На пути в город Иенсен связался по радиотелефону с дежурным шестнадцатого участка. Люди, отправленные с обыском, еще не возвращались. В течение дня ему несколько раз звонил начальник полиции.
      Когда он добрался до центра, шел уже двенадцатый час, иссяк нескончаемый поток машин и опустели тротуары. Боль угнездилась теперь чуть пониже и стала привычной, глухой и ноющей. Во рту пересохло, и очень хотелось пить, как всякий раз после приступа. Он остановился перед небольшим кафе, благо его до сих пор не закрыли, и подсел к стеклянной стойке. Кафе сверкало металлом и стеклом. Кроме шести парней лет по семнадцать-восемнадцать, там никого не было. Они сидели за одним столом, сонно пялились друг на друга и молчали. Буфетчик читал один из ста сорока четырех журналов и зевал. Три телевизора передавали легкую развлекательную программу. Программа сопровождалась искусно вмонтированными, хотя и не совсем натуральными взрывами смеха.
      Медленно, маленькими глотками Иенсен выпил минеральную воду и почувствовал, как забулькал, сокращаясь, пустой желудок. Немного посидев, Иенсен встал и проследовал в туалет. Там на полу лежал хорошо одетый господин средних лет, сунув руку прямо в каменный желоб. От господина разило спиртным, на рубашке и пиджаке виднелись следы рвоты. Глаза у него были открыты, но взгляд — невидящий и бессмысленный.
      Иенсен вернулся, подошел к стойке.
      — У вас в туалете лежит пьяный.
      Буфетчик пожал плечами и продолжал разглядывать цветные иллюстрации.
      Иенсен показал значок. Буфетчик сразу отложил журнал и подошел к телефонному аппарату для вызова полиции. Все предприятия общественного питания имели прямую связь с радиофицированным патрулем ближайшего участка.
      За пьяным пришли сонные и усталые полицейские. Когда они выволакивали арестованного, голова его несколько раз ударилась о выкрашенный под мрамор пол.
      Пришли они из другого участка, скорей всего из одиннадцатого и потому не узнали Иенсена.
      Когда часы показывали без пяти двенадцать, буфетчик, боязливо покосившись на посетителя, начал запирать. Иенсен вышел, сел в машину и вызвал своего дежурного. Группа только что вернулась с обыска.
      — Все в порядке, — доложил начальник патруля, — Мы нашли его.
      — Он целый?
      — Да, в том смысле, что есть оба листа. Только между ними лежал растоптанный кружок колбасы.
      Иенсен промолчал.
      — Это отняло у нас много времени, — продолжал начальник патруля, да ведь и задача была не из легких. Там такая свалка, одних бумаг десятки тысяч.
      — Проследите, чтобы хозяина квартиры освободили завтра с утра обычным порядком.
      — Понял.
      — Еще одно.
      — Слушаю, комиссар.
      — Сколько-то лет назад комендант Дома погиб в лифте.
      — Так.
      — Выясните подробности. Соберите также сведения о погибшем. Особенно о семейных обстоятельствах. И поскорей.
      — Понял. Разрешите доложить?
      — Да.
      — Вас искал начальник полиции.
      — Он что-нибудь просил передать?
      — Нет, насколько мне известно.
      — Покойной ночи. — Иенсен повесил трубку. Где-то неподалеку часы пробили полночь — двенадцать тяжелых, гулких ударов.
      Миновал шестой день. До конца срока оставалось ровно двадцать четыре часа.

      Домой он ехал не спеша. Физически он устал до предела, но знал, что все равно скоро не заснет, а времени для сна оставалось немного.
      Ни одной машины не встретил он в длинном, ярко освещенном туннеле с белыми стенами. Южнее за туннелем начинался промышленный район. Сейчас он был тих и всеми покинут. Под луной серебрились алюминиевые газгольдеры и пластиковые крыши фабричных корпусов.
      На мосту его перегнал полицейский автобус, а почти сразу же за автобусом — карета “Скорой помощи”. Оба ехали на большой скорости и с включенными сиренами.
      На полдороге его остановил полицейский кордон. Полицейский с фонарем в руках, по-видимому, узнал Иенсена: когда Иенсен опустил боковое стекло, тот откозырял и доложил:
      — Дорожное происшествие. Один погибший. Разбитая машина загородила проезжую часть. Через несколько минут мы расчистим дорогу.
      Иенсен кивнул. Он сидел, не поднимая стекла, чтобы холодный ночной воздух беспрепятственно врывался в машину. А сам тем временем думал о том, что дорожных происшествий из года в год становится все меньше, а число погибших в результате аварий, наоборот, возрастает. Эксперты в транспортном министерстве уже давно разрешили эту статистическую загадку. Уменьшение числа дорожных происшествий и размеров материального ущерба можно объяснить улучшением качества дорог и бдительностью регулировщиков. Но важнее здесь чисто психологический фактор: люди сейчас больше зависят от своих автомобилей, а потому обращаются с ними бережнее и — сознательно или бессознательно — боятся только одного — потерять машину. Увеличение числа аварий со смертельным исходом объясняется тем, что большинство из них можно бы по праву квалифицировать как самоубийства. Но и здесь решающую роль играет психологический фактор: люди живут вместе со своими машинами и ради них, а потому хотят и умирать вместе с ними. Все это Иенсен знал из одного исследования, проделанного несколько лет назад. Конечно, оно проходило в обстановке строжайшей секретности, но высшие полицейские чины могли ознакомиться с его результатами.
      Дорогу расчистили через восемь минут. Иенсен поднял стекло и включил зажигание. На бетонированном шоссе лежал чуть заметный налет изморози, а там, где произошла катастрофа, под лучами прожекторов четко выделялись отпечатки шин. Но возникли они не от юза и не от резкого торможения, а от удара машины о бетонный столб на обочине. Сомнительно, чтобы при таких обстоятельствах можно было рассчитывать на выплату страховой премии. Хотя, как всегда, не исключалось и самое естественное объяснение: водитель устал и заснул за рулем.
      Иенсен чувствовал какую-то смутную неудовлетворенность, словно что-то упустил или сделал не так, как надо. Когда он пытался проанализировать это чувство, у него вдруг от голода засосало под ложечкой. Он отогнал машину на стоянку перед седьмым домом в третьем ряду, сбегал к продовольственному автомату и нажатием кнопки извлек из него пакет синтетического молочного супа для диетпитания.
      У себя он прежде всего снял и аккуратно повесил пальто и пиджак, потом зажег свет. Опустив жалюзи, он прошел на кухню, отмерил ноль целых три десятых литра воды, налил их в кастрюлю и высыпал туда суповой порошок. Когда смесь разогрелась, он перелил ее в большую чашку и вернулся в комнату. Здесь он поставил чашку на тумбочку, сел на кровать и расшнуровал ботинки. Часы показывали четверть третьего, и тишина кругом стояла полная. Ему все так же казалось, будто он что-то упустил или сделал не так, как надо.
      Он достал из пиджака блокнот, включил бра над кроватью и погасил верхний свет. Прихлебывая суп, он тщательно проштудировал свои заметки. Суп был густой, вязкий и к тому же безвкусный и какой-то затхлый.
      Когда заметки были дочитаны, Иенсен поднял взгляд и долго рассматривал фотографии, сделанные в полицейской школе. Иенсен и себя нашел на фотографии: он стоял в заднем ряду, крайний справа, скрестив руки на груди и неуверенно улыбаясь. Судя по всему, он что-то говорил своему соседу как раз в ту минуту, когда фотограф щелкнул затвором.
      Затем Иенсен встал и вышел в переднюю. Здесь он открыл двери гардероба и взял с полки одну из бутылок, что рядами лежали вдоль стены под прикрытием форменных фуражек.
      Из кухни он принес стакан, почти доверху наполнил его спиртом и поставил на тумбочку около чашки с супом.
      Развернув список с девятью именами, он тоже положил его на тумбочку перед собой. Положил и начал разглядывать.
      Электрические часы в кухне отметили время тремя короткими звонками.
      Иенсен открыл чистую страницу в блокноте и записал: “№ 6. 38 лет. Разведенный. Отдел общественных отношений. В связи с переходом на другую работу”.
      Переписывая адрес, Иенсен чуть заметно покачал головой. Потом он поставил будильник на нужный час, погасил свет, разделся догола, надел пижаму и сел в постели, укрывшись одеялом. Суп разбухал в желудке как на дрожжах, и казалось, словно кто-то снизу давит на сердце.
      Стакан он выпил в два присеста. Шестидесятиградусный спирт обжег язык и огненной стрелой вонзился в пищевод.
      Иенсен лежал на спине, широко раскрыв глаза, и дожидался сна.

      Иенсен так и не смог уснуть. С трех часов до двадцати минут шестого он лежал в каком-то забытьи, не в силах ни мыслить, ни избавиться от мыслей. Разбитый и мокрый от пота, встал он по звонку будильника, а спустя сорок минут уже сидел в машине.
      Путь его лежал к северу, за двести километров отсюда. И поскольку день был воскресный, он рассчитывал добраться туда за три часа.
      Город был тих и безлюден, пустые гаражи, голые стоянки, но система регулировки, как всегда, делала свое дело, и по дороге через центр Иенсен десять раз останавливался перед красным светофором.
      Дорога была прямая, удобная, пейзаж по обеим ее сторонам незанимательный. Изредка мелькали отдаленные пригороды и тянулись к небу “районы самосноса”. Между линией горизонта и автострадой торчали какие-то сухие и унылые насаждения — то искривленные деревья, то низкий колючий кустарник.
      В восемь часов Иенсен свернул к бензоколонке — заправиться. Там же он выпил стакан остывшего чая и позвонил по автомату в два места.
      Начальник патруля говорил сиплым, усталым голосом, должно быть, звонок Иенсена поднял его с постели.
      — Это случилось девятнадцать лет назад, — доложил он. — Комендант застрял в лифте, и его разрезало пополам.
      — По делу велось следствие?
      — Нет, только стандартная запись в журнале. Слишком простое дело: его классифицировали как несчастный случай — элементарный обрыв на линии, из-за которого лифт остановился на несколько минут, а потом без постороннего вмешательства пришел в движение. Так что он погиб по собственной халатности.
      — А как родственники?
      — У него не было семьи. Он жил в гостинице для холостяков.
      — Он что-нибудь оставил?
      — Да. Довольно крупную сумму.
      — Кто ее унаследовал?
      — Никто из родственников не объявился в установленные сроки, и деньги отошли государству.
      — Еще что?
      — Пустяки, не стоящие упоминания. Он жил отшельником в отдельном номере, друзей не имел.
      — До свиданья.
      Полицейского, который был откомандирован в архив периодических изданий, Иенсен тоже застал дома.
      — Говорит Иенсен.
      — Слушаю, комиссар.
      — Какие результаты?
      — Вы не получили мое донесение?
      — Нет.
      — Я вчера утром завез его.
      — Доложите устно.
      — Одну минуту, я попытаюсь все восстановить в памяти.
      — Жду.
      — Все буквы для письма взяты из одной газеты, но за разные дни. Они вырезаны из двух номеров — за пятницу и за субботу прошлой недели. Этот шрифт носит название “бодони”.
      Иенсен достал блокнот и записал полученные сведения на внутренней стороне обложки.
      — Что еще?
      Полицейский ответил не сразу:
      — Еще вот что: искомое сочетание букв и текста на второй странице встречается не во всех экземплярах газеты, а только в так называемом тираже А.
      — Что это за тираж?
      — Другими словами, такой подбор букв можно встретить только в тех экземплярах, которые печатаются последними. Для городских киосков и городских подписчиков.
      — Можете считать расследование законченным и вернуться к обычной работе. — сказал ему Иенсен. — До свиданья.
      Он положил трубку, сел в машину и поехал дальше.
      Ровно в десять он миновал по-воскресному безлюдный рабочий район, где тысячи совершенно одинаковых домов правильным четырехугольником обступили фабрику. Из фабричных труб валили лохматые клубы желтого дыма. Поднявшись на несколько сот метров, они сливались в сплошное облако отработанных газов и медленно падали вниз, на дома.
      Еще через пятнадцать минут он был у цели.
      Итак, время он рассчитал правильно, поскольку лишние пятнадцать минут ушли на заправку и телефонные разговоры.
      Перед ним был вполне современный спортивный домик: стены из стекла, крыша из рифленого пластика. Он стоял в трех километрах от автострады и был со всех сторон окружен деревьями. Внизу, под обрывом, плескалось озеро. Вода в нем была мутная, серая, а воздух пропитан дымом фабричных труб.
      На бетонированной площадке перед домом стоял полный мужчина в домашней куртке и тапочках. Вид у него был заспанный и вялый, и посетителя он встретил без особого воодушевления. Иенсен показал ему свой значок.
      — Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.
      — Что вам угодно?
      — Несколько вопросов.
      — Тогда войдите.
      Всевозможная мебель из стальных трубок, пепельницы и ковры, составлявшие убранство обеих комнат, выглядели так, словно их взяли напрокат в издательстве.
      Иенсен достал блокнот и ручку.
      — Когда вы ушли оттуда?
      Хозяин сделал вид, что подавляет зевок, и повел глазами по сторонам, словно желая от чего-то уклониться.
      — Три месяца тому назад, — сказал он под конец.
      — Почему вы ушли?
      Хозяин перевел взгляд на Иенсена, и в его серых глазах мелькнула искра раздумья. Казалось, он раздумывает: стоит ему отвечать или нет. Наконец он неопределенно развел руками и сказал:
      — Если вы хотите посмотреть мой диплом, предупреждаю: здесь у меня его нет,
      Иенсен промолчал.
      — Диплом остался у… у моей жены, в городе.
      — Почему вы ушли?
      Хозяин наморщил лоб, словно пытаясь сосредоточиться. И — опять не сразу — ответил:
      — Поймите, все, что вы слышали, и все, что вы вбили себе в голову, не соответствует действительности. Больше ничем не могу служить.
      — Почему вы ушли?
      Молчание продолжалось несколько секунд. Хозяин уныло подергал себя за кончик носа.
      — Собственно говоря, я даже и не уходил. Правда, срок контракта уже истек, но я до сих пор связан с концерном.
      — Чем вы занимаетесь?
      Иенсен обвел глазами холодную комнату. Хозяин следил за направлением его взгляда.
      После молчания, еще более длительного, чем предыдущее, хозяин сказал:
      — Послушайте, для чего вы это затеяли? Я ничем не могу вас порадовать. А диплом остался в городе, клянусь вам.
      — Почему вы думаете, что мне нужен ваш диплом?
      — Не знаю. А вообще нелепо тащиться за двести километров ради такой чепухи! — И хозяин покачал головой. — Сколько вы сюда ехали? — Он спросил это не без любопытства, но Иенсен ему не ответил, и тогда он впал в прежний тон. — Мой лучший результат — один час пятьдесят восемь минут, — мрачно сказал он.
      — Телефон у вас есть?
      — Нет.
      — Дом принадлежит вам?
      — Нет.
      — А кому?
      — Концерну. Я просто снял его, чтобы отдохнуть, прежде чем приступить к выполнению новых задач.
      — Каких задач?
      Все длиннее становился промежуток между вопросом и ответом. На этот раз он, казалось, вообще никогда не кончится.
      — Вам здесь удобно?
      Хозяин поглядел на Иенсена, как бы что-то прикидывая.
      — Послушайте, я уже говорил вам, что вы ошибаетесь. Мне решительно нечем вас порадовать. Все эти истории не стоят выеденного яйца.
      — Какие истории?
      — А я почем знаю, какие вы слышали.
      Иенсен не сводил с него глаз. Было тихо. Фабричный дым чувствовался в комнате не меньше, чем на улице.
      — Кем вы были в концерне?
      — Спросите лучше, кем я не был. Сперва спортивным обозревателем. Потом главным редактором в разных журналах. Потом перешел на рекламу. Много ездил, писал, по большей части спортивные репортажи со всего света. Потом служил в филиале концерна за границей; ну и ездил повсюду и… учился.
      — Чему вы учились?
      — Всему понемножку. Изучал общественные отношения и прочее.
      — Что такое “общественные отношения”?
      — Это трудно объяснить.
      — Значит, вы много путешествовали?
      — Да, я бывал почти всюду.
      — Языками владеете?
      — У меня нет способностей.
      Теперь замолчал Иенсен. Он молчал и не сводил глаз с человека в куртке. Наконец он спросил:
      — А журналы часто публикуют спортивные репортажи?
      — Нет.
      Вид у хозяина сделался совсем пришибленный.
      — Никто в наши дни не интересуется спортом, разве что смотрят по телевизору.
      — И все-таки вы путешествовали и писали спортивные репортажи?
      — Я не умел писать ни о чем другом. Пробовал — не получилось.
      — Почему вы ушли?
      — Наверное, потому, что это слишком дорого стоило.
      Хозяин задумался на несколько секунд.
      — Вообще-то они народ прижимистый, несмотря ни на что, — сказал он совсем уж замогильным тоном и покосился на мебель из стальных трубок.
      — Какое у вас почтовое отделение?
      Хозяин растерялся, поглядел, ткнул пальцем в окно. За лесом, на том берегу озера, висела над фабрикой желтая дымная туча.
      — Такое же, как у них… почтальон, во всяком случае, приходит оттуда.
      — А почту разносят каждый день?
      — Кроме воскресений.
      И опять не было слышно ничего, только неровное дыхание да автомобильные гудки с отдаленного шоссе.
      — Вам очень нужно мучить меня? Все равно это ничего не даст.
      — Вы знаете, зачем я приехал?
      — Не имею ни малейшего представления.
      Хозяин беспокойно задергался. Казалось, молчание угнетает его.
      — Я самая заурядная личность, просто я потерпел неудачу, — сказал он.
      — Неудачу?
      — Да, неудачу. Все, напротив, утверждают, что я великий удачник. Но вы же сами видите, если человек сидит здесь один-одинешенек и покрывается плесенью, о какой удаче может идти речь?
      — Чего же вы хотите?
      — Ничего. Я просто не желаю никого обременять.
      Молчание, длительное, гнетущее молчание. Хозяин раз—другой покосился на Иенсена, но тут же быстро отвел глаза.
      — А теперь прошу вас оставить меня, — глухо сказал он. — Клянусь вам, что диплом в городе. У жены.
      — Вы, должно быть, тяготитесь своим пребыванием здесь?
      — Я этого не говорил.
      — А работой вы не тяготились?
      — Нет, нет, конечно, нет. Да и не с чего. Я получал там все, что хотел.
      Он погрузился в бесплодные размышления. Потом сказал:
      — Вы ничего не поняли. Вы наслушались всяких историй и вообразили бог весть что. Нельзя верить всему, что говорят люди. Они могут сказать неправду, точнее, они не всегда говорят правду.
      — Итак, все, что говорят о вас, — это неправда?
      — Ну ладно, не будем спорить, шеф, конечно, струхнул и выскочил за борт. Но я здесь ни при чем.
      — Когда это было?
      — На прошлой регате. Вы это и сами знаете не хуже, чем я. Нечего сказать, нашли сенсацию. Меня потому только и взяли, что он думал, будто я умею ходить под парусом. Ему хотелось, конечно, получить приз. А когда налетел шквал и я вскочил на планшир, чтобы вычерпать воду, он решил, что мы сейчас перевернемся, взвизгнул да как сиганет в озеро. А мне что оставалось делать? Я пошел дальше.
      Он мрачно взглянул на Иенсена.
      — Если бы я умел держать язык за зубами, ничего и не случилось бы. Но я сдуру решил, что это очень забавное приключение. Вдобавок мне стало так тошно, когда я понял, что мне нарочно дают всякие интересные задания, только чтобы держать подальше от дома. И я не сумел промолчать, хотя…
      Он вздрогнул и потер нос.
      — Не занимайтесь вы такими делами. Обычная болтовня. Это моя жена постаралась — она всегда поступает как ей вздумается. А кроме того, мы потом разошлись. Но я не жалуюсь, ради бога, не подумайте, что я жалуюсь. И после короткой паузы он повторил: — Нет, я не жалуюсь.
      — Покажите мне телеграмму.
      Хозяин с ужасом взглянул на Иенсена.
      — Какую телеграмму? Нет у меня никакой телеграммы.
      — Не лгите.
      Хозяин сорвался с места, подбежал к окну, сжал кулаки, постучал одним кулаком о другой.
      — Нет, — сказал он. — Не пытайтесь подловить меня. Больше я ничего не скажу.
      — Покажите телеграмму.
      Хозяин обернулся. Руки у него по-прежнему были сжаты в кулаки.
      — Не выйдет, — сказал он. — Нет у меня телеграммы.
      — Вы ее уничтожили?
      — Не помню.
      — Что в ней было сказано?
      — Не помню.
      — Кто ее подписал?
      — Не помню.
      — Почему вы ушли оттуда?
      — Не помню.
      — Где живет ваша бывшая жена?
      — Не помню.
      — Где вы находились в это время неделю назад?
      — Не помню.
      — Не здесь?
      — Не помню.
      Хозяин все так же стоял спиной к окну и все так же сжимал кулаки. На лице у него выступили капли пота, в глазах притаились страх и детское упрямство. А Иенсен смотрел на него без всякого выражения. Выждав с минуту, не меньше, он спрятал блокнот в карман, взял фуражку и направился к дверям. С порога он задал последний вопрос:
      — Что такое тридцать первый отдел?
      — Не помню.
      Когда он подъехал к фабрике, часы показывали четверть двенадцатого. Он зашел в полицейский участок и позвонил оттуда начальнику патруля.
      — Да, они в разводе. Узнайте ее адрес, съездите к ней и найдите диплом. Если диплом надорван, захватите его с собой.
      — Понял.
      — Поторопитесь. Я буду ждать вас здесь.
      — Понял.
      — Еще одно.
      — Слушаю.
      — Он вчера или сегодня утром получил телеграмму. Откомандируйте человека на почту за копией.
      — Понял.
      Помещение здесь было мрачное и унылое, с желтыми кирпичными стенами. На окне висели синтетические гардины. В задней части дома были расположены арестантские камеры с блестящими решетками на дверях. Некоторые камеры были уже заняты.
      За барьером сидел полицейский в зеленой форме и перелистывал папку с донесениями.
      Иенсен сел у окна и поглядел на тихую пустынную площадь. Желтая туча, казалось, задерживает в себе тепло солнечных лучей и пропускает только свет, какой-то безжизненный и плоский. От фабрики несло удушливой вонью.
      — Здесь всегда так пахнет?
      — По будням еще хуже, — ответил дежурный.
      Иенсен кивнул.
      — Привыкнуть можно. Газ совершенно безвредный, но, по моей теории, людей это подавляет. Многие кончают жизнь самоубийством.
      — Понятно.