Повесть о художнике Айвазовском (не полностью)

      Утром Айвазовский долго стоял у открытого окна и любовался как этим дивным сооружением, так и необыкновенно нежными тонами утреннего неба.
      Город постепенно просыпался. В доме напротив распахнулись окна во всех этажах и показались миланки, почти все красивые, с очень темными глазами; внизу на улице появились прохожие. В комнату начали долетать обрывки фраз, громкий смех, шум колес подъехавшей к гостинице коляски.
      Все это Айвазовский уже слышал и видел в Италии, Но каждый раз шумы просыпающегося города действовали на него возбуждающе. Приезжая в незнакомый город, художник любил бродить в эти ранние часы по узким уличкам, подолгу стоять перед каким-нибудь древним зданием или случайно уцелевшей аркой.
      Сегодня он собирался еще до завтрака пройтись по Милану. Айвазовский давно мечтал прожить в этом городе несколько дней, чтобы насладиться в полную меру "Тайной вечерей" Леонардо да Винчи.
      Когда он уже собирался выходить из своей комнаты, гостиничный слуга вручил ему письмо в узком надушенном конверте: графиня, остановившаяся в этой же гостинице этажом выше, приглашала его к себе на утренний кофе.
      После завтрака, когда он уже думал, что ему следует подняться и откланяться, графиня вдруг предложила отправиться вместе осмотреть Миланский собор.
      Айвазовский еще раньше, в предыдущий приезд, бывал в соборе. Мрачный и суровый внутри, собор не затрагивал душу художника, любившую свет и радость. Но Айвазовский согласился, посмеиваясь про себя над тем, что графиня, по-видимому, имела намерение зачислить его в свои поклонники.
      В соборе было уже много посетителей-итальянцев и иностранных туристов.
      Появление Потоцкой и Айвазовского отвлекло их от осмотра храма. Красота графини притягивала все взгляды. Шепотом стали называть друг другу ее имя.
      Графиня с наслаждением впитывала этот фимиам славы, щедро воздаваемый ее красоте.
      Притворяясь равнодушной, она прилагала все старания, чтобы усилить произведенное ею впечатление, то каким-нибудь грациозным жестом, то особенно нежным звучанием голоса, когда она обращалась к своему спутнику. Искушенная кокетка, она умышленно задерживалась там, где старинные цветные стекла окрашивая в разные тона солнечный свет, бросали причудливые цветные блики на ее стройную, гибкую фигуру.
      Но вскоре настроение Потоцкой омрачилось и улыбка погасла на ее губах. Ее обостренный слух все реже стал улавливать свое имя, зато все чаще она слышала как произносят имя ее спутника. По-видимому среди посетителей были знавшие художника в лицо.
      Иностранные туристы, услыхав имя Айвазовского, устремились за ним и неотступно следовали за знаменитым художником и его красивой спутницей.
      Потоцкая огорчалась недолго, вскоре она успокоилась и опять расцвела пленительной улыбкой. Стоит ли огорчаться? Ведь молва не замедлит разнести весть о ее победе над художником, который до сих пор почти всегда избегал общества светских красавиц.
      По выходе из собора графиня пригласила Айвазовского отобедать с нею.
      Владелец ресторана благодарил милостивую мадонну, пославшую ему сегодня эту красивую синьору и прославленного художника. Даже те посетители, которые обычно не засиживались за столиками, теперь делали новые заказы и все время не сводили глаз с прекрасной польской графини и знаменитого русского маэстро и тут же вполголоса рассказывали о них быль и небылицы.
      Потоцкая не отпустила его и после обеда.
      В наемной коляске они отправились в великолепный парк, окружающий Кастелло Сфорцесско.
      Айвазовский много слышал от своих итальянских друзей об этом замке, где некогда обитал герцог Ломбарди и Лодовико Сфорца Моро.
      Художник увлекся и с жаром рассказывал графине, как Леонардо да Винчи трудился над украшением этой цитадели. Он уговорил Потоцкую подняться в большой зал замка и осмотреть фрески Леонардо на потолке.
      Айвазовский и графиня долго стояли и глядели на дубовую листву, покрывающую весь потолок. Они были одни и графине стало скучно. Примечательные места привлекали ее потому, что там обычно толпились люди, всегда обращавшие внимание на ее красоту.
      Проезжая мимо монастыря Санта Мария делле Грацие, Айвазовский предложил зайти посмотреть "Тайную вечерю". Но Потоцкая равнодушно отклонила это предложение. Она спешила в центральную часть города, где в эти часы выезжала на гулянье миланская знать.
      Айвазовский с удивлением взглянул на нее и тут же мысленно упрекнул себя за то, что на короткое время поверил в искреннюю любовь к искусству этой пустой, тщеславной светской женщины.
      На Пьяца дель Дуомо коляска графини попала в нескончаемый поток роскошных экипажей.
      Черноокие миланки славились своей красотой. Но графиня Потоцкая сразу затмила ломбардских красавиц.
      Грациозно откинувшись на подушки коляски, она с заученным безразличным видом позировала под десятками направленных на нее лорнетов. Время от времени она с улыбкой поворачивала голову к художнику, который, чтобы избежать неловкого молчания, продолжал сообщать ей сведения о старинных зданиях, мимо которых они медленно проезжали.
      Однако уязвленные миланки решили отомстить этой гордой иностранке. Кто-то произнес имя Айвазовского. Тогда все свое внимание итальянки обратили на молодого спутника графини. В соседних колясках начали довольно громко восхищаться красотой и необыкновенным талантом русского маэстро.
      Графиню развлекала бессильная зависть ее соперниц на этом состязании красоты, но она все же с досадой обронила несколько насмешливых слов по-польски:
      - С вами, пан Айвазовский, женщине рискованно появляться в людных местах... Вы слишком знамениты и молоды...
      В тот же вечер графиня простилась с художником и отправилась в Вену.
      Протягивая ему руку для поцелуя, она тихо произнесла:
      - Из Парижа приезжайте непременно в Вену. Я вас буду ждать, мой маэстро...
      Самоуверенная и тщеславная красавица не приметила перемены в отношении к ней художника.
      В Париже Айвазовского радостно встретил Векки. Он не дал ему даже как следует отдохнуть с дороги и на следующее утро сразу увлек на парижские бульвары.
      Во время завтрака в кафе Айвазовский за одним из соседних столиков увидел Теслецкого и, обрадованный, пригласил его позавтракать вместе с ними.
      Теслецкий недобро взглянул на Айвазовского и отвернулся.
      - Что с ним, Векки? Ведь я ничем его не обидел, - обратился к другу озадаченный и огорченный художник.
      - Теслецкий сердит на вас, - смеясь, ответил итальянец,- и намерен сделать вам вызов на дуэль.
      - За что, про что? - с возрастающим недоумением продолжал спрашивать Айвазовский.
      - Бог весть от кого Теслецкий узнал, что вы увезли из Генуи в Париж ту самую женщину, в которую он уже несколько лет без памяти влюблен, для которой нарочно ездил в Италию, творил всякие безумства, чтобы добиться взаимности. Да, он серьезно думает о дуэли, но не знает как приступить...
      Айвазовский оглянулся. Теслецкого уже не было за столиком. Тогда, смеясь над его ревностью, художник рассказал Векки все обстоятельства своего невинного романического приключения.
      - Я начинаю думать, - произнес проницательный Векки, что поляки-туристы, видевшие вас вместе с графиней в Милане, постарались сообщить об этом Теслецкому, не поскупившись при этом на всякие измышления. В подобных делах воображение у поляков развито не меньше, чем у итальянцев... Но мне его искренно жаль. Тем более, что эта женщина помыкает им и почти разорила его.
      На следующий день, когда Айвазовский и Векки пришли в кафе, Теслецкий уже был там. За одним столиком с ним сидели еще два поляка; несмотря на утренний час, они были в визитных костюмах.
      Айвазовский и Векки прямо направились к ним и поклонились своему недавнему приятелю.
      Ответив на поклон Векки, Теслецкий встал и сухо обратился к Айвазовскому:
      - С вами будут разговаривать мои секунданты. - Он сделал жест в сторону двух поляков. - Они сейчас собирались ехать к вам.
      Айвазовский с состраданием посмотрел в измученное лицо Теслецкого и мягко спросил его:
      - Что за причина такого негодования вашего на меня? Теслецкий вспыхнул, шагнул к Айвазовскому, но сдержался и, глядя ему прямо в глаза, ответил:
      - Причина та, что вы увезли в Париж графиню Потоцкую...
      - Синьору Айвазовскому легко доказать ваше заблуждение, - рассмеялся Векки, - ибо в Париже он остановился в одной гостинице со мною и мы с ним все время неразлучны. Если же вы хотите видеть графиню, спешите в Вену, где она теперь находится.
      Теслецкий смутился. Векки воспользовался этой минутой смущения и предложил выслушать рассказ Айвазовского о его совместном путешествии с графиней из Генуи в Милан,
      Айвазовский рассказал все, как было. Но он, конечно, пощадил чувства влюбленного Теслецкого и умолчал об уловках этой светской львицы записать его в свои чичисбеи.
      К концу рассказа Айвазовского лицо Теслецкого прояснилось, он обрадовался и сразу успокоился, принеся свои извинения художнику и тут же потребовал шампанского.
      Поднимая бокал, Векки произнес:
      - За несостоявшуюся дуэль!
      Айвазовский и Теслецкий, смеясь, выпили до дна.
      Единственные, кто не были довольны этим тостом и комической развязкой всех событий, были секунданты Теслецкого - старые дуэлянты, увидевшие в этом нарушение всех правил и славных шляхетских традиций.
      Но Айвазовский, не любивший доставлять другим неприятное, пригласил их вместе с Теслецким на торжественное открытие выставки в Лувре.
      В 1843 году исполнялось пятьдесят лет, как Лувр - эта сокровищница, хранящая величайшие произведения искусства, - стал доступен для обозрения широкой публики.
      Прежде Лувр был королевским дворцом. В конце XVIII века во Франции произошла революция. Последние сто лет до революции французские короли хранили в Лувре замечательные картины и скульптуры.
      Революционный народ уничтожил королевскую власть, а самого короля казнил. В 1793 году Лувр стал национальным художественным музеем. И тогда народ Франции увидел произведения великих гениев. Веками они были скрыты от взоров тысяч людей, для которых писали свои картины прославленные художники.
      Французы увидели знаменитую картину Леонардо да Винчи "Джиоконда". Леонардо любил ее больше других своих творений. Король Франциск I приобрел картину у великого художника, проведшего последние годы своей жизни во Франции. С тех пор почти триста лет "Джиоконда" была пленницей французских королей. Революция освободила из плена прекрасную "Джиоконду", освободила и остальные сокровища.
      В залах Лувра в этом году было особенно многолюдно. Приток публики еще увеличился после открытия художественной выставки.
      В первые же дни картины Айвазовского стали событием в художественной жизни Парижа. Перед ними толпились многие тысячи зрителей.
      Айвазовский представил три картины: "Море в тихую погоду", "Ночь на берегу Неаполитанского залива" и "Буря у берегов Абхазии".
      Айвазовский был единственным русским художником, - которого пригласили участвовать на парижской выставке. Он понимал, что на нем лежит высокая обязанность - представлять в столице Франции, считавшейся тогда центром европейской цивилизации, искусство своей родины.
      Помня это, художник отобрал для выставки не одни лишь итальянские виды, а решил выставить наряду с ними картину, в которой парижане увидели бы красоту и мощь русского моря, величие и благородство русского народа.
      Такой картиной была незадолго до этого написанная "Буря у берегов Абхазии". Айвазовский вспомнил берега Абхазии и бурю на море, которую он наблюдал во время своего путешествия с абхазцем Званба,
      Художник изобразил на картине тот момент, когда русский военный корабль останавливает черкесскую кочерму и спасает абхазских девушек от ужасов турецкого плена или от возможной гибели среди волн.
      Французы полюбили живопись русского художника. В его итальянских видах природа была озарена праздничным светом. Это был такой щедрый праздник света, что перед картиной, на которой был изображен восход солнца, многие выражали сомнение, нет ли за ней свечи или лампы.
      Но перед картиной "Буря у берегов Абхазии" не спорили о ее живописных достоинствах. Перед ней зрители становились молчаливей, сосредоточенней и задумывались над ее смыслом. А смысл волновал. Русские спасали жизнь кавказских женщин, возвращали им свободу, возможность жить среди родных.
      Торжество Айвазовского в Париже было торжеством русского искусства. Широкая публика шумно выражала свое восхищение его картинами, парижские художники проявляли к нему гостеприимное внимание, а французская Академия наградила художника золотой медалью.
      Еще до поездки, в Париж для участия в выставке в Лувре Айвазовский получил разрешение Петербургской академии художеств отправиться в другие страны для усовершенствования в морской живописи и знакомства с искусством прославленных маринистов.
      В жизни Айвазовского началась пора беспрерывных странствий. Художник стремился увидеть все новые и новые приморские города, гавани, порты, слушать шум волн, наблюдать штиль и бури различных морей и в разных местах изучать колорит водной стихии.
      Он стал странствующим поэтом моря.
      Зачастую он сам не помнил, в скольких городах он побывал в последнее время. В его заграничном паспорте уже почти не оставалось места для новых пометок и печатей.
      Вскоре к паспорту стали пришивать все новые и новые страницы. Постепенно это составило большую тетрадь, в которой к концу своих странствий Айвазовский насчитал сто тридцать пять виз.
      Молодой художник любовался Лондоном, Лиссабоном, Мадридом, Гренадой, Севильей, Кадиксом, Барселоной, Малагой, Гибралтаром, Мальтой,
      Всюду и везде художник работал - на палубе корабля, в номере гостиницы, где он останавливался всего на несколько дней, на улицах городов. Он никогда не расставался с альбомом. Так появилось огромное количество рисунков.
      На этих рисунках, сделанных на плотной желтоватой бумаге графитным карандашом, Айвазовский фиксировал свои впечатления от поездок, все то, что поражало или увлекало его. В рисунках каждая деталь была проработана с блестящим мастерством и точностью. На листах бумаги возникали приморские города, улицы, площади, причудливые скалистые берега с лепящимися на них зданиями, корабли, рыбацкие лодки, всевозможные морские виды.
      Художнику пригодились уроки старого феодосийского архитектора Коха: при помощи линии он точно передавал объем и глубину.
      Эти рисунки были сами по себе совершенными художественными произведениями. Но художник не придавал им значения и легко дарил даже малознакомым людям.
      Главное - картины. За четыре года пребывания в чужих краях Айвазовский написал восемьдесят картин, не считая небольших работ. Это были в основном виды Неаполя, Венеции, Амальфи, Сорренто, Капри, изображения морских бурь, кораблекрушений, тихого моря, дремлющего в золотых лучах солнца, и лунных ночей.
      Вскоре картины Айвазовского стали расходиться по всей Европе. Его солнечные и лунные дорожки на морской глади сразу узнавали.
      На первый взгляд безмятежная, бездумная живопись художника будила в людях светлые, радостные чувства. Даже людям несчастным, страдающим они приносили утешение и вносили луч света в их безотрадную жизнь. Улыбка появлялась на отвыкших улыбаться губах, и вздох облегчения вырывался из стесненной горем груди. Эти люди не спорили, какими красками и каким методом пишет художник свои картины. Им это вовсе не нужно было знать. Они видели на картинах Айвазовского чистую безмятежную лазурь неба, зовущие, пленительные в своих нежных, вечно изменчивых красках морские дали, золотое и алое солнечное сияние и таинственное лунное серебро. И все это было в таком счастливом, гармоническом сочетании, во всем этом проглядывала такая светлая, жизнелюбивая душа художника, восторженно славящая вечную красоту природы, что и зрителей своих, он заражал любовью к природе, к жизни, заставлял хоть на время забыть горе и потянуться сердцем к радости.
      Вот поэтому всюду, где во время путешествия Айвазовский устраивал выставки своих картин, их осаждали тысячи людей. Люди убеждались, что картины художника освобождают ум и Сердце от мелких чувств и напоминают им, что, помимо повседневных забот и огорчений, существует вечная и мудрая красота природы.
      Путешествие Айвазовского превратилось в триумфальное шествие. Он становился известным всюду, его окружал почет, его называли гениальным певцом моря.
      Летом 1844 года странствия по Европе опять привели Айвазовского в Париж.
      Друзья встретили его с искренним радушием. Газеты оповестили жителей французской столицы о его приезде и возбудили любопытство парижан описанием новых картин молодого русского художника.
      Одна газета писала об Айвазовском, что последние его картины необыкновенно хороши и что художник, ценя радушие и внимание парижан, намерен надолго и, возможно, даже навсегда поселиться во Франции, приняв французское подданство.
      Айвазовский был возмущен такими необоснованными предположениями парижской газеты. О нем, русском художнике, писали, что он не намерен возвращаться к себе на родину!. Вся кровь закипела в нем от такого оскорбительного предположения. И хотя ему оставалось еще два года провести в чужих краях в качестве пенсионера академии, Айвазовский обратился в Петербург, чтобы ему позволили вернуться на родину до окончания срока. Получив разрешение, он начал немедленно собираться в дорогу.
      По пути в Россию Айвазовский остановился на короткое время в Амстердаме. Там он выставил свои картины.
      Амстердам был родиной первых маринистов, именно в Нидерландах в XVII веке зародилась морская живопись. И здесь Айвазовский был увенчан мировой славой. За свое замечательное мастерство художник-маринист был удостоен звания члена
      Амстердамской Академии художеств. Айвазовскому было тогда двадцать семь лет.
      Так после четырехлетнего пребывания в чужих краях возвращался к себе на родину Иван Айвазовский.
      Он прославил русское искусство в Риме, Париже, Лондоне, Амстердаме и других европейских городах.
      В конце лета 1844 года Айвазовский приехал в Петербург. Позади была юность. Начиналась пора зрелости. Что ждет его впереди?
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ВИССАРИОН БЕЛИНСКИЙ
      В первые дни своего возвращения в Санкт-Петербург Айвазовский, желая устроить себе удобную мастерскую в центре Петербурга, начал подыскивать просторное помещение. На Караванной улице сдавалась квартира, которая пришлась ему по душе.
      Айвазовский уже хотел дать задаток дворнику, показывавшему ему комнаты, и сказал, что на днях переедет.
      Дворнику не понравилась такая поспешность. Ему даже показалось подозрительным, что наниматель квартиры не торгуется и сразу согласился на высокую цену. Поэтому он спросил о его занятиях, чтобы доложить хозяйке дома.
      - Живописец Айвазовский, - ответил художник.
      - Тэк-с, - угрюмо отозвался дворник. - Это дело неподходящее, и как yгoднo, но фатеры я вам, сударь, сдать не могу.
      - Это почему же? - удивился озадаченный художник.
      - А потому, что хозяйка строго-настрого запретила пущать в дом мастеровых. Еще вчера портному отказала.
      Айвазовский, которому квартира очень понравилась, начал убеждать дворника, что он не мастеровой, а художник.
      - Понимаем мы это, - внушительно отвечал дворник, - а все же, значит, мастеровые по малярному цеху. Фатеру загрязните так, что после и не очистишь. Нет уж, извините, а сдать фатеру не могу-с.
      Айвазовский не рискнул после этого вести переговоры с самой хозяйкой.
      Петербург домовладельцев, квартальных, будочников являлся оплотом властей предержащих. Им всем не было никакого дела до живописца Айвазовского, своим талантом прославившего отечество в чужих краях. Они и не знали о нем. Для них он был просто маляром. Так же как Николай Васильевич Гоголь в их глазах был обыкновенным сочинителем, а композитор Глинка скоморохом.
      А в это время петербургские художники, литераторы, музыканты, артисты шумно чествовали вернувшегося на родину Ивана Айвазовского.
      Приезд Айвазовского торжественно отмечали в мастерской Брюллова и на квартире у братьев Кукольников. Собрался почти весь литературный и художественный Петербург. Только отсутствие Глинки огорчало Айвазовского. Композитор находился в это время в Париже.
      Но за пирами Карл Брюллов не забывал о заслугах Айвазовского перед русской живописью и напоминал об этом в Академии художеств. Там по-прежнему прислушивались к словам Брюллова.
      В академии понимали: промедление в признании заслуг Айвазовского может быть дурно истолковано за границей (недовольство русского общества в расчет не принималось): Рим, Париж, Лондон, Амстердам удостоили художника высоких похвал и почестей. Художник имел право на сочувственный прием в воспитавшей его академии.
      Старый заступник Айвазовского профессор Александр Иванович Зауэрвейд подготовил представление Совету Академии. Добрейший Александр Иванович не мог не вспомнить в этом официальном документе о тяжелых днях, пережитых Айвазовским, когда над ним тяготела царская немилость: "Когда грозная клевета французского художника Айвазовского задушить хотела, я не замедлил защитить его. Всему свету известно, что спасло русского художника и побудило его развить свои огромные способности".
      Александр Иванович красноречиво перечислял заслуги Айвазовского в чужих краях: "Приобревши себе имя в Италии и в Париже, славу первого художника в Голландии и Англии, объехавши Средиземное море до Мальты, занимавшись в Гибралтаре, Кадиксе и в Гренаде., заслужив похвалу к награды, как ни один из пенсионеров не имел счастия когда-либо себе приобресть, я себе в обязанность поставлю предложить, во уважение упомянутых достоинств, вознаградить его званием академика".
      Через девять дней после этого, 13 сентября 1844 года, Совет Академии художеств единогласно присвоил Айвазовскому звание академика.
      А еще через несколько дней Айвазовский был причислен к Главному Морскому штабу в звании первого живописца и с правом носить мундир Морского министерства "с тем, чтобы звание сие считать почетным..."
      Ему было поручено написать виды русских портов и приморских городов: Кронштадта, Петербурга, Петергофа, Ревеля, Свеаборга, Гангута.
      Айвазовский отдался новой работе с неутомимой энергией и удовольствием и в несколько месяцев выполнил этот нелегкий труд.
      Художник в то же время писал много других картин. Петербургские аристократы, падкие на всякую моду, наперебой стремились иметь у себя картины Айвазовского.
      Айвазовскому заказали картины граф Виельгорский, граф Строганов, князь Гагарин, министр юстиции граф Панин и многие другие вельможи.
      В петербургских гостиных особенно много говорили о картинах, приобретенных у Айвазовского графом Паниным. Это были картины "Вид Неаполя с группою рыбаков, слушающих импровизатора" и "Лунная ночь в Амальфи".
      Воспоминания о милой стране и добрых друзьях переполняли Айвазовского и он вложил в эти картины всю свою любовь и благодарность к Италии, ее природе, людям.
      Когда Айвазовский писал "Лунную ночь в Амальфи", ему припомнилось детство. Часто тогда ему снилось море. Во сне оно казалось более волшебным и таинственным, чем в действительности. А уж совсем были сказочны деревья на берегу и легкие балкончики домов, как бы висящих над самым морем. По веревочным лестницам из золотого шнура на балконы взбираются из причаливших лодок юноши в темных плащах с гитарами.
      Эти сны детства никогда не исчезали из памяти художника. Нередко ему удавалось перенести настроение детских сновидений в свои картины. Особенно ему это удалось сейчас при изображении лунной ночи в маленьком итальянском городке Амальфи. Это была такая романтическая ночь, что она могла расшевелить самое очерствевшее сердце, равнодушное к природе, искусству, вообще к добру и красоте.
      Картина действительно потрясла самого графа Панина, поражавшего своей черствостью и холодностью даже бездушных петербургских аристократов.
      При виде этой очаровательной картины у министра юстиции что-то шевельнулось в душе. Граф вспомнил, что и он когда-то был ребенком и ему тоже снилось необыкновенно красивое. А может быть это ему только показалось...
      Впервые в своей жизни Панин расчувствовался, послал подарок художнику дорогую чайную чашку севрского фарфора и несколько кустов цветущих розанов.
      Все это происходило ранней весной, и кусты цветущих розанов говорили об особом благоволении к живописцу.
      Картины Айвазовского были в центре внимания великосветского Петербурга. Граф Виельгорский завидовал графу Панину. Сам царь отправился смотреть их в дом к министру юстиции. Передавали слова царя: "Они прелестны! Если бы можно было, то, право, я отнял бы их у Панина".
      Эти слова Николая I облетели петербургские салоны. Светские женщины устроили за Айвазовским настоящую охоту. Они проявляли колоссальную изобретательность, шли на всякие ухищрения, лишь бы заманить его хотя бы на один вечер в свои салоны. От многих приглашений Айвазовский не мог отказаться. Он начал часто появляться в салоне княгини Одоевской. Собственно говоря, Айвазовский приходил к князю Владимиру Федоровичу.
      Давно уже так повелось в доме Одоевского: у него в кабинете или в библиотеке собираются его гости, а в гостиной у княгини Ольги Степановны свои.
      В начале вечера, когда в гостиной Ольги Степановны еще никого не было, Айвазовский мог беспрепятственно наслаждаться беседой и музыкой в кабинете хозяина, но как только у княгини собирались гости, приходил слуга и объявлял, что княгиня просит Ивана Константиновича к себе.
      Однажды Айвазовский пришел к Одоевским раньше обычного. В кабинете сидели только Владимир Федорович и худощавый человек небольшого роста со светло-русой бородкой. Айвазовский его не знал. Незнакомец был увлечен разговором и не заметил вошедшего художника. Он дрожащей рукой поднес ко рту платок, чтобы заглушить мучительный кашель, и с большим трудом, но страстно продолжал прерванную речь:
      - Отнимать у искусства право служить общественным интересам - значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев...
      Новый приступ кашля, сотрясавшего все тело, заставил его умолкнуть. На платке, который он прижал к губам, показалась кровь.
      Одоевский захлопотал, уложил гостя на диван и быстро поднес ему стакан заранее приготовленной соленой воды. Видно было, что гость здесь не впервые и хозяин озабочен его болезненным состоянием.
      Через несколько минут больной почувствовал себя лучше.
      - Ну вот, слава богу, обошлось, - облегченно вздохнул Одоевский. Впредь, Виссарион Григорьевич, покорно прошу больше щадить себя и не доводить до такого состояния по милости Айвазовского... Кстати, не угодно ли вам познакомиться с самим Айвазовским?
      Одоевский сделал жест в сторону художника, застывшего у двери в недоумении от всего увиденного и услышанного. Но еще больше Айвазовского был смущен сам Виссарион Григорьевич Белинский.
      Одоевский обратился к Айвазовскому:
      - Должен огорчить вас, Иван Константинович: Виссарион Григорьевич только что скорбел о том, что ваши прелестные виды Италии, полные такой счастливой безмятежности, усыпляют чувство общественного долга у художника и у зрителей и лишают искусство его самой живой силы, то есть мысли... А остальное вы сами слышали.
      Айвазовский был взволнован этой встречей. Он вспомнил, как в Риме вместе с Гоголем читал статьи Белинского. Их тогда захватила страстность, с какой критик писал об искусстве. И вот теперь он неожиданно встретился с Белинским, со знаменитым критиком, о котором всюду так много говорят - кто с любовью и уважением, а кто со злобой и ненавистью, как, например, Нестор Кукольник. И вдобавок встретился, когда Белинский так резко и непримиримо осуждал его творчество. А он-то думал, что его картины приносят людям радость.
      Айвазовский, робея, как когда-то в студенческие годы, подошел к дивану, на котором лежал Белинский.
      Виссарион Григорьевич удивился: он ожидал встретить самоуверенного модного художника, а перед ним был еще молодой человек, меньше тридцати лет, с очень симпатичным, умным лицом, украшенным черными бакенбардами.
      Белинский приподнялся и сердечно пожал руку художнику.
      В этот вечер Белинскому и Айвазовскому не удалось поговорить так, как им хотелось бы. Скоро начали приходить гости, и Белинский незаметно ушел.
      Но после первой встречи Айвазовский стал искать новых встреч с Белинским. Несколько раз он видел его у Одоевского, Всегда окруженного людьми. Виссарион Григорьевич до самозабвенья спорил о литературе. Однажды Айвазовский присутствовал при беседе, когда Белинский говорил о высоком назначении писателя.
      - Благородно, велико и свято призвание поэта, который хочет быть провозвестником братства людей, - воскликнул Белинский и глаза его засверкали, - а у нас еще и по сию пору царствует в литературе благоговение к авторитетам, мы в литературе высоко чтим табель о рангах и боимся говорить вслух правду о персонах, у которых высокие покровители в гостиных и в иных местах. Говоря о знаменитом писателе, мы всегда ограничиваемся одними пустыми возгласами и надутыми похвалами. Сказать правду о таком писателе у нас святотатство. А этот знаменитый писатель за всю свою жизнь не только ничего не сделал для человека, но и не подумал о нем.
      Вскоре после этой встречи с знаменитым критиком Айвазовский уединился у себя в мастерской. Знатные заказчики выражали неудовольствие: давно уже прошли сроки обещанных картин.
      Светские дамы негодовали на забывчивость Айвазовского, переставшего бывать в их салонах.
      Айвазовский писал новую картину. Когда работа была окончена, он через Одоевского условился о встрече с Белинским.
      В назначенный день Айвазовский отправился к Белинскому. Под мышкой он держал небольшую завернутую в бумагу картину.
      После обильного снегопада наступил легкий морозец, на меховые воротники и цилиндры прохожих падали последние снежинки.
      На душе Айвазовского было светло и тревожно. Но и тревога была какая-то радостная.