В Голобах выбрасывают всех больных и раненых, и дезертиров. Слухи, а потом факты: захвачено, загнанное в Владимир-Волынский тупик, снабжение 1-й Конной, наш штаб перешел в Луцк, захвачено у 12-й армии масса пленных, имущества, армия бежит».
      Сохранившаяся часть дневника Бабеля обрывается 15 сентября, как раз накануне самых страшных еврейских погромов, учиненных Конармией при отступлении с Польского фронта и последующем переходе на фронт врангелевский. При этом особо отличилась как раз 6-я кавдивизия, в которой служил Бабель.
      Буденный, разумеется, конармейского дневника Бабеля не читал, поскольку он был найден и опубликован уже после смерти маршала. Но даже бабелевская «Конармия», где буденновцы были представлены отнюдь не в парадном виде, привела Семена Михайловича в настоящее бешенство, и ненависть к писателю он сохранил до своих последних дней. Бывший сотрудник «Красной звезды» генерал Михаил Лощиц вспоминал, как в 1967 году Буденный в ответ на сообщение, что фильм с его участием всем очень понравился, «заговорил о том, что пора бы создать большой художественный фильм о конармии. Ходят слухи, заметил маршал, что такой фильм готовят французы, и как бы не повторилась история с „Войной и миром“ – сначала они, а потом уже мы. Речь шла и о том, что говорят и пишут о Первой Конной армии, и тут Буденный с раздражением заметил, что писатель Бабель, которого стали уж очень превозносить, исказил облик конармии. „Я его не знаю, этого Бабеля, хотя он и выдает себя за конармейца. Одно время он, кажется, торговал у нас газетами. Бабеля, скажу вам, поддержал в свое время и Максим Горький, после чего у нас с ним завязалась довольно откровенная, на высоких тонах, переписка. По Бабелю выходило, что в конармии служили по большей части преступники, сифилитики да блудливые бабы. В его понимании конармеец – это какой-то садист. И вот я спрашиваю А. М. Горького, как же вы, замечательный пролетарский писатель, могли положительно оценить подобные писания, которыми возмущаются все, кто служил в Первой конной. Может быть, похвалили, не прочитав предварительно Бабеля. А почему бы не поступать так, как поступал Лев Толстой, который, прежде чем выпустить что-то в свет, по пять-шесть раз возвращался к написанному, заново осмысливал и даже переписывал. На это Горький отвечал, что он – Горький, а не Толстой. Я ему опять написал что-то ругательное…“
      О переписке с Горьким, – продолжал делиться со мной Семен Михайлович, – я поведал как-то Сталину, хотелось узнать и его мнение. Сталин сказал, что я правильно критикую Максима Горького, но, добавил он, дело в том, что момент для такой перепалки не совсем подходящий: мы боремся за Горького, мы хотим, чтобы он всецело был на нашей стороне. Ну и каково ему получать сейчас злые письма, да еще от кого – от самого Буденного?
      Я подумал над тем, что сказал Иосиф Виссарионович, и решил не писать больше Горькому.
      – Вы так и не нашли с ним общий язык? – поинтересовался я.
      – Нет, почему же, мы встречались потом не раз и даже расцеловались как-то. Он, помню, сказал: «Давайте условимся не вести больше эту переписку, иначе найдется какая-нибудь третья сила, и она воспользуется нашим спором». – «Согласен, – ответил я. – Пускай рассудят нас историки».
      С. М. Буденный заговорил далее о Первой конной армии.
      – Это была большая и грозная сила, и если бы в ней действительно служили всякие отбросы общества, как это изобразил Бабель, она не была бы такой, какой знали ее и мы, и наши враги. Деникин в своих томах «Очерки русской смуты» признавал, что он боялся Буденного, что Буденный его разбил. Я с Деникиным, вождем «белого дела», рвавшимся к Москве, захватившим Орел, подошедшим к Туле, не согласен, хотя то, о чем он пишет, и лестно для меня. Не я один, а вся Красная Армия его разбила и разбила потому, что у него под ногами земля горела, а конармия лишь помогала, чтобы он быстрее сгорел. И не одна только конармия его разбила, а весь наш народ, поднявшийся на борьбу за свободную жизнь. У нас армия была добровольной, а он, как и Колчак и другие иже с ним, силой вербовали свое войско. Конармия разбила в общей сложности 20 вражеских корпусов. Если в каждом корпусе 15 тысяч человек, прикиньте, сколько наберется всего».
      Дискуссия по поводу «Конармии» началась сразу же после начала публикации рассказов Бабеля в журнале «Красная новь». В третьем номере журнала «Октябрь» за 1924 год Буденный опубликовал небольшую заметку под заголовком: «Бабизм Бабеля из „Красной нови“». Автор был возмущен тем, что журнал разрешил «дегенерату от литературы» Бабелю «оплевывать смолой классовой ненависти» 1-ю Конную Красную армию: «Под громким, явно спекулятивным названием „Из книги Конармия“, незадачливый автор попытался изобразить быт, уклад, традиции 1-й Конной Армии в страдную пору ее героической борьбы на польском и других фронтах. Для того, чтобы описать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, то есть быть диалектиком, быть марксистом-художником. Ни того, ни другого у автора нет… Гражданин Бабель рассказывает нам про Красную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет… Неужели редактор так любит вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале?»
      Бабель, в свою очередь обидевшись, назвал грозное письмо Буденного «полным зловонного невежества и унтер-офицерского марксизма». Собрата по писательскому цеху поддержал Горький, указавший, что Буденный «въехал в литературу на коне и с высоты коня критикует ее». «Товарищ Буденный охаял „Конармию“ Бабеля, – писал он в „Правде“. – Мне кажется, что это сделано напрасно: сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри, и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев».
      Буденный в том же агрессивном стиле ответил уже Горькому: «От сверхнахальной бабелевской клеветы Конная армия, буквально, встала на дыбы». 26 октября 1928 года он выступил в газете «Правда» с открытым письмом Горькому: «Бабель фантазирует и просто лжет. Фабула его очерков, уснащенных обильно впечатлениями эротоманствующего автора, это – бред сумасшедшего еврея». Уже на следующий день появился ответ Горького. Писатель посоветовал Буденному не судить о литературе с высоты своего коня, поскольку «для правильной и полезной критики необходимо, чтобы критик был или культурно выше литератора, или, по крайней мере, стоял на одном уровне культуры с ним». И предостерег командарма: «Вы можете физически уничтожить его (Бабеля), возбуждая ваших бойцов против человека, оружие которого – только перо».
      В редакции Горькому мягко посоветовали смягчить тон, чтобы не бросать тень на легендарного героя Гражданской войны. В опубликованном варианте «буревестник революции» подчеркнул, что в книге Бабеля нет ничего «карикатурно-пасквильного». Что она скорее возвышает, чем унижает доблестных бойцов Конной армии. Горький утверждал: «Такого красочного и живого изображения единичных бойцов, которое давало бы мне ясное представление о психике всего коллектива, всей массы Конармии и помогло бы мне понять силу, которая позволила ей совершить исторический, изумительный ее поход, – я не знаю в русской литературе».
      После этого полемика Буденного и Горького о «Конармии» прекратилась. Сталин посоветовал Семену Михайловичу больше не шуметь, чтобы не обижать Алексея Максимовича, за душу и перо которого шла нешуточная борьба. Однако дискуссии продолжили другие. В 1930 году «рядовой буденновец» Всеволод Вишневский, посылая Горькому свою пьесу «Первая Конная», писал: «Несчастье Бабеля в том, что он не боец. Он был изумлен, испуган, когда попал к нам, и это странно-болезненное впечатление интеллигента от нас отразилось в его „Конармии“. Буденный мог оскорбиться и негодовать. Мы, бывшие рядовые бойцы, тоже. Не то дал Бабель! Многого не увидел. Дал лишь кусочек: Конармия, измученная в боях на Польском фронте. Да и то не всю ее, а осколки. Верьте бойцу – не такой была наша Конармия, как показал Бабель». Сам Бабель говорил Дмитрию Фурманову: «Что я видел у Буденного, то и дал. Вижу, что не дал я там вовсе политработника, не дал вообще многого о Красной армии, дам, если сумею, дальше».
      После майского праздника 1932 года Буденный получил приглашение Горького. Они встретились на Красной площади. Буденный признался:
      – Мне, Алексей Максимович, очень понравилась пьеса Вишневского «Первая Конная». Правдиво написано.
      – Да, вещь получилась хорошая, – согласился Горький. – Ваш боец хорошо воевал и правдиво отобразил в своей пьесе.
      – А вот «Конармией» Бабеля я недоволен, – пожаловался Буденный. – Многим командирам и политработникам Первой конной эта книга не понравилась. Бабель не мог, не имел права умолчать о том, что Конармия – армия революции, а ее бойцы – верные сыны Советской Республики (но Бабель именно это и показал: буденновцы – верные сыны Советской власти, революции и своего народа, со всеми их недостатками. – Б. С.).Как только рассказы Бабеля появились в печати, в Реввоенсовет республики, редакции центральных газет и лично мне стали приходить письма с резким протестом. В письмах говорилось, что автор неправдиво освещает жизнь конармейцев, умышленно обобщает частные недостатки в Красной Армии.
      И Буденный торжественно передал Горькому «Протокол № 1 общего собрания командного и политического состава
      1-й Особой кавалерийской бригады», состоявшегося 4 января 1925 года в Москве, в казармах на Ходынке. Собрание единодушно решило, что «рассказы Бабеля о Конармии – это пасквиль на 1-ю Конную армию. В рассказах нет ни одного положительного бойца или командира, которому подражали бы другие. Бабель, взявшись писать о Конармии, не мог, не имел права умолчать о том, что эта армия – армия революции, а ее бойцы – верные сыны Советской Республики, им дороги свобода и независимость, поэтому они решительно громили врага…»
      Что ж, и Семен Михайлович, и Алексей Максимович хорошо знали, как организуются подобные «вспышки народного гнева». Разумеется, бойцы и командиры 1-й Особой кавбригады не могли взять и просто так собраться на митинг. В армии, как известно, все делается по приказу. А приказ сверху спустил тот же Буденный, как помощник главкома по кавалерии. Тем более что точно такие же собрания с написанными под копирку резолюциями прошли и в других кавалерийских частях.
      В предисловии к пьесе Вишневского Буденный писал: «…Только пулеметчик Вишневский, боец Первой Конной, один из могучего коллектива ее героев, смог создать эту вещь – конармейскую… Боец рассказал о бойцах, герой – о героях, конармеец – о конармейцах». Позже Вишневский рапортовал Буденному по случаю 50-летия последнего: «Донес память о всех боях, о командарме до наших дней и написал „Первую Конную“. Семен Михайлович, в случае, скомандуйте: „По коням!“ – и придет в Конармию вдесятеро больше, чем раньше. Годы рубить не мешают!»
      Горький же, как истинный дипломат от словесности, тонко чувствующий политическую конъюнктуру, счел необходимым похвалить не только «Конармию» Бабеля, но и «Первую Конную» Вишневского. А также наладить отношения с Буденным. По поводу «Первой Конной» Алексей Максимович писал автору: «Вы написали хорошую вещь… и хороша она именно тем, что написана в повышенном, „героическом“ тоне…» Буденного же Алексей Максимович пригласил в 1934 году выступить в только что созданном Союзе писателей. После выступления пожал гостю руку: «Говорить вы умеете. Ярко, по-народному, с юмором. Некоторым нашим литераторам как раз и не хватает простоты языка».
      Жизнь все расставила по своим местам. Пьеса Вишневского давно забыта, а рассказы Бабеля переиздаются и читаются и в наши дни.
      Одессит Савва Голованивский вспоминал: «Когда пришла и моя очередь пожать на прощание руку Бабеля, черт меня дернул спросить:
      – А правда, что Буденный гонялся за вами вокруг стола с саблей?
      Никто не засмеялся – как видно, это интересовало всех. Дело в том, что незадолго перед этим появилась статья М. Горького, в которой великий писатель защищал «Конармию» Бабеля от нападок великого кавалериста. Вся Одесса говорила о смешном эпизоде, якобы происшедшем на каком-то большом приеме, где Буденный, встретив автора «Конармии», будто бы вознамерился смыть писательской кровью клевету на своих бойцов. Как видно, Бабелю уже надоели расспросы об этой, скорее всего, выдуманной истории, но он не рассердился и уклончиво ответил:
      – Я думаю, что казнить меня он в данном случае не имел намерения.
      И, уже выйдя из-за стола, добавил:
      – Если хотите проверить, не поступил ли он опрометчиво, приходите на завтрашний вечер: я буду читать. Ложи бенуар вы, конечно, не заказали?»
      Историю с саблей вспоминают в своих мемуарах многие современники, однако точных подробностей никто не передает. Это явная выдумка – к труженикам пера Буденный всегда относился с уважением. Да и на Бабеля зла не держал, отзываясь о нем достаточно добродушно. Это отразилось в шутке, ходившей уже в 20-е годы: «Семен Михайлович, вам нравится Бабель?» – «Ну, это смотря какая бабель…».
      Дочь Буденного Нина так передает историю ссоры отца с Бабелем: «Да у Бабеля ерунда все… Где он этого скифа видел? Сыр-бор начался с того, что в первом варианте „Конармии“, в четырех главах, опубликованных в „Красной нови“, Бабель дал своим персонажам имена реальных людей. Вот они все и взбеленились: папу засыпали решениями партсобраний полков, осуждающих Бабеля. Ветераны Первой Конной блажили почем зря – вот папа и вступил в полемику с защищавшим Бабеля Горьким.
      Но это было в конце двадцатых, а арестовали и расстреляли Бабеля через десять лет, с их спором его смерть никак не связана.
      Во-первых, ему не надо было брать в любовницы жену Ежова. А во-вторых, он сам от ЧК был приставлен к Конной. Вся его компания была чекистской, он в НКВД левой ногой дверь открывал.
      Бабель дружил с замечательным мхатовским актером Борисом Ливановым. Он был с ним откровенен, а ливановский сын Вася, будущий телевизионный Шерлок Холмс, внимательно слушал разговоры взрослых. Позже он мне их пересказал: про чекиста из «Конармии» Бабель говорил – «это я». Отец приятельствовал с Львом Шейниным, писателем и бывшим энкавэдистом, знающим человеком, и тот тоже подтверждал, что у Бабеля без «чеки» дело не обошлось».
      Буденный так ополчился против бабелевской «Конармии» еще и потому, что в глубине души сознавал: польский поход был самым неудачным в истории Первой конной. Такого количества неприятельских войск, как в борьбе с Красновым, Деникиным и Врангелем, она не разгромила, нельзя сказать, что взяла большое количество пленных и трофеев (в войне с соотечественниками всего этого было гораздо больше), Львовом так и не овладели, под Замостьем понесли явное поражение. Да и большинство других сражений с поляками в лучшем случае заканчивались вничью. А тут еще Бабель своим талантливым пером сыпал соль на раны командарма…
      Причина того, что Конармия не слишком успешно дралась против поляков, заключалась в том, что советско-польская война 1920 года во многом проходила в иных условиях, чем Гражданская война в России. Плотность войск здесь была побольше, чем в сражениях Красной армии с Колчаком и Деникиным. Гораздо большее значение играли окопы и проволочные заграждения. Это приближало советско-польскую войну к Первой мировой, в которой кавалерии на основных театрах негде было развернуться. Главное же заключалось в том, что польская армия, воодушевленная национальной идеей, была гораздо более сплоченной и боеспособной, чем белые формирования, противостоявшие буденновцам прежде.
      Можно сказать, что советско-польская война гораздо больше походила на войны будущего (при всей ограниченности применения в 1920 году авиации, танков и броневиков). И поражение в этой войне предрекало закат красной коннице, которой в новой мировой войне в общем-то не было достойного места. Но Буденный не хотел и не мог смириться с этим. Он не видел себя иначе как на коне, с шашкой, во главе верных конармейцев. И еще много лет не мог понять, что его эпоха уже закончилась и звездные часы остались в далеком прошлом.

Глава шестая
ПРОТИВ «ЧЕРНОГО БАРОНА»