Неожиданно сон развеялся. Чувствуя, как стекает кровь с разодранного лица, Опирос оцепенел, уставившись на неподвижную девушку, горло которой он сжимал обеими руками. Тупо и бездумно стал он разжимать пальцы - одни за другим. Синее лицо Сетеоль приобрело обычный цвет, когда ее окровавленные губы разжались и она глубоко вздохнула. Ее сердце трепетало под ладонью Опироса, хоть было не заметно, что она собирается прийти в себя. Испытывая неописуемое облегчение оттого, что девушка осталась жива, Опирос небрежно набросил простыню на ее неподвижное тело и встал, чтобы найти свою одежду. Комната тонула в наркотических испарениях... Пришлось присесть на минутку на край кровати, пока не прояснилось в голове и не перестали дрожать ноги.
      Трудно было предугадать настроение его возлюбленной. "Лучше уйти до того, как она проснется", - подумал молодой аристократ. Одежда показалась ему чужой и странной. Натянув брюки и рубашку на свое поджарое тело, он не стал искать сандалии, а вышел из комнаты босиком. Вечер оказался теплым... только вот вечер какого дня?.. Этот новый наркотик оставил во рту сухость и горечь, разъел и выжег все мысли и воспоминания. Необходимо было хлебнуть пива и слегка развеяться...
      Во дворце, построенном без всякого плана, было тихо и пусто. Может, Опирос сам отпустил слуг на ночь? В памяти поэта было чересчур много пробелов...
      Забрав из захламленного кабинета толстую пачку листов пергамента, спотыкающийся Опирос покинул дворец и нырнул во тьму Энсельеса, отправившись на поиски Кейна.
      Глава 1
      ПОЭТ ТЬМЫ
      Тусклый свет сочился на влажную мостовую от входа в " Таверну Станчека".
      Клубы желтого дыма выплывали на улицу через прохудившуюся кожаную занавесь.
      Опирос нетвердой походкой пробирался по темной улице, обходя колдобины и выбоины. Перед глазами у него все еще плясали разноцветные пятна и искрящиеся линии, а из черных луж, как ему казалось, выглядывали чьи-то лица Видимо, недавно прошел дождь, хотя сейчас ночное небо над Энсельесом было чистым и звездным. Таким чистым, как в тот осенний день, когда они с Сетеоль растворили в графине вина несколько зернышек наркотика. Интересно, сейчас все еще тот же самый день? Опирос утратил чувство времени, и лишь чувство голода подсказывало ему, что с тех нор, как он ел в последний раз, прошел уже немалый срок.
      Из темного проулка по соседству с таверной неожиданно донеслись воинственные голоса и лязг оружия. Заслонившись фонарем, как щитом, Опирос стал нащупывать нож, однако чей-то голос приказал - Оставь его, Хеф. Не узнаешь, что ли, полоумного поэта?
      Крадучись улочкой, Опирос раздумывал, кто его чуть не сцапал, грабители или городские стражники. Этот Хеф наверняка здесь чужой, раз не узнал Опироса частого гостя "Таверны Станчека".
      Над темным входом таверны не было никакой вывески, этот притон всегда называли именем расчетливого владельца. Компания, что собиралась там, хорошо знала сюда дорогу. Даже в столь беспокойном городе, как Энсельес, эта таверна снискала себе прескверную репутацию. Городская стража редко заглядывала в этот район. Ее начальник довольствовался ежемесячной данью и не собирался подвергать своих людей риску сложить голову в закоулках, где порядочного человека и днем с огнем трудно сыскать. Благонамеренные граждане посещали другие трактиры и таверны, охраняемые многочисленными солдатами Халброса Серрангы Даже бывалые искатели приключений предпочитали посещать не столь мрачные злачные места "Красного медведям, "Повешенного бандита", "Пса и леопарда", "Злого пса" или, на худой конец, "Ярдарма". "Таверна Станчека" считалась средоточием зла; сюда стекались худшие отбросы общества, преступники, а также люди, занимающиеся сомнительными делами.
      Пачка листов пергамента запуталась в складках грязной занавеси. Наконец Опирос освободил ее и вошел, с трудом сохранив равновесие. Шестьдесят пар глаз уставились на него, несколько мгновений рассматривали его, а затем потеряли к нему всякий интерес. Поэт спустился по ветхим, выщербленным ступеням. Когда-то этот дом был городской резиденцией богатого купца. С тех времен остались только центральный зад с высоким сводчатым потолком и огибающая его дугообразная галерея, выполненная в совершенно ином архитектурном стиле. На середине зала кое-где еще можно было разглядеть замечательную мозаику, ныне грязную и затертую. Грубые, несуразные колонны подпирали накренившуюся галерею. Из зала можно было подняться наверх или спуститься в подвалы, наполовину засыпанные мусором и щебнем. В этих мрачных, полуразрушенных помещениях улаживались дела весьма сомнительного свойства. И хотя Опирос бывал там не раз, он с облегчением подумал, что сегодня ночью ему не нужно спускаться в темный подземный лабиринт.
      Кейна он заметил сразу. Тот сидел за угловым столом напротив входа, возле ведущей вниз лестницы. Опирос не колебался, несмотря на головокружение и слабое освещение Этого массивного человека с квадратным туловищем, волосами цвета меди и короткой бородкой невозможно было не узнать. Кейн был не один. За столом рядом с ним сидели еще четверо, и трое из них имели определенно бандитские физиономии. Двое, судя по угрюмым чертам и неуклюжим повадкам, были родственниками и приставали к танцовщице, чтобы та станцевала для них. Третий, чье худощавое тело, казалось, состояло лишь из костей и напрягшихся мышц, внимательно наблюдал за человеком, сидящим за этим же столом. Последний, пятый, незнакомец с суровым лицом, в одежде, запыленной от долгих странствий, оживленно спорил о чем-то с Кейном.
      Когда Опирос присел на краешек скамьи, Кейн и незнакомец как раз договорились о чем-то Кейн кивнул своему сухопарому приятелю, тот, вынув тяжелый кошель, перебросил страннику. Незнакомец развязал шнурок и взглянул на золото, потом с довольным видом поднялся из-за стола. Кейн дал краткие указания трем своим товарищам. Незнакомец взял кошель и вместе с худощавым и парой здоровяков вышел из зала.
      Опирос приветственно кивнул, когда они проходили мимо, и подсел поближе к Кейну. Покинутая своими поклонниками танцовщица беспокойно посмотрела на Опироса, но, не обнаружив в его глазах заинтересованности, шелестя шелковыми юбками и позванивая колокольчиками, с облегчением отошла прочь. Кейн сделал знак - мигом подбежала служанка. Она с глухим стуком поставила на стол кувшин и стала собирать пустую посуду. Когда она протянула руку к кружке Кейна, тот покачал головой и показал на ту, которой пользовался незнакомец. Девушка схватила ее, вытерла краем засаленного и рваного фартука, наполнила темным пивом из кувшина и придвинула к поэту. Опирос проглотил содержимое, пока служанка наполняла кружку Кейна, и вновь подставил ей свою кружку.
      Холодные голубые глаза Кейна рассматривали оцарапанное лицо поэта, рот кривился в ироничной усмешке.
      - Я рассчитывал увидеть тебя прошлой ночью, - объявил он.
      - А что случилось прошлой ночью? Я пробовал новый наркотик, - сказал Опирос.
      - И вернулся отчитаться, - усмехнулся Кейн. - Почти подвиг - если Даматист приготовил порошок точно по формуле, которую я тебе дал.
      Опирос небрежно положил кипу листов пергамента на обнаженный меч Кейна, лежавший поперек стола.
      - Ну хоть не напрасные усилия?
      - Да нет, - ответил Опирос. Пиво, казалось, заглушило кошмарный гул у него в голове. - Было несколько интересных видений, кое-какие идеи, я тут записал наспех... Думаю, пригодятся для "Вихрей ночи", только вдохновения пока недостает . - Он порылся в своих листах. - У тебя есть немного времени... ты свободен сегодня ночью?
      Кейн рассеянно соскребал ногтем коричневые пятна с черепа, вырезанного на рукояти меча.
      - У меня нет дел, которыми не могли бы заняться мои люди. Ожидается скучная ночь - разве что тебе интересно будет понаблюдать, как Эберос спускает в кости десятилетний заработок. Утром Даматист обнаружит что гол как сокол благодаря своему первому ученику.
      - Так я прочитаю тебе отрывок, - предложил Опирос. Он наморщил лоб, склоняясь над пергаментными листами вертя их в руках стараясь выбрать наилучшее освещение - А, вот оно. Я немного развил фрагмент "Богов Тьмы", который ты мне подкинул.
      В мрачных замках, где властвует вечная ночь,
      В подземельях, где бьется зловещий огонь,
      Гибнут боги, не в силах злой рок превозмочь,
      И колышется Тьма теневою стеной
      - Никогда я такого не писал, - возразил Кейн.
      - Это сделала Сетеоль в соответствии с твоими замечаниями - пояснил Опирос - Она хорошо чувствует рифму и размер.
      - Звучит недурно, но рифма плохо сочетается со смыслом. Я думал, мы с тобой сходимся в том, что нужно стремиться к логичности образа без вмешательства рифмы. Стихотворный размер сам по себе уже достаточно назойлив Я просто полагал, что ты захочешь услышать, как это можно сделать, прервал его Опирос, оправдываясь - Я убежден, стихотворение, которое можно петь, гораздо эффектней того, что хорошо читается, и во сто крат превосходит прозу Поэзия это выражение красоты, а красота - область эмоций. Чтобы по достоинству оценить прекрасное, его нужно воспринимать всеми органами чувств.
      Иначе публику не привлечешь. Понимаешь, Кейн, ты слишком рассудительно подходишь к воображению. Ты не способен отделить его от разума. У тебя вера в рациональное и чувственное восприятие неразделима.
      - О Боже, сегодня ты чересчур глубокомысленен. - заметил Кейн. - Ты то сам уверен в истинности своих прозрений? Наркотики и пиво - благодатная почва для пророчеств и философских построений, до которых никогда не додуматься на трезвую голову.
      - Может быть, может быть, - парировал Опирос - но порой наркотики и вино прокладывают путь истинам, скрытым за упорядоченными мыслями.
      Он успокоился и начал перебирать листы пергамента.
      Кейн примирительно скривился.
      - Я бы хотел полностью услышать то, что ты написал - попросил он. Кивнув проходящей мимо служанке он забрал у нее кувшин и поставил его перед поэтом.
      0пирос осторожно наполнил свою кружку и вновь склонился над густо исписанными листами. Читал он тихим голосом, время от времени смачивая горло пивом. Иногда Кейн прерывал его, чтобы поговорить о тонкостях стихосложения, и тогда Опирос подумав, делал на полях пометки металлическим пером, которое макал в разлитое пиво и тер о кусочек сухих чернил. И снова он принимался за чтение.
      Поэт уже давно оставил всякие попытки проникнуть в тайну, которая окутывала личность Кейна. Даже на такой простой вопрос, как возраст Кейна невозможно было ответить. Он казался немногим старше тридцатилетнего Опироса.
      Однако внешность обманчива. Судя по всему, Кейн был намного старше. В общем, он был загадкой, ну а Опирос слишком высоко ценил его дружбу, чтобы задавать бестактные вопросы. Поэт принял тайну как неотъемлемое условие дружбы, хотя порой задумывался о мрачном прошлом этого таинственного человека.
      Минуло уже больше года с тех пор, как они познакомились. Опирос блуждал в сумерках среди заросших лесом руин Старого Города. Столкнувшись с Кейном и почувствовав в незнакомце родственную душу, Опирос заговорил с ним. Кейн ответил на приветствие вежливо. В его речи слышался легкий акцент, и Опирос сразу же отметил убийственный холод в его голубых глазах, Они обменялись парой банальных замечаний о Старом Городе. Поэта поразило, как свободно и небрежно незнакомец рассуждает об истории Старого Города, о тайных знаниях прошлого.
      Кейн говорил о вещах, о которых поэт лишь смутно догадывался, хотя с жадностью собирал все сведения в этой области. Опирос перечислил несколько гипотез относительно того, почему жители покинули Старый Город два с лишним века тому назад, но Кейн лишь странно посмеивался в ответ. Больше удивленный, нежели обиженный таким поведением незнакомца, Опирос постарался поддержать беседу.
      Кейн отвечал уклончиво до тех пор, пока Опирос не представился.
      Кейн тут же выказал интерес к его творчеству и, уже не так рассеянно и сухо, предложил закрепить знакомство за столом в таверне.
      Случайная встреча выросла в дружбу, и, общаясь с Кейном, Опирос познакомился с темными закоулками и тайными тропинками Энсельеса.
      В суть дел Кейна в Энсельесе Опирос старался не вникать. Он чувствовал, что его новый знакомый ведет игру более тонкую, а не просто контролирует преступный мир. Это была еще одна тайна, окружавшая его нового друга наряду с глубокими познаниями в поэзии и истории чужих краев и былых веков.
      Опирос очень ценил Кейна как критика. Его логичные, точные замечания не раз заставляли поэта менять целые куски своих сочинений. Горячие споры обычно затягивались до рассвета Опирос дорожил этой дружбой и надеялся, что Кейн разделяет его чувства.
      Поэт был изгоем среди аристократов. В их среде Опирос родился, но он не заботился о поверхностной и ненадежной любви высшего общества. Хотя его творчество получило широкую известность на Северном континенте, а талант не подвергался сомнению, мрачная окраска творений снискала Опиросу скверную репутацию среди интеллектуалов и дилетантов пера. Поэт был известен, но не обременен лаврами славы. Те, кто причислял себя к "культурным людям", и те, кто кичился своим происхождением и богатством, в равной степени не любили Опироса.
      Изгой знал - ничто не связывает его с высшими сословиями общества, ведь они относились к нему как к безумцу. Общественное неприятие его жизни и творчества порой огорчало, но не становилось препятствием для сочинительства. Наследник огромного состояния, Опирос мог себе позволить не замечать отчуждения и продолжать карабкаться по неисследованным тропам, куда манил его необычный дар.
      Опиросу нередко приходило в голову, что он точно так же стоит вне закона, как Кейн и те подозрительные личности, что вертелись вокруг него.
      - А что с "Вихрями ночи"? - спросил Кейн, когда Опирос кончил читать стихи. Его приятель скривился.
      - Знаешь, почти ничего. Наверное, сотни раз я зачеркивал написанное и начинал заново. Никак не получается то, что мне хотелось бы...
      Кейн сочувственно хмыкнул. Опирос возился с "Вихрями ночи" уже месяца два, прилагая титанические усилия, чтобы создать шедевр, который должен был стать обоснованием его концепции искусства. Но, как обычно и случается при сознательных попытках сотворить шедевр, стремление к совершенству подавило возможности художника. Опирос снова и снова брался за дело, работал до нервного истощения, снедаемый желанием идеально отшлифовать каждую строку, - а между тем "Вихри ночи" ненамного ушли вперед от первоначального замысла, который родился из бредовых, горячечных снов. Считая, что поэту не мешало бы расслабиться после столь напряженных трудов, Кейн подбросил ему несколько идей, которые можно было использовать в других стихотворениях. И Опирос усердно работал над "Богами Тьмы", используя идеи Кейна, однако "Вихри ночи" продолжали занимать его воображение.
      - Ну хорошо, послушаем, как это звучит, - предложил Кейн.
      Опирос нервно провел рукой по волосам и по лицу, отметив попутно солидную щетину на щеках. Какой же все-таки сегодня день? Он опять наполнил кружку пиво притормаживало гудящую карусель у него в голове. Вытянув из стопки замусоленный лист, он начал читать:
      Ночью, когда я лежу без сна,
      Тяжко дышать мне - на сердце камень.
      Кромешная тьма кругом лишь одна.
      Сдавлен в объятиях жуткой я твари.
      Биение сердца - пульсация крови...
      Я знаю, вот-вот разверзнется тьма,
      И ясно, что мой палач наготове
      Я жду, что вот-вот вихри ночи завоют.
      Разбейте окно, загасите огонь,
      Овейте мне тело прохладой могил,
      Холодною лаской коснитесь меня,
      Да так, чтоб о милости я вас молил.
      Несите меня вы в далекие страны,
      Рисуйте картины, каких не видал,
      Заденьте романтики смерти струну.
      По тропам неведомым к людям ведите,
      И я стану смерть призывать лишь одну
      Но вы ведь меня никогда не простите
      Ну что ж, заберите меня, вихри ночи!
      Помчите мой дух на зловещих крылах,
      И пусть воспарю я как тень среди прочих,
      Кому радость смерти судьбой не дана.
      Коснувшись перстами слепых своих глаз,
      Познаю я мира сокрытые тайны,
      Пусть все пронесется пред мною зараз.
      И пусть лишь одни вихри ночи...
      Опирос читал запинаясь, и от этого поэма казалась еще более несвязной, отрывистой. Ее полуоформленные строки рассказывали о песке, движущемся через пустой склеп, и о том, почему склеп пуст, о ветре в лесу, где лежит умирающая богиня; о полуразрушенных крепостных стенах и о бледной красавице, которая прохаживается по этим стенам, о черной волне, разбивающейся о зубья крутого обрыва, и о тени, что притаилась там; о горах, покрытых вечным льдом, где застыл погруженный в сон древний город...
      Болезненно скривившись, Опирос закончил, резко собрал листы, схватил свою кружку и одним большим глотком опорожнил ее, судорожно дернув кадыком.
      - Вот и все. Ну как? Кейн ответил уклончиво:
      - Думаю, все это ты еще приведешь в порядок. Хотя то, что есть, мне нравится. Картины, которые ты рисуешь, на сей раз обладают большей притягательной силой. Создается настроение, почти не замечаешь, что сознательно нагнетается напряжение. Композиция пока не слишком продумана, хотя, по-моему, похоже на...
      - Все это надуманно! - гневно фыркнул Опирос. - И надуманно, и натянуто! И все еще находится на стадии предварительного наброска. Я уже добрый месяц мучаюсь бессонницей, думая об этом. Мое воображение или бессильно, или слишком туманно. Не могу добиться впечатления реальной атмосферы.
      - Но ведь уже начинает получаться, - возразил Кейн. - Атмосфера будет создаваться постепенно, по мере продвижения работы. Объедини несколько отрывков, добавь какое-нибудь окончание, пусть даже поначалу оно тебя не удовлетворит. Убери слабые куски, а потом уже решай, что с этим делать, - по крайней мере ты сможешь выделить что-то конкретное. Думаю, ты близок к тому, чтобы создать вещь столь же замечательную, как твои прежние работы!
      Опирос презрительно хмыкнул.
      - Столь же замечательную, как прежние? Такую же несовершенную, ты хочешь сказать! Черт, хотел бы я хоть раз услышать, что написал шедевр! Только не начинай, пожалуйста, скрипучую философскую дискуссию о невозможности существования идеала. Понимаешь, Кейн, я все-таки надеюсь, что смогу написать поэму, которую сам сочту совершенной. Пока же ни одной своей вещью я не был в достаточной мере удовлетворен. Все они - результат компромисса между тем, что я хочу, и тем, что я могу сделать. Я понимаю, что строка не совсем такая, как надо, - но как перейти эту грань, создав то, что нужно, убей, не знаю...
      - И что такое для тебя совершенство? - иронически спросил Кейн, предвкушая еще один горячий спор до утра.
      - Поэма лишь тогда совершенна, - не задумываясь, откликнулся Опирос, когда захватывает слушателя целиком и полностью. Это должна быть проекция чувств и мыслей автора в сознание слушателя. Он должен полностью погрузиться в реальность поэмы: испытывать те же ощущения, что и автор, чувствовать атмосферу, видеть те же картины, сливаться с настроением поэта... Любой дурень с зачатками таланта может написать стихотворение, которое выслушает какой-нибудь другой дурень; хороший поэт может написать стихотворение, которое затронет восприимчивого слушателя. Но создать стихотворение, которое своей магией очарует даже притупленное воображение, - вот это, Кейн, и есть совершенное искусство, творение подлинного гения!
      - Занятная теория искусства, - отозвался Кейн после короткой паузы. - Ты себя понапрасну мучаешь поисками недостижимого совершенства. Я очень ценю твой талант, Опирос, и все-таки мне кажется, что гениальное творение, к которому ты стремишься, превосходит человеческие возможности.
      - Невероятно! Кейн провозглашает богобоязненную доктрину о неизбежном поражении человека, который осмелится покуситься на те вершины, где может находиться лишь Бог, - съязвил Опирос, но тут же пожалел о своих словах.
      Пронизывающий взгляд Кейна задержался на поэте, Кейн минуту раздумывал, насколько случайной была эта насмешка.
      - Ты ведь знаешь, я совсем не это имел в виду, - ответил он с ледяным спокойствием. - Ну а если без обиняков: неужели ты думаешь, что твой гений справится с этой задачей?
      Опирос уставился на Кейна.
      - Не знаю, - признался он, избегая его взгляда. - Это меня и мучит. Я знаю, как это делается: ритм, размер, слова, образы... Я понимаю, как ткать полотно, но не могу ухватить путеводную нить. Нужно вдохновение, озарение, чтобы вытащить воображение из болота заезженных идей. Если бы я только знал, как уничтожить в себе талант производить на свет стихи, похожие друг на друга... одни и те же потертые образы, тусклые эмоции... Моя поэма должна быть радикально новой; я хочу создать ее из идей и образов, единственных в своем роде, я не стану пользоваться чужими...
      Он пробурчал еще что-то себе под нос и потянулся к кувшину. Странно, кто-то его уже опустошил...
      Глава 2
      МУЗА СНА
      Кейн задумчиво смотрел на склонившегося над столом товарища. Служанка принесла очередной кувшин пива. "Лучше оставить его наедине со своими мыслями", - решил Кейн. Он протянул руку к кувшину, чтобы наполнить полупустую кружку Опироса, и тут заметил, что кто-то направляется к их столу.
      Приземистая фигура Эбероса, первого ученика алхимика Даматиста, излучала беспокойство. Лицо его было потным и напряженным. Взгляд глубоко посаженных глаз бегал из стороны в сторону. Казалось, он опасается, что все в этом помещении вот-вот заметят, что он нервничает, и захотят узнать, зачем он сюда явился. Хоть Эберос и не был частым гостем в "Таверне Станчека", Кейн достаточно хорошо его знал, поскольку имел дело с Даматистом. Удобно устроившись на стуле, он ждал, чтобы Эберос первым начал разговор.
      - Я пришел просить тебя об одной услуге, Кейн, - начал Эберос, облизывая бледные губы. - Об услуге, которая будет вознаграждена сегодня же ночью!
      - То есть попросту хочешь занять денег, - сухо подытожил Кейн.
      Ученик алхимика вытер руки о мускулистые порошками, которые он делал в лаборатории Даматиста.
      - Хочу, - сознался он. - Но для тебя это будет скорее вложение капитала.
      Мне временно не везет в игре. Я все потерял. Но несколько ставок - и счастье ко мне вернется. Эти мерзавцы не дают мне кредита.
      - Неудивительно. За десять часов ты просадил годовой доход самого крупного торговца. К чему им принимать вексель от бедняка, да к тому же неудачника? Чем выбрасывать деньги дальше, подумай лучше, как объяснишь своему учителю, что спустил его золото. Сомневаюсь, чтоб это были твои собственные сбережения...
      Эберос побледнел.
      - Я не вор! - рявкнул он.
      - Но, вне всякого сомнения, всего лишь скверный игрок.
      Не обращая внимания на то, что Кейн явно хочет от него отделаться, Эберос уселся и доверительно наклонился к собеседнику:
      - Послушай, Кейн! Говорю тебе об этом только потому, что здесь нет больше никого, кто мог бы поддержать меня. Я запланировал все давно, и все должно случиться именно сегодня. Я не случайно сел играть. Неделями я вычислял по звездам, гадал всеми способами, которым обучил меня Даматист. Ответ был один и тот же: сегодня ночью судьба мне благоприятствует Ни в какой азартной игре я не могу проиграть!
      - Из этого следует, что ты плохой астролог - отрезал Кейн. Он никогда не симпатизировал ученику Даматиста. Льстец и лицемер, Эберос пресмыкался перед своим учителем - угрюмым и грубым алхимиком. В умильном и ласковом Эберосе Кейн чуял алчную и ненасытную душу.
      Отчаяние исказило лицо Эбероса гневной гримасой - Ладно, смейся! Я согласен, фортуна не покровительствует мне у Станчека.
      Но я был этой ночью в других местах. Думаешь деньги, которые я здесь потерял, я выпросил или украл? Ошибаешься! Слушай! Начал я сегодня вечером в "Псе и леопарде", имея за душой лишь десять золотых монет и немного серебра, скопленного из тех жалких денег, которые платит мне Даматист. В какой то момент у меня осталось только серебро, но, когда я выходил, все были потрясены, а у меня оказалось около сотни золотых монет. В "Ярдарме" было то же самое. Они думали что обдерут меня как липку, но очень скоро никто не мог играть против меня У меня было уже с полтысячи серебром и золотом. Я пришел сюда. Тут можно играть по крупному. И снова получилось что я продулся в пух и прах. Одолжи мне сколько нужно и даю слово что потребуется пара невольников, чтобы поднять мой выигрыш. Одолжи мне полсотни - и сегодня же ночью получишь обратно сотню Кейн лишь рассмеялся в ответ. Отчаявшийся Эберос перевел взгляд на Опироса, который заворожено уставился на дно своей кружки. Поэт был богат но никогда не носил при себе больше сотни монет. Видя, что ничего не добьется и что от него хотят избавиться, ученик алхимика схватился за последнюю соломинку - А если я предложу кое что в залог?
      - И что же ты можешь предложить за полсотни золотых? - без интереса спросил Кейн Дрожащими руками Эберос вытащил из сумы, притороченной к поясу, небольшой сверток и молча кинул его Кейну. Кейн со скептическим видом развернул мягкую кожу. На его широкую ладонь выкатилась сверкающая фигурка. Глаза Кейна на мгновение сузились, а потом широко раскрылись - Муза Тьмы, прошептал он изумленно.
      - Что? - спросил Опирос, выходя из задумчивости и вытягивая шею На открытой ладони Кейна лежала вырезанная из черного оникса статуэтка нагой девушки дюймов в пять. Камень был без единого изъяна, работа-в высшей степени мастерская. Девушка лежала навзничь с лениво расслабленным видом.
      Голова с конной вьющихся волос отдыхала на левой руке другую руку она слегка приподняла в призывном, быть может, приветственном жесте. Стройные ноги были чуть согнуты в коленях. Взгляд таил в себе неотразимое очарование. Загадочная улыбка на приоткрытых губах, казалось хранит в себе какую-то тайну, манит куда-то. И все же в этом прекрасном лице таилась безжалостность, которая ложилась тенью на улыбку, полную обещаний, и заставляла задуматься - к каким усладам зовет чародейка. Световые блики мягко ласкали ее аристократическое лицо, округлые груди, узкие бедра и длинные ноги. Казалось, это богиня, превращенная в миниатюру из темного камня.
      - Значит, ты знаешь об этой статуэтке, - с нервным смешком оскалился Эберос.
      - Это Клинур, муза сновидений которую еще называют Музой Тьмы, - сообщил Кейн - Ошибиться невозможно, Клинур - ода из шестнадцати муз, которых много веков назад изваял маг Амдерин. Его работу легко распознать, ну а эти скульптурки вообще легендарны. Предполагают, что большая часть их не сохранилась. И еще говорят, что несколько штук есть у Даматиста, но ты ведь не вор?
      Эберос сжал губы.
      - Не заметит же он сразу ее отсутствие! Я взял ее из шкатулки только потому, что предвидел такую ситуацию. Эта фигурка бесценна, и ты об этом знаешь. Одолжи мне сотню золотых под залог? Я отдам тебе через час сумму вдвое большую Кейн пожал плечами.
      - У меня нет причин переступать порог мира грез. К тому же я не хочу ни часа хранить краденые произведения искусства.
      - Дай ему денег, Кейн, - вмешался Опирос, неожиданно оживившись. - Если он проиграет, я покрою убыток.
      - Тогда выложим сумму пополам, - Кейн удивленно посмотрел на поэта. Таким образом, ты пожалеешь лишь наполовину, когда придешь в себя.
      Эберос хотел запротестовать, но не решился, опасаясь, что приятели передумают Тяжелые золотые монеты покатились через стол, разбрызгивая разлитое пиво. Помощник алхимика поспешно собрал их и отправился играть.
      - Расскажи мне о ней, Кейн, - попросил Опирос - Когда ты сказал о пороге мира грез, мне это что то напомнило. Что за история связана с этой музой?
      Кейн пододвинул статуэтку к поэту и серьезно посмотрел на него - Амдерин был одним из самых знаменитых магов времен упадка Керсальтиаля.
      И к тому же талантливейшим скульптором. Он не хотел смириться с тем, что не может превзойти других людей абсолютно во всем, и поэтому изваял шестнадцать муз. Каждая из них должна была помогать ему в какой то определенной области жизни и творчества - для этого нужно было только ее вызвать. Он мог стать первым универсальным гением - Почему же не стал?
      - Умер вскоре после того, как воплотил свой замысел в жизнь Самоубийство?
      - Странное предположение, - Кейн пристально взглянул на Опироса - Нет, не самоубийство. Хотя смерть его была загадочной. Его тело лежало поперек кровати - раздавленное и переломанное, будто он упал с большой высоты. Потом статуэтки переходили из рук в руки. На сегодняшний день известна судьба лишь нескольких из них.
      - А это, значит, Клинур, - пробормотал Они рос, - муза сонных грез.
      - Муза Тьмы - добавил Кейн - вырезанная из черного оникса, черная как беззвездная ночь ночь, в которой она обитает и куда манит. Живет же она во мраке бесконечных снов. Призраки этих снов таятся в бездне - обрывочные видения, которым никогда не воплотиться в реальность - Она словно зовет Призывает тебя переступить порог сонных грез.
      - Какая странная у нее улыбка - За ней - тайная мудрость, скрытая пологом ночи - Как будто она насмехаемся над чем то.
      - Над бесплодными мечтами. В ней нет ложной мудрости - И во взгляде ее безжалостность. Кейн резко рассмеялся.
      - Безжалостность? Конечно! Ведь многие сны - это ночные кошмары. Попади в ее объятия - и вместо чудес, которых ты ждешь, темная муза втянет тебя в бездонный водоворот черного ужаса.
      Кейн посмотрел в сторону входа. Из пелены табачного дыма выскользнули трое мужчин - те, что сидели с ним прежде. Странствующего незнакомца с ними не было.
      Небрежно проталкиваясь через набитый людьми зал, они прошли к угловому столику, уселись и тут же стали пить пиво. Опирос, который знал их и раньше, пробурчал неразборчивое приветствие.
      - Без проблем, Левардос? - поинтересовался Кейн Его помощник, напоминавший скелет, помотал головой: