У дежурного Яна узнала, что Руденко уже прибыл и вскоре намерен спуститься. Не прошло и пяти минут, как лейтенант появился в сопровождении черноусого сержанта Самойлова. Увидев Яну, Руденко шутливо взял под козырек и кивнул на стоявший у входа «жигуль».
– Поехали, – быстрым шагом он направился к машине, Самойлов последовал за ним.
Яна дернула заднюю дверцу – та оказалась не заперта.
– Вот ведь баба беспокойная, – хмыкнул Руденко, хитро улыбаясь Самойлову и одновременно косясь в зеркальце, чтобы видеть реакцию Яны, усевшейся на заднее сиденье, – ни праздников ей, ни выходных. Знаешь что, госпожа Милославская, надо бы у тебя конфисковать эти твои карты. Стало бы всем легче жить!
Он расхохотался. Самойлов поддержал его несмелым смешком.
– Или труднее, – не согласилась Яна. – Вижу, ты весь в предвосхищении вкусной и здоровой пищи.
– Звучит зловеще, – снова захохотал Руденко. – Да, ты угадала, я думаю об обещанном тобой обеде. Знаешь что, Яна Борисовна, если мне по поводу каждого трупа содрогаться да слезы лить – никаких нервов не хватит!
– Знаю я это все! – раздраженно отмахнулась Яна, – это уже стало в ваших речах общим местом.
– Но ведь это на самом деле так! – воскликнул Руденко, выезжая на дорогу. – Здесь недалеко.
– Странная история, – Яна закурила. – Я-то не приняла всерьез ее слова. У меня, кстати, есть номер машины, из которой якобы за ней следили, проверишь?
– Конечно, – широко улыбнулся Руденко, настроение которого в корне переменилось, видимо, убийство при упоминании Яной имеющегося у нее номера машины показалось ему легкораскрываемым. – Это уже кое-что. Чем она занималась?
– Работала старшим крупье в казино «Большая игра», – Яна выпустила дым в приоткрытое окно.
– Кому же понадобилось ее убивать? Она что, ворочала деньгами? – с недоумением в глазах спросил Руденко.
– Да какие там деньги! – усмехнулась Яна, – Нет, скорее, причина в чем-то другом.
– Амурные дела? – Руденко нацепил на нос старомодные темные очки – солнце слепило глаза.
– Может быть, – Яна на секунду задумалась. – У нее в квартире все перерыто. И это меня настораживает.
– А ты откуда знаешь? – Руденко тут же замолчал. – Ах да, ты ж видела!
Он произнес последнюю фразу со смесью дружеской иронии и своего обычного недоверия.
– Видела, – многозначительно посмотрела на него Яна, и он несколько смущенно улыбнулся ей в зеркало. – В ее квартире что-то искали. Либо она появилась не вовремя, поэтому и была убита. В таком случае убивать ее никто не собирался. Просто так получилось. Либо вначале ее убили, а потом уже произвели обыск.
– Хорошенькое дельце, – усмехнулся Руденко. – Кому она понадобилась?
– Ты уже спрашивал об этом, – меж черных Яниных бровей тонкой змейкой скользнула морщинка неудовольствия.
– Прошу прощения, – тоном оскорбленного балагура сказал Руденко.
– Не исключено, что Женя знала убийцу и сама впустила его в квартиру, – не обращая внимания на обиженный вид Руденко, продолжала Яна. – После того, как Женя была убита, он стал рыться в ее вещах.
– Может, она что-то задолжала? – высказал робкое предположение лейтенант.
– Может, – с сомнением в голосе ответила Яна.
– А орудие убийства ты случайно не видела?
– Мне кажется, что это латунная ваза – труп лежал с неестественно вывернутой шеей. Не исключено, что убийца свернул шею Жене сам. Тогда можно было бы предположить, что это субъект, обладающий порядочной физической силой.
– И самообладанием, – дополнил молчавший до этого Самойлов.
– Ага, – Руденко свернул направо и, проехав еще сотню метров, въехал в тихий пустынный двор. – Народ на дачах – на огородах. Тишина и мертвые с косами…
Он судорожно усмехнулся.
– Первый подъезд, – деловито сказал он, сделав серьезное лицо, и довольно резко затормозил у покосившейся лавочки.
Яна первой вышла из машины. Заперев дверцы, Руденко присоединился к ней, замыкал шествие Самойлов. Они поднялись на третий этаж.
– Здесь, – Руденко приложил ухо к крашеной деревянной двери, располагавшейся справа от лестницы.
На всякий случай он позвонил. Потом еще и еще. Молчание. Тогда он скомандовал Самойлову:
– Понятых давай!
Сержант затарабанил в дверь напротив. Там никто не отозвался. Тогда он звякнуло в близлежащую квартиру. Минуты через две из-за двери раздался настороженно-глухой женский голос:
– Кто-о-о?
– Милиция. Откройте, мы приехали к вашей соседке.
Дверь приоткрылась на длину цепочки. В тусклом прогале возникло бледное встревоженное лицо пожилой женщины. У нее были плотно, прямо-таки страдальчески сжатые губы и прищуренные глаза.
– Что такое?
– Не бойтесь, мамаша, – бодро рявкнул Руденко. – Будете понятой. Нам нужен еще один человек.
Самойлов позвонил в другую квартиру.
– Да нет их, они на поминках, – дребезжащим голосом сказала женщина, снимая цепочку.
Она закрыла дверь и вышла на площадку.
– А что случилось? – в ее глазах металась тревога.
– Иди-ка найди слесаря, – приказал Руденко Самойлову.
– У них во втором подъезде бендешка, – подсказала женщина, – но сейчас праздник, – она озадаченно пожала плечами. – Можно позвонить дяде Коле домой, у меня телефон…
– Вызывете его, пожалуйста, – попросил Самойлов.
– Ага, – удовлетворенно кивнул Руденко. – А ты, – обратился он к сержанту, – опроси других соседей. Нет, не сейчас, позже. Вдруг она жива, – он покосился на Яну.
Та выразительно вздохнула, мол, твоими бы устами да мед пить.
– Как зовут-то вас? – улыбнулся Руденко женщине, напуганной нестандартной ситуацией.
Она скрылась в квартире минутой раньше, а теперь снова вышла и застыла, сложив руки на груди в молельном жесте.
– Елизавета Петровна, – ответила она, – я позвонила, сказал, что будет. Но, по-моему, он…
Она красноречиво щелкнула двумя пальцами себя по горлу.
– Еще бы! – просиял Руденко, которому зачастую общение с трудовым народом доставляло простодушную радость, – праздник как никак!
– Да они и без праздника всегда того, – неодобрительно усмехнулась Елизавета Петровна. – Что же все-таки случилось?
– Вы когда свою соседку в последний раз видели? – спросил Руденко.
– Дня три назад, – пожала плечами женщина. – Я вообще-то не очень с ней знакома. Они молодые, у них свои интересы, приятели…
– У кого это у них? – встрепенулся Руденко.
– Кавалер у нее, симпатичный парень. Да и она симпатичная. Нет, вы не подумайте, у них все прилично вроде, не скандалили, не ругались. Хотя она и в казино работает, по-моему, девушка самостоятельная. Вы в чем-то ее подозреваете? – с дрожью в голосе спросила она.
– Нет, – отмахнулся Руденко, – не в этом дело. Так вы говорите, парень у нее есть. Интересно-о-о… И как давно?
– Да полгода – это уж точно! Может, она и раньше знакома с ним была, только появляться он тут стал примерно с полгода назад, – уверенно произнесла Елизавета Петровна. – Вроде, серьезно все у них. Он за ней на машине приезжает.
– На какой? – с профессиональным интересом спросил Руденко.
– На не нашей какой-то, иностранной, – с горделивым восхищением простолюдинки пояснила она, – синей такой. Ой, не знаю, как называется, но, видать, дорогая.
– Понятно, – Руденко пригладил для солидности свои шикарные пшеничные усы, словно этот неторопливо-обстоятельный жест служил вехой в расспросах, – что вы о нем знаете?
– Ну, богатый он, – приподняла свои округлые рыхлые плечи женщина, – это по всему видать. Цветы дарит – я раза три его с розами видела. И со свертками… Подарки, наверное. Повезло Женьке, что и говорить!
Несмотря на оптимистически жизнеутверждающий характер фразы, она с какой-то мучительной нерешительностью посмотрела на лейтенанта, словно чуя неладное и таким образом подозревая, что слова ее уже неактуальны.
– А еще что? – интересовался Руденко. – Где работает, например?
– Этого я не знаю, не спрашивала. Я же вам сказала, что не так уж часто обща…
– Хорошо, – бесцеремонно перебил ее лейтенант, – а его вы когда в последний раз видели?
– Ну-у, – задумалась Елизавета Петровна, – дней пять или неделю. Точно не помню. Он какой-то хмурый, недовольный шел. Я уж думала, что у них нелады. Но потом в окно видела, как они вышли, сели в его машину и куда-то поехали. Они весело смеялись, разговаривали. Так что, ничего не изменилось.
Этажом выше громыхнула стальная дверь и следом послышались быстрые шаги. Кто-то спускался с лестницы. Спускался и насвистывал «Жизнь в розовом свете». Все замерли в ожидании субъекта, имевшего, по-видимому, прекрасное настроение, и только на губах Елизаветы Петровны зазмеилась ехидная усмешечка. Она знала, кто это. Очам людей, собравшихся в ожидании мастеровитого и поддатого дяди Коли, предстал одетый во все бежевое, еще довольно стройный дядечка средних лет с несколько одутловатым, покрытым паутиной морщин лицом, но полный зажигательного оптимизма и молодцеватой грации. В нем чувствовалась порода. Жидкие светлые волосы, открывавшие высокий, с плешью лоб, находящиеся в лирическом беспорядке, отнюдь не производили впечатления чего-то неопрятно-взлохмаченного и неухоженного. Узкий разрез глаз придавал его взгляду цепкую внимательность и некое смирение, присущее выражению глаз умудренного опытом человека. И только губы, с опущенными уголками, чувственные, хотя и не полные, налагали на его лицо печать какого-то брезгливого неприятия.
– Что здесь происходит? – с жеманным недоумением воззрился на Елизавету Петровну щеголь.
– Да вот, соседкой моей интересуются, – махнула она рукой на Женину дверь.
– Вот как? – удивился дядечка. – По какому вопросу?
– Пока не знаю, – вздохнула Екатерина Петровна.
– А вы, гражданин, не могли бы оказать нам помощь? – выказал чудеса обходительности Руденко.
– Да-да, – изящно наклонил голову немного вперед дядечка, – Лев Сигизмундович Браницкий, – с горделивым достоинством представился он.
– Нам нужен еще один понятой, – продолжал Руденко в то время, как Браницкий заинтересованно пялился на Яну.
– Понятой? – приподнял свои сероватые округлые брови Лев Сигизмундович. – Что случилось?
– У нас есть подозрение, что Евгения Галкина мертва, – ляпнул лейтенант.
– Мертва-а?! – воскликнул Браницкий.
– Ужас! – обмерла Елизавета Петровна.
Внизу послышались медленные тяжелые шаги, Все стали напряженно вслушиваться.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – горько усмехнулся Браницкий, прерывая мгновенную паузу и многозначительно качая головой. – Как же это случилось?
– Лев… – замялся Руденко, припоминая витиеватое отчество щеголя.
– Сигизмундович, – подсказал Браницкий, чуть сморщив породистый польско-еврейский нос.
– Мы еще толком ничего не знаем. А-а, вот, наверное, и дядя Коля, – Руденко улыбнулся поднимавшемуся нетвердой походкой мужчине. – Сейчас все окончательно выяснится. Вы будете понятым? – снова обратился он к Браницкому.
– Да-да, – с ответственным видом произнес тот, – о чем речь!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дядя Коля, поджарый мужик с пропитым лицом, ограничился скептическим взглядом. Потом, почесав в грязном затылке, спросил, лениво растягивая слова:
– Чего на-до, ше-еф?
Он поднял мутный взор на горящего от нетерпения Руденко.
– Дверь взломать, – коротко сказал тот, – можешь?
Дядя Коля, которому алкогольный кайф придавал повадки флегматичного скептика, пожал плечами, мол, а как же, конечно, могу, и принялся за дело. Неторопливо, спокойно, обстоятельно. Просьба Руденко не вызвала в нем ни удивления, ни протеста, ни даже сколько-нибудь явного интереса. Может быть, он и хотел бы выполнить работу как можно скорее, чтобы от него отвязались, но был под градусом, а потому трудился, как при замедленной съемке. Когда дверь подалась, Руденко, не поблагодарив его, двинул в квартиру. Потом, словно вспомнив о Самойлове, Яне, понятых, о лежавшем на нем грузе ответственности, громыхнул своим звучным баритоном:
– Ничего не трогать, сохранять спокойствие!
Уже в прихожей у него была возможность убедиться в Яниной правоте – кругом царил вопиющий беспорядок.
– Боже мой, боже мой, – испуганно и удрученно приговаривал Браницкий, прикрывая то и дело рот ладонью.
– Господи! – вторила ему потрясенная открывшейся ей картиной разгрома Елизавета Петровна, с опасливой осторожностью переступавшая через горы выброшенной на пол одежды.
Яна прошла в спальню. Постель тоже была распотрошена. Простыни и подушки валялись на полу, матрас был нещадно изрезан.
– Черт! – заорал из кухни Руденко.
Все сбежались на его крик. Самойлов тупо смотрел на лежащее в неестественной позе тело.
– Нет, не ваза, а сковородка, – присевший на корточки Руденко взял через полотенце чугунную сковороду. – Ручка вон аж куда отлетела, – показал он под раковину.
Действительно, отлетевшая ручка подобно городошной бите прошлась по ряду пивных бутылок и банок, несколько из которых разлетелись вдребезги.
– Ой! – вскрикнула Елизавета Петровна, едва не шмякнувшись в обморок. К счастью, ее вовремя подхватил Самойлов.
– Уведи ее! – раздраженно бросил ему Руденко.
Сержант поволок ошарашенную женщину в гостиную.
– Вот так та-ак, – Браницкий стоял над трупом бледный, как полотно, но старался не показывать вида, что волнуется. – Кто же это ее?
– Мы бы тоже хотели это знать, – грубо ответил Руденко. – Ну, где ты там? – крикнул он Самойлову. – Иди, ты мне нужен. Надо вызвать экспертов. Ничего не трогать, еще раз говорю.
Он грозно посмотрел на Браницкого и взялся за рацию. Лев Сигизмундович удалился в гостиную, где на диване полулежала, глубоко откинувшись в подушки, Елизавета Петровна. Яна последовала за Браницким. Вскоре к ним присоединился и Руденко. Он по-хозяйски поднял опрокинутый стул, уселся на него и, окинув комнату цепким, все примечающим взглядом, обратился ко Льву Сигизмундовичу.
– Вы что-нибудь можете сказать о Галкиной?
Чувствуя в Руденко если и не противника, то натуру, во всем противоположную ему, Браницкий нахохлился, заложил ногу на ногу и, сделав неприступный вид, закурил.
– Да, могу. Женя была приятной девушкой.
– То есть? – потребовал уточнений Руденко, распознав в Браницком женственно-нездоровую натуру творческого работника.
Для него, милиционера, любая богема, богатая, нищая, творческая или играющая в творчество, была подозрительна, паразитарна, враждебна интересам трудового класса. Лейтенант не догадывался, что подобный взгляд на вещи он унаследовал от бывшего строя. В силу присущей ему наивности и простоты он полностью отождествлял себя с таким подходом, не удосуживаясь сделать критический разбор своим суждениям.
– Отзывчивая, душевно щедрая, хотя и вспыльчивая. Но это в ней говорила ее гордая натура, она не терпела неуважения со стороны пусть даже любимого человека! – торжественно изрек Браницкий.
Здесь Руденко продемонстрировал свою толстокожесть. Он тупо воззрился на Льва Сигизмундовича, ни одним мускулом не выдавая впечатления от услышанного панегирика и таким образом пробудив в Браницком наряду с досадой сладострастно-горькое чувство своей отъединенности от подобных грубых натур. Ибо такое высокое одиночество и приятно, и тяжело, оно задевает тщеславные струны души человека, но в то же время уводит его все дальше от шумной канители жизни, делая ипохондриком и меланхоликом. И только воинственный дух несогласия с прозой бытия, которой подчиняются низкие сердца, заставляет иных предпочесть гордой самоизоляции свободный поединок с пошлыми людишками. Вот о чем думал Браницкий, вертя в воздухе носком своей бежевой туфли.
– Вы хотите сказать, что у нее были конфликты с ее другом?
– Это неизбежно, – философским тоном заявил Браницкий. – Он не стоил ее.
– Ну уж это как сказать, – ожила Елизавета Петровна, – они были прекрасной парой.
У нее на глаза навернулись слезы.
– Ха-ха, – манерно рассмеялся Браницкий, – вы близоруки, Елизавета Петровна. Извините, что говорю вам это. Вы не видели внутренних баталий, так сказать. За фасадом счастливого союза вы проглядели трагедию душ, – высокопарно выразился он.
– Какую трагедию? – с пренебрежительным недоверием полюбопытствовал Руденко.
– А вот вы все время молчите, – сдержанно улыбнулся Браницкий Яне, явно симпатизируя ей. – Что вы на это скажете?
– Я не настолько хорошо знала девушку, чтобы судить, кто прав, – ответила Яна.
– Этот мафиози не мог дать Жене ничего хорошего, – скептически поджал губы Браницкий.
– Мафиози? – заинтересовался Руденко.
– Итальянский, – таинственно улыбнулся Лев Сигизмундович. – Он похож на итальянского мафиози, уверяю вас. Вы случайно не находили здесь его фото? – обратил он ироничный взгляд к лейтенанту.
– Не успел, мы же с вами вместе вошли, – буркнул Руденко, – К тому же тут, чувствую, полным-полно отпечатков. Фото подождет. Когда вы видели Галкину в последний раз?
Руденко приклеил ко Льву Сигизмундовичу наэлектризованный недоверием взгляд.
– Дня два назад видел, как она входила в подъезд. Наверное, у нее был выходной, – с беззаботно-манерным видом сказал Браницкий.
– Каков был характер ваших отношений? – в неожиданно резкой манере спросил Руденко.
– Соседский, ну, может быть, дружеский, – снисходительно улыбнулся Браницкий, – иногда мы вместе пили чай, перебрасывались парой-другой слов. Я, видите ли, литературный критик. Люблю поговорить на общие темы, а Женя кончила филфак, причем с хорошими оценками. У нас были темы для общения.
Браницкий кашлянул для солидности.
– Поня-атно, – мрачно процедил Руденко, словно тот факт, что у Галкиной и Браницкого находились общие темы для разговора, в чем-то изобличали последнего. – И она делилась с вами своими проблемами?
– Да, представьте себе. Она говорила об охлаждении со стороны своего кавалера, Антона. Она переживала.
– И когда началось это охлаждение? – не отрывал от него напряженного взгляда Руденко.
– Да что-то около месяца назад, – трагически вздохнул Браницкий. – По крайней мере она в первый раз призналась мне в этом.
– Она не говорила, чем это было вызвано?
– Нет, она сама не знала, – грустно улыбнулся Браницкий. – Такое бывает в любви. Если вы хотите услышать мое мнение, то я думаю, что это не что иное, как сдергивание маски. Этот мафиози просто использовал ее. Понятное дело, она ему надоела. Прискучила.
– Она вам не говорила, где он работает?
– Да нигде – ведет праздный образ жизни, – презрительно хмыкнул Браницкий. – Нет, я понимаю, когда поэт, художник, натура творческая ищет применения своим силам и не находит в нашей пошлой действительности, но этот… – он сделал кислую мину, – просто ничего не делает и все. Папа у него – шишка, держатель казино. В этом казино и работала Женя.
– Интересно! – встрепенулся Руденко.
– Да, – нервно дрыгнул ногой Браницкий. – Этот тип – настоящий паразит. Беда Жени состояла в том, что она слишком доверяла ему, в том, что она вообще видела в людях только хорошее. И была обманута! – с артистическим надрывом завершил он.
– Как вы думаете, что могли искать у Жени? – вмешалась Яна и тут же поймала на себе неодобрительный взгляд Руденко, как бы говоривший: кто тут хозяин положения?
– А кто его знает? – передернул плечами Браницкий. – Ума не приложу.
– Так, – заговорил лейтенант менторским тоном, явно стараясь привлечь к себе внимание присутствующих, – искали какой-то небольшой предмет, размером… размером… – он огляделся по сторонам, ища подходящее сравнение, – с пачку сигарет, – утвердительно произнес он. – И, прошу обратить внимание, – он показал на шкатулку с драгоценностями, которая лежала у всех на виду, – преступника или преступников не интересовали деньги, во всяком случае, их эквивалент.
«Господи, – вздохнула про себя Милославская, – это ж надо, какими словами разбрасывается!»
Руденко заметил ее реакцию, но истолковал ее как похвалу и удовлетворенно усмехнулся в усы.
– Далее, – продолжил он свои сентенции, окрыленный успехом, – чтобы обыскать все эти помещения и перевернуть здесь все вверх дном, нужно определенное количество времени. Полагаю, преступники пробыли здесь как минимум час, а может, и больше. Самойлов, – он взглянул на сержанта, который со скучающим видом глядел в окно, – чего сидеть? Работать нужно. Бери бумагу, пиши протокол осмотра места происшествия. Сегодня как никак праздник, нужно домой попасть к вечеру, а не ночью. Сейчас приедут криминалисты, а у нас здесь конь не валялся!
– Сейчас, сделаем, – Самойлов поднялся и поплелся на кухню.
– Вам придется немного подождать, – Руденко с важным видом зыркнул на соседей, – будете подписывать протокол.
– Семен Семенович, – Яна поднялась со своего места, – я пока посмотрю спальню, хорошо?
Руденко чуть помолчал, удивленно всматриваясь в глаза Милославской, словно старался высосать из них ответ на вопрос: чего ей понадобилось в спальне? Не найдя ответа и серьезных оснований для отказа, кивнул.
– Только смотри там, руками…
– Я осторожно, – улыбнулась Яна.
Ей действительно пришлось идти очень внимательно, чтобы не наступить на разбросанные по квартире вещи. Руками она тоже ничего не задевала, пока не вошла в спальню. Большая двуспальная кровать, втиснутая между двумя тумбочками, больше походила на поле битвы. Видимо, искали что-то такое, что можно было спрятать между пружинами матраца или в другом тайном месте. Не похоже было, что те, кто здесь устроили этот бедлам, нашли то, зачем приходили. Такой вывод Яна сделала из того, что во всей квартире не осталось ни одного не тронутого кусочка, ни одной вещи, не сдвинутой со своего места. Значит, это что-то все еще здесь? Она пока не стала искать ответа на этот вопрос, оставив его на потом. Ей захотелось представить себе картину произошедшего.
Судя по тому, что убили Женю Галкину первым подвернувшимся под руку предметом, а именно – сковородой, – можно было предположить, что она появилась перед преступником неожиданно. Но почему, увидев беспорядок в прихожей, она не вызвала сразу милицию, а вошла в квартиру и конкретно – на кухню? Милославская находила этому по крайней мере два объяснения: либо она все время, пока длился обыск, находилась дома, что не слишком-то логично, потому как на теле, насколько заметила это Яна, не было следов пыток или побоев, либо, что более вероятно, она просто подумала, что в квартире уже никого нет. И притаившийся грабитель ударил ее сковородой, когда она вошла на кухню. Эта версия нравилась Милославской гораздо больше и, не придумав пока ничего другого, она на ней и остановилась.
Из гостиной доносились голоса понятых, которые перекрывал сильный баритон Руденко, а затем присоединились и другие голоса, какие-то отстраненно-профессиональные. «Наверно, криминалисты прибыли», – решила Милославская, опускаясь на маленький пуфик, стоявший рядом с кроватью. Конечно, было бы интересно послушать, что скажут эксперты, но Яна почему-то решила задержаться в спальне, как-будто именно тут была спрятана разгадка гибели Жени Галкиной. Она положила руку на кровать, зная, что на материи отпечатки пальцев не остаются, и провела ладонью туда-сюда, ощущая шелковистость матраса. Как-то сама собой у нее появилась мысль, что можно поработать с картами.
Достав колоду из заднего кармана джинсов, она смешала карты и, найдя нужную, которую называла «Взгляд сквозь оболочку», опустила на нее ладонь.
Сразу же отозвавшись теплом, карта «заработала». Яна смотрела на растерзанную кровать, которая вдруг стала принимать правильные очертания и, наконец, ритмично закачалась. Милославская даже испугалась, увидев на постели обнаженные тела, которые извивались в любовном экстазе. Девушку, которая лежала на спине с широко раскинутыми ногами, она узнала сразу – это, без сомнения, была Женя Галкина. Глаза ее были закрыты, голова – повернута немного в сторону, но на лице читалось если и не отвращение, то, во всяком случае, просто безразличие. Лица мужчины, лежащего сверху и старательно сопящего в такт резким движениям своего таза, видно не было. Яне, подчиняющейся природной стыдливости, захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть происходящего, но сделать этого ей не удалось – «живая картинка» стояла перед ее внутренним взором. Тогда женское любопытство взяло верх, и она все же решила рассмотреть мужчину. Она отвлеклась от происходящего действа и глядела на мужчину, как на объект в анатомическом театре: довольно сильное, мускулистое тело с излишками жирка на талии, аккуратно подстриженные каштановые волосы, слегка тронутые сединой, мощная мясистая шея с морщинами, которую слегка прикрывала Женина рука. На спине у мужины, под правой лопаткой темнела крупная родинка. Яна ждала, что он наконец повернет голову, и она сможет увидеть его лицо, но этого не произошло. Видение исчезло так же быстро, как и появилось, оставив после себя чувство нереальности.
Почувствовав усталость, Милославская глубоко вздохнула и открыла глаза. Спрятав «остывшую» карту среди других, она сунула колоду в карман и достала из другого кармана сигареты. Несколько мгновений она курила, позволяя своим мыслям свободно клубиться подобно сигаретному дыму, потом попыталась осознать, что же в конце концов ей удалось увидеть? Единственное, что приходило в голову сразу же – мужчина в постели Галкиной не так уж молод, чтобы быть ее парнем. Может, молодой «безработный», о котором говорили соседи Галкиной, просто так старо выглядит? Нет, – она тут же отвергла это предположение, – просто это другой человек, человек, которому никак не меньше сорока лет, – уверенно определила Милославская. Она посмотрела по сторонам, нашла обрывок газеты, из которого сделала маленький пакетик и стряхнула в него пепел с сигареты.
«Кто же это тогда? – продолжала сама с собой размышлять Яна. – Уж не этот ли молодящийся сосед, играющий роль этакого бонвивана?»
Но и это предположение пришлось отбросить как несостоятельное, потому как тонкие, взлохмаченные волосики «бонвивана», никак не хотели складываться в аккуратную прическу, да еще и с проседью. «Это точно не он, – Яна выпустила струю дыма в потолок, – но исключать того, что дядечка искал с Галкиной не только светских бесед, тоже нельзя».
Милославская сунула окурок в пакетик и, открыв форточку, выбросила его на улицу. Постояв немного у окна, через которое солнце лило в спальню мягкое неназойливое тепло, она снова вышла в гостиную. Она увидела, что за столом сидит сержант Самойлов, высунув от напряжения и усердия кончик языка, и старательно выводит буквы на листе бумаги. Руденко стоял рядом, заглядывая ему через плечо и диктовал то, что отвечали на его вопросы понятые, они же и свидетели. То есть, попросту говоря, переводил с разговорно-бытового языка на казенно-формальный. При этом фразы у него получались настолько неуклюжими и какими-то скукоженными, что ему, чтобы не забыть удачную формулировку, приходилось по нескольку раз их повторять. Да и сержант, как видно, не владел стенографией в той мере, чтобы с лету записать мысль начальника.
– Я, пожалуй, пойду, – Яна переступила через кучу постельного белья. – Мне нужно кое о чем поразмышлять.
– То есть как это ты пойдешь? – вылупился на нее от негодования Руденко. – Сама эту кашу заварила, а теперь – в кусты?!
– Ну не я же ее убила, Семен Семеныч, – грустно произнесла Милославская. – Мое дело маленькое – я органы в твоем лице, товарищ Руденко, в известность поставила. Органы что-то еще хотят от меня?
– Ты пиши, пиши, – Руденко прикрикнул на Самойлова, который отложил ручку в сторону и не без интереса наблюдал за происходящим. – А вы, гражданочка, пройдемте со мной, – зыркнул он на Милославскую и направился к выходу.
Яне ничего не оставалось делать, как пойти следом.
– Слушай сюда, Яна Борисовна, – сказал лейтенант, когда Милославская вышла на лестничную площадку, где кроме Руденко никого не было, – ты, наверно, думаешь, что сделала мне большое одолжение, что подсунула жмурика да еще и на Первое мая, да?
Сперва Яне показалось, что он шутит, но лейтенант был серьезен, как бывают серьезны только не очень умные люди, и она поняла – шутки на сегодня закончились.
– Ты хотя бы понимаешь, – продолжал катить на нее бочку лейтенант, – чем все это может кончиться?
– Ну и чем? – мягко улыбнувшись, спросила Яна.
– Тем, – огрызнулся лейтенант, – что я останусь при своих двух звездах, вместо трех, на которые мне намекали.
– Да я-то тут при чем, Сеня?
– Как, то есть, при чем, – передразнил ее Руденко, – а кто меня вытащил сюда, кто сказал, что труп в квартире, кто, в конце-концов, заставил меня дверь выламывать?
– Я, что ли? – недоумевающе посмотрела на него Милославская.
– А кто же? – немного смягчившись, Три Семерки закурил. – А теперь собираешься меня оставить.
– Так ведь это твое дело, – Яна все еще не понимала, чего от нее хочет Руденко, – и рано или поздно, тебе все равно бы пришлось им заниматься. Или ты считаешь, нужно было подождать, пока труп начнет разлагаться, и соскрябать его с пола лопатой?
– Ну, это ты загнула, Яна Борисовна, – лейтенант понял, что перегнул палку, но пока не сдавался. – Мне ведь что нужно решить, – пуская клубами дым рассуждал он, – как сказать начальству?
– Ну так и скажи, мол, труп в квартире по такому-то адресу.
– А я как оказался по этому адресу? – усмехнулся Руденко, – Мне ведь рапорт поставлять надо. Не могу же я написать, что мне было видение, мать твою! Да меня за такое последних звезд лишат к чертовой матери!
– Не лишат, Семен, – чуть не рассмеялась Милославская, услышав причину его переживаний. – Мы с тобой что-нибудь придумаем. Тебе когда нужно рапорт сдавать?
– Ну, как, то есть, когда? – Три Семерки почесал затылок. – Сегодня – первое, красный день календаря, между прочим, – намекнул он, – завтра – второе, значит, послезавтра.
