваешь? — Чесноков ухмыльнулся, — Да я тебя за нарушение общественного порядка привлеку! Посажу! А волчару твою… Вызовем бригаду и конец ей!
      — Ани! Ани! — Руслан заплакал в соседней комнату, — Дядька убьет Обезьянку, Ани!
      Услышав плач Руслана, Ева встревожилась еще больше. Ненавистный запах незнакомца сильно бил ей в нос, и это был запах страха. Так пахнет заяц, застигнутый врасплох. Однако от этого типа исходила еще и угроза. Глаза волчицы сузились, длинная темная шерсть поднялась на загривке, и словно из преисподней, словно из какой-то бездонной пропасти — все нарастая и грубея, зарокотало ее рычание. Ни лай овчарки, ни рычание бульдога, ни даже безжалостный визг бультерьера — не вызвали бы такого ужаса. Это был рык дикого, неуправляемого зверя. Я вздрогнула и мне самой стало на миг страшно: я никогда еще не слышала, чтобы Ева рычала так грозно и таким басом.
      Холодный пот прошиб участкового Чеснокова. Волчица лежала, как и прежде, но даже ему было понятно, что через мгновение она может взвиться в прыжке. Черные губы зверя приподнялись, и в полутьме коридора заблестел безжалостный оскал.
      Чесноков пулей вылетел за дверь, визжа и потрясая кулаком:
      — Это мое последнее предупреждение! Я тя под суд отдам! Мы те устроим волчью охоту!
      — Давай, давай отсюда! — прошептала я про себя. Нервы у меня уже не выдержали. Я и сама была готова вцепиться Чеснокову в горло.
      Я захлопнула дверь и расплакалась. Я вдруг остро почувствовала себя одинокой, слабой и никому не нужной. У меня не было сил защитить себя, Руслана, Еву. Я была одинока, как волчица, и мне тоже хотелось выть.
      А Ева, глядя на плачущих любимых людей, суетилась, скулила, толкала их своим большим носом, удивленная, сконфуженная, удрученная чем-то непонятным, невидимым и потому страшным для нее.
      Вот так незаметно пролетел год, и кончалось второе в жизни лето Евы.
      Загнанная в тупик безысходной ситуацией, я решилась позвонить своим друзьям — Наташе и Володе. Они жили в собственном коттедже за городом, на другой стороне Волги.

      Володя был самым близким другом моего мужа Радика. Они учились в одном классе, потом — в университете. Почти одновременно они женились, и, как это часто водится, стали дружить уже семьями. Мы с женой Володи Наташей тоже сразу подружились. Почти в одно время у нас родились и дети — Руслан и Даша. Общались в то время мы много и часто: ездили в лес на шашлыки, отмечали праздники и дни рождения, занимали друг у друга деньги, обсуждали фильмы и книги. Потом Володя ударился в бизнес, дела у него пошли очень удачно, и вскоре семейство Семеновых обзавелось сначала подержанной, а затем уже новенькой иномаркой. Радик продолжал с упоением играть на своем саксофоне. Мы с ним как-то не думали о деньгах. Через некоторое время Володя поменял свою однокомнатную квартиру на трехкомнатную, Наташа ушла с работы и сделалась счастливой домохозяйкой. К этому времени мы с Радиком развелись, но это никак не повлияло на нашу общую дружбу. Только теперь мы приходили к Семеновым по отдельности. Радик — со своей новой женой. Руслан подружился с Дашей. Еще через некоторое время Володя купил в деревне за Волгой большой дом и перестроил его в великолепный коттедж — с холлом, гостиными, спальнями, туалетами и даже камином. Наташа, которая обожала покой и тишину, переехала туда из городской квартиры вместе с Дашей и Челом. Чел был немецкой овчаркой редкостной красоты и стати. Во-первых, он был переростком — по сравнению с другими овчарками он казался просто огромным. Привезенный из Германии, с отличной родословной, Чел считался одной из лучших овчарок в городе, и хотя еще был совсем молод, успел получить на выставках пару золотых медалей. Настоящее имя Чела было очень сложным — Кассиус Челти оф Кэрраней. Никто из его домочадцев не мог запомнить это имя. «Он у нас совсем как человек!»- с гордостью говорили о нем Семеновы. Человек, Человек — так они его и называли. Постепенно он стал просто Челом. Мне он очень нравился, хотя именно к овчаркам я никогда особенно не тяготела, мне нравились собаки других, более экзотических пород — бультерьеры и питбультерьеры. Но Чел, со своей могучей, удивительной красоты линий головой, умнющими глазами, черной блестящей спиной и красно-рыжим подпалом, широкогрудый, а главное — очень высокий и крупный — вызывал у меня неподдельное восхищение. К тому же Чел был надежным и бесстрашным. С ним можно было спокойно оставлять Наташу одну в деревне, и Володя был уверен, что ничего плохого не случится. Володя провел в коттедж телефон и теперь иногда оставался ночевать в городе. Дела в его фирме шли прекрасно, но удачный бизнес съедал практически все его время.
      Теперь я приезжала в гости в это новое сверкающее великолепие. Но больше всего мне нравился не сам дом, а уютная и тихая деревня, раскинувшаяся на берегу реки, лес неподалеку, и поля, расстилающиеся вокруг. И еще то, что ни эта роскошь, ни большие деньги, ни машины и шубы — не разрушили нашей дружбы.
      Именно Наташа и Володя были единственными, кто воспринял появление Евы с восторгом. Они оба любили животных так же самозабвенно, как и я, а Наташа мечтала завести собственную лошадь. Когда они узнали о появлении волчицы, то искренне позавидовали мне. Они были в курсе моих тревог. Судьба Евы волновала их, они переживали за нее. Как-то, во время одной из посиделок, Володя сказал мне:
      — Если будет невмоготу, мы с удовольствием поможем, мы возьмем Еву, у нас ей будет хорошо!
      И вот теперь я вспомнила тот давний разговор. Я решила, что поеду к Семеновым в ближайшую субботу.
      В речной порт мы с Русланом приехали пораньше. С трудом втиснувшись в маленький пароходик, наконец-то перевели дух. Весь пароход был забит дачниками, которые тащили корзины и сумки-каталки, чтобы наполнить их доверху своим нехитрым урожаем, и потом, обливаясь потом и толкаясь, тащить свое добро в город. Дачники везли с собой на воскресные дни собак и кошек. Коты нервно жмурились и мяукали, между собаками в тесноте то и дело вспыхивали коротенькие перепалки: то черный пудель лаял на таксу, то молодой доберман никак не мог подружиться с лохматой собачкой неизвестной породы… Но у меня в этой веселой воскресной суете на душе становилось все тяжелее и тяжелее. Никогда не смогу я вот так беззаботно ехать вместе с Евой в этой веселой толпе… Ева чужая этим людям, этим собакам, этому пароходу. Она, Ева, пришла бы в ужас от этих гудков и дыма, от шума мотора и плеска волн. Вот и сегодня она осталась дома, такая печальная и все понимающая. Даже не подошла к двери, а лежала в своем углу и внимательно, грустно следила, как мы с Русланом собирались.
      Стояли последние и по-летнему жаркие дни августа. Но солнце уже начинало припекать только к полудню, волжская вода остывала. Пахло свежестью и тиной, а еще тем печальным, почти неуловимым запахом ранней осени — то ли дымом костра или дальних лесных пожаров, то ли уставшей землей и сухим сеном, спелыми травами и перезревшими яблоками. Лениво и по привычке за пароходиком летели чайки.
      Дом Семеновых стоял на краю деревни, почти на обрыве. Сразу за огромным вишневым садом начинался дубовый лесок. Если Наташа с Володей согласятся, здесь вскоре придется поселиться Еве. И я, приближаясь, осматривала дом, забор, сарай и ворота с особой придирчивостью.
      Стоило нам постучать в ворота, как дом ожил, словно бы налетел на гостей, суетливый и шумный: залаял и радостно завилял хвостом Чел, Дашка, увидев Руслана, завизжала от радости и сразу потащила его куда-то в сад, Володя, который возился с мотором, включил музыку на полную громкость, а Наташа, спускаясь с лестницы, тоже кричала, возведя руки:
      — О-о, кто к нам приехал! Элька! Молодчина!
      — А мы как раз купаться едем! — улыбался Володя.
      — Купаться! Купаться! — кричали и прыгали дети.
      — Да вода ж холодная? — попыталась было отвертеться я, но уже чувствовала, как беззаботное веселье, которое почти всегда царило в доме Семеновых, охватывает и меня, и все мои проблемы и печали начинают казаться решаемыми и не такими уж трагическими.
      Веселый пикник растянулся на весь день: сначала купались на дальнем пляже и вода показалась всем действительно теплой; потом поехали в заброшенные сады за яблоками, потом решили заехать в соседнюю деревню и посмотреть, как там реставрируется церковь. Дома Семеновы тут же затеяли шашлыки, и лишь под вечер, когда мы, разморенные, объевшиеся и усталые сидели на балконе и пили чай, я будто бы очнулась и вспомнила, зачем я сюда приехала.
      — Я же тебе говорил, что у тебя будут проблемы, — вздохнул Володя.
      — Нет, Эль, мы обязательно возьмем Еву. Ведь невозможно же ее обратно в зоопарк! — веселое доброе лицо Наташи омрачилось.
      — Да, но где она будет у вас жить? — я до сих пор не была уверена, правильно ли я поступаю, — Я даже не знаю, как она к вам отнесется…
      — В первое время будет в вольере, а потом поглядим. Ты же нас знаешь, мы зверье всякое любим. Неужто она нас не поймет? — Володя подмигнул мне, стараясь ободрить, — В общем, решено. Я сам на машине приеду и заберу вас с Евой. А ты поживешь у нас дня три, чтобы она более-менее привыкла.
      — А что скажет Чел? Вот ведь еще проблема…
      — Наш Чела — очень добрый пес, не волнуйся, мы их подружим! — уверенно сказала Наташа.
      — Хорошо, давай через неделю, — обреченно вздохнула я, — Что бы я делала без вас, ребята… А сейчас нам надо ехать, а то на последний пароход опоздаем.
      — Так воскресенье же завтра! Ночуйте! — в один голос сказали Наташа с Володей.
      — Дома Ева, она нас ждет.
      Дома мне предстоял еще и разговор с Русланом. Как ему все объяснить и чем его утешить — я пока не знала.
      У своей двери мы столкнулись с двумя милиционерами, которые громко пинали ее ногами. Уже начали выползать из своих квартир любопытные и жадные до любого скандала соседи. Старый знакомый Чесноков, увидев меня, закричал:
      — Гражданочка Сафина, так как вы еще не убрали свою волчару, мы ее сейчас и заберем! Вот должна бригада подъехать. Открывайте дверь и привязывайте зверя… Сейчас составим протокольчик!
      Мне стало так страшно, что я впервые на людях заплакала. Я снова ощутила себя зверем, загнанным в кольцо толпой охотников…
      — Пожалуйста, товарищ милиционер, не надо! Я обещаю вам, через неделю ее здесь не будет, я ездила договариваться, мы ее из города увезем… Пожалуйста, я штраф заплачу, если надо…
      — Что, органы подкупать?! — маленькие белесые глазки Чеснокова с ненавистью вытаращились. Второй милиционер, более спокойный и молчаливый, взял его за рукав:
      — Ладно, Сань, говорит же, уберет сама, давай через неделю придем, проверим.
      — Ани, не отдавай Еву! — испуганно заплакал Руслан.
      — Через неделю я приду проверить, — удовлетворенно сказал Чесноков, и милиционеры начали спускаться по лестнице, чему-то радостно смеясь.
      Соседские двери одна за другой захлопывались, и я слышала сдержанное шушуканье.