«Господин упалномоченный депутат!

Второго февраля сего года я был выпивши как получил жалованье и купил четверть очищенной. Я помню сидел и пил возле перевоза к Зоопарку и тут подъехал полицейский автомобиль и три парня вылезли оттуда я им в отцы гожусь хотя признаться не желал бы иметь таких скотов своими сыновьями если б они у меня и были и они отобрали у меня мою бутылку, а там еще немного оставалось и потащили меня к серому автобусу а там стоял четвертый полисмен с полоской на рукаве и схватил меня за волосы а когда другие затолкали меня в автобус он несколько раз приложил меня лицом об пол и столько крови потекло что я больше почти ничего не видел. Потом я сидел в камере с решеткой и пришел здоровенный парень смотрел на меня сквозь решетку и смеялся над моим горем и велел другому полицейскому отпереть вошел снял китель а на рукаве у него была широкая полоска и засучил рукава и вошел в камеру а мне велел стать по стойке смирно будто я обозвал полицейских нацаками может и обозвал я не знаю что он думал то ли я хотел сказать собаки то ли нацисты только хмель из меня почти весь вылетел и он ударил меня под дых и в одно место не хочу писать в какое я зашатался тогда он меня ногой туда же и еще в одно место и ушел а на прощанье сказал что теперь я буду знать что бывает с теми кто ругает полицейских. Потом меня выпустили и я спросил как звать того полицейского с нашивкой который меня избивал и пинал ногами и ругал а они сказали не твое это дело иди лучше отсюда пока цел а то смотри передумаем. Но другой по имени Вильфорд он родом из Гетеборга сказал что который меня бил и кричал его зовут комиссар Нюман и я пообещал держать язык за зубами. Я много дней об этом думаю конечное дело я простой рабочий и ничего худого не делал только пел громко под влиянием спиртных напитков но есть же управа на типов если они избивают беднягу который всю свою жизнь честно трудился им не место в полиции и все тут. Честное слово тут все чистая правда. С почтением Юн Бертильсон чернорабочий. Мне товарищ мы его зовем профессором велел все это написать и добиться правды вот таким образом».

Служебная пометка.

«Упомянутый в жалобе сотрудник — полицейский комиссар Стиг Нюман. Он подобного случая не помнит. Перв. пом. Харальд Хульт подтверждает факт задержания данного Бертильсона, известного скандалиста и запойного пьяницы. Ни при задержании Бертильсона, ни во время его пребывания в камере никто не прибегал к насилию. Комиссара Нюмана в тот день вообще не было. Три деж. полиц. подтверждают, что к Бертильсону никто не применял мер физического воздействия. Но последний умственно повредился на почве алкоголизма, неоднократно задерживался и имеет привычку осыпать полицейских, которые вынуждены его задерживать, необоснованными обвинениями».

Красная печать завершала дело: «Сдать в архив».

«14-го, в субботу, во второй половине дня я стоял со своей пятилетней дочерью у дверей дома № 15 на Понтоньергатан.

Мы ждали мою жену, которая пошла навестить больную подругу в этом доме. Чтобы скоротать время, мы играли с дочерью тут же на тротуаре в пятнашки. Сколько я могу припомнить, других людей на улице не было. Как я сказал, дело происходило в субботу, к концу дня, магазины уже закрылись, поэтому я не располагаю свидетелями, которые могли бы подтвердить вышеизложенное.

Я обхватил дочку, подбросил ее в воздух и только успел поймать и поставить на землю, как заметил, что около нас остановилась полицейская машина. Из нее вышли два полицейских и подошли ко мне. Один тотчас схватил меня за руку и заорал: „Ты что это делаешь с девочкой, чертов подонок?“ (Справедливости ради следует оговорить, что на мне были спортивные брюки защитного цвета, куртка-штормовка и кепка, правда, все чистое и целое, но, может быть, в глазах полицейских это выглядело недостаточно солидно).

Его слова так меня потрясли, что я даже не сразу нашелся что ответить. Другой полицейский взял мою дочь за руку и велел ей бежать к маме. Я объяснил, что я отец девочки. Тогда один из полицейских заломил мне руку за спину — это причинило мне невыносимую боль — и затолкал меня на заднее сиденье. По дороге в участок один из них бил меня кулаком в грудь, бока и все время обзывал меня „чертов пакостник“, „мерзавец“ и т.п.

По прибытии меня тут же водворили в камеру. Через некоторое время двери распахнулись, и вошел комиссар полиции Стиг Нюман (тогда я, разумеется, не знал, кто он такой, справки я навел позднее). „Это ты портишь девочек, сволочь? Ну, я тебя живо отучу пакостничать!“ — сказал он и так ударил меня в живот, что я от боли согнулся пополам. Отдышавшись, я сказал, что я отец девочки, и тогда он ударил меня коленом в пах. Он продолжал избивать меня до тех пор, пока кто-то не вошел в камеру и не сообщил ему, что меня ждут жена и дочь. Едва комиссар узнал, что я говорил чистую правду, он велел мне уходить, даже не извинившись, даже не попытавшись хоть как-то объяснить свое поведение.

Настоящим хочу довести случившееся до Вашего сведения и потребовать, чтобы комиссар Нюман и оба полисмена ответили за издевательство над абсолютно ни в чем не повинным человеком.

Стуре Магнуссон, инженер».

Служебные пометки.

«Полицейский комиссар Нюман не может припомнить жалобщика. Полисмены Стрем и Розенквист утверждают, что задержали жалобщика исключительно из-за его грубого и странного отношения к ребенку. Сила к нему применялась ровно в той мере, в какой это было необходимо, чтобы посадить его в полицейскую машину и вывести из нее. Ни один из пяти полицейских, случайно находившихся в участке, не видел, чтобы задержанного подвергали истязаниям. Точно также ни один из них не видел, чтобы комиссар Нюман спускался в камеры, и поэтому следует предположить, что подобный факт не имел места.

Сдать в архив».

«Уполномоченному риксдага Стокгольма. В прошлую пятницу, 18 октября, я был в гостях у приятеля, проживающего по Эстермальмсгатан. В 22 часа мы с другим приятелем заказали по телефону такси, чтобы ехать ко мне. Мы стояли в дверях и ждали заказанную машину, когда на другой стороне улицы появились двое полицейских. Они перешли через дорогу и, приблизясь к нам, спросили, живем ли мы в этом доме. Мы отвечали отрицательно. „Так нечего вам здесь околачиваться“, — сказали они. Мы объяснили, что ждем такси, и продолжали стоять. Тогда полицейские грубо нас схватили, вытолкали из дверей и потребовали, чтобы мы убирались. Но мы хотели дождаться такси, о чем и сказали полицейским. Сперва полицейские пытались согнать нас с места простым подталкиванием, а когда мы отказались, один из них достал свою дубинку и начал избивать моего товарища. Я хотел за него заступиться, тогда и мне досталось. Теперь второй полицейский тоже достал дубинку, и они вдвоем начали молотить нас. Все время я надеялся, что вот-вот подъедет такси и увезет нас, но такси все не было, и тогда мой приятель крикнул: „Бежим, не то они убьют нас!“ Мы побежали по Карлавеген и там сели в автобус и поехали ко мне. Мы были жестоко избиты, у меня распухла и посинела правая рука. Мы решили принести жалобу в тот участок, где, по нашим предположениям, могли служить оба полицейских, взяли такси и поехали туда. Полицейских мы не нашли, но нам удалось поговорить с комиссаром по имени Нюман. Нам разрешили ждать там же, в участке, до прихода полицейских. Пришли они в час ночи. Тогда мы вчетвером, то есть оба полицейских и двое нас, прошли к комиссару Нюману и снова рассказали ему все, что произошло. Нюман спросил полицейских, правда ли это. Они стали все отрицать. Само собой, комиссар поверил им, а не нам. Он сказал, чтобы мы впредь остерегались клеветать на добросовестных работников полиции, иначе нам придется пенять на себя. И выставил нас за дверь.

Нам хотелось бы услышать, правильно ли поступил комиссар Нюман. В моем рассказе нет ни слова лжи. Мой товарищ может подтвердить это. Мы не были пьяны. В понедельник я показал руку нашему заводскому врачу, и тот выдал мне прилагаемое к жалобе свидетельство. Нам так и не удалось выяснить, как зовут обоих полицейских, но в лицо мы их всегда узнаем.

С уважением

Улоф Юхансон».

«Комиссар Стиг О. Нюман припоминает описанный случай. У него нет причин усомниться в правдивости показаний Бергмана и Шьёгрена, поскольку оба они честные и добросовестные работники. Полисмены Бергман и Шьёгрен категорически отрицают, что пускали в ход дубинки против жалобщика и его спутника, который держался нагло и вызывающе. Оба они производили впечатление людей нетрезвых, и Шьёгрен уловил сильный запах спиртного, исходивший по меньшей мере от одного из них. В архив».

«Настоящая жалоба написана вдовой, служащей, матерью одного ребенка. Ребенку четыре года, днем, покуда я на работе, он находится в детском саду. С тех пор как в автомобильной катастрофе год назад погиб мой муж, у меня сдали нервы и очень тяжелое состояние.

В понедельник я, как обычно, пошла на работу, а сына отвела в сад. После обеденного перерыва у нас на работе произошло событие, которого я здесь не хочу касаться, но которое очень меня взволновало. Врач нашей фирмы, знающий о моем тяжелом состоянии, сделал мне укол и отправил меня домой в такси. Добравшись до дому, я решила, что укол не подействовал, и приняла еще две таблетки. Потом я пошла за ребенком в садик. Когда я прошла два квартала, возле меня остановился полицейский автомобиль, оттуда вышли два полицейских и швырнули меня на заднее сиденье. У меня в голове шумело от лекарств, возможно, я даже шаталась, потому что из издевательских словечек полисменов я поняла, что они считают меня пьяной. Я пыталась им объяснить, в чем дело и про ребенка, но они только насмехались надо мной.

В участке меня передали дежурному, который тоже ничего не захотел слушать и велел посадить меня в камеру, пускай, мол, „проспится“. В камере оказался звонок, я несколько раз звонила, но никто не приходил. Я звала, умоляла позаботиться о моем ребенке, но безрезультатно. Садик закрывают в 18 часов, и, если родители до этого времени не пришли, персонал, естественно, беспокоится. А посадили меня в 17.30.

Я пыталась упросить кого-нибудь позвонить в садик и взять ребенка. Я ужасно тревожилась.

Выпустили меня только в 22.00, когда я чуть с ума не сошла от горя и волнений. Я до сих пор еще не смогла оправиться и сижу на больничном».

«В письме упоминаются полицейские Ганс Леннарт Свенсон и Йоран Брустрэм. Они единогласно заявили, что женщина, на их взгляд, находилась в тяжелой стадии опьянения. Полицейский комиссар Стиг Нюман со своей стороны заявил, что она уже не могла сколько-нибудь связно выразить свои мысли. В архив».

«Почтеннейший господин уполномоченный! В пятницу я напился дива тут нет я и раньше напивался, а если полиция меня забирала проводил ночь в участке. Я человек миролюбивый и не скандалю из-за таких пустяков. В пятницу я стало быть тоже перебрал и думал что меня как обычно сунут в камеру но не тут-то было полицейский которого я прежде никогда не видел вошел и начал меня избивать. Я очень удивился, я ничего плохого не делал а полицейский бранился и чертыхался и бил меня. Я пишу эту жалобу, чтобы он в другой раз так не делал. Он рослый такой здоровый и с золотым кантом на куртке.

Юэль Юхансон».

Служебные пометки.

«Жалобщик известен как запойный пьяница далеко за пределами упомянутого округа. Полицейский похож по описанию на комиссара Нюмана. Нюман же утверждает, что никогда в жизни его не видел, хотя знает по имени. Ком. Нюман категорически отрицает факт избиения в камере. В архив».

«Мой муж родился в Венгрии и не очень хорошо владеет шведским языком. Поэтому за него пишу я, его жена. Вот уже много лет мой муж страдает эпилепсией и получает пенсию по болезни. Болезнь эта выражается в припадках: он падает и бьется; обычно он загодя чувствует, что скоро припадок, и отсиживается дома, но иногда он ничего загодя не чувствует, и тогда припадок может застать его врасплох. Врач дает ему лекарство, и я за много лет совместной жизни выучилась за ним ухаживать. И еще я должна сказать, что одного мой муж никогда не делал и не делает — он не пьет и скорее позволит убить себя, чем прикоснется к спиртному.

А теперь мы с мужем хотим рассказать о случае, который имел место в воскресенье, когда он вышел из метро. Муж был на футболе, потом он спустился в метро и вдруг почувствовал, что у него вот-вот начнется припадок. Он вышел и поспешил домой, но упал на ходу. Больше он ничего не помнит, а помнит только, как очнулся на койке в тюремной камере. Ему стало получше, но он должен был принять свое лекарство и торопился домой, ко мне. Много часов он провел в камере, прежде чем его выпустили, потому что полицейские вообразили, будто он пьян, а он, как я уже говорила, в рот не берет спиртного. Когда мужа наконец выпустили, его провели к самому комиссару, и муж объяснил ему, что он больной, а не пьяный, но комиссар ничего не желал слушать, называл мужа алкашом, велел впредь остерегаться и кричал, что ему надоели пьяные иностранцы, то есть мой муж. Но ведь он же не виноват, что так плохо говорит по-шведски. Муж уверял комиссара, что никогда не пьет, а комиссар то ли не понял, то ли еще что, только он сбил моего мужа с ног и вышвырнул его из комнаты. После этого мужа отпустили домой, а я весь вечер ужасно беспокоилась, обзвонила все больницы, но мне и в голову не могло прийти, что полиция задержит больного человека и посадит его в камеру, а напоследок еще изобьет, как какого-нибудь преступника.

И тогда моя дочь — у нас есть дочь, только она уже замужем — сказала, что можно подать жалобу Вам. Муж вернулся домой за полночь, а футбол кончился в семь часов.

С глубоким уважением

Эстер Наги».

Служебные пометки.

«Упомянутый в жалобе комиссар Стиг Оскар Нюман припоминает этого человека, с которым обошлись очень хорошо и выпустили при первой же возможности. Полицейские Ларс Ивар Иварсон и Стен Хольмгрен, задержавшие г-на Наги, свидетельствуют, что задержанный производил впечатление либо пьяного, либо наркомана. В архив».

«В канцелярию уполномоченного риксдага по контролю за судопроизводством.

Вестра-Тредгордсгатан, 4.

Ящик 16327, Стокгольм 16.

Настоящим покорнейше прошу господина уполномоченного депутата взять на новое рассмотрение мои докладные от 1/9—61 и 31/12—62, касающиеся служебных упущений, совершенных комиссаром полиции Стигом Оскаром Нюманом и его первым помощником Пальмоном Харальдом Хультом.

С почтением,

Оке Рейнольд Эриксон, констебль полиции».

«Учитывая ту тщательность, с какой были в свое время рассмотрены перечисленные выше донесения, а также памятуя о длительном сроке, отделяющем нас от того времени, когда имели место упомянутые в них действия и инциденты, и, наконец, принимая во внимание чрезмерное количество донесений, поданных заявителем за последние годы, я не вижу причин для повторного рассмотрения, не вижу прежде всего потому, что заявителем, насколько мне известно, не приводятся новые факты и доказательства, которые могли бы подтвердить прежние жалобы, и, следовательно, с полным основанием не принимаю никаких мер по его ходатайству».