Пролог

Владимир Александрович Лопухов ломился по зеленому июльскому лесу, не разбирая дороги. Приходилось постоянно лавировать между стволами деревьев, а это не способствовало увеличению скорости бега. Под подошвами модных лакированных туфель трещали сучья, душил проклятый галстук, но времени сорвать его с шеи абсолютно не было. Ветки хлестали по лицу, поэтому приходилось постоянно пригибать голову, что не способствовало обзору вперед. Возникший на пути корявый ствол он успел заметить в последний момент, едва избежал контакта собственного лба с твердой на вид древесиной, но правый туфель зацепился за предательски торчащий корень. И Вова, проехавшись по траве на брюхе, зашипел от боли в ушибленном колене.

Своей неблагозвучной фамилии Владимир Александрович всегда стеснялся, но менять ее не спешил. В узких кругах он был более известен, как Вова Три Процента. Вова, понятно, от имени и молодежного, не соответствующего истинному возрасту виду. А погоняло Три Процента он получил за пристрастие к высказыванию, услышанному от одного известного юмориста: «Покупаю за сотню, продаю за четыре, вот на эти три процента и живу». Данное высказывание очень точно отражало Вовину жизнь за последние четыре года. С грехом пополам окончив факультет механизации провинциального ВУЗа, он огляделся, плюнул на свой диплом и отправился в путешествие по бурным рыночным волнам. Да не где-нибудь, а в самой столице.

За четыре года он не то, чтобы приподнялся, квартирой, к примеру, в Москве так и не обзавелся, но на четырехглазый «мерседес», гулянки в кабаках и девочек – хватало. Правда «мерседес» был выпущен в том году, когда Вова пошел в пятый класс и нынешнему владельцу достался в состоянии далеко не первой свежести. Кабаки были самыми дешевыми, как и девочки с Ленинградки. Но жизнь кипела, манила перспективами, и все было хорошо, если бы не этот случай…

Вова прислушался. Завывания ментовской сирены, как и вопли самих ментов, остались далеко позади, только чирикали какие-то глупые птички. Нет, дела свои Три Процента вел почти честно, но если бы не кинул этого лоха на фуру с водкой, то мучился потом всю жизнь. Лох даже предложил разойтись по-тихому – просто вернуть деньги, даже без процентов, но тут у Вовы взыграла профессиональная гордость, да и жаба душила не по-детски, ну еще на крышу понадеялся. Вот только крыша у лоха оказалась куда как круче. Как водку на халяву жрать или задарма проституток в бане употреблять, так они всегда, пожалуйста, а как до дела дошло… Вова сплюнул от избытка чувств, хотя в глубине души понимал, что сам во всем виноват. Надо было, прежде чем кидать, обстановку провентилировать, да чего уж теперь… Вовин капитан сказал, что против полковника с Петровки он не играет и посоветовал побыстрее из столицы, а лучше вообще из страны свалить года на три-четыре, пока все не уляжется, что Три Процента и сделал. Поскольку загранпаспортом он обзавестись не успел, то единственной его надеждой был рывок в сторону не так еще давно братских союзных республик. Ехал, избегая магистралей, но не доехал.

Судя по тому, что дэпээсовская «пятнашка» сразу села на хвост с включенной «люстрой», и Вова, и его машина уже находились в розыске. Три Процента решил рискнуть и оторваться, благо три с лишним литра объема двигателя и двести двадцать лошадей под капотом давали такой шанс, но гаишный водитель оказался мастером, и оторваться не получилось. Под колеса летели километры трассы, Вова прекрасно понимал, что за ближайшим поворотом его может ожидать шипастая лента, перегородившая дорогу, или поставленный поперек грузовик. Поэтому, как только представилась возможность, свернул на узкую грунтовку, ведущую вглубь дремучего леса.

«Мерседес» ломается, но продолжает ездить». Пользуясь народной мудростью, Три Процента в дорогущий ремонт старой тачки вкладываться не спешил, душила та же жаба. Ездит пока, и пусть ездит. Но именно на этой лесной дорожке, которая становилась все хуже и уже, кончилось терпение изделия немецкого автопрома. В глубине механических потрохов «мерседеса» что-то скрежетнуло, и машина встала намертво. Выпускник факультета механизации сразу понял, что без эвакуатора тачку с места уже не сдвинуть и припустил по лесу бегом.

Менты поначалу рванулись за ним, но быстро отстали, вдвоем ловить человека в этих зарослях – дохлый номер. К тому же, если ездили гаишники быстро, то с бегом у них все обстояло иначе, да и патрульную машину надолго оставлять было нельзя. А вот Вова отсутствие преследователей заметил, только когда упал. Поднимаясь, Три Процента покрыл неудачно подвернувшийся корень и еще более неудачно подвернувшихся гаишников матом, сорвал с шеи чуть не задушивший его галстук, как мог, очистил с костюма грязь, повесил на запястье туго набитую баксами борсетку и замер. А куда, собственно, идти? Он заблудился и абсолютно не представлял, где находится. Попытка сориентироваться по солнцу провалилась, и Вова побрел куда глаза глядят, надеясь, что от трассы он далеко убежать не мог, да и места здесь обжитые.

Глава 1

– Избушка-избушка, встань к лесу задом, ко мне передом, – пробормотал Три Процента.

Избушка, стоявшая на краю небольшой полянки, осталась глуха к его просьбам, так как ни курьих ножек, ни других поворотных механизмов в ее конструкции не наблюдалось. А в остальном – натуральное жилище Бабы-Яги. Потемневшие от времени, непонятно как еще держащиеся бревна, заросшая мхом крыша, единственная дверь, к счастью обращенная в сторону полянки, и полное отсутствие окон. Не хватало только черного кота, ворона, запаха человечины из печной трубы и самой хозяйки.

Неприятное местечко. Но Вова уже страдал от жажды и голода, поддельный «Ролекс» показывал десять минут восьмого, а на небе собирались неприятные темные тучи. Ночевать в лесу под дождем Три Процента, даже «на картошку» в студенческие годы не ездивший, не собирался. Поэтому выбирать не приходилось, и, перекрестившись на всякий случай, Вова двинулся к двери дома.

Еще на подходе он понял, что избушка обитаема. Не увидел, не услышал, а именно понял. Осторожно подкравшись к двери, Вова вспомнил, что он не бандит какой-нибудь и не налетчик, а почти интеллигентный человек. Поэтому вместо того, чтобы ворваться с криком «Спокойно, это налет!», он деликатно постучал в дверь. Реакция последовала незамедлительно.

– Кого там принесло на ночь глядя!

«Старуха», – по голосу определил Три Процента.

– Пусти переночевать, бабушка, – как можно жалостливее проблеял Вова.

– Ну, заходи, внучок, – проскрипел старческий голос.

Три Процента толкнул дверь, та не шелохнулась. Он налег на нее плечом, дверь ни с места.

– На себя потяни, – посоветовали из-за двери.

Вова пригляделся к двери. Нет, она точно должна открываться внутрь, но на всякий случай взялся за ручку, потянул, и дверь легко открылась. «Мистика, – решил Три Процента, – оптический обман зрения». Пригнув голову, он шагнул внутрь.

На Бабу-Ягу хозяйка никак не походила. Чистенькая, еще крепенькая, но уже сильно сморщенная старушка в длинной черной юбке и теплой, несмотря на лето, кофте. Волосы укрыты под белой, в мелкий синий цветочек, косынкой. Никаких ворон или сов в единственной комнатушке не наблюдалось, пахло какими-то травами. А вот кот был, толстый, рыжий, ленивый, валялся на лавке, в сторону гостя даже не взглянул.

– Здрасьте, – проявил вежливость Три Процента.

– И ты не хворай, – ответила хозяйка.

– Водички не найдется… – начал Вова.

– …а то так есть хочется, что переночевать негде, – продолжила местная жительница.

– Ну типа того, – согласился гость.

– За домом ключ, пей, сколько влезет.

Мучимый жаждой, Вова рванул обратно на улицу, но был остановлен неожиданно громким, почти командным голосом:

– Стой! Ведро возьми, заодно и мне воды принесешь.

Оцинкованное ведро оказалось совсем новеньким, значит, связь с цивилизацией у бабки есть, а то он уже подумал… Ключ нашелся быстро, вода ледяная, аж зубы ломит. Подавив желание с ходу нахлебаться от пуза, Вова, не торопясь, утолил жажду, набрал воды и опять предстал перед хозяйкой.

– Туда поставь, – бабка указала на лавку в углу.

Три Процента осторожно, стараясь не расплескать воду, поставил ведро, повернулся и еще успел поймать насмешливо одобрительный взгляд.

– Ну, сказывай, добрый молодец, зачем пожаловал? Звать тебя как?

– Вова Три… Погоди, а чего это ты меня расспрашиваешь? Не накормила, а вопросы задаешь.

– Я тебе не Баба-Яга, а ты не добрый молодец в Кощеевом царстве! Ладно, садись к столу, – смилостивилась бабка.

Загремела какими-то чугунками, и перед Вовой возникла тарелка с дымящимся варевом.

– Хлеба нет, – предупредила хозяйка.

И без хлеба все выхлебал за минуту, хотел добавки попросить, но вдруг понял, что больше в него ничего не влезет. Странно, тарелка была вовсе не велика. Отвалившись от стола и сыто рыгнув, Три Процента внезапно обнаружил бабку точно напротив себя.

– Давай рассказывай, – потребовала она.

Под пристальным, немигающим взглядом все, что хотел наплести бабке Три Процента, моментально выветрилось у него из головы и он рубанул правду, чего от себя абсолютно не ожидал, все вывалил. Бабка слушала молча, неодобрительно качала головой. В конце деляга спохватился.

– А чего это я тебе все выложил? Ты, бабка, в энкавэдэ раньше не служила?

– Служить не служила, а бывать приходилось. А может, и тебе придется, – недобро усмехнулась хозяйка. – Ты, значит, спрятаться хочешь?

– Хочу.

– Надолго?

– Года на три, может, четыре.

Бабка просканировала содержание черепной коробки Вовы Лопухова и, что-то побормотав себе под нос, вынесла решение.

– Ладно, помогу я тебе. На четыре года спрячу, может, для тебя не все еще потеряно, не мне решать. А сейчас спать ложись, утро вечера мудренее.

На Вовины веки тут же навалилась какая-то тяжесть, и он, повалившись на лавку, моментально заснул.

Проснулся Три Процента поздно, взглянул на «Ролекс» и огляделся. Кот в избе был, а бабки не было. Вовка подскочил, окинул бешеным взглядом комнатку и облегченно плюхнулся обратно – борсетка лежала на столе. Пощупав и убедившись, что она по-прежнему туго набита, успокоился окончательно. Испытывая противоречивые желания, деляга выбрался наружу. Бабка неподвижно стояла посреди полянки спиной к избушке.

– Доброе утро, бабушка!

– Не мешай! – отбрила его старуха. – Ступай умойся, тебе идти скоро.

Вова без возражений ушел за избушку, где отлил, напился ледяной воды и ее же плеснул на физиономию. Голова сразу прояснилась. Когда он выбрался обратно, бабка уже поджидала его.

– Выворачивай карманы.

– Чего-о?

Удивление Вовы перелилось через край.

– Из карманов все выгребай, – повторила старуха, – нельзя туда с этим.

Три Процента хотел послать бабку по известному адресу, но не смог разлепить челюсти.

– Давай, давай, – подбодрила его хозяйка, – если вернешься, они тебя здесь ждать будут.

Вова уже положил на землю борсетку, паспорт, документы на машину, ключи, визитницу. Мобилу он выкинул еще раньше, чтобы не отследили.

– Котлы, – напомнила бабка.

Деляга торопливо стянул с запястья гонконгское изделие.

– А пожрать?

– Обойдешься. Дуб видишь?

Дуб был так себе, весьма средненький, ни толщиной, ни высотой, ни размером желудей не впечатлял. Дуб как дуб.

– Вижу.

– Обойди его несколько раз против часовой стрелки.

– Сколько конкретно? – поинтересовался Вова.

– Сколько не лень. Только сильно не увлекайся.

Три Процента двинулся выполнять странный приказ сумасшедшей бабки. Прежде чем завернуть за ствол дерева, он оглянулся. Бабка стояла на том же месте, у ее ног горкой лежали Вовины вещи. Через секунду он вынырнул с другой стороны ствола – бабки не было. Как и вещей.

– Где-е?! Ку-уда? У-убью!

Три Процента коршуном спикировал на то место, где стояла старуха, но там кроме зеленой травы ничего не было. Он лихорадочно шарил по земле руками, надеясь, что вещи лежат на месте, просто стали невидимыми, но ничего не находил. Паспорт! Бабки! Почти восемьдесят штук зелени! Что теперь делать? Стоп! Вова подхватился и обежал дуб в другую сторону. Ничего не изменилось. Та-ак. Бабка же говорила нужно против часовой несколько раз. Деляга нарезал три оборота без видимого эффекта. Подумал, обошел еще раз, сел, прижавшись спиной к дереву, и завыл. Вот это попал! Лихо кинула старая сволочь! И кого? Вову Три Процента кинула! Куда теперь без денег и документов, да еще и находясь в розыске? Или в тюрьму, или в бомжи. И еще неизвестно, удастся ли вновь подняться. Вся жизнь коту под хвост.

Кот! Он же в избушке оставался! Может, и старуха-воровка там со всем хабаром? Вова не верил, что за секунду бабка смогла подобрать его манатки и незаметно телепортироваться внутрь избушки, но утопающий хватается за соломинку. Три Процента подскочил к двери и рванул на себя. Дверь не шелохнулась. Ярость удвоила силы, и после второго рывка деревянная ручка осталась у него в руках.

– У-у-у!

От избытка чувств Вова пнул дверь, и она легко распахнулась. Хренасе! На полу комнатки лежал толстенный слой пыли, а все углы были заплетены бахромой паутины. Только тут он заметил, что бревна сруба стали вроде светлее. Крутанувшись через левое плечо, Три Процента показалось, что и полянка стала чуть шире. И деревья, кажется, изменились. Только дуб выглядел таким же, как прежде. Крыша едет, не иначе, опоила старая! «Рвать надо отсюда, пока окончательно не сбрендил», – решил Вова и побрел прочь с этого проклятого места. Он шел к дороге, к машинам, к людям. По крайней мере, он думал именно так.

Ни машины, ни дороги, по которой сюда приехал Лопухов, конечно, не нашел, брел по лесу наугад. Устал, опять захотел пить, в животе громко бурчало. К полудню он вышел к дороге. Ну как к дороге, по крайней мере, следы узких, непохожих на велосипедные или мотоциклетные колес на земле имелись. И следы копыт между ними.

– Телега, что ли? – удивился Три Процента и фыркнул: – Каменный век!

Через некоторое время следы на земле вывели на опушку леса, за лесом начиналось поле, а дальше виднелось несколько домиков, никак не похожих на коттеджи. Деревня, точнее деревенька, но все-таки там были люди. Задерживаться в этих краях Вова не планировал, наверняка все участковые уже в курсе, но сориентироваться на местности было необходимо. И денег добыть, если представится такая возможность. Мысленно всплакнув об исчезнувшей борсетке, он решительно направился к деревне.

Крайний дом встретил полутораметровым забором из горбыля и звонким лаем мелкого цепного кабысдоха. Пока Вова обдумывал способы обойти мелкое зубастое препятствие и наладить контакт с местными, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел мужик в возрасте где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами. Шуганул собачонку. Обиженный кабысдох забился в свою будку и настороженно наблюдал оттуда за развитием событий, готовый вмешаться в любой момент. А мужик обратил внимание на Вову.

– Ваши туда ушли.

Мужик махнул рукой, указывая направление куда-то на юго-восток. Или на юг? Или на восток? И какие наши? Похоже, его с кем-то спутали. Мужик собрался вернуться в дом, но Лопухов остановил его.

– Эй, эй, погоди. Ты толком скажи, куда ушли? Когда ушли?

Мужик начал со второго вопроса.

– Полчаса тому. Дорога там одна, не промахнешься.

И ушел. Вот и вся информация. Три Процента окинул окрестности в поисках полезных предметов и разочаровался. Во-первых, ничего полезного не обнаружил. Во-вторых, прямая экспроприация чужой собственности претила его профессиональной гордости. В-третьих, осмелевший дворовый советник вылез из будки и своим тявканьем мешал сосредоточиться и скроить комбинацию по повышению Вовиного благосостояния. Вспомнив, что со стартовым капиталом тоже полный голяк, он решил догнать-таки неведомых своих. Вдруг удастся примазаться хотя бы на первое время. А не удастся, тоже невелика беда, лишь бы органам не сдали.

Эта дорога была существенно шире, и никаких тележных или копытных следов на ней не было, поскольку недавно по ней прошла солидная толпа. Человек двадцать, не меньше, а может, даже полсотни. Скорее, ближе к полусотне. Приблизительно через километр на глаза Вове попался окурок. Папиросный. «Голытьба, – поморщился Три Процента, – даже на приличные сигареты наскрести не могли». Но бросив взгляд на свой прикид, он понял, что сам и есть настоящая голытьба, в карманах хоть шаром покати. Сплюнув, Вова ускорил шаг, одиночка всегда идет быстрее толпы, и чем больше народа, тем медленнее движется эта толпа.

А еще от толпы бывают отставшие. На травке, там, где дерн переходил в укатанный и утоптанный грунт, сидел, вытянув ноги, парень в помятом коричневом костюме. Короткостриженный, светловолосый, нос уточкой. Костюм… Три Процента мысленно поморщился – его «от Армани», купленный за семь с полтиной на Люблинском рынке был куда приличнее. Вот именно – был. После вчерашних приключений и ночевки в бабкиной избушке Вовин прикид потерял внешний лоск и выглядел весьма замызганным. Рядом с парнем лежал обычный зеленый вещмешок явно военного происхождения.

– Отстал? – поинтересовался Лопухов для начала разговора.

– Ногу подвернул, – пояснил парень, – еще когда из вагона прыгал.

Вова не понял, зачем нужно прыгать из вагона, если можно спокойно выйти на перрон? «А вообще, поездом ездят только лохи, реальные пацаны летают самолетами. Если не очень далеко, то можно проделать путь за рулем «мерина» или «бумера», желательно в компании с… Так, стоп, надо информацию из аборигена выкачивать, а не бесплодным мечтам предаваться», – решил Вова и продолжил разговор.

– Сильно болит? Может, помочь?

На парня и его ногу Лопухову было плевать, да и помогать ему он не собирался, если только за отдельную плату, но нужно было расположить местного к себе.

– Терпимо. Сейчас малость отдохну и пойду. А ты поторопись, сам знаешь, что Иванов отставшим обещал.

Что обещал неведомый Иванов отставшим Вова, естественно, не знал, но сам факт наличия какого-то грозного начальства Вове не понравился. Ему уже расхотелось догонять ушедших вперед граждан, но тут отставший добавил:

– Обещали накормить, когда до поселка дойдем.

А вот это Лопухову уже понравилось, живот тут же одобрил решение продолжить путь в прежнем направлении бурным урчанием.

– Так, значит, сам дойдешь?

– Дойду, – подтвердил сидевший.

– Тогда догоняй.

Вова ускорил ход. Однако еще около часа ничего, кроме следов множества ног, ничего не видел. Видимо, страшный Иванов сумел найти соответствующие меры воздействия, отставших больше не было. Но вот лес закончился, и Три Процента увидел в километре от себя крайние дома какого-то населенного пункта и втягивающийся между ними хвост серой колонны. «Нет, не полсотни, намного больше, как бы ни полтысячи», – переоценил количество народа деляга. И это только видимый хвост. А сколько уже успело втянуться на улицу? С другой стороны, это даже хорошо – в большой толпе больше незнакомцев, в ней легче затеряться. «Жрать давай», – напомнил живот, и Вова заторопился к вожделенному месту.

Поселок оказался типичным российским райцентром, на окраине – частный сектор, ближе к центру двух– и трехэтажные краснокирпичные дома. Асфальт напрочь отсутствовал на всем пути от окраины до центральной площади. По этой же причине отсутствовали и машины, так как по такой дороге не то что «Круизер» или «Гелик», «Хаммер» не везде проедет. Да и дома, стоящие вокруг площади, явно дореволюционной постройки, ни одной хрущевки или брежневки. Похоже, панельное домостроение вообще обошло эту местность. Как положено, на площади имелся побеленный бюст вождя революции. Во, дыра-а!

К моменту прибытия Вовы Лопухова к месту дальнейшего действия, все остальные уже образовали некое подобие прямоугольника, перегородившего всю площадь. Он хотел незаметно проскользнуть в задний ряд, но попался на глаза здоровяку под метр девяносто, стоявшему в первом ряду с краю.

– Эй, отставший!

Вова вопросительно уставился на окликнувшего.

– Да ты, ты. Дуй сюда!

Лопухов осторожно приблизился.

– Вставай сюда, сейчас начнется.

Три Процента хотел вежливо отклонить столь лестное предложение и юркнуть за чужие спины, но бугай прихватил его своей железной лапищей и протолкнул в первый ряд, Вова и глазом моргнуть не успел. Все дальнейшее действие развивалось у него на глазах. Перед строем прохаживалось несколько мужиков лет тридцати или около того, одетых в серые, коричневые и темно-синие костюмы, весьма непрезентабельные на Вовин взгляд. Мужики покрикивали, выравнивая строй и пытаясь придать ему правильную форму. За их спинами из трехэтажного кирпичного здания, главенствующего на площади, какие-то персонажи выносили столы и стулья.

Вова пригляделся к стоящим в строю. Возраст от довольно юного до где-то тридцати, не больше. Одежда самая разнообразная: костюмы, рубахи, даже фуфайки, несмотря на летнюю пору. Местами зеленело хаки. От разглядывания строя оторвал сосед-здоровяк.

– Не вертись, идут.

От здания шли трое, все в полувоенных серо-зеленых френчах, на головах такие же зеленые фуражки. Лопухов едва успел удивиться столь странным вкусам, как раздалось:

– Р-равняйсь! Смирна-а!

– Не вертись, – еле слышно прошипел сосед.

Вова послушно замер, наблюдая за подошедшими. Вперед вышел самый щекастый и пузатый. Выражение лица у него было малость растерянным, но он взял себя в руки и начал говорить.

– Товарищи мобилизованные! Поскольку списки были утрачены… – пузатый замялся, но нашел выход, – по известным вам причинам, сейчас мы составим новые. Подходите к столам по одному, говорите свои данные и отправляйтесь к столовой.

Говоривший указал на одноэтажное оштукатуренное снаружи здание, головы всех присутствующих, в том числе и лопуховская, невольно повернулись за его рукой. Вова даже потянул носом, но ничего не почуял – легкий, едва заметный ветерок дул не с той стороны.

– Там вас накормят, – продолжил френченосец. – Зал в столовой небольшой, по большей части придется питаться на улице. Но это ничего, товарищи, на свежем воздухе аппетит даже лучше.

Собравшиеся шутку не оценили, и ответственный товарищ поспешил закончить:

– В общем, подходите к столам, записывайтесь.

Народ качнулся к столам, но тут влезли мужики постарше, до этого выравнивающие строй.

– Отставить! Куда как стадо баранов?! Команды вольно не было!

И по матушке. Народ притормозил.

– Слева по одному!

– Пошли.

Здоровяк дернул Лопухова за собой, видимо, решил взять шефство над этим рохлей, и оказался у стола первым. Вова пристроился за его спиной.

– Федоров Михаил Михайлович, – представился мобилизованный сидевшему за столом. – Шестнадцатый. Так точно, стрелок.

– Следующий!

Широченная спина исчезла, и Три Процента оказался перед столом, за которым сидел парень в серой рубашке. Перед ним лежал толстый гроссбух.

– Фамилия, имя, отчество?

– Лопухов Владимир Александрович.

Парень записал его ответ перьевой ручкой, постоянно макая ее в стоявшую на столе чернильницу с узким горлом. Лопухов начал подозревать что-то неладное.

– Год рождения?

– A-а я, это… – замялся Вова.

– Лет-то тебе сколько? – нашел выход спрашивающий.

– Двадцать шесть…

– Значит, пятнадцатого. В армии служил?

– Нет.

– Отходи. Следующий!

Еще не до конца веря в происходящее, Лопухов отошел и растерянным взглядом обвел окружающую обстановку, глаза его остановились на стоящем посреди площади бюсте. Вместо знакомого по детским годам Владимира Ильича с постамента на Три Процента скалился носатый и усатый мужик с явно обозначенной на голове шевелюрой. Табличка под бюстом отсутствовала, видимо, предполагалось, что изображенный персонаж и так всем известен. Вова поднял глаза, легкий ветерок шевельнул и развернул над зданием красное полотнище. Вот это действительно попал! Три Процента побледнел и начал оседать на сухую пыльную площадь.

Однако спокойно упасть не дала Вове подхватившая его за шиворот ручища нового знакомого. Откуда-то издалека до него донеслось:

– Совсем оголодал, бедняга.

– А чего это он совсем без ничего? – удивился еще один голос.

– Видать, он с того разбомбленного эшелона. Хорошо, хоть сам успел выпрыгнуть. Вон как весь изгваздался, на животе ползал, – выдвинул версию здоровяк.

Три Процента, конечно, не мог знать, что согласно довоенным планам в уже захваченный немцами Минск продолжали идти эшелоны с мобилизованными в Красную армию. Когда немцы подошли к Днепру, развернуть эшелоны обратно не было никакой возможности. Поэтому их выгрузили на первых попавшихся станциях и своим ходом отправили на восток. В результате, в начале июля в тылу нашей армии оказались десятки тысяч безоружных, плохо организованных людей. Лопухов наткнулся на одну из таких групп, сумевшую сохранить организацию.

– Эй, как там тебя, Лопухов.

Сначала Вове брызнули в лицо водой, потом весьма чувствительно похлопали по щекам. Звуки приблизились, и он открыл глаза.

– О! Ожил!

– Ничего, ничего, сейчас мы тебе здоровье поправим.

Не выпуская Вовину тушку из рук, Михал Михалыч дошел до здания столовой, где усадил едва пришедшего в себя Лопухова у стены.

– Подожди, я сейчас.

Он раздвинул уже успевших пристроиться к очереди в столовую, как ледокольный буксир едва образовавшийся лед, и через пару минут вернулся обратно с тарелкой дымящегося супа.

– Держи.

Вова осторожно, боясь обжечься, принял тарелку из рук своего самозваного опекуна. Федоров сунул ему кусок хлеба и алюминиевую ложку.

– Хлебай.

Хлебая жидкий суп, Лопухов лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Три Процента попытался припомнить все значимые события в период с сорок первого по сорок пятый год. Значит так, война началась двадцать второго июня. В этот день по телевизору, отчаянно паля друг в друга, толпами бегали наши с длинными неуклюжими винтовками и немцы с короткими автоматами. Зимой немцы подошли к Москве, там наши им навешали люлей, потом был Сталинград, потом Курская дуга, война закончилась девятого мая сорок пятого, это он помнил точно. Вроде были еще какие-то Кутузов и Багратион. Или это было намного раньше? Информация о биржевых котировках, курсе доллара и стоимости барреля за указанный период отсутствовала напрочь. Как жить?

А родители? Они же не знают ничего! Пусть и не единственный сын в семье, но его исчезновение, а тем более смерть, станут для них тяжелейшим ударом. Мать может и не выдержать – сердце у нее слабое. «Пожру и дезертирую на хрен», – решил Вова, проливать кровь за товарища Сталина в его планы не входило при любом раскладе.

Три Процента уже хотел было свалить, пользуясь образовавшейся возле столовой толкучкой, но около него плюхнулся на землю незваный опекун со своей тарелкой.

– Справился? Молодец. Еще часик отдохнем и дальше двинем.

– Куда двинем? – поинтересовался Лопухов.

– Я думаю, в запасной полк для начала. Тут таких как ты, необученных, считай половина.

– А кормить будут? – задал животрепещущий вопрос Вова.

– Будут. Нам, думаю, не один день идти, а все, что из дому брали, уже подъели. Ты за меня держись, со мной не пропадешь. А пока тарелку в посудомойку отнеси – народу много, посуды мало.

Новая информация кардинально меняла ситуацию. Идти будут на восток, подальше от фронта, что полностью совпадало с лопуховскими планами. По дороге будут кормить, еще лучше. А свалить можно в любой момент. Приняв решение, Вова отнес грязную тарелку внутрь столовки и сунул ее в низкое окошко, из которого шел пар. Ложку он предусмотрительно заначил, решив, что ему она нужнее.

– Ста-ановись!

Громкий крик вырвал делягу из блаженного забытья, в которое он успел впасть за послеобеденный час, размякнув на полуденном солнце.

– Пошли, – подхватился здоровяк Федоров, закидывая на плечо лямки своего сидора.

Строй уже был разбит на сотни. Федоров и Лопухов вместе с ним, оказались в первой шеренге.

– Ша-агом арш-ш!

Левая Вовина нога в модельной туфле из тонкой итальянской кожи сделала первый шаг по пыльной поселковой улице. На вопрос «Сколько нам идти?» его добровольный опекун только посмеялся: «Пять дней пехом, один день мехом». Если кто-нибудь сказал, что дорога займет еще одиннадцать дней, и все «пехом» – сбежал бы на первом же привале, а в то, что дойдет до конца, Лопухов и сам не поверил. Раз, два. Левой, правой, лесная дорога неторопливо сдавалась под топот множества ног, обутых в сапоги, ботинки, парусиновые и кожаные туфли. Задень проходили 40–50 километров с одним привалом. Привал устраивали в населенных пунктах, там же организовывали питание мобилизованных. На четвертый-пятый день Вова втянулся в темп этих маршей, благо шел налегке.

Дороги для движения выбирались второстепенные, видимо, для того, чтобы не занимать основные магистрали. «Хотя какие магистрали могут быть сейчас в Советском Союзе?», – подумал Вова. Как он успел заметить, вся колонна состояла наполовину из мужчин 25–30 лет, уже послуживших в армии, наполовину из юношей 18–20 лет, призванных впервые. Плюс некоторое количество средних командиров, также призванных из запаса в первые же дни войны. По возрасту сам Лопухов относился к первой категории, а по отношению к службе – ко второй, но себя он мобилизованным не считал, скорее случайным попутчиком.

В середине одиннадцатого дня пропыленная, потная, обросшая и уставшая колонна из нескольких сотен человек вползла в ворота, на которых красовались вымазанные красным суриком пятиконечные звезды. Три Процента неожиданно обнаружил себя стоящим посреди бывшего монастырского двора, а несколько каких-то хренов начали выкрикивать фамилии стоящих.

– Федоров!

– Я! – отозвался стоящий рядом.

– Лопухов!

Вова получил от соседа чувствительный толчок локтем и только тогда отреагировал.

– Я!

По результатам переклички выяснилось, что несколько человек по дороге исчезли. То ли отстали, то ли сбежали. А потом началась суета и беготня. Уставший и одуревший Вова на автомате таскался за своим покровителем, механически выполняя его указания, а также следуя громким воплям сердитых дядек в безвкусном зеленом прикиде. Только раз, когда пришлось раздеваться в большом зале со сводчатым потолком и ходить от стола к столу, за которыми сидели люди в белом и зеленом, отвечая на их вопросы, Вова оживился, поскольку среди них были женщины и парочка очень даже ничего. Ему даже показалось, что его «боксеры» вызвали у присутствующих дам некоторый интерес.

Но с импортными труселями буквально тут же пришлось расстаться, поскольку всех загнали в баню, где после помывки отняли все гражданское белье и выдали чудовищные кальсоны на завязочках до колен и явно бэушные нательные рубахи. Попытка спасти свое имущество была пресечена наглецом с четырьмя треугольниками на воротнике. Этот хам отобрал у Вовы его собственность, да еще и наорал. Лопухов хотел ответить, но древний инстинкт подсказал другую модель поведения. Три Процента молча стоял и хлопал глазами, пока этот гад проходился по Вовиным родственникам и самому Лопухову всякими обидными словами.

А вот формы не дали, на вещевых складах запасного полка просто не нашлось формы для такого количества прибывших, тем более, что они были не первыми. Зато потом был ужин, состоящий из синюшной перловки на воде и мерзкой, едва сладковатой бурды, по какому-то недоразумению именуемой чаем. Еще раз отозвавшись «Я!» Вова, наконец, забылся тяжелым сном на верхнем этаже трехъярусных деревянных нар.

Едва голова его коснулась жиденькой подушки как раздалось:

– Подъем!

Не успевшего прийти в себя Вову сдернул с нар здоровяк Федоров. И закрутилось. Зарядка, туалет, приборка, завтрак, развод, строевая, построение обед, построение, опять строевая, опять построение, ужин, поверка. На следующий день то же самое, только строевая сменилась кроссом вокруг монастырских стен, а вечером, когда какой-то малахольный втирал собравшимся насчет братства мирового пролетариата и скорой победы над немецким фашизмом, Лопухов элементарно заснул. Проснулся он от болезненного толчка в бок.

– Встань, – прошипел кто-то сзади.

Вова выпрямил одеревеневшие ноги.

– Фамилия?! – налетел на него малахольный.

– Лопухов!

– Повторите, что я сейчас сказал?

– Немецкий пролетариат, верный заветам товарища Тельмана, просто обязан повернуть оружие против своих фашистских хозяев.

Малахольный такого ответа не ожидал и несколько растерялся. «А то!», – усмехнулся про себя Вова – пять лет политеха и не такому научат.

– Почему на политзанятиях спите? – нашелся малахольный.

– Я не сплю, товарищ…

– Политрук, – подсказали сзади.

– …политрук, я слушаю с закрытыми глазами, так запоминается лучше, – выкрутился Вова.

Крыть малахольному было нечем.

– Садитесь, Лопухов, – смилостивился он, – а глаза во время политзанятий впредь держите открытыми.

Вова плюхнулся на свое место, политрук продолжил втирать собравшимся дальше.

Более или менее соображать, что к чему, Три Процента начал только к концу первой недели нахождения в запасном полку. Сначала изматывающий марш, когда в голове только одна мысль «Дойти, дойти, дойти…», потом не менее одуряющая муштра первых дней. Все время было не до осмысления создавшегося положения.

А тут, в очередной раз сидя на политзанятии, Лопухов вместо того, чтобы привычно заснуть, решил оценить ситуацию. Итак, он в прошлом. Фантастикой, равно как и философией, Вова не увлекался, поэтому размышлять на тему параллельных реальностей не стал, что с ним происходило – то и реальность, а остальное ему было по барабану. Три Процента постарался вспомнить, что именно сказала бабка, прежде чем отправила его в эту дыру. Вроде: «Ладно, помогу я тебе. На четыре года спрячу…». Спасибо! Удружила, старая с-с… Лучше уж на нары, там хоть строевой подготовки нет. Вова едва удержался, чтобы не плюнуть на пол.

Убедившись, что на его движение никто внимания не обратил, Лопухов решил расставить приоритеты. Первое – выжить эти четыре года, второе – тоже выжить и, третье – желательно выжить хорошо. Из плюсов создавшегося положения: как-то легализовался. В этом повезло, крупно повезло. Бесплатно поят, кормят, даже спать по команде укладывают. Из минусов: одуряющая муштра, выматывающие марш-броски, политзанятия забивающие мозги честному коммерсанту. А в перспективе – передовая, куда попадать совсем не хочется. Еще до команды «Выходи, строиться!» у Вовы созрел план, как пристроиться на теплое местечко, а шанс начать его реализацию подвернулся уже на следующий день.

Лопухов уже знал, что хам с четырьмя треугольниками в петлицах – старшина их роты Кузьмич. Кузьмич – это не отчество, это фамилия такая. От подъема и до отбоя он портил жизнь всем, и Вове Лопухову в частности, орал, что-то требовал и щедро раздавал наряды. Но в его распоряжении были немалые, по местным меркам, ценности. Надо было только найти к нему правильный подход. Поэтому, когда на утреннем разводе старшина заявил, что на хозработы нужны два добровольца, Вова первым успел выйти из строя.

– Я, товарищ старшина.

Нет, у него не проснулся трудовой энтузиазм. Во-первых, нужно было выделиться из общей массы и проявить свою полезность. Во-вторых, лучше уж поработать, чем бесцельно пыль из плаца выбивать. Вторым добровольцем стал Федоров, чем Вова был очень доволен, флегматичный добродушный здоровяк мог взять на себя большую часть физического труда. Себе же Три Процента отвел тяжкую роль руководителя.

Окинув парочку оценивающим взглядом, старшина Кузьмич скомандовал: «За мной!» и повел их к полковому парку. Там их погрузили в смешной грузовичок, который, завывая мотором, отвез работничков на железнодорожную станцию. В тупике стояли несколько вагонов под охраной часового.

– Значит, так, – начал ставить задачу старшина, – из вагона выгружаем в грузовик, пока он туда-сюда ездит – отдыхаем.

Как и предположил деляга, работенка оказалась непыльной. Вова и Федоров перекидывали комплекты формы в грузовик, а старшина их считал. Рядом другие мобилизованные разгружали вагоны с ботинками, какими-то зелеными ящиками и прочим военным имуществом. Обед им привезли прямо на станцию, а вечером, когда вагон опустел, отвезли обратно в расположение полка, прямо в баню.

– Держите, – Кузьмич протянул им по отдающему затхлостью комплекту, – размер ваш, не сомневайтесь.

Федоров обрадовался, а Вове предстоящее переодевание радости не доставило. В качестве поощрения старшина разрешил им порыться в куче ботинок, подобрав их себе по ноге. Обмотками оба остались недовольны. Во время срочной службы Федоров носил сапоги, а Лопухов видел их впервые в жизни, но они ему сразу не понравились.

На следующий день преобразившуюся роту построили на плацу, одного из красноармейцев поставили перед строем, дали в руки листок и он начал зачитывать.

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной армии…

– …принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом… – повторяли за ним все остальные.

После этого все, кто принимал присягу, расписались, и роту отправили на маршбросок. К концу дистанции непривычный к портянкам и обмотками Лопухов стер ноги до кровавых мозолей, попал в полковой лазарет и на три дня был освобожден от строевой и маршей. Старшина задействовал его на легких хозработах, что совпадало с Вовиными планами, но «подходов» к Кузьмичу он так и не нашел. А потом халява закончилась.

В бытовом плане Вова не был абсолютным нулем. Женщины в его съемной «однушке» появлялись нечасто, а если и появлялись, то ненадолго и отнюдь не для решения его бытовых проблем. Между тем Лопухову приходилось и в деловых переговорах участвовать, и в каком-никаком обществе вращаться, а там встречают именно по одежке. Поэтому все приходилось делать самому. Теперь же главной целью для Лопухова стало – успеть утром встать в строй, правильно намотав обмотки. Кто не успевал – огребал наряды вне очереди, на полную катушку. А еще начались тактические занятия.

– Ниже жопу! Ниже, – орал на ползущего по-пластунски Вову товарищ младший сержант. – Куда зад отклячил?! Первым же осколком оторвет на хрен!

Своего отделенного командира Лопухов презирал за семиклассное образование, боялся за возможность огрести наряд вне очереди и ненавидел за постоянные придирки к себе. Вот и сейчас:

– Плохо, Лопухов, плохо! Еще раз. Двести метров вперед по-пластунски, марш!

Вовы плюхнулся на живот и с сопением пополз.

– Ниже жопу! Ниже…

От старшины можно избавиться хоть на время занятий, а этот гад постоянно рядом отирается. А еще Вова ненавидел сержанта за то, что он уже пристроился на постоянную должность в запасном полку и вряд ли попадет на фронт, по крайней мере, в ближайшее время.

На третьей неделе начались занятия с оружием. Винтовок на всех не хватало, поэтому занимались по принципу ППД: попользовался – передай дальше. Впрочем, народ в роте подобрался грамотный, даже те, кто не служил в Красной армии, изучали винтовку образца 1891/30 в школе или ФЗУ, значительная часть щеголяла значками «Ворошиловский стрелок», различными степенями ГТО и даже ромбовидными ГСО. Все бойко называли части затвора. Все, кроме красноармейца Лопухова. Вове все пришлось учить заново.

– Стебель, гребень, рукоятка, курок, ударник, боевая пружина, боевая личинка и эта, как ее… соединительная планка, – перечислил разложенные перед ним детали Вова.

– Молодец, – похвалил наставник в лице красноармейца Федорова, – теперь собирай.

С этим оказалось сложнее. На то, чтобы сжать боевую пружину и ввинтить ударник в курок, сил явно не хватало.

– В стол упри, – посоветовал наставник.

Лопухов последовал совету, и дело пошло лучше, через минуту затвор был собран. Вова загнал его в винтовку и щелкнул курком.

– Скоро стрельбы боевыми начнутся, – подбодрил его опекун, – а там и на фронт, фашистов бить.

От этой новости Вове чуть не поплохело. Перспективы зацепиться за должность в запасном полку были весьма туманными, а честь «фашистов бить» он бы с удовольствием предоставил другим.

На следующий день учили штыковому бою. Надо было с криком «Ура!» добежать до чучела, сделанного из прутьев и старой шинели, воткнуть в него штык. Потом подбежать к деревянному щиту, треснуть по нему прикладом и, пробежав еще с десяток метров, финишировать. Федоров прошел дистанцию легко, заработал похвалу взводного и передал винтовку Лопухову.

– Видел? Давай!

– Ура-а-а-а! Уй-й-й!

Штык застрял где-то между прутьев и никак не желал вылезать обратно. Вова дергал винтовку, пытался упереться в чучело ногой и выдернуть штык, но проклятый чурбан раскачивался, уклонялся и не желал отдавать вверенное Вове имущество обратно.

– Лопухов! Твою перемать! У тебя откуда руки растут?

И пошло, и поехало! К отделенному сержанту подключился взводный лейтенант, остальные только ржали и давали советы, пока лейтенант не прикрикнул и на них. Только Михал Михалыч смотрел сочувственно, но помочь не мог. Это упражнение, кроме усвоения навыков штыкового боя, должно было вызвать ненависть к противнику. Своей цели командиры добились, к концу дня Лопухов истово ненавидел всех немцев скопом, Гитлера и Сталина индивидуально, а также отделенного, взводного и ротного. А еще комполка, хоть ни разу его и не видел, отправившую его сюда бабку и всю свою никчемную, как он считал, здешнюю жизнь.

Ночью, когда все уже спали, Три Процента приводил в порядок сортир, весьма загаженный перед отбоем. «Дезертирую завтра же», – решил он. Смущало отсутствие каких-либо документов, но не он один в таком положении. Вова решил, что как-нибудь выкрутится, оставаться в казарме уже было выше его сил. Приняв решение, он побрел в казарму, надеясь, что это его последняя ночь здесь. А зря.

На следующий день роту внезапно сдернули с тактических занятий в поле и бегом погнали обратно. Когда взмыленные и запыхавшиеся бойцы вбежали на монастырский двор, остальной полк в почти полном составе уже был построен. Лопухов оказался во втором ряду и к тому же довольно далеко от места действия. А происходило что-то непонятное. Перед строем вышел какой-то, судя по фуражке и портупее, командир и начал что-то говорить, но в дальний конец долетали только малопонятные обрывки фраз. За командиром стояла небольшая группа военных и тоже слушала.

– Чего он говорит-то? – не выдержал Вова.

– Дезертира поймали, – ответил один из стоявших в первом ряду.

– И чего?

– Того. Сейчас увидишь.

– Р-разговорчики, – зашипел на них сержант, – сейчас по наряду каждому влеплю.

Лучше бы дальнейшего он не видел. Или, наоборот, хорошо, что увидел. Данное зрелище предостерегло Лопухова от многих трагических ошибок в ближайшие годы. Внезапно говоривший отошел в сторону, и на его место вытолкнули парня в красноармейской форме, но босого. Сухо треснул выстрел, ноги парня подогнулись, и он мятым кулем упал на землю. Еще выстрел. И еще. Вове показалось, что он видит, как вздрагивает тело от попавших в него пуль. Ему вдруг показалось – это он лежит на сухой пыльной земле, а тело его рвут безжалостные пули. Несмотря на жару, Вову пробил холодный пот, заструился между лопаток, нательная рубаха моментально прилипла к телу.

– На-пра-во!

Ноги механически выполнили команду, мыслей сбежать в голове уже не было. На следующий день роту повели на стрельбище. Упражнение называлось «Номер один» – стрельба по грудной мишени. Раньше Вова даже из «мелкашки» не стрелял, а тут ему в руки целую трехлинейку дали. Подглядывая за другими, он оттянул затвор назад, вставил обойму в пазы и нажал на верхний патрон. Тот не поддался, тогда Вова сильнее нажал. Тр-р-р-р, патроны уехали вниз. Все уже защелкали затворами, досылая патроны, а он только пустую обойму вытаскивал.

– Долго копаешься, Лопухов, – сделал замечание лейтенант.

Вова толкнул затвор вперед и повернул.

– Красноармеец Лопухов к стрельбе готов!

– Огонь!

Прицелиться никак не получалось. Теоретически Вова знал, что нужно совместить целик, мушку и мишень на одной линии, но на практике все оказалось намного сложнее. Если четко видишь целик и мушку – мутно видна мишень. Стоит сфокусировать взгляд на мишени – расплывается мушка. Как стрелять? А вокруг уже бахнули первые выстрелы. В конце концов, Вова, задержав дыхание, подвел четко видимую мушку под мутный черный круг и потянул спуск. Крючок пружинисто уперся, потом поддался… Бах! Приклад винтовки больно лягнул Лопухова в плечо. Синяк обеспечен.

– Приклад плотнее прижимай! – отреагировал на ошибку подчиненного лейтенант.

Вова потянулся к рукоятке затвора, руку пришлось неудобно вывернуть, но справился, правда, чуть не ткнул курком в себе в глаз. Второй раз такого страха перед выстрелом уже не было, дело пошло быстрее, а к пятому выстрелу он уже и вовсе освоился. Но тут патроны кончились.

– Красноармеец Лопухов стрельбу закончил!

Остальные отстрелялись еще раньше.

– Гильзы собрать!

Вова подобрал с земли пять еще теплых гильз и ссыпал их в подставленный мешок. Мешок получился солидным и по весу, и по объему. И все латунь. Три Процента мысленно пересчитал вес уже собранных гильз, умножил на последний, известный ему, курс лондонской биржи… Получилось неплохо. А если посчитать, сколько получится со всего полка? Надо будет только прессик какой-нибудь поставить, чтобы лишний воздух не возить. Эх, жаль, эстонский канал прикрыли! Но тут команда взводного оборвала мечтания деляги и напомнила, что ни одного приемного пункта цветмета в радиусе тысячи километров и в течение полсотни ближайших лет не предвидится.

– К мишеням!

А неплохо получилось. Только одна дырка, видимо, самая первая, находилась за пределами черного круга, и то на каких-то полсантиметра. Остальные расположились вокруг центра, но десяток не было.

– Для первого раза нормально, – оценил его результат взводный.

Про немецкий пролетариат политрук на политзанятиях уже и не заикался. С фронта вести приходили все хуже и хуже. Блокирована Одесса, захвачены Кривой Рог, Новгород, Кингисепп, Николаев, Нарва, Таллин, Днепропетровск. И чем дальше продвигался враг, тем мрачнее становились лица. Казалось, набравшую ход немецкую машину не может остановить уже ничто. Только один человек в полку не испытывал по этому поводу беспокойства. Он знал, пусть и приблизительно, когда и где немцы будут остановлены. Беспокоило его другое – обучение явно шло к концу. А это значит, что его драгоценную тушку вполне могут сунуть в вагон, привезти на фронт и бросить под немецкие танки. Вспомнился вдруг висевший в доме деда старый фотопортрет, увеличенный с небольшой фотографии. На портрете был молодой парень с уже залегшими в уголках рта жесткими складками. На парне была гимнастерка со стоячим воротником, на гимнастерке – погоны с двумя звездочками и светлое пятно одинокой медали. Брат деда, погибший в сорок четвертом.

Мозг Вовы Три Процента лихорадочно метался в черепной коробке, но выхода не находил, едва обученный красноармеец, слившийся с общей серо-зеленой массой, никаких шансов подняться над толпой и быть замеченным кем-либо из сильных мира сего практически не имел. Поэтому, когда один из каптерщиков пьяным попался командиру полка и был низвергнут из постоянного состава полка в переменный, Вова набрался наглости и прямо предложил свои услуги. Ответ начальства был коротким.

– Кру-угом! В расположение роты шаго-ом марш!

Одного только желания для того, чтобы занять данную должность, оказалось недостаточно. А через два дня всем выдали новые шинели, противогазы, пехотные лопатки и вещмешки, куда сложили наше нехитрое имущество: кружку, котелок, ложку и смену нательного белья. После чего красноармеец Лопухов в составе спешно сформированной маршевой роты проследовал на вокзал, где был погружен в одну из теплушек стоящего на запасных путях эшелона. К Вовиному удивлению, эшелон пошел не на запад, а на северо-восток. Ему было все равно куда, лишь бы подальше от фронта. И пока это его желание сбывалось.

Глава 2

«В путешествии по железной дороге, конечно, есть своя прелесть, особенно, если едешь за казенный счет и подальше от фронта. Но все-таки есть одно неудобство». Три Процента с разбегу попытался заскочить в уже тронувшийся вагон, но первая попытка не удалась, от насыпи до пола теплушки было больше полутора метров.

– Затаскивай! – скомандовал Вова и пошел на вторую.

На второй раз Михал Михалыч подхватил его за шиворот и втянул в вагон.

– С облегчением, – приветствовали Лопухова сослуживцы.

– Отвалите, уроды, – мысленно огрызнулся Вова и подтянул спадающие штаны.

А что делать? Никаких удобств, кроме трехэтажных деревянных нар, теплушка предоставить не могла. Некоторые ухитрялись все сделать на ходу, но пока эшелон без остановок полз по малому кольцу окружной дороги, двери теплушек были закрыты, столица как-никак. Приходилось терпеть. Когда поезд вырвался, наконец, из бесконечной череды идущих подряд подмосковных станций, двери открыли, и народ потянулся к ним. На первой же остановке из вагонов к ближайшим кустам сыпанули самые терпеливые, а эшелон возьми да и тронься в ответственный момент.

По сравнению с первыми днями своего пребывания Три Процента существенно поднялся: вещмешок, правда весьма тощий, лопатка, шинель, противогаз. Вот только толку от этого шмотья не было. Никакой возможности пустить его в оборот не представлялось, у всех была точно такая же амуниция. К тому же их строго предупредили, что бывает за потерю военного имущества в военное время. А по прибытии на место все это придется таскать на себе. Вова со вздохом припомнил объемистый багажник своего «мерина».

Между тем, внизу, чернявый цыганистый парень, собрав вокруг себя благодарных слушателей, активно жестикулируя, в лицах, расписывал собравшимся, как он лихо отжигал на сеновале с какой-то Манькой. Извечные темы солдатских разговоров: бабы, водка и довоенная жизнь. Вова прислушался. Сеновал и всего четыре позы! Нет, это не Париж. И даже не Москва. Отдать бы чернявого в обучение Изольде с Ленинградки на пару часиков. Она бы ему такое показала! Ах, Изольда, Изольда – сахарные губки, толстая задница. Не женщина, а ходячая «Камасутра»! Точнее, стоящая на обочине шоссе уже лет двадцать. На этой «Камасутре» бабу просто переклинило.

Стоп, «Камасутра»! О ней же здесь ничего не знают. Нет, специалисты по Индии, конечно, знают, но широким народным массам сие знание еще где-то полвека будет недоступно. А что, если приобщить едущих в теплушке красноармейцев к сексуальной культуре прошлого? Прямо сейчас? Вова соскользнул с нар, вклинился между собравшимися и, выбрав подходящий момент, вставил реплику.

– А я книжку читал, «Камасутра» называется, так там шестьдесят четыре способа описано.

Сам Лопухов ничего не читал, других дел по горло было, но от Изольды слышал достаточно много, а на память не жаловался.

– Шестьдесят четыре?! – удивился кто-то из красноармейцев. – А сам сколько пробовал?

– Где-то половину, – приврал Вова.

– Брешешь! – не удержался цыганистый.

Лопухов по привычке чуть не забожился, но вовремя вспомнил, в какой компании находится. «Честное комсомольское» тоже не прокатывало, он и пионером-то никогда не был, не успел.

– Чтоб я сдох! – выкрутился Вова. – Шестьдесят четыре, я – отвечаю!

– А ну давай рассказывай, – потребовали собравшиеся.

Прежний оратор был низвергнут «с площадки» и остался на задворках. К счастью, от Москвы до места назначения эшелон полз меньше суток. К концу пути находившихся в теплушке вместе с Вовой в Индию посылать было рановато, но уж Европу бы они смогли удивить. По крайней мере, хотя бы теоретически. Вот только дойти до этой самой Европы удастся мало кому из пехотинцев сорок первого года.

От городского вокзала до места назначения километров десять топали пешком. Стрелковая дивизия, в которую была направлена маршевая рота, разворачивалась на базе запасной стрелковой бригады. Развертывание проходило практически в чистом поле, где стояли пятидесятиместные брезентовые палатки. Рядом небольшой лесопарк, в паре километров – река. Вновь прибывших прогнали через санпропускник, и к строю зачастили «покупатели» из местных частей.

Увы, все Вовины попытки пристроиться на теплое тыловое место потерпели крах. Такие подразделения, как полевой хлебозавод или станция полевой почты уже были укомплектованы полностью. Требовались водители, механики, сапожники, наконец, но этим профессиональным требованиям Лопухов не соответствовал. Попробуй только заяви он об умении водить машину, сразу потребуют удостоверение на право управления автомобилем. А, если попробуют проверить навыки, то он спалится еще на «кривом стартере», которым ни разу в жизни не пользовался. И про диплом, оставленный, дома стоило помалкивать. Нет, диплом был настоящий, ни одной купленной тройки, денег на взятки у Вовы тогда еще не было. Но не предъявлять же бумагу с двуглавым орлом этому капитану, набирающему людей в автобат. Да и вообще, ЗИЛы и КАМАЗы, которые они изучали, казались верхом совершенства по сравнению с нынешними ЗИСами и ГАЗами, а старенький «мерс» с его АБС, ПБС, ЕСП, ГУРом, электропакетом, кондеем и прочими примочками выглядел почти космическим аппаратом.

Поэтому Три Процента лихо скатился с горки дивизия-полк-батальон-рота-взвод-отделение в самый низ военной пирамиды Красной армии. Точнее, катился Михал Мхалыч Федоров. Здоровенный красноармеец, выделяющийся в любом строю не только ростом, но и шириной плеч, моментально привлек внимание будущих командиров и потащил за собой Вову.

Оба попали в отделение младшего сержанта Акимова. В отделении было тринадцать человек. Во взводе, состоящем из четырех отделений, больше полусотни, а в роте – больше ста шестидесяти. Рота занимала две палатки с трехъярусными нарами. Если с кадрами был полный комплект, то с оружием для этих кадров было плохо. Все запасы, подготовленные для развертывания частей в западных округах, достались немцам. Производство только переходило на военные рельсы. Винтовки выгребали в тыловых частях, у ВОХРы, где только могли, но их все равно не хватало. На всю дивизию не было ни одного положенного по штату автомата. И пулеметов тоже не хватало.

К несчастью для Лопухова, пулемет в их отделении был. На вопрос «Сможешь?» Федоров ответил:

– А чего? Смогу. У меня и второй номер, считай, уже есть. Правда, Вова?

Вова открыл рот, чтобы решительно откреститься от этой чести, но в этот момент Михал Михалыч дружески хлопнул его по спине своей лапищей. Так ни слова и не сказав, Лопухов закашлялся, что было воспринято всеми окружающими как согласие. Ему тут же вручили металлический короб с тремя дисками, который он теперь постоянно должен был таскать с собой.

На следующий день вновь прибывшие познакомились со своим ротным командиром, старшим лейтенантом, носящим неблагозвучную фамилию Хамин. Свою фамилию он оправдывал на все сто. Это был величайший знаток сексуальных позиций, куда там Изольде с ее двадцатилетним опытом. Марш-броски, физо, тактика и любимая ротным строевая. Командир имел свою роту раз по десять на дню как минимум. Повзводно и по-отделенно, в простой и в извращенной форме, а многих неудачников дрючил индивидуально. Вова, например, поздно углядел начальство и опоздал с переходом на строевой шаг.

– Лечь! Встать! Лечь! Встать! Я тебя научу, Лопухов, Родину любить и начальство уважать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Отдание чести, начальник справа. Шаго-ом марш!

Мокрый, как мышь, Вова не знал, что ему делать: то ли упасть в обморок, то ли кинуться на начальство с кулаками. Но у лейтенанта в кобуре наган, и вид дергающегося от попадания пуль тела дезертира так и стоял перед глазами.

– На «шпалу» рубится, сволочь, – заметил один из красноармейцев, – хлебнем мы еще с ним…

Этот успел немного застать Зимнюю войну, дембельнуться летом сорокового и спустя год опять оказаться в строю.

Старшина брал пример с ротного. После пятнадцатикилометрового марш-броска, еле переставляя ноги, рота идет в столовую на обед.

– Песню, запева-ай!

В ответ тишина. Горло у всех пересохло, и просто не до пения. Старшина, отсидевшийся в расположении, этого понимать не хочет.

– На месте, стой! Круго-ом! Шаго-ом марш!

Рота возвращается назад на пятьсот метров.

А обеденное время идет.

– Круго-ом! Шаго-ом марш! Песню запева-ай!

Заводит охрипшим голосом ротный запевала.

Подхватывают остальные, рота идет на обед.

Кроме того, чтобы носить короб с дисками, в обязанности второго номера входило снаряжение дисков патронами. Старшина отсыпал полсотни золотисто-блестящих патронов, Федоров почти торжественно вручил диск. Вова повертел в руках черный плоский блин.

– Ну и что с ним делать?

– Тренируйся.

Диск состоит из двух половин: нижней, которая неподвижно крепится на пулемете, и верхней, вращающейся относительно нижний под действием спиральной пружины. Принцип снаряжения Лопухов выяснил быстро. Надо перевернуть диск окном подачи вверх. Одной рукой держишь верхнюю половину диска, второй – вращаешь нижнюю, но для того, чтобы сдвинуть ее с места, нужно утопить внутрь торчащую из окна фиговину, которую первый номер заумно назвал «задержкой спиральной пружины». А дальше просто, берешь третьей рукой патроны и по одному вкладываешь их в приемник между зубцами. Вся проблема в отращивании третьей руки. Поэтому первый раз диск набивали вдвоем, Вова вращал, а Федоров вкладывал патроны, протирая их промасленной тряпочкой.

– Отпускай осторожно, – скомандовал Михал Михалыч.

Три Процента ослабил хватку, половины диска сдвинулись, и крайний патрон занял положение в окне подачи. Надо бы верхнюю половину упереть во что-нибудь, тогда и одному можно справиться. Вот только во что? Не в грунт же, мигом земля в диск набьется. Решение данной проблемы Вова решил отложить на будущее. Если без патронов диск тянул на килограмм с копейками, то снаряженный – на все три. И таких дисков было три, плюс сам короб, итого – десять можно смело писать. А еще фляга, лопатка, противогаз, сидор, наконец. Получалось совсем грустно. Хорошо, собственной винтовки не было, это еще пять килограммов вместе с патронами.

– Теперь смотри и запоминай, может, самому придется.

Федоров вставил вилку в пазы выступа на кожухе ствола пулемета и ударом ладони сверху закрепил диск на оружии зацепом защелки.

– Чтобы снять диск, нужно эту защелку оттянуть назад за «уши», после чего снять диск движением вверх.

Диск оказался у него в руках.

– Только снимать и ставить диск лучше при взведенном затворе. Понял?

– Да, понял, понял. Не дурнее паровоза.

– Дальше тренируйся сам, – напутствовал его первый номер.

А вот это занятие Вову ни хрена не прикалывало. Не хотел он иметь ничего общего с этой тарахтелкой, тем более, находиться с ней в одном окопе, когда все начнется. Фрицы же таких шуток не понимают, когда их на нейтралке из пулемета поливать начинают. Они же и в ответ вмазать могут, да так, что мало не покажется. Уж лучше сидеть с винтовочкой где-нибудь в стороне, и лучше в окопе полного профиля, и чтобы ход сообщения подальше в тыл наличествовал.

Но ничего не могло испортить ему настроение – сегодня он в первый раз заступал в наряд по кухне. От уже там побывавших он знал, что работа предстоит нелегкая, но повара кухонный наряд дополнительно подкармливают. Оставшиеся три патрона он сунул в свой вещмешок и забыл про них.

Картошка была мелкая, к тому же прошлогодняя, а выданные кухонному наряду ножи – тупыми. Проще было нарезать корнеплоды параллелепипедами, но тогда получалось, что количество начищенной картошки равняется количеству отходов, а это существенно сокращало и так не богатый килокалориями рацион красноармейцев. Вот и сидели, чистили, на глазки и прочие мелочи не обращали внимания. Сдабривали процесс солдатскими шутками и разговорами о довоенной жизни. К трем часам ночи Лопухов натер на руках мозоли и уже готов был грызть проклятые клубни зубами, царапать ногтями, но тут картошка закончилась, и они побрели в свою палатку. До подъема оставались еще целых три часа.

Очередная неприятность ожидала Вову, когда он, сменившись с наряда, переваривал набитую в живот перловку. Он был сыт и счастлив, хотя и устал, шевелиться не хотелось. Совсем. Но тут рота вернулась с огневой подготовки, и Федоров сунул ему пустой диск.

– Посмотри, вроде земля попала, почистить надо.

– А…

– А мне еще пулемет разбирать-собирать.

Пришлось самому. Позаимствовав у первого номера отвертку, Лопухов отвернул верхний винт. Дальше дело застопорилось, закраина у окна подачи не давала снять верхнюю крышку. Тогда Вова повернул крышку на пол оборота и потянул вверх.

– У-о-о-о!!! Мать-перемать!!!

Коварная пружина, вырвавшись на свободу, сильно саданула по левой ладони. Через пару минут боль почти утихла, зато диск наконец разобрался, осталось только открутить «задержку спиральной пружины», похожую на обычную гильзу, только стальную. Земли внутри почти не было, так, несколько крупинок. Вова вытер песок, прошелся по внутренностям промасленной тряпкой, но как только перешел к сборке, дело застопорилось. Сначала свернуть пружину, а потом вставлять верхнюю крышку или сперва вставить выступ крышки в петлю на конце пружины и только затем свернуть ее? После опробования всех вариантов Лопухов остановился на первом. Работать пришлось на ощупь, Вова мысленно пожелал конструктору здоровья и долгих лет жизни. Минут через пять крышка встала на место.

Теперь надо создать усилие на задержке. Вова додумался вставить отвертку в отверстие верхней крышки и повернуть ее. Получилось пол-оборота. Лопухов попробовал усилие – слабовато. Пришлось поворачивать еще на один оборот. Упарился. Еще одна закавыка – как вкрутить задержку на место? Вова вставил на место винт, протолкнул задержку в окно подачи и попытался попасть винтом в отверстие. С десятой приблизительно попытки получилось. Но тут выяснилось, что петлю он надел не той стороной! Пришлось выкручивать винт, переворачивать петлю и закручивать все обратно. Вова нашел добрые слова в адрес родственников конструктора.

А тут и Федоров нарисовался.

– Справился?

– Естественно, – гордо надулся Три Процента.

Первый номер покрутил диск, проверил усилие.

– Нормально. А с рукой что?

– А что?

Сквозь перемазанную ружейным маслом кожу на ладони наливался темно-синий бугор.

– Пружина вылетела.

– Дуй в санчасть, отделенного я предупрежу.

Ладонь, в принципе, не болела, если, конечно, ни за что ею не хвататься. В санчасти кисть отмыли, чем-то намазали, забинтовали и сказали через день прийти на перевязку. Под это дело Вова попросил себе освобождение от нарядов, хозработ, строевой и тактической. Фельдшер иронично хмыкнул, но бумажку написал.

– Ладно, гуляй!

Два дня Лопухов блаженствовал, только взгляды старшины, полные жажды Вовиной крови, портили ему жизнь. Но через два дня повязку сняли, и старшина свое взял.

– Лопухов!

– Я!

– На разгрузку боеприпасов.

Не мог понять странный человек, что Вовин организм для поднятия и переноски тяжестей абсолютно не предназначен, ему такие нагрузки противопоказаны. Ладно бы еще продовольствие разгружать, там всегда можно чем-нибудь поживиться. А кому, спрашивается, нужны эти тяжеленные ящики с патронами? После отбоя Вова едва дополз до койки, все тело ломило, и он не сразу провалился в спасительный сон. Но стоило ему закрыть глаза, как тут же зорали:

– Рота, подъем!

Лопухов, не торопясь, выбрался из-под жиденького красноармейского одеяла. Спину ломило, руки ныли.

– Лучше бы я там сдох.

– Где там? – не понял влезающий в гимнастерку Федоров.

– Там, – ответил Вова, – в другой жизни. Не обращай внимания.

На утреннем разводе роту обрадовали, ей первой предстояли занятия по борьбе с танками. Вова вспомнил, что пару лет назад видел по ящику, как приплюснутый танк перебирается через окоп, в котором за несколько секунд до этого прячется солдатик. После прохода танка солдатик выныривал из окопа и бросал что-то вслед танку. С виду не очень страшно, но как только Три Процента представил лязгающие над собой гусеницы и обрушивающийся с верху грунт… А если края окопа после нескольких проездов не выдержат и танк осядет глубже? В нижней части живота возникли неприятные ощущения, а ноги сами уже выполняли команду «Напра-во!».

Роту привели на окраину городка, где уже был вырыт окоп. Вове он сразу показался недопустимо мелким. Но его предложение «углубить», поддержки у ротного не нашло. А в остальном все было, как по телевизору. Кроме танка. В полусотне метров на деревянных лыжах стоял фанерный макет, собранный на деревянном же каркасе. От макета к окопу тянулся длинный трос, прицепленный к полуторке, стоявшей за окопом. По команде грузовик начинал движение, разгоняя прицепленный макет до вполне приличных двадцати километров в час. Макет перескакивал через окоп, и в него летела сначала бутылка с водой, а потом макет гранаты. После чего «танк» дружно тащили назад, растягивая трос. Все ничего, но таскать макет упарились. Наконец, пришла и Вовина очередь.

– Лопухов, на исходную!

Вове вручили бутылку из прозрачного стекла, заткнутую деревянной пробкой и притертую куском газеты, а также макет гранаты, подозрительно напоминавший те, что пылились в каморке при спортзале Вовиной школы. Вова спрыгнул в окоп, присел. Взвыл мотор полуторки, трос натянулся, и сверху проскрипели деревянные лыжи. Вова высунулся, размахнулся, и бутылка глухо стукнулась о фанерный лист на корме «танка». Есть! А вот граната не долетела буквально на какой-то метр. Тем не менее, «удовлетворительно» Вове поставили.

После обеда опять была строевая. На вопрос «Зачем нам столько строевой?», младший сержант ответил коротко:

– План такой.

Если бы этот план доверили составлять Вове, он бы такой план написал! Такой план, ну просто…

– Лопухов, ножку тяни! Ножку! Высота подъема не меньше тридцати сантиметров!

Тьфу, ты, черт! Опять замечтался.

– Р-рота, левое плечо вперед! Ма-арш!

А куда деваться – армия, да еще и красная. Л-левой, л-левой, л-левой!

В этой жизни все когда-нибудь заканчивается и хорошее, и плохое. Причем: иногда, когда плохой период заканчивается, ты понимаешь, что на самом деле это был хороший. Бывает и наоборот, но это крайне редко. Такие мысли пришли в голову красноармейцу Лопухову, когда подняли полк по тревоге, выдали сухой паек на три дня, привели на железнодорожную станцию и погрузили в эшелон. С одной стороны, жизнь изменилась к лучшему: никто не гоняет тебя в наряды, ни строевой, ни тактической, ни даже политической. Лежи себе на нарах, плюй в потолок. Все так, но от этого лежания лезли в голову нехорошие мысли. Эшелон-то шел на запад, к фронту.

А что ждет его на фронте? Смерть? Нет, это в его планы не входило. Плен? Уж лучше сразу сдохнуть! По крайней мере, мучиться долго не придется. Дезертировать? Вова огляделся вокруг. На ходуне сбежишь. Да и куда потом? Без денег, без документов, приткнуться некуда… Безнадега. Остается, как барану, таскать свой короб с дисками и надеяться. Неизвестно, правда, на что. Каков шанс пехотинца из сорок первого дожить до победы он, к сожалению, представлял.

– Чего смурной?

На нары к Лопухову подсел ветеран финской.

– А чему радоваться? Не к теще на блины, на фронт едем.

– А по мне, так лучше на фронт, чем к теще, – рассмеялся красноармеец.

Только заметил Вова, что смех этот малость натянутый, мало кто мог веселиться от души в такой ситуации, хотя были и такие. А вообще, народ вел себя по разному: кто-то замыкался в себе, уползал в дальний угол, но в маленькой теплушке об уединении можно было не мечтать, другие, напротив, демонстрировали повышенную общительность, на люди лезли. Вова относился к первым.

– У меня ведь даже оружия нет, – пожаловался Лопухов.

– Не боись, живы будем – не помрем! И об оружии не горюй, легче топать будет. А после первого боя этого добра на всех хватит, еще и останется!

Если последней фразой он хотел подбодрить Вову, то вышло, скорее, наоборот. Некоторые втихаря распатронили сухпай, хоть команды и не поступало. Вова не стал подчиняться собственному желудку и от этого действия воздержался – неизвестно, как оно будет дальше.

Эшелон шел двое суток. Полз, летел, отстаивался на запасных путях, менял паровозы. Малоярославец, Калуга, в Сухиничах эшелон повернул на девяносто градусов и пополз на северо-восток. Десятка через три километров полк выгрузили из эшелонов. Дальше шли пешком до самой ночи. Едва стих шум пылящей по проселку колонны, как до Вовиных ушей донесся странный низкий гул.

– Это что шумит? – поинтересовался он.

– Канонада, фронт рядом, – пояснили ему.

– А рядом, это сколько?

– Километров двадцать-тридцать.

На месте ночевки Вова заметил, как некоторые красноармейцы выбрасывают свои противогазы.

– А они все равно не секретные, – пояснил Федоров. – Вот за секретные могут взгреть, а за эти…

Подумав, Вова выбросил свой, все легче идти. Однако с утра его ожидал большой облом – в пустую противогазную сумку ему сыпанули пару сотен патронов, на глаз, без счета. Этот груз не добавил легкости шага, а низкий гул становился все ближе и ближе, Вове даже казалось, что он различает отдельные разрывы.

Около полудня полк остановился на привал. Наворачивая рыбную консерву с ржаным сухарем, Лопухов обратил внимание, как вдруг забегали командиры, наверное, случилось что-то. Появился лейтенант Хамин.

– Рота, стройсь!

Торопливо запихнув в рот остатки сухаря, Вова встал в строй.

– Напра-во! Шаго-ом марш!

Свернув с дороги, рота минут двадцать двигалась по редкому лесу, но вот лес сменился кустарником, за кустарником открылось поле, а за полем маячили крыши небольшой деревеньки.

– Вещмешки и скатки оставить на месте!

По команде ротного бойцы начали освобождаться от лишнего груза. Лопухов тоже облегченно избавился от натершей шею шинели и лямок своего сидора. Сумку с дисками и противогазную сумку с побрякивающими на каждом шагу патронами пришлось оставить.

– Вперед! В атаку! Ура-а-а!!!

В какую такую атаку? Вова еще ничего не успел понять, но первый номер уже подтолкнул его вперед.

– Пошли.

– А-а-а-а!

Это «а-а-а-а» давило на уши и мешало соображать. Поначалу они с Федоровым оказались посреди бегущих красноармейцев, но понемногу спины бегущих впереди начали исчезать, и вот впереди осталась только широченная спина первого номера. Когда они добежали до крайнего дома, Вовины легкие норовили выпрыгнуть из организма. Михал Михалыч плюхнулся на землю около угла дома, высунул за угол ствол пулемета и дал короткую очередь. Вова, привалившись к бревенчатой стене, пытался восстановить дыхание. Первый номер матюгнулся, и пулемет коротко громыхнул еще раз.

– Вставай, пошли.

Федоров пригнувшись, перебежал на другую сторону деревенской улицы. Вова едва поспевал за ним, и не думая пригибаться. Потом они перебрались через забор, пробирались по задворкам, ползли по каким-то грядкам. Вова отстал и потерял первого номера из виду. Немного полежал между грядками, отдохнул и смог найти Федорова по звуку. Тот как раз добивал первый диск.

– Ты где бродишь?

– Отстал я.

– Отстал… Диск давай.

Михал Михалыч сменил диск, но стрелять больше не стал.

– Ушли, гады.

– Кто ушел? – не понял Лопухов.

– Немцы. На, набивай.

Вова взял пустой диск и занялся привычным делом. Только сейчас до него дошло, что страшные немцы были очень близко, чего он абсолютно не ожидал, но почему-то ушли. Просто немцев в деревеньке было очень мало, и отразить атаку целой роты они никак не могли. Немного постреляв, немцы удрали, бросив посреди улицы неисправный мотоцикл с простреленным баком. Бак прострелили сами немцы, рассчитывая, что вытекающий бензин загорится. Но он не загорелся, и мотоцикл остался стоять посреди темного остро пахнущего пятна, впитавшегося в сухую землю бензина.

Подтянувшиеся красноармейцы уже обследовали трофей, но ничего интересного, кроме набора инструментов, не обнаружили. То, что первоначально приняли за ведро с крышкой, оказалось немецким противогазом. И тут Вове приспичило. Он зашел в ближайший двор, пристроился к углу, расстегнул и… С воплем вылетел обратно.

– Ты чего? – удивился Акимов.

– T-там т-труп.

– Чей?

– Н-немецкий.

– Пошли посмотрим, – предложил Федоров.

– Мотню застегни, – посоветовал Акимов.

Смотреть на убитого сбежалась треть роты. Труп в мышастой форме спокойно лежал там же, где Вова чуть не справил на него малую нужду. Простреленная голова в луже запекшейся крови. Рядом лежала немецкая винтовка. Именно она привлекла внимание сержанта, Федоров заинтересовался содержимым вражеского ранца. Несвежее нательное белье и фрицевские мыльно-рыльные бросили рядом с хозяином, туда же отправились письма и семейные фотографии. По рукам пошла пачка галет, которую тут же распотрошили, Вове и кусочка не досталось. Банку консервов, «мой фриц, мои трофеи», прибрал себе Федоров. Больше ничего интересного не нашлось.

Ба-бах! Бах! Бах!

– Немцы!!!

Обратно к спасительным кустам добежали быстрее, чем шли в атаку. Немцы больше не стреляли. У брошенных скаток и вещмешков собралась только половина роты. Ротный тоже исчез, командование ротой принял взводный номер раз. Через час пришел приказ окопаться. Михал Михалыч и Вова начали вгрызаться в землю своими кургузыми лопатками. Понемногу начали собираться остальные, но человек двадцать так и не досчитались. Кухня вечером не прибыла, и пулеметчики приговорили трофейные консервы с ржаными сухарями. Оказался колбасный фарш.

– Вкусно, – отметил первый номер, запивая ужин водой из фляги.

– Мгм, – согласился еще жующий Вова.

Деревенька осталась немцам. Командир роты появился только на следующий день, где он ночью шлялся, никто спросить не рискнул. Хамин прошелся вдоль позиций роты, наорал на подчиненных, раздал взыскания. Заметив шевеление на позициях русских, немцы засадили в их направлении длинную пулеметную очередь. Пули пошли не над землей, а выше, защелкали по кронам деревьев. От этого создалось впечатление, что стреляют не только спереди, но и с боков, и сзади. Все пригнулись, закрутили головами, хоть и понятно, что в тылу только свои, но все равно неприятно.

Дошла очередь и до пулеметчиков.

– Вы где окоп вырыли, вашу перемать?! Какой отсюда обзор?! Где сектора обстрела?!

Старлей отмерил полтора десятка метров от прежней и ткнул пальцем в землю.

– Здесь копайте!

Чем прежняя позиция была плоха, Вова так и не понял. Обзор? Сектора? Да ни хрена вроде не изменилось. На всякий случай глубоко копать не стали. Вдруг завтра опять позицию менять или вообще в другое место пошлют, а то и в атаку. Бруствер, обращенный в сторону деревни, прикрыли дерном, хотя многие этим не озаботились, дав ротному еще один повод для разноса и построения многоэтажных конструкций с помощью великого и могучего.

Сколько-то фильмов о войне Три Процента в детстве все-таки посмотрел. Во всех фильмах солдаты сидели в траншеях. Глубоких таких траншеях. И дно у них было досочками выложено, и стенки каким-то плетнем укреплены, чтобы не осыпались. А тут понарыли каждый для себя каких-то ямок и сидят в них. Соединять их между собой траншеей никто не пытался, да и приказа такого не было. Пулеметчикам проще, они хоть поговорить друг с другом могут, а остальным до вечера в своих ячейках сидеть. С другой стороны, начальство тоже не беспокоит, лафа. Вечером старшина с кухней приедет…

Однако просидеть весь день безвылазно не удалось. Первым не выдержал Михал Михалыч.

– Ты тут смотри, а я пошел.

И, пригибаясь, рванул по кустам в ротные тылы, приперло человека. Лопухов, выполняя приказ, сначала просто смотрел, потом смотреть надоело, и он взялся за шейку приклада. Тяжелый, гад. Прижал приклад к плечу, заглянул в прорезь прицела. До крайних домов отсюда метров пятьсот-шестьсот, для пулемета самое то, и прицел уже заранее выставлен. Три Процента поворочал стволом вправо-влево. У немцев – тишина, никакого движения, а ведь они где-то там. И пулемет, который утром полоснул по позициям роты, сейчас также смотрит своим пламегасителем на восток. Вова вдавил предохранитель и потянул спусковой крючок. Спуск поддался легко – затвор-то не взведен. Играться с пулеметом быстро надоело, и Лопухов опустил приклад. А там и первый номер вернулся.

– С облегчением, Михал Михалыч.

Федоров на подобные подколки не реагировал, он их просто не замечал.

– Как обстановка? – поинтересовался он.

– Нормально. Не видно никого и ничего.

В этот момент с немецкой стороны сухо треснул одиночный выстрел. В кустах с нашей стороны произошла вспышка активности, но все быстро стихло – народ попрятался по своим ячейкам.

– Снайпер, – заметил Михал Михалыч. – Не повезло кому-то. И ты башку за бруствер убери. Чего вылез?

Голову Вова спрятал, не казенная все-таки. Часа три все тихо сидели по своим ячейкам, потом у одного возникли срочные потребности и он рискнул рвануть через простреливаемую полосу, за ним второй. Немцы подождали-подождали, а потом врезали из минометов. Сначала раздался странный свист, потом… Бах! Бах! Вова резко нырнул поглубже в окоп, Федоров стащил пулемет с бруствера, больно стукнув Лопухова по плечу этой железякой.

– Подвинься.

Двигаться было особо некуда. Здоровенный Михал Михалыч, пулемет, ящик с дисками, два вещмешка. Места почти не оставалось и Вова рискнул приподняться выше, тем более, что мины рвались в стороне от их окопа. Ба-бах! Мина рванула где-то рядом. Ш-ших, ш-ших! В нескольких сантиметрах от Вовиной головы взметнулся грунт, выбитый из стенки окопа. Да это же… Осколки! Сразу же захотелось каску на голову и окоп поглубже, а еще лучше в блиндаж. В три… Нет, в пять накатов. И какого хрена столько времени без дела сидели? Двадцать раз могли ячейку углубить!

Обстрел закончился так же внезапно, как и начался. Над позициями роты повисла тишина. Народ зашевелился в ячейках, ощупывал себя, пытаясь понять все ли в порядке, не зацепил ли какой-нибудь осколок. Те, кому досталось от ударной волны, трясли головой, пытаясь восстановить слух. Вова стряхнул с плеч заброшенную в окоп землю, приподнялся, хлопнул по бедру пилоткой, натянул ее обратно на голову и извлек из чехла свою лопатку. Первый номер вытащил свою, и они, не сговариваясь, начали вгрызаться в дно окопа. Выбрасывая взрыхленный грунт, Лопухов приподнялся над уровнем земли и увидел, как из соседней ячейки так же летит земля. После наступления темноты выяснилось, что рота потеряла двоих убитыми и двоих ранеными.

Так простояли три недели, точнее, просидели в ячейках. Кроме спорадических минометных обстрелов немцы практически не досаждали, так, постреливали иногда, да по ночам периодически пускали фосфоресцирующие осветительные ракеты. Но тем не менее, практически ни один день не обходился без потерь. Один, два, а то и три бойца отправлялись в тыл или закапывались в наспех вырытой товарищами неглубокой могиле. Еще была возможность похоронить всех погибших.

В один из дней, после обеда, с немецкой стороны наступила неожиданная, непривычная тишина. Народ насторожился, но до вечера ничего не случилось. Ночью только обычные ракеты, да дежурные пулеметные очереди, напоминающие русским, что доблестные солдаты фюрера на своих постах не спят. А с утра опять тишина. Загадка разрешилась просто.

– Воскресенье сегодня, отдыхает фриц, – догадался Федоров.

Словно в подтверждение его слов ветерок донес до позиций пулеметчиков звуки легкой музыки.

– Патефон крутят. По-моему, это вальс, – предположил Вова.

– Может, и вальс.

Михал Михалыч в музыке не разбирался абсолютно.

В конце третьей недели с наступлением темноты роту неожиданно подняли и, сорвав с насиженного уже места, повели на восток. Шли, спотыкались, в животе урчало – кухня так и не приехала. К полуночи дорога вроде пошла вверх, спящий на ходу Вова едва не пропустил момент, когда роту завернули с дороги в мелкий низкорослый кустарник.

– Окопаться!

Вдоль строя пробежал ротный, матюгами разогнал роту вдоль одному ему видимой позиции. Михал Михалыч пристроил на земле пулемет, скинул скатку и вещмешок, вогнал в дерн лопатку. Лопухов последовал его примеру, скинув с плеч лишний груз, но к работе приступать не спешил.

– Чего стоишь? – поинтересовался первый номер. – Команду слышал? Вот и копай.

– А вдруг утром дальше пойдем? Получается, зря окоп выкопаем.

– А вдруг утром немцы из минометов по нам садить начнут?

– Из минометов?

Вовин трудовой энтузиазм сразу подскочил процентов на пятьсот. Часа через три Федоров счел глубину окопа достаточной.

– Все, шабаш. Надо хоть немного поспать.

Проснулись оба от треска пулеметной очереди.

Когда, едва продрав слипающиеся глаза, пулеметчики, высунулись из отрытого ночью окопчика, один немецкий мотоцикл уже дымился в кювете. Второй, торопливо удирал обратно под прикрытие рощи, видневшейся в километре от позиций роты. Передовое охранение азартно лупило по нему из винтовок, но то ли все стрелки были косоглазые, то ли фриц везучий попался, но ему удалось благополучно избежать участи своего товарища.

– А мы чего не стреляем? – поинтересовался Вова.

– Далеко. Только патроны зря потратим.

Михал Михалыч оглядел поле предстоящего боя и сделал вывод.

– Хреновая позиция.

– Это почему? – удивился Лопухов. – Вон обзор какой! Сектора опять же.

– Сектора! Торчим тут, как прыщ на бугре. Дорогу видишь?

– Вижу.

Мощеная брусчаткой дорога с профилированными кюветами, по местным меркам, вполне тянула на автобан.

– Вот вдоль нее немцы и попрут, – пояснил первый номер, – мы как раз под их удар и попадем, а за нами только кустики чахлые, танкам не помеха.

В кустах прятались две тонкоствольные пушечки с наклонным щитом на спицованных колесах.

– Так чего делать-то?

– Чего, чего. Копать! Авось поможет.

Федоров выдернул свою лопатку, воткнутую в стенку и начал углублять окоп.

– Бруствер поправь и замаскируй, пока время есть.

Вова кивнул, вылез наружу и начал поправлять раскиданную в ночной темноте землю. Потом он аккуратно обложил вывороченный грунт ночью же срезанным, но еще не успевшим увять дерном. Из окопа вылетала все новая и новая земля. Даже работая малой пехотной лопаткой, Михал Михалыч ухитрялся давать вполне приличную производительность.

– Михалыч, может, перекусим?

– А давай. Когда еще время будет.

Лопухов спрыгнул обратно в окоп, пулеметчики достали из сидоров черные сухари и стали грызть их, запивая остатками воды из фляг. Здоровенный Федоров должен был страдать от голода сильнее, чем гораздо более тщедушный Лопухов, но по нему этого не было видно. Доесть не успели, завтрак прервали взрывы первых снарядов.

Артналет длился недолго, едва стихло, по позиции прокатилось: «Приготовиться к отражению атаки!» По свистку ротного Михал Михалыч поставил на бруствер пулемет, но пока не стрелял. Вова предпочел не высовываться, поэтому не видел, как с десяток танков выбрались из рощи, нарочито не торопясь развернулись и покатились через поле. Ехали танки медленно, останавливались, стреляли из своих пушечек по плохо замаскированным позициям красноармейцев. Маленькие, злые снарядики, взбивали землю, но толку от них было немного.

Затявкали прятавшиеся в кустах сорокапятки. Танки, казалось, не обратили на их огонь никакого внимания, только вроде ползать стали быстрее. Невольно создавалось впечатление, что для такого калибра они просто неуязвимы. Но вот раздался до дрожи в коленках знакомый свист, и позиции противотанкового взвода покрылись взрывами минометных мин. Танки тут же рванулись вперед, за ними, словно из-под земли выросли цепи немецкой пехоты.

Та-та-та-та, та-та-та, та-та-та-та. Федоров бил частыми короткими очередями, перемежающимися звоном выброшенных гильз. Пулемет замолк, короткая возня.

– Держи!

Михалыч сунул в руки Вове пустой диск, и тот принялся за привычное дело. Сдвинуть, вложить патрон, сдвинуть, вложить… Пулемет наверху зачастил, несколько горячих гильз скатились в окоп, значит, фрицы подошли совсем близко. Второй диск оказался в окопе еще до того, как Лопухов успел снарядить первый. Он заторопился, резко дернул петлю и очередной патрон вместо того, чтобы лечь на положенное место перекосился, заклинив диск. Пришлось отпустить петлю и, теряя время, поправлять чертов патрон. А сверху Михалыч ударными темпами потрошил третий диск. В таком темпе скоро и ствол менять придется.

Первый диск, наконец, был набит. Вова подхватил второй, но тут земля дрогнула, и только потом до ушей долетел грохот разрыва, еще один и еще. Плюнув на свои многострадальные уши, Лопухов начал набивать второй диск, но где-то на половине патроны в сумке закончились. Пулемет наверху замолчал.

– Откатились, – сообщил первый номер, – наша гаубичная вовремя поддержала.

– Это хорошо, – согласился Вова.

Приятно все-таки, когда тебя кто-то вовремя поддерживает.

– А ты чего сидишь? – заметил Вовино безделье Федоров. – Диски набивай, скоро опять полезут.

– Так патроны кончились, – попытался оправдаться Лопухов.

– Ну так дуй за ними на пункт боепитания! Пулей!

Прихватив противогазную сумку, Вова порысил по кустам в ротные тылы.

– Сколько тебе? – поинтересовался красноармеец, выдававший патроны.

– Три сотни, – заявил Лопухов, прикинув, что на шесть дисков хватит, даже еще останется.

– Две, – урезал его аппетиты боец, – ты не один, другим тоже надо.

Вова прикинул, что тащить две сотни патронов легче, чем три. Правда, потом придется опять за ними бежать. Но вдруг будет приказ отойти, вечер уже скоро, может, и не придется бегать. Навьючив на себя потяжелевшую сумку, Лопухов уже хотел бежать обратно, но тут ударили немецкие минометы, и он решил переждать обстрел на пункте боепитания. Бегать среди взрывов мин в его планы не входило.

Обстрел прекратился, и Вова выбрался из окопчика. Решил, что успеет добежать обратно до начала атаки, но просчитался, его заметили, и несколько пуль просвистели над головой, затем пулеметная очередь взбила землю неподалеку. Лопухов упал и замер, надеясь, что немцы о нем забудут. Убедившись, что цвирканья пуль больше не слышно, рванул к цели короткими перебежками. И оставалось ему пробежать совсем немного, но тут появился немецкий танк. Ну как танк, скорее танчик. По габаритам он Вовиному «мерину» явно уступал, и по мощности мотора тоже, но был выше и, конечно, тяжелее. Но в тот момент, когда Вова его увидел, он показался ему огромным, страшным и прущим прямо на него.

Нервы не выдержали, и Три Процента рванул, как спринтер на стометровке, танк поехал за ним. Оглянувшись на танк, Вова споткнулся, упал и въехал лицом в бруствер чьей-то стрелковой ячейки, рядом громыхнула патронами брезентовая сумка. В этот момент сзади что-то грохнуло, лязг гусениц сменился коротким скрежетом, и все стихло. Вова оглянулся, рука его легла на что-то твердое. Танк развернуло, одна из гусениц лежала в траве серой гребнистой лентой, двигатель заглох. Кто-то из красноармейцев сумел бросить связку из пяти эргэдэшек под гусеницу.

Люк на башне танка откинулся, и из него начал вылезать танкист. В ушах звенело. Опустив взгляд, Вова обнаружил, что под рукой у него лежащая на бруствере чья-то винтовка. Танкист начал перевалиться через край люка. Лопухов подтянул к себе винтовку за ствол, снял штык, перевернул и защелкнул обратно. Танкист сполз по броне и упал возле гусеницы.

– А-а-а-а!!!

Вова подскочил к танкисту и, не как учили, а с размаху, как вилы в кучу навоза, вогнал штык немцу в бок. Колоть чучело и вгонять штык в живого человека – две большие разницы. Немецкая плоть упруго сопротивлялась проникновению русской стали. Немец захрипел и потянулся рукой к кобуре. Лопухов потянул винтовку обратно и окровавленный штык с мерзким скрипом вышел из тела. Он ударил немца еще раз. И еще.

В этот момент над люком показалась голова второго танкиста. Вовиного роста и длины винтовки как раз хватило, чтобы его достать. Штыком в горло. Кровь ударила струей. Немец схватился рукой за рану и прихватил торчащий из горла штык. Лопухов торопливо дернул винтовку на себя, и танкист свалился обратно в танк.

– Ложись!

Прежде, чем его сбили с ног и прижали к земле, Вова успел заметить, как что-то влетело в люк вслед за немцем. Через несколько секунд негромко бухнул взрыв. Вову отпустили, и он смог приподняться.

– Лопухов, ты что ли?

Вова не сразу узнал младшего сержанта Акимова.

– Ну ты зверь! Не ожидал! А чего не стрелял? Патроны кончились?

Сержант подобрал винтовку и открыл затвор. На землю вылетела стреляная гильза, но патроны в магазине еще были.

– Чего не стрелял-то?

– Мне это… Патроны мне надо…

Лопухов подобрал сумку с патронами.

– Винтовку возьми.

Вова взял и винтовку. Своего первого номера он нашел там же, где оставил, в ячейке. Очередь мелкокалиберных снарядов, выпущенная из немецкого танка, смахнула с бруствера и пулемет, и пулеметчика. Вове вдруг захотелось завыть. По-волчьи, по-собачьи. Вдруг оказалось, что не было у него здесь человека ближе. Не стало того, кто вел его по этой жизни, не замечая Вовиных закидонов, разруливая критические ситуации и спасая от залетов. Теперь он здесь совсем один, без родных, друзей, да еще и в самой передней ячейке.

Кровь вокруг остатков головы Михал Михалыча запеклась черной коркой. Лопухов подумал, что не стоит оставлять его так Он вытащил из ячейки свой сидор и, достав из чехла лопатку, обрушил на убитого бруствер. Буквально за пять минут он похоронил первого номера вместе с его покореженным оружием. Хотел было поставить хоть какой-нибудь знак, да не было ничего подходящего в округе. От поисков его отвлек отделенный.

– Лопухов! Ты, что, приказ не слышал? Отходим!

– Не слышал. Не слышал я ваш хренов приказ, – пробормотал Вова.

Закинув на плечо сидор и подобрав свое новое оружие, он на пару секунд остановился. Бросил последний взгляд на неприметный холмик на месте их бывшего окопа и заспешил вслед за уходящим взводом. Едва рота снялась с позиций, как на них обрушился шквал артиллерийского огня. Один из гаубичных снарядов угодил прямо в место, где был окоп пулеметчиков, смешал труп Федорова с землей и превратил неглубокую могилу в дымящуюся воронку.

Глава 3

Следующие две недели слились для красноармейца Лопухова в ежедневную череду боев и отступлений. Свой первый бой Вова запомнил плохо. Силуэты немецких солдат возникли в сырой низинке, покрытой утренним туманом. Немцы вставали, перебегали, падали, исчезая в белой пелене. Патроны в магазине Вова расстрелял, торопливо дергая затвор и не успевая толком прицелиться. Впопыхах не заметил, что магазин опустел, и на очередное нажатие спускового крючка винтовка отозвалась сухим щелчком. Обойм у него не оказалось, только патроны россыпью. Прихватив сразу два, он попытался пропихнуть их в магазин, но они не хотели туда влезать. Тогда Вова постарался взять себя в руки, протолкнул в магазин сначала один, потом второй, третий, четвертый. Пятый отправился в ствол. В целике появилась фигура бегущего фрица. В туманной дымке она казалась плоской, как мишень на стрельбище. Лопухов начал выравнивать мушку, но тут немец упал и исчез.

Матюгнувшись, Вова начал выцеливать следующего. На этот раз он постарался взять упреждение и, когда фриц оказался в прицеле, плавно потянул спусковой крючок. Выстрел задерживался, Лопухов торопливо дернул спуск, бахнул выстрел. Промазал, конечно, но на третьем выстреле постарался учесть предыдущие ошибки. Бах! Плоский силуэт в прицеле сломался пополам и медленно осел. Есть! Никакой жалости к убитому или тяжело раненному им человеку Лопухов не испытал, только радость от удачного выстрела. Да и далеко было. Бой воспринимался, как компьютерная игра: Вова стрелял в немцев, немцы стреляли в Вову. Только тяжелая винтовка ощутимо била в плечо, да патроны в магазине не возникали по щелчку мыши.

Однако, в отличие от игры и даже стрельбища, мишень не просто дожидалась, когда в нее попадут, чтобы упасть. Мишень вела ответный огонь. И весьма прицельный. Поначалу Вова не обращал внимания на цвирканье пуль вокруг. Ему казалось, что все это как-то не по-настоящему. Грохот разрывов и свист осколков он уже успел узнать, а под обстрел из стрелкового оружия, по сути, попал впервые и он не показался ему страшным. Но когда пулеметная очередь взбила землю буквально в метре впереди и чуть правее… Вова понял, что пора менять позицию и попытался перекатиться вправо, но помешал вещмешок за спиной. А потом ударили минометы… Короче, спешно занятую позицию не удержали.

К счастью, с танками больше встречаться не приходилось, зато приходилось много идти и копать, а также часто бросать только что выкопанное и идти дальше. Уже на второй день отступления Вова вымотался так, что практически засыпал на ходу. На третий день исчез мат ротного вместе с самим старшим лейтенантом. На следующий день выяснилось, что вроде это уже не рота, а батальон, но командовал им не прежний комбат, а какой-то незнакомый капитан. С каждым днем народа становилось все меньше и меньше – выбывали по ранению и погибшими. Где-то на десятый день Акимов стал взводным, вот только численность взвода, куда автоматически попал и Лопухов, составила всего девять человек. По ночам стало холодно, тело спасали шинели, а вот уши во время ночного сна урывками стали подмерзать.

Куцая батальонная колонна уходила на восток, расстреливаемая в спину лучами красноватого закатного солнца. Красноармейцы пересекли уже убранное поле по грунтовке, поднялись на насыпь железной дороги и уже начали спускаться вниз, минуя переезд, но тут передние притормозили. Не ожидавший задержки Лопухов, приноровившийся спать на ходу, ткнулся в спину впереди идущего, вызвав недовольный окрик. Вытянув шею, он разглядел за спинами стоящую на перекрестке, в полусотне метров от насыпи, эмку. Возле машины стояли трое. Передний был без шинели, в красивой дымчато-зеленой гимнастерке и фуражке. Звание с такого расстояния было не разглядеть, но кто попало здесь на эмках не ездит, здесь это что-то вроде представительского «Мерседеса», но без мигалки. Еще двое стояли в шаге позади начальства. Грудь левого была перечеркнута ни разу ранее не виденным автоматом с деревянным прикладом и круглым диском.

– На месте, стой!

Как только строй замер, Три Процента тут же впал в анабиоз и поэтому не видел, как комбат рванул с докладом к командиру, стоявшему возле машины. Потом они развернули карту на крыле эмки, комбат выслушал указания и взял под козырек. После этого командир с сопровождающими сел в машину и укатил по дороге, ведущей на север, а комбат с озабоченным выражением на лице двинулся вдоль строя.

Очнулся Лопухов от толчка локтем под ребра, сосед, добрая душа, постарался при приближении капитана. Капитан остановился напротив Акимова, на секунду задумался и спросил:

– Сколько человек у тебя во взводе?

– Пятеро, товарищ капитан. Вместе со мной.

Комбат пробежался взглядом по лицам замерших бойцов, задержался на Лопухове. Вова натянул бодрое выражение лица, дескать «я не сплю, я бдю», хотя спать хотелось смертельно. Капитан повернулся к Акимову.

– Батальону поставлена задача: удержать станцию до завтрашнего полудня. Это единственная дорога, по которой немцы могут обойти батальон. Займешь своим взводом переезд, и до полудня немец через него пройти не должен. После полудня выдвигаешься к станции на соединение с батальоном. Ясна задача?

– У нас даже пулемета нет, товарищ капитан.

– Ты же знаешь, сержант, на весь батальон всего два ручника. Тебе ни одного выделить не могу. Так что выполняй задачу наличными силами.

– Есть! Взвод, выйти из строя!

Пять человек остались на краю дороги, пропуская хвост колонны, свернувшей направо.

– Ну что, мужики, пошли?

Пятерка взобралась обратно на насыпь и огляделась. До ближайшего леса около километра, между лесом и насыпью лежало голое поле, на котором кое-где виднелись оставшиеся скирды соломы.

– Насыпь высокая, техника через дорогу пройдет только по переезду, – высказал свое мнение взводный. – Как оборону впятером держать будем?

Все промолчали.

– Лопухов, опять спишь! Как воевать думаешь?

– Мост надо взорвать.

– Точно, – обрадовался народ, – взорвем мост, и хрен они тут вообще появятся!

Мостик через ручей или мелкую речушку батальон миновал минут тридцать назад, следовательно, до него отсюда километра два. Мост не длинный, метров пять-шесть, деревянный, но по виду весьма прочный – грузовик выдержит. Берега у ручья крутые, а дно вроде топкое. С ходу не перескочить, почти противотанковый ров. А лес там молодой, так просто починить не удастся, несколько часов фрицы точно провозятся.

– Мысль хорошая, – одобрил взводный, – можешь, когда захочешь. Только чем взрывать будем?

Ручных гранат для такого дела явно недостаточно, да и мало их.

– Тогда сжечь.

– Дважды молодец. Спички есть?

– Нет.

– Держи, – сержант сунул Вове коробок, предварительно встряхнув его и убедившись, что он не пустой.

Однако выполнять задачу, поставленную столь ненавязчивым способом, Лопухов не спешил. Внимание его привлекла будка на переезде. Электричество к ней не подведено, а освещать ее и сигналы проходящим ночью поездам подавать чем-то надо, следовательно… Плевый навесной замочек на дверях сдался первомуже удару приклада. Внутри было сумрачно, но почти чисто и не пыльно, будка стала необитаемой совсем недавно. Внутри стояла буржуйка, топчан и маленький столик. А на столе – керосиновый фонарь со сменными цветными фильтрами. И не пустой. Но остатков в фонаре для задуманного явно недостаточно. Под столом отыскалась бутыль из темного стекла, заткнутая квачом из газеты. Вова выдернул затычку, нюхнул и скривился – то, что надо.

Вещмешок с собой решил не брать, бросил его на топчан, взял винтовку и вышел наружу. А там взводный уже определил места будущих окопов по обе стороны от дороги и народ, сбросив с плеч мешки и шинели, расчехлял лопатки, готовясь приступить к работе.

– Это что? – Акимов кивнул на бутыль.

– Керосин. Ну я пошел?

– Иди.

Идти все-таки лучше, чем копать. Однако путь лежал навстречу наступающим немцам, даже сон куда-то пропал. Минут через пятнадцать он подошел к лесу, еще минут пять ходьбы в сумерках, усугубленных листвой и ветками деревьев, и каблуки застучали по деревянному настилу. Не пять-шесть, а все восемь метров наберется. Сначала Вова хотел просто вылить керосин на мост и поджечь, но подошел к процессу творчески. Поразмыслив, снял шинель, обмотки и нырнул под мост, оставив мешающую винтовку наверху. Да-а, построено на совесть, не только грузовик, средний танк выдержит. Стараясь не пролить ни одной драгоценной капли в чавкающую под босыми ногами жижу, смочил горючей жидкостью опоры. Настил восстановить недолго, а вот с опорами придется повозиться. Строевого леса поблизости нет, только молодые березы и осины.

Чиркнув спичкой, Вова поднес огонек к смоченному керосином дереву. К его удивлению, все закончилось быстро истаявшей струйкой беловатого дымка. Не бензин. Тогда Лопухов взял газетный квач, который бросил поначалу в грязь, но тот еще не успел намокнуть. Развернул, поджег сухой край и сунул его к дальней опоре. Подождал, пока пламя разгорится, торопливо добрел до опоры у восточного берега и, обжигая пальцы, поднес пламя к дереву. Выбравшись на сухое место, сел, стер налипшую грязь и придвинул закоченевшие ступни поближе к разгоравшемуся огню. Потянулся, расслабился и начал контролировать процесс. Через полчаса, когда из грязи торчали еще дымящиеся, обугленные огрызки свай, он счел свою миссию полностью выполненной и начал собираться обратно.

Обратно Вова вернулся почти в полной темноте, судя по характерным звукам и иногда срывавшимся выражениям, земляные работы шли полным ходом. Мелькнула мысль переждать где-нибудь еще полчасика, но было поздно, его заметили.

– О, Лопух вернулся! Доставай лопатку, присоединяйся.

Хотел было Вова огрызнуться, у самого-то шутника фамилия ничуть не лучше – Белокопыто, но тут его выручил взводный, видимо, сегодня был Вовин день.

– Отставить! Лопухов, у меня в мешке гороховый концентрат остался, свари, пока мы тут копаем. У кого еще что есть?

– У меня только сухари.

– У меня картофельный есть.

Вова хотел воздержаться, но кто-то внутри него ляпнул:

– У меня киселя полбрикета осталось.

– Вот и набрали на ужин, – подвел итог Акимов. – Действуй.

Недолго думая, Вова пустил на дрова обстановку будки, все равно по-другому впятером в тесной будке не разместиться. Вскоре забулькала вода в двух котелках, атмосферу будки наполнили одуряющие запахи, а там и остальные подтянулись. Впервые за несколько недель Три Процента спал в тепле и под крышей. А если добавить к этому почти полный желудок…

Сержант безжалостно растолкал Вову еще затемно.

– Дуй к мосту, выбери позицию, немцы появятся – стрельнешь. Понял?

– Да понял, понял.

Железная печка за ночь остыла, но снаружи было еще холоднее. Лопухов поежился, поднял воротник шинели и натянул пилотку на уши, сунул руки в карманы и побрел по дороге. Несколько раз споткнувшись и пару раз едва не упав, он, наконец, добрался до цели, пристроился в ямке за деревом и, пригревшись благополучно заснул.

От сна к бодрствованию Вова перешел мгновенно, треск мотоциклетного мотора настойчиво лез в уши. Было уже довольно светло, значит, от восьми до девяти утра. Только Лопухов взялся за рукоятку затвора, как мотоцикл выскочил к мосту и замер перед остатками обгорелых досок. За первым из-за поворота появился второй. Пользуясь шумом моторов, Вова дослал патрон в ствол. За мотоциклами нарисовалась угловатая глыба бронетранспортера. Пулеметчик, торчавший над лобовым листом брони, настороженно вглядывался в противоположный берег поверх ствола своего пулемета, который, казалось, смотрел прямо в лицо Вове.

Три Процента замер, боясь шевельнуться. Между тем фрицы заглушили моторы, слезли со своих железных коней, собрались около остатков моста. Посовещались, затем один из них ткнул пальцем в противоположный берег и выбранный им неудачник, подоткнув полы шинели, начал переправу. Наблюдая за его переходом – остальные расслабились, даже пулеметчик приподнялся, чтобы лучше видеть открывающееся зрелище. «Ну его на хрен», – решил Три Процента и начал осторожно, боясь пошевелить укрывавшие его траву и пожелтевшие остатки листьев, подтягивать к себе винтовку. «Отползу подальше, пальну в воздух и ходу. Вроде и приказ выполнил, и под пули башку подставлять не надо». Но тут фриц выбрался на берег, сел, снял сапоги и начал выливать из них набравшуюся воду. Видимо, кто-то из оставшихся сказал что-то смешное, и они дружно заржали. Переправившийся фриц огрызнулся, что вызвало очередной приступ гогота. Немецкие солдаты вели себя настолько беспечно, как будто не в России находились, не на войне, а на пикник выехали в своем подберлинье.

«Вот сволочи, – ненависть перехлестнула Вовин разум, – сейчас посмотрим, кто смеется последним». Прорезь, мушка, до фрица едва набиралось полсотни метров. Дыхание задержать, фриц начал натягивать правый сапог. Палец выбрал холостой ход спускового крючка и начал преодолевать сопротивление шептала, немец взялся за левый… Бах! Удар винтовочной пули бросил немца вперед, и он плюхнулся с берега обратно в грязь, из которой только что выбрался. Вова перекатился влево, подхватился и рванул в глубину леса, петляя как заяц. Пулеметчику потребовалось две секунды. Та-та-та-та-та. Казалось, пулеметная очередь никогда не закончится, пули щелкали по веткам, с сухим треском врезались в стволы деревьев. Выстрелы винтовок, после того как пулемет, наконец, замолк, воспринимались совсем не страшными, да и лес набрал достаточную плотность препятствий для того, чтобы не только скрыть красноармейца Лопухова от взгляда врагов, но и сдержать, принять на себя летящий в его сторону свинец.

Вова взял левее и через несколько минут выбрался на дорогу, его никто не преследовал. Понятно, сначала немцам надо разобраться со своим раненым или убитым, да и технику свою они не бросят. По дороге дело пошло быстрее, но вскоре измотанный организм начал сдавать, и последние полкилометра задыхающийся Вова торопился довольно медленно. Взвод уже был в окопах и готовился встретить врага, концерт, который закатили фрицы в честь Вовы, не услышал бы только глухой. Вырытые в темноте окопы были хорошо видны, да и будка на переезде – отличный ориентир для немецких минометчиков, но другого места организации обороны просто не было.

– Кто там? – поинтересовались у Лопухова еще на подходе.

– Два мотоцикла, бронетранспортер и с дюжину фрицев. Одного я сократил.

Вова добрел до неглубокой узкой траншеи и плюхнулся рядом с сержантом, стараясь восстановить дыхание.

– Хреново. Значит, не пехота, а разведка танковой или моторизованной дивизии. Против танков мы не удержимся.

– А с другой стороны, может, и ничего, – возразил Три Процента. – Пехота через этот ручей легко пройдет, а техника – хрен. Придется им другой путь искать.

– Или мост чинить, – встрял мелкий белобрысый красноармеец в шинели не по росту.

Вова никак не мог запомнить его фамилию, знал только имя – Санька.

– Пока фрицев нет, давайте оборону совершенствовать.

Подавая пример, сержант первым взялся за лопатку. Вова хотел придумать какую-нибудь отмазку, но, вспомнив дурную привычку немцев перед атакой швыряться всякими минами, вздохнул и потянулся к чехлу своего шанцевого инструмента.

Минут через тридцать взводный объявил:

– Перекур пять минут.

Лопухов высунулся из своего уже гораздо более глубокого, чем вначале, окопа и удивился.

– Что-то тихо. Может, другую дорогу нашли?

Все замерли, прислушиваясь. Тишина. Народ уже начал крутить из газет козьи ножки, когда донесся приглушенный лесом и расстоянием звук первого взрыва. Затем второй, а дальше загрохотало уже непрерывно.

– Немец на станцию попер, – высказал предположение Белокопыто.

Все молча согласились. Артподготовка длилась минут десять, потом взрывы стали реже и тише, но не прекратились совсем. Бросив работу, все прислушивались, по доносящемуся звуку угадывая, как идет бой. За последнее время наслушались всякого и сейчас, не видя поля боя, обстановку оценивали довольно точно.

– Фриц в атаку пошел… вот наши отвечают… а это фрицы опять… опять наши… похоже, накоротке схлестнулись… отошли гады, сейчас опять полезут.

– Это разведка была, – высказал свое авторитетное мнение сержант, – наш передний край прощупали, сейчас по-настоящему навалятся.

Вторая артподготовка была существенно сильнее и продолжительнее. Потом опять донеслись резкие сухие хлопки пушек и интенсивная пулеметная трескотня. Потом бой распался на отдельные очаги, которые то вспыхивали, то гасли и, наконец, полностью затихли. Бой за станцию длился минут сорок, может, пятьдесят, часов ни у кого не было.

– Сержант, может, и нам пора? Фрицы станцию, похоже, взяли.

Акимов и сам понимал, что станцию не удержали и в дальнейшем их сидении здесь никакого смысла нет. Но приказ… Взводный посмотрел на солнце, уже довольно высоко вставшее над горизонтом. До полудня еще часа полтора, ну час как минимум.

– Остаемся, – принял решение взводный. – Еще час.

На мудрый Вовин взгляд, решение было абсолютно, ну просто в корне неверным. После падения станции дальнейшее сидение в этих ямках, по какому-то недоразумению гордо именуемых окопами, приводило к потере еще одного часа личной жизни. Это если немцы не появятся. А если появятся… И ведь даже не узнает никто, как героически погиб красноармеец Владимир Александрович Лопухов, защищая… Да кого, собственно, ему здесь защищать? Товарища Сталина? Да пошел он! Своя жизнь дороже. Вова уже открыл рот, собираясь опротестовать командирское решение, но предварительно взглянул в добрые сержантские глаза и выдал:

– Ну час так час. Всего-то и делов.

Остальные что-то побурчали себе под нос, открыто спорить никто не решился. С одной стороны, сержант – парень в доску свой, с другой, похоже, уставов на ночь начитался.

Потянулись томительные минуты ожидания. Солнце издевательски замерло, посылая к земле ласковое осеннее тепло, которое никого не радовало. Все сидели в окопах молча, напряжение понемногу росло, Акимов не раз уже ловил на себе выразительные взгляды подчиненных, но язык не поворачивался отдать приказ об уходе. Первым не выдержал Белокопыто.

– Может, хорош сидеть? Солнце уже в зените.

До зенита солнце явно не дотягивало. Три Процента хотел поддержать товарища, но в последний момент благоразумно не открыл рта.

– Еще четверть часа. Белокопыто, дуй на насыпь, смотри, чтобы немцы нас от станции не обошли.

Неудачник, подхватив винтовку, потрусил за будку дежурного. Остальные сделали вид, что бдительно наблюдают за местностью и все происходящее их не касается. Секунды стали тягучими, как патока, а природа вокруг издевательски замерла, только легкий ветерок обдувал пригретую солнцем кожу.

– Все, уходим. Попробуем догнать наших.

Секунду все выжидали – не почудилось ли? Потом стали выбираться из окопов, навьючивать на себя тощие вещмешки и прочий солдатский скарб.

– Белокопыто, ты там оглох или уснул? Мы уже уходим.

– Иду, – откликнулся из-за будки Белокопыто и буквально через секунду выдал: – Немцы!

Первым к будке метнулся Акимов, остальные ломанулись за ним.

– Куда толпой? Пригнитесь хоть.

Через полминуты Вова выставил на прицельной планке «пятерку» и, пристроив цевье винтовки на рельсе, загнал в ствол первый патрон. Справа и слева раздались такие же сдвоенные щелчки.

– Может, ближе подпустим? – поинтересовался Санька.

– Нельзя ближе, у них пулеметы, огнем задавят, – пояснил взводный. – Пока разберутся, пока развернутся, мы утечем. Огонь!

Немцев было десятка три. Шли они не спеша, растянувшись по дороге на полсотни метров, чувствовалось – устали. Вова поймал в прорезь прицела крохотную размыто-серую фигурку, выбрал холостой ход спускового крючка. Справа треснул первый выстрел, винтовка уже привычно лягнула Лопухова в плечо. Фигурки на дороге падали, укрываясь от пуль, хотя, возможно, кто-то упал и не по своей воле. Вова торопливо опустошил магазин.

– Все, уходим!

Уходили, точнее, убегали, под свист пуль над головой – немецкие пулеметчики старательно обрабатывали обнаруженную позицию противника, пока их камрады обходили ее с фланга. Причем бежать пришлось на юго-запад. Когда первые ветки хлестнули по лицам и телам бегущих, укрыли от возможных преследователей, все дружно повалились на укрытую опавшими листьями землю, хватая иссушенными ртами воздух.

– А ведь если бы ушли на пару минут раньше, накрыли бы нас фрицы, – едва отдышавшись, высказал свое предположение Вова.

– А на двадцать минут – никто бы не накрыл и бегать не пришлось, – у Саньки было свое мнение. – Теперь батальон хрен догоним.

– Если от того батальона хоть кто-нибудь остался, – Вова был полон пессимизма.

– Кто-то обязательно останется, – высказался Белокопыто, – не может быть, чтобы всех разом. Куда дальше, сержант?

– На восток, – решил Акимов. – Только переезд этот чертов обойдем и попробуем добраться до своих.

– На восток так на восток, – согласился Вова.

Об ужасах немецкого плена он был наслышан еще в своем времени.

– Ты командир или кто?

– Ну командир.

– Не ну, а командир. Значит, обязан не только глотку на плацу драть и заставлять лишний час в окопе хрен знает, зачем сидеть, но и вверенное тебе подразделение всеми видами довольствия обеспечивать. Обязан?

– Ну обязан.

– Не ну, а обязан. Так какого же мы третий день, не жравши, по этим лесам болтаемся?

Акимов давно бы одернул зарвавшегося подчиненного, но понимал, что тот кругом прав, а дальше будет только хуже. Позавчера весь оставшийся световой день взвод пытался догнать наши отступающие войска. И вчера тоже. Но не удалось, даже канонада стихла. В самом худшем варианте это могло означать, что фронт рухнул, немцы рванули вперед, а взвод оказался глубоко в немецком тылу. Вслух этого никто не произносил, но думали об этом все. Да и думать было нечего – днем по всем дорогам шли и ехали фрицы, пробирающиеся по лесным тропинкам красноармейцы угнаться за ними, естественно, не могли. Оно бы и ничего, но ночи уже холодные и жрать хочется все сильнее. Местами еще попадалась поздняя осенняя ягода, но это несерьезно.

– Человек может обойтись без пищи три дня, – продолжил свою лекцию Вова, остальные только слушали, но пока не встревали – сил он при этом не теряет. На четвертый начинает слабеть, и организм начинает съедать сам себя. Последствия могут быть необратимыми.

– Ну и где я тебе продовольствие возьму? – не выдержал Акимов.

– Да где хочешь! Ты – командир, у тебя треугольники в петлицах, вот и думай. А харчи подчиненным вынь и полож.

– Хочешь, петлицами махнемся?

– Не хочу. Так какое будет командирское решение?

Где взять продукты и накормить взвод, Акимов действительно не знал и сколько не думал, ничего реально выполнимого в голову не приходило. Ну не учили в полковой школе младших командиров, как накормить подчиненных во вражеском тылу при не очень дружелюбно настроенном местном населении.

– Короче, что ты предлагаешь?

– Можно пустить что-нибудь на обмен, – предложил Вова.

– Например?

Вот тут возникла пауза, ничего подходящего для меновой торговли в тощих вещмешках не завалялось.

– Можно бы лопатки махнуть, – предложил Санька, – толку от них сейчас никакого, только лишний груз, а к своим выйдем – новые дадут.

– Не пойдет, – возразил Белокопыто, – местным они ни к чему. Большие лопаты взяли бы, а малые не возьмут. А возьмут – недорого дадут.

Все вопросительно глянули на Три Процента.

– Война на дворе, – начал издалека Вова, – а на войне оружие и патроны всегда в цене.

– Ты что, – приподнялся Акимов, – оружие хочешь продать? Тебе Родина винтовку доверила, а ты…

– Родина мне доверила ящик с дисками, а винтовку я сам тогда на бруствере подобрал, – возразил Лопухов.

– Сядь, сержант, – охладил командирский пыл красноармеец Молчунов, – рано еще оружие на хлеб менять, но если окончательно припрет, то можно подумать. На кой черт нужна эта винтовка, если нет сил ее таскать?

Молчунов свою фамилию оправдывал на все сто: сам рот открывал крайне редко, а если его спрашивали, то отвечал коротко, чаще всего вообще односложно. Акимов сел, но на Лопухова взглянул волком, хотя понимал, что четверо голодных и злых мужиков при оружии, да еще во время войны с голоду не умрут и то, что предложил Вова, еще не самый худший вариант. Голод – сильное, очень сильное чувство, мало кто может выдержать его и не сломаться, не опуститься, не превратиться в зверя. Еще неизвестно, как он сам поведет себя через пару дней.

– А может, ночью наведаемся в ближайшую деревню, по погребам пошарим, – предложил Санька.

– Грабежа, мародерства и продажи оружия не допущу, – упрямо заявил сержант.

– Может, купим? – спросил молчаливый.

– А деньги? – поинтересовался Вова.

– Деньги есть.

Молчун залез в свой мешок, вытащил посеревшую тряпицу, развернул и явил на свет несколько разноцветных купюр.

– Откуда? – поинтересовался Вова.

– На заводе расчет перед призывом получил, а потратить негде было.

– Живем! – обрадовался Санька.

– Не спеши, – осадил его Белокопыто, – сейчас это только фантики. На кой они местным?

– Деньги, они и в Африке деньги, – встрял Вова. – Будет у нас жратва. Чтоб я этих совков колхозных не обул?

Лопухов решительно сгреб деньги и пихнул себе в карман.

– Ну, где тут ближайшая деревня?

– Уверен?

– Точно, – подтвердил Санька. – Дом справный, под железом, загон большой, сарайки всякие. Крепкий хозяин.

Как ни сильны были муки голода, а с ходу врываться в первую попавшуюся на пути деревню не спешили и уже около часа вели наблюдение за крайним домом. От него до леса всего метров двести, да и путь шел не через чистое поле, можно было подойти не привлекая внимания.

– Если крепкий – такого и опустить не грех, – решил Вова.

– А сможешь? – засомневался сержант.

– Да я его на пальцах разведу!

– Смотри, осторожнее там, – предупредил Акимов. – Может, все-таки возьмете винтовки?

– Зачем? Без винтовок мы больше унесем. К тому же на вооруженного человека хозяин с опаской будет смотреть, а безоружного бояться не будет. Тут-то мы его тепленьким и возьмем.

– Ладно, пошли, – решил взводный. – Молчунов, следишь отсюда за деревней. Если немцы появятся…

– Понял.

– Мы заходим с задворок, контролируем обстановку во дворе. В дом или другие постройки постарайтесь не заходить, будьте все время на виду. Если что-то пойдет не так…

– Я поправлю пилотку левой рукой, – подхватил Санька.

– Руки, смотри, не перепутай, – подколол его Вова. – Пошли. Раньше купим – раньше сварим.

На полдороге к намеченному дому сержант со своим напарником отделились, заходя с тыла. Стоило Лопухову и Саньке пройти два десятка метров, как идущий позади красноармеец задал Вове вопрос:

– А чего ты их совками колхозными обозвал?

– В земле копаются? Копаются. Значит, совки. А колхозные и так понятно, – мгновенно выкрутился Вова.

Из прежнего отделения остались только он да сержант Акимов, остальные сгинули где-то в бурном потоке отступления. Кто погиб, кто ранен, кто в плен попал, а кто и просто «рассосался», спасая собственную жизнь. Санька во взводе появился только-только, но Вова уже знал, что тот не так прост, как могло показаться. Малорослый и тщедушный, он казался намного моложе, чем был на самом деле, а безобидный и малость чудаковатый вид, чему способствовали шинель не по росту и сползающая на уши пилотка, не соответствовал действительности.

Происходил Санька из беспризорников-детдомовцев гражданской войны и был крученым. Вот и сейчас в правом кармане шинели у него покоился нож с коротким, бритвенной остроты лезвием и наборной рукояткой из разноцветного плексигласа, лагерное творчество. На холодное оружие никак не тянет, как раз для уличных хулиганов. Убить таким ножом с одного удара трудно, если только по горлу полоснуть, а вот порезать человека можно очень даже серьезно. Нет, закоренелым уголовником Санька не был, в лагерь ни разу не попадал, просто по причине своего воспитания не испытывал никакого уважения к священному праву личной собственности и праву ближнего на целостность своей морды.

Такой помощник Вове был бы очень кстати, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что Санька на эту роль не годится. Сам Вова был поклонником методов Остапа Ибрагимовича, поэтому использовал исключительно красивые комбинации по сравнительно честному отъему денег у населения, а Санька, ничего кроме прямой экспроприации чужого имущества, знать не хотел. Между тем колоритная парочка из Вовы и Сани приблизилась к монументальным, по деревенским меркам, воротам и Лопухов начал обивать кулаки о толстые крашеные доски.

– Хозяин! Эй, хозяин!

Ответом был заливистый лай дворового кабысдоха. Еще минут пять ничего не происходило. Вова уже подумывал, не попытать ли счастья в другом месте, как над забором справа от ворот появилась поседевшая всклокоченная борода.

– Чего надо?

Вова задрал голову оценил, бороду, и сердце его радостно затрепетало – разводить таких замшелых куркулей самое милое дело, высший пилотаж для любого уважающего себя деляги.

– Дело есть, хозяин. Выгодное дело. Для тебя в первую очередь.

– Какое такое дело? – заинтересовалась борода.

– Может, ты калитку откроешь? Или мы так и будем на всю улицу орать?

Думала борода ровно столько, сколько требовалось на то, чтобы бросить два взгляда вправо-влево и убедиться, что никто, кроме двух стоящих у ворот красноармейцев, во двор входить не собирается. Спустя еще несколько секунд лязгнул запор, калитка приоткрылась, пропуская посетителей во двор по одному. Кроме хозяина, их встретил еще один персонаж, точная копия первого, только без бороды, лет на двадцать моложе и с плотницким топором за поясом. Ну и мелкая голосистая шавка на цепи.

– Так какое дело?

Вова оценил основательность и прочность построек, отметил мелькнувшую в окне за занавеской тень, бросил взгляд на заднюю часть двора, где должны были спрятаться сержант с напарником. Никого не заметил, но почувствовал себя увереннее.

– Продовольствие хотим купить. Дорого, – заметив желание бороды немедленно гнать со двора непрошенных гостей. – Дело говорю, дед, хорошо заплатим. Нам из полковой казны на это дело много отстегнули.

– Так советскими небось!

– А какими еще? Естественно, советскими!

– Да кому они сейчас нужны будут? Разве что сортир ими оклеить, чтобы в щели не задувало. У немцев-то свои деньги будут!

– Слушай сюда, – Вова нагнулся к заросшему седыми волосами уху и заговорщицки начал вещать: – Немцы на первое время советские деньги в ходу оставят. Я те правду говорю! Сейчас все их скидывать будут и тот кто их за бесценок соберет – хорошо поднимется.

– Брешешь, – вырвался из лопуховских объятий дед.

– Собаки брешут, а я дело говорю! Сам посуди, ну зачем немцам новые деньги печатать, если советские и так есть? Вот когда новая власть утвердится, тогда новые деньги введут. Ты тогда не зевай, на старые товар купишь, на новые продашь – десятикратную прибыль получишь!

Откуда, спросите вы, мелкий деляга, историей не интересующийся, знал ход событий на оккупированных территориях? Да не знал он! Просто пережив развал страны, галопирующую инфляцию девяностых и многочисленные денежные реформы того же времени, логику развития денежных отношений во время войны он даже не предугадывал, а ощущал на собственной шкуре.

– Да-а, немец – мужчина обстоятельный, я его еще по той войне помню. Только боязно как-то, а вдруг промашка выйдет?

Вова понял, что рыбка заглотила наживку, осталось только протолкнуть ее глубже, чтобы добыча не сорвалась с крючка.

– Все будет пучком. А сейчас у тебя реальный шанс начальный капитал создать. Мы тебе за мешок картошки целый червонец дадим…

– Два, – моментально отреагировала борода.

– Да ты что?! Бутылка казенной одиннадцать сорок стоит! А ты за мешок гнилой картошки хочешь почти две пол-литры?!

– Хорошая картошка! А не хочешь брать – к соседям иди!

– Ну и пойду!

– Ну и иди!

Младшая копия хозяина положила руку на пояс возле топора, Санька сунул руку в правый карман шинели. Вова сделал вид, что пошел на попятную.

– Давай так, мы тебе не два червонца, четвертной за мешок заплатим. А в расписке укажем, что четыре червонца заплатили.

– Ну ты жох, паря! – восхитилась борода. – А разницу, стало быть, себе в карман?

– Должен же и я что-то с этого поиметь.

– Лады! А сколько возьмете?

– Сейчас два мешка. Вернемся в полк, начпроду доложим, он подводы пришлет. Только ты не тяни, мы не единственные фуражиры, кто быстрее товар найдет, тот и выгоду получит.

– Да понял, понял, – засуетилась борода. – Михей, тащи два мешка. Да получше отбери, чтобы товар товарищу начпроду понравился.

– А это вы хлеб печете? – потянул носом Вова.

– Да только поставили, через час готов будет.

– Жалко, хлеба мы бы тоже взяли.

– А как подводы придут, все готово будет.

– А сала нет?

– Нет, кабанчика я еще не колол – рано. Ну что, давай рассчитаемся?

Вова сунулся в мешок, который уже притащил сын хозяина, проверил качество. Сверху лежали крупные, красивые клубни.

– Давай!

Вова отсчитал полтинник, потом ему же пришлось писать расписку, под которой борода нарисовал несколько корявых букв, означающих подпись продавца. Расстались стороны довольные друг другом. Обратно двинулись, сгибаясь под тяжестью груза.

– Как прошло?

Вова гордо скинул мешок на землю.

– Лучше бы донести помогли, – посетовал Три Процента. – Чисто все. Я ему лапши на уши навешал, что нас в лесу целый полк и, если начпроду его картошечка понравится, то мы у него весь излишек урожая скупим.

– А эту почем взял? – поинтересовался Акимов.

– Полтинник два мешка, в расписке написал, что за восемьдесят.

Вова протянул сержанту бумагу. Акимов посмотрел, фыркнул.

– Здесь всего килограммов сорок, получается больше чем по рублю за килограмм. Дороговато.

– С учетом военной инфляции… – начал умную речь Вова.

Сержант махнул рукой.

– Ладно, и так сойдет. А хлеба, сала?

– Не было ничего. Хлеб, сказал, только в печь поставили, кабанчика еще не кололи.

– Не повезло, – констатировал Акимов. – Но сорок килограммов нам надолго хватит. Соль у меня есть, а хлеб еще найдем. Давайте груз разделим.

В первом мешке, в который Вова заглядывал, оказалась вполне приличная картошка, а во втором…

– Это он для свиней держал, – констатировал Молчунов.

Грязная мелочь. Судя по запаху, уже подгнившая, несмотря на недавний сбор урожая и недолгий срок хранения.

– Слушай, Лопухов, – ласково начал сержант, – а ты не мог просто пойти и купить у мужика два мешка нормальной картошки?

Три Процента открыл рот, попутно придумывая оправдание, но его неожиданно поддержал Санька.

– Этот куркуль просто так не продал бы. Поначалу он на сказки повелся, потом, видимо, понял, что его дурят. Я это сразу просек.

– А чего молчал? – удивился Вова.

– У него при себе ствол был, – пояснил Санька, – не стоило дергаться.

– С чего ты взял, что у него было оружие? – спросил Акимов.

– Он все время бочком держался и левую руку придерживал – наверняка ствол за поясом. Либо обрез, либо наган от какого-нибудь уполномоченного с коллективизации завалялся. Да и сынок у него призывного возраста, тоже не с пустыми руками домой рванул.

– А чего пилотку левой рукой не поправил?

– Да я забыл, – смутился Санька. – Финку в руке сжал, думаю, если он, так я его…

– Ясно, – подвел итоги вылазки за продовольствием сержант, – разбираем, что есть, и уходим.

Запихивая свою часть груза в вещмешок, Вова нашел повод для оптимизма.

– Хотя бы нести легче будет.

Но его никто не поддержал, все быстро распихали добытое Вовой и Санькой и быстро двинулись прочь. Ушли, впрочем, недалеко, голод оказался сильнее. Буквально в паре километров разожгли костер, едва дождались образования каких-то углей и начали запихивать в них картофелины, вороша жар обугливающимися веточками.

– Может, готово?

Вовин вопрос послужил командой к действию всем остальным. Не обращая внимания на боль, Три Процента обдирал с картофелины обугленную корку, а затем, не дождавшись, пока Акимов вытащит из сидора обещанную соль, запихивал в рот обжигающую, перемазанную сажей, но такую безумно вкусную картофелину. Несколько минут у костра царило молчание, только звуки поглощаемой еды, да неразборчивые звуки, когда запихиваемая в рот картошка оказывалась слишком горячей даже для оглодавших красноармейцев. Постепенно первый голод прошел, и запихивать картошку в угли стали более вдумчиво, а вытащенную из костра остужать.

Кровь отлила от головы к желудку, и Вова попытался проанализировать ситуацию. На чем он прокололся и почему приемы, безотказно срабатывавшие в новой России, дали осечку здесь? Через некоторое время он пришел к выводу, что все дело в менталитете. Там ему приходилось иметь дело с людьми хоть умными и образованными, но выросшими и воспитанными еще во времена развитого социализма. Перед такими молодой и беспринципный деляга имел преимущество, редко кто мог противостоять его напору. Здесь же пришлось ему иметь дело с хоть и с дремучим мужиком, но науку «купи-продай и ближнего кинь» освоившим вместе с молоком матери.

«Надо быть изворотливее и нахрапом не действовать», – решил Три Процента. Но мысли его постепенно угасли, глаза сами собой слиплись, и он незаметно провалился в сон, ощущая приятную тяжесть в еще недавно пустом брюхе.

Проснулся Вова не по собственной воле. Проще говоря, Санька его грубо растолкал. Спросонья он не сразу въехал в окружающую обстановку.

– А?! Что?! Немцы?!

– Хуже, – посетовал на судьбу Санька, – Акимов вспомнил о том, что он сержант.

Вообще-то оружие чистить несложно. И не тяжело. И уж всяко лучше, чем на плацу строевой рубать или на хозработах загибаться. И лучше всего чистить личное оружие, если до этого из него не стреляли, по меньшей мере, год. А если дело происходит в теплой казарме или на худой конец в непромокаемой армейской палатке, то тогда чистка превращается в отдых.

Все изменяется, когда солдаты попадают в окопы на передовой. С одной стороны, от состояния твоей винтовки зависит твоя же жизнь, с другой… Зачем винтовку чистить с утра, если через несколько минут, возможно, из нее придется стрелять? К тому же, пока боец чистит свою винтовку он, считай, небоеспособен. А вечером ее, зачем чистить? Вдруг немцы ночью полезут? Немцы ночью не воюют? А разведка немецкая! Вот то-то. А зачем ее вообще чистить? Она же и так стреляет. Откажет? Да ну? До сих пор не отказывала, а вот тут возьмет и просто так откажет? Да и хрен с ней! Для создания плотности огня у нас пулеметы есть. И артиллерия. И минометы. Вот они пусть и отдуваются, а от одной винтовки немного зависит. Износ ствола увеличивается? Ой, не смешите меня! Неизвестно, кто раньше кончится: ствол винтовки или ее хозяин. Второе гораздо более вероятно. А еще для чистки ветошь требуется, масло. А если нет их под рукой? А вдруг дождь пойдет? Или снег?

Словом, каждый опытный солдат найдет тысячу и одну причину, чтобы от данной процедуры отмазаться. Только землеройные работы могут вызвать у солдата еще большее неприятие и бурную мозговую деятельность по поиску причины неучастия в них. У каждого, кто пробыл на фронте хотя бы неделю, всегда есть наготове история, как он в мелкой ямке обстрел пережил, а товарищей командиров в надежном блиндаже прямым попаданием гаубичного снаряда убило. Нет, конечно, когда нужно срочно окопаться в ожидании танковой атаки или минометного обстрела, то тут энтузиазм резко подскакивает. Но какой дурак будет рыть с вечера окоп, если есть вероятность утром двинуться дальше?

Однако собравшиеся под командованием товарища младшего сержанта Акимова красноармейцы от чистки личного оружия отбояриться не сумели. Видимо, были еще недостаточно опытными. Больше всех от отделенного, естественно, досталось Вове. И не потому, что винтовка у него была самая грязная. Вовсе нет, у других были и похуже. Отделенный всласть наездился по Вовиным ушам за то, что он до сих пор не догадался добыть маленькую дерматиновую сумочку, в которой красноармейцы хранили принадлежности для винтовки, в том числе и ершик для чистки ствола. А ведь были, были возможности, но Вова элементарно лопухнулся. В результате пришлось ждать, пока освободится ершик, и заканчивать чистку последним. Масленку добыть он тоже не догадался, но Молчунов выручил, и не только Вову.

После чистки – руки все черные от смеси масла и порохового нагара. Холодной водой эту гадость не отмыть, а мыла ни у кого нет. Санька попытался оттереть ладони полой шинели, но махнул рукой.

– Пошли так…

Так и пошли – с чистым оружием и грязными руками.

Ночью с неба зарядил мерзкий холодный дождь. Шинели намокли, потяжелели и перестали хранить драгоценное тепло давно немытых солдатских тел. Холодные капли падали на лоб, нос, уши, стекали по лицу, лезли в глаза. Когда такая капля влетала в зазор между затылком и воротником, сразу и не поймешь – кипяток или лед.

Первую ночь пережили. Днем шли. Дождь то прекращался, давая надежду, то начинал моросить ледяной мелочью, то с неба летели крупные, тяжелые капли. Температура держалась около нуля. Скоро ноябрь, однако. Всех трясло от холода, согреться на ходу не получалось. Костер развести? Все потенциальные дрова отсырели, и укрыться от дождя негде. Поэтому, когда ближе к вечеру окруженцы вышли на узкую лесную дорогу, Вова, стуча зубами, выразил общее мнение:

– Надо по дороге идти, крышу искать, а то заболеем все на хрен.

Никто и не спорил. По дороге идти было быстрее, только, куда она ведет было не очень понятно. По солнцу не сориентируешься, компаса нет. Но вроде не на запад. И то ладно. Пройти успели километра два, близость жилья уже чувствовалась, заставляя невольно ускорять шаг, когда в уже наступивших сумерках сквозь шум дождя донесся хорошо знакомый сдвоенный щелчок. Следом сиплый, простуженный голос произнес:

– Стой! Кто идет?

Глава 4

Справа бил пулемет, слева летели пунктиры трассеров, впереди то и дело вспыхивали огоньки дульного пламени. И темнота не спасала – осветительных ракет немцы повесили достаточно, а когда они начинали гаснуть, не скупясь, подкидывали еще. В их мертвенно-бледном, фосфоресцирующем свете по заснеженному полю метались десятки серых теней. Метались, не находя выхода, и падали, падали. Остатки стрелкового полка, к которому две недели назад присоединились бойцы младшего сержанта Акимова, стремительно таяли под огнем немецких пулеметов. Истошно кричала раненая лошадь, которую фрицы никак не могли добить.

– Что творят, суки, что творят.

Несмотря на стрельбу и крики, Вова разобрал бормотание лежащего рядом Саньки. В первые мгновения, когда они были готовы поддаться общей панике, их спас Акимов. Заорав «Ложись!», он сбил с ног готового метнуться в сторону Лопухова, толкнул, сбивая на землю Саньку, и сам упал, пытаясь укрыться от пуль на еще не промерзшей, заснеженной земле. Первый снег и выдал колонну окруженцев, следы трех сотен человек и десятка телег на нем не скроешь. А угадать дальнейший маршрут движения было несложно – дорог в этом лесистом краю мало. Немцы подождали, когда остатки полка выйдут из леса в чистое поле, и открыли огонь с трех направлений, устроив огневой мешок.

Отойдя от первого испуга, вроде даже не обоссался, Вова начал, наконец, соображать и, кажется, нашел выход. Оттопырив зад, он прополз полтора метра и дернул командира за рукав.

– Слышь, Акимыч, там где-то канава есть.

– Какая?

– Большая. Я немного в сторону отошел и чуть в нее не упал, когда сюда шли.

– Давай вперед, – принял решение сержант, – мы за тобой.

Подтянув к себе винтовку, Вова пополз в направлении, откуда они пришли. Руки быстро окоченели, тощий вещмешок перекатывался по спине, винтовка волочилась по снегу. Спасительная канава отыскалась метров через семьдесят, показавшихся вечностью. Скатившись вниз, Лопухов оценил инженерное сооружение – метра полтора глубиной, края пологие. Мелиорация, мать ее. Сверху кто-то скатился. Акимов. За ним мелкий Санька в своей длинной шинели, следом Белокопыто.

– Молчунов где?

На вопрос сержанта никто не ответил, похоже, не повезло мужику. Дальше в канаву начали спускаться другие уцелевшие. Три Процента уже знал, что уничтожить несколько сотен человек за короткое время невозможно, кто-нибудь обязательно выживет. Самые шустрые и удачливые, не потерявшие головы в этом аду, собирались в этой вырытой несколько лет назад канаве.

– Ну, чего сели? Фрицев ждем?

Немецкого плена Вова боялся панически, даже больше смерти. Передвигаться по канаве лучше всего на четвереньках. Ползти медленно, снег лезет во все щели в одежде, приподняться страшно – стрельба наверху вроде ослабела, но пули продолжали свистеть. Сильно мешала длинная неуклюжая винтовка. Вова подумывал, а не бросить ли ее, без нее передвигаться можно значительно быстрее. Но по здравому размышлению оружие решил все-таки оставить – тот же сержант спросит, едва очухается. А может и обратно за винтовкой отправить, с него станется, настоящий совок.