ПРЕДИСЛОВИЕ

Это первое документальное жизнеописание Мата Хари. Уже почти пятьдесят лет ее историю пересказывают авторы, собиравшие свои знания о ней исключительно из слухов. Фактов было не просто мало — они чаще всего вовсе оставались неизвестными. Потому слухи заменяли правду.

Эта книга построена на фактах. В своих исследованиях о жизни Мата Хари мне повезло натолкнуться на документы, большая часть которых оставалась до сегодняшнего дня неизвестной.

Часто упоминаемое в разговорах французское секретное досье о Мата Хари до сих пор остается закрытым. Только два посторонних человека видели его — Ален Прель, французский журналист, которому слепой случай дал возможность скопировать часть этого «дела» — в основном, протоколы предварительного следствия, и я.

Хота французское правительство все еще отказывает общественности в доступе к этим документам, их содержание почти полностью приведено в моей книге.

Точные подробности обвинительного заключения по делу Мата Хари никогда не были известны. Так же не были известны имена всех членов военного суда, приговорившего ее к смерти. В тайне оставался во многом и ход процесса, особенно как проходило голосование судей. Французское военное министерство никогда не позволяло никому взглянуть в протоколы судебного разбирательства.

Тем не менее, в этой книге есть и такая информация.

Роль англичан в истории Мата Хари никогда не освещалась. Не публиковавшиеся до последнего момента документы Скотланд-Ярда позволили мне подробно реконструировать и эту фазу жизни Мата Хари.

Очень важные личные письма Мата Хари, написанные частью еще до Первой мировой войны, и письма, которые она отправляла из своей камеры в парижской тюрьме «Сен-Лазар» позволяют нам по-новому оценить мысли и настроения этой женщины. И никогда ранее не публиковавшаяся переписка между Мата Хари и ее импресарио дает нам возможность увидеть ее как женщину, совершенно отличающуюся от сложившегося у нас в мыслях образа.

И еще ее личное наследие — ее дневники, ее альбомы, доставшиеся мне.

Мой интерес к Мата Хари начался в 1931 году. Именно тогда кинокомпания «Метро-Голдвин-Мейер» решила снять фильм о Мата Хари с Гретой Гарбо в главной роли. Фильм должен был показать жизнь Мата Хари и описывал в основном время ее предполагаемой шпионской деятельности. Как шеф европейского отделения пресс-службы МГМ я сначала заинтересовался этим делом и потому, что я тоже голландец, как и Мата Хари.

Мата Хари была казнена французами в 1917 году после судебного разбирательства, ставшего самым сенсационным шпионским процессом Первой мировой войны. Когда киностудия планировала предоставить Грете Гарбо роль этой шпионки и танцовщицы, с того дня прошло 14 лет. Потому я мог предположить, что в Нидерландах живет еще немало людей, лично знавших Мата Хари. Поездка из Парижа в Голландию, подумал я, даст мне достаточно материала, который мог бы стать полезным для рекламы нового фильма.

Но результат этого путешествия превзошел все мои ожидания. На меня нахлынула волна описаний и сведений, далеко выходящих за рамки моих целей. Я говорил с братом Мата Хари, с врачом, который лечил ее в Голландской Ост-Индии. Я проинтервьюировал третью жену ее бывшего мужа. Подробно говорил с адвокатами, со знакомыми танцовщицы. Я встречался с людьми, работавшими для нее. Я встретился с художником и ее близким другом, который создал ее различные портреты. Я беседовал со многими другими людьми, которые ее хорошо знали, и в воспоминаниях которых она все еще была жива. Но однажды кто-то упомянул имя одного человека, который, вероятно, знал о Мата Хари больше любого другого ее современника.

Мое путешествие привело меня в маленький поселок в Лимбурге, самой южной провинции Голландии. Там в крошечном домике на окраине деревни жила старая женщина, которая много лет служила Мата Хари. Ее звали Анна Линтьенс. Она была камеристкой, горничной, компаньонкой и доверенным лицом Мата Хари.

Госпоже Линтьенс было уже за семьдесят, когда я посетил ее в 1932 году. Сначала она встретила меня очень сдержанно. Когда я объяснил ей, что собираю сведения о Мата Хари лишь с целью показать, что она тоже была человеком (пусть и с печальной известностью), она стала более открытой.

Госпожа Линтьенс точно знала, что до этого момента не было ни одного человека в мире, хотя бы попытавшегося оправдать Мата Хари. Как раз наоборот. Все писатели и журналисты приняли как факт, что она была шпионкой немцев. Все ее жизнеописания заканчивались утверждением, что вынесенный французами смертный приговор был справедлив.

Смогла бы она, спросил я госпожу Линтьенс, чем-то дополнить историю этого знаменитого дела? Сказать что-то, проливающее новый свет на жизнь ее прежней хозяйки?

Худая, маленькая, тихая женщина дала мне высказаться, не прервав ни разу. А когда я замолчал, она заговорила.

— Она никогда не была шпионкой!

Это утверждение в тех обстоятельствах не значило много. Но оно все-таки исходило от человека, знавшего Мата Хари ближе и дольше, чем кто бы то ни был. И потому эта простая фраза показалась мне первым ясным подтверждением невиновности Мата Хари — невиновности, о которой сама танцовщица неустанно заявляла в ходе всего процесса, закончившегося пятнадцать лет назад.

Атмосфера в комнате разрядилась. Госпожа Линтьенс смягчилась. Она начала рассказ.

Линтьенс познакомилась с Мата Хари в 1905 году.

Рассказывая, она варила кофе. Только решительная зашита мною ее бывшей хозяйки растопила лед. Она рассказывала, что в прошлом году (1931) она так тяжело болела, что была уверена в близкой смерти. Она и не ожидала, что выздоровеет. Чувствуя близкий конец жизни, она начала думать, как следует поступить со всеми письмами и бумагами, когда-то принадлежавшими Мата Хари.

Я чувствовал, как во мне росло напряжение. Что же она сделала со всеми личными бумагами, которые, возможно, по-новому осветили бы жизнь танцовщицы? Остались ли они у нее?

Анна покачала головой. — Нет, — ответила она, — у меня их больше нет.

Когда она выздоровела, то испугалась, что бумаги смогут попасть не в те руки после ее смерти. После долгих колебаний она решила все уничтожить. Так что в прошлую зиму она однажды сожгла в железной печи своего домика все бумаги, хоть как-то связанные с Мата Хари, все письма и документы, принадлежавшие ей.

— И у вас ничего не осталось? — спросил я. — Совсем ничего?

Она долго посмотрела на меня. Потом медленно встала, прошла по коридору и исчезла в комнате с другой стороны прихожей. Прошло достаточно долго времени, пока она снова появилась. В руках у нее были две толстые книги.

— У меня еще осталось вот это, — объяснила она.

Я взял книги. Это были большие тома, прекрасно переплетенные в кожу с золотым тиснением. На обложке золотыми буквами было написано имя владельца: МАТА ХАРИ. Над буквами «А» изящно переплетались знаки индийских акцентов.

Я медленно открыл одну из книг. Появилась фотография прекрасной женщины. Анна Линтьенс слегка кивнула головой, показывая, чтобы я листал дальше.

Я переворачивал страницы. Перед моим взглядом прошло много фотографий. «Май 1908» — была подписана по-французски одна из них. Почерк был великолепен. Под другой была надпись «Вечер у меня».

Я снова взглянул на госпожу Линтьенс.

— Неужели это…, — спросил я, не в силах продолжить фразу. Она все так же молча кивнула и села рядом.

Я ждал, пока она заговорит. Ей было не только физически тяжело прин6ести толстые тома, но и в душе у нее происходила борьба. Если она сожгла все прочие документы Мата Хари, то почему не эти альбомы, в которых информации было никак не меньше, чем в уничтоженных бумагах?

— Они принадлежали ей, — сказала она после короткой паузы. — У меня не хватило духу их уничтожить. Она собирала каждый клочок бумаги, написанный о ней: письма, газетные статьи, все ее фотографии, все. — И на всем были ее собственноручные пометки. Она всегда возила их с собой.

— Во всех ее путешествиях?

— Да. И когда она в 1914 году поехала в Берлин, — ответила госпожа Линтьенс. — Она там должна была танцевать в театре «Метрополь», но тут началась война. Пауза. — Я не знала, где она там останавливалась, пока не узнала, что она вернулась в Амстердам.

У меня почему-то не было слов. То, что я держал в руке, были личные заметки Мата Хари, чудом сохранившиеся в маленькой хижине сонной голландской деревушки.

— Что вы с ними будете делать? — спросил я.

— Не знаю, — ответила госпожа Линтьенс. — Действительно, не знаю. Я думаю над этим с того дня, когда сожгла все остальные бумаги. Здесь, в этих книгах, ее жизнь. Это годы, которые для нее на самом деле что-то значили. Потому я не смогла их уничтожить. Но теперь я не знаю, как поступить с ними. Я не хочу, чтобы они попали не в те руки, когда я умру. С прошлого года, когда я так серьезно болела, я знаю, что это обязательно произойдет — однажды. Мне 71 год. Кто знает, сколько мне еще осталось жить?

Тут я не мог сказать ничего — ничего, что я мог бы предложить или посоветовать. Так мы еще немного поговорили, пока я не почувствовал, что пора уходить. Я не мог больше пользоваться гостеприимностью этой женщины. За этот день она рассказала мне большую и, вероятно, самую важную часть своей жизни. Мы молча сидели рядом. Госпожа Линтьенс смотрела в окно. Наконец она снова обратилась ко мне.

— Возьмите их, — сказала она. — Я чувствую, что могу доверить их вам. А если вы их не возьмете, мне останется только сжечь и их.

Это предложение меня ошеломило.

— Я верю тому, что вы мне рассказали, — продолжала госпожа Линтьенс. — И я знаю, что эти книги у вас хорошо сохранятся. Но вы должны мне пообещать, что не отдадите их в чужие руки, пока я жива. Я дал ей слово.

В тот же вечер я в своем номере в амстердамской гостинице просмотрел альбомы. Они были полны поразительными документами о карьере актрисы. Тут были письма и визитные карточки людей, имена которых гремели в свое время по всей Европе. Письма Жюля Массене, французского композитора. Визитная карточка Джакомо Пуччини. Самые ранние записи и телеграммы датировались 1905 годом. Бумаги охватывали период еще до ее первого выступления в Музее Гиме в Париже — начала ее громкой славы и до фотографии из Гааги 1915 года, когда она в последний раз появилась на сцене.

Я всегда хранил эти книги у себя. В годы войны они хранились в надежном банковском сейфе в Голливуде. Я сам тогда жил в Америке. Со временем мир начал видеть Мата Хари такой, какой ее воплотила на экране Грета Гарбо — восхитительной танцовщицей, расстрелянной французами в Венсене.

В конце 50-х я снова начал больше читать о Мата Хари. Сперва это происходило достаточно спонтанно. Но со временем я интересовался ею все больше и больше. Каждая статья, которую я читал, каждая найденная мною книга только усиливали неясность. В конце концов, я был убежден, что богатство накопленного мною материала требует серьезной исследовательской работы, чтобы вывести жизнь Мата Хари из тьмы мифов и фантазии к неподкупному свету правды.

Шесть месяцев подряд занимался я своим расследованием. Большую часть времени я ездил в Голландию и Францию. Но точно также посещал я Англию и Германию. Я писал сотни писем в государственные и городские архивы, в судоходные компании, отели и банки, в Скотланд-Ярд, фирмы и министерства девяти разных стран, обращался к бесчисленным людям в голландских и французских городах и деревнях. Чем дальше продвигалась моя работа, тем сильнее возрастало во мне чувство убежденности, что история Мата Хари так и не была рассказана полностью и правдиво.

Эта книга — результат долгих усилий по поиску настоящих источников истории Мата Хари и результат моего упрямого нежелания воспринимать что-то как данность без сомнений и проверки. Ее содержание полностью и без исключений подтверждено, даже если что-то в ней противоречит так называемым фактам, опубликованным раньше.

ГЛАВА 1

В жизни Мата Хари было две вещи, создавшие ей славу — ее танец и ее предполагаемая шпионская деятельность. Вместе и то, и другое длилось 12 лет и 7 месяцев. Когда сообщение об ее успехе танцовщицы достигло ушей ее бывшего мужа, он кратко прокомментировал его: — У нее плоскостопие и она не умеет танцевать. Много лет спустя, когда она в возрасте тридцати восьми лет выступала на сцене его родного города, его спросили, пойдет ли он в театр. Его реакция была четкой и грубовато откровенной: — Я видел ее во всех возможных позах и мне больше не на что смотреть.

После ее смерти под стволами расстрельного взвода снова он сказал последнее слово: — Что бы она ни совершила в жизни, такого она не заслужила.

Сомнительно, что одного лишь искусства Мата Хари как танцовщицы было достаточно, чтобы ее имя стало нарицательным в английском языке. Несомненно, причиной этого была связь танца и шпионажа, сделавшая фразу «Она настоящая Мата Хари» распространенным афоризмом.

Когда Мата Хари родилась в городе Леуварден в северной нидерландской провинции Фрисланд (Фризия), никто из 27 тысяч ее земляков не мог предположить ее будущей известности. Ее днем рождения было 7 августа 1876 г. Мата Хари начала свою жизнь как обычная голландская девочка. Ее звали Маргарета Гертруда (по-голландски Геертрёйда — прим. перев.) Зелле, и она была дочкой Адама Зелле и его жены Антье, урожденной Ван дер Мёлен.

Прошлое Мата Хари долгие годы было тайной. Ее место рождения, ее родители и обстоятельства, принесшие ей славу на парижских сценах — у всего этого было столько разных лиц, сколько было авторов, описывавших ее жизнь на бумаге. Один из них называл ее дочерью яванского принца, другой — ребенком голландского офицера и яванки. Сама Мата Хари с удовольствием добавляла к этим сказкам новые имена и географические названия. Ее талант импровизации был одновременно неистощим и поразителен. В разговоре с журналистами она развила в себе шестое чувство к эффектным историям. Ей мало было приукрашивать факты. Она не упускала ни одной возможности добавить к своим или чужим выдумкам поражающие воображение детали. Таким образом, ее жизнь превратилась в яркую и постоянно меняющуюся смесь из фактов и вымыслов.

Большей частью, преобладали выдумки.

Богатство ее фантазии, уже при ее жизни украшавшее ее славу блеском и таинственностью, и после казни придавало особую изюминку всем историям о ней. С годами количество книг о Мата Хари все возрастало. Но большинство писавших о ней авторов давали абсолютную волю своей фантазии. Точно так же они не стеснялись упоминать в своих опусах истории — или выдумки — других в качестве установленных фактов о личной жизни Мата Хари и об ее шпионской работе.

Одну из первых историй о позднейшей Мата Хари придумала сама Маргарета. Эта история ясно показывает, как умело уже в ранней молодости она смешивала правду и выдумку. Однажды Маргарета заявила, что ее мать — баронесса. За эту историю мы благодарны госпоже Ибельтье Керкхоф-Хоогслаг, учившейся с Маргаретой в одной школе в Леувардене. Тогда Маргарета жила в университетском городе Лейдене. Она училась на курсах воспитательниц детских садов. Соученица Маргареты привезла оттуда историю о внезапно объявившейся баронессе назад в Леуварден.

Если ее мать была баронесса, то отец, Адам Зелле, обязательно был бы бароном. Собственно, он им и был. Но только в разговорах добродушных жителей Леувардена. Они в шутку называли его бароном, посмеиваясь над его странными идеями и постоянной тягой к своему общественному признанию.

Как дочь барона Маргарете следовало бы родиться в замке. Позднее, когда она стала уже знаменитой Мата Хари, добавилась и эта чудная подробность. Ее аристократическая колыбель, утверждала она, была в Камингхастате, старом фризском поместье. Реальность была иной. Камингхастате существует и сейчас. Это красивое здание в центре Леувардена. Его называют «Дом Амеланда». Много лет им владела семья Камингха. Но колыбелька Мата Хари была в другом доме, хотя и на той же улице. Из своей спальни она могла каждый день видеть этот старый дом. Дворянское происхождение, дом, титул, колыбель — все это прекрасно вписывалось в бурную фантазию и Мата Хари и Маргареты Зелле.

Тем не менее, отец Маргареты не был бедняком. Адам Зелле родился в 1840 году и всю свою жизнь провел в Леувардене. Он жил на Калдерсе, одной из главных улиц города, где владел шляпным магазином. Его витрины стали предметом пересудов жителей города. Он копировал самые элегантные магазины Амстердама. Отец Зелле всегда выставлял на витрину только один образец. Среди «экспонатов» постоянно были цилиндр, фетровая шляпа и котелок. Эти три шляпы были в моде в то время.

Бизнес процветал. А так как отец Зелле еще выгодно вложил свои деньги в акции нефтяной компании, то 1 января 1883 года, когда Маргарете было шесть лет, он смог купить себе дом на улице Грооте Керкстраат, 28. Это был старый патрицианский дом, еще сегодня считающийся одним из самых красивых в городе. Новый дом потребовал больше слуг. Потому наняли новую горничную. Младшим братьям Маргареты — близнецам Арии Анне и Корнелиусу Кунрааду было тогда примерно год. Кроме того, был еще третий брат, Йоханнес Хендерикус.

Возможно, именно благосостояние ее отца привело к тому, что в будущем Мата Хари так и не научилась жить без роскоши. Адам обожал своих четверых детей и в особенности — Маргарету. Она была единственной девочкой. Когда она была еще совсем маленькой, папа подарил ей прекрасную дорогую четырехместную тележку, которую тянули две роскошно украшенные козы. Этот подарок был особой гордостью Маргареты. Хотя ей было тогда всего шесть лет, она попала в центр всеобщего интереса и восхищения.

Маргарета была красивым ребенком. Адам Зелле послал ее учиться в школу мисс Бёйс на площади Хофплейн, напротив ратуши. Там она сидела за одной партой с детьми самых зажиточных городских буржуа. У мисс Бёйс изучался лишь один иностранный язык — французский, самый модный язык того времени. Позднее Маргарета продолжила изучение языков в средней школе для девочек на улице Грооте Хаутстраат. Там к французскому добавились немецкий и английский.

Когда через много лет Мата Хари стала изюминкой парижских салонов, никто не удивился этому больше ее самой — ведь, по сути, она всего лишь делала то, что всегда — играла роль. Уже в школьные годы в Леувардене Маргарета Зелле любила, скажем так, драматургию. Удивлять своих друзей, видеть в себе причину всеобщего удивления и восхищения, одеваться необычно и экстравагантно — все это было важной частью самого ее существа.

Она была единственной девочкой в городе, посещавшей школу в вызывающих, порой даже слишком смелых платьях. Однажды летом она ходила в школу в платье в красно-желтую полоску. Она вертелась и прихорашивалась перед своими соученицами, которых это поражало. Госпожа Керкхоф-Хоогслаг, бывшая подруга Мата Хари, вспоминала: — Тогда носить такие платья в школу было для девочек просто невозможно.

Впечатление, которое Маргарета производила на своих подруг, было, видимо, неизгладимым, раз об этом так живо вспоминают по прошествии больше шестидесяти лет.

После многих лет коммерческих успехов господина Зелле внезапно его имущественное положение резко ухудшилось. В 1889 году он почти стал банкротом. Это было началом распада семьи Зелле. В 1889 году Адам покинул свой родной Леуварден и отправился в Гаагу. Его жена и дети теперь вели скромный образ жизни на набережной Виллемскаде.

Но в Гааге Адама Зелле ожидали еще большие неудачи, чем в Леувардене. 31 мая 1890 года он вернулся к семье. Но ситуация изменилась. Его отношение к супруге и к М?греет все время ухудшалось. 4 сентября 1890 года Адам и Антье Зелле развелись официально. Через девять месяцев, 10 мая 1891 года, умерла мать. Это был полный распад семьи Зелле.

Незадолго до смерти матери, в марте 1891 года, Адам Зелле во второй раз покинул Леуварден. Он переехал в Амстердам. Маргарета оставалась в Леувардене до ноября этого года. Двенадцатого числа каждого месяца ее братья-близнецы тоже приезжали в Амстердам. М?греет тогда жила у своего крестного, некоего господина Фиссера. Тот жил в Снееке, маленьком городке неподалеку от Леувардена. Через несколько недель ее третий брат, Йоханнес Хендерикус, переехал в Франекер, где проживала семья матери.

В Снееке господин Фиссер уже подумывал о судьбе своей крестницы. Магарете было уже пятнадцать лет. Пришло время подумать об ее будущем. Он решил отправить ее в Лейден. Там она должна была учиться на воспитательницу детского сада в единственной школе такого рода в Голландии. — Трудно себе представить более неправильное решение, — заметила по этому поводу госпожа Ибелтье Керкхоф-Хоогслаг. — Ведь при любом раскладе к этой профессии Маргарета никак не подходила. Ибелтье и ее подруги в Леувардене были уверены, что это для нее ничего не значит. — Такая профессия хороша для девочек «материнского типа». М?греет, напротив, была личностью.

В Лейдене в нее влюбился учитель этой школы, господин Вюбрандус Хаанстра. Как протекала бы ее жизнь, если бы он не влюбился в нее? Этого никто не знает. Но достаточно ясно, что в таком случае не было бы никакой Мата Хари, а Маргарета Гертруда Зелле — возможно — прожила бы уютную жизнь воспитательницы детского сада где-то между тихих голландских каналов.

ГЛАВА 2

Чтобы как можно быстрее завершить этот эпизод в Лейдене, Маргарету отослали к другому ее дяде в Гаагу, господину Таконису. Ей теперь уже было семнадцать лет, и она была такой же романтичной, как и все девушки ее возраста.

В это время, в конце XIX века, Гаага была городом, в котором проводили отпуска многие офицеры голландской колониальной армии Восточной Индии (нынешней Индонезии — прим. перев.). Кроме того, близ Гааги находится знаменитый голландский морской курорт Схевенинген. А там было множество возможностей встретить молодых мужчин. Особенно в военной форме. Первая любовь ее жизни была любовь «к мундиру». Эта любовь, объясняла она много лет спустя, отчаянно защищаясь на суде, не покидала ее всю жизнь.

Но и здесь возможно ничего бы не произошло, если бы некий офицер колониальной армии именно 14 августа 1894 года не вернулся бы в Голландии в двухлетний отпуск по болезни. Его звали Рудольф МакЛеод. Официально он часто писал свою фамилию как Маклеод, а порой — и как Мак-Леод. Он был примерно 1, 80 м ростом, крепким, с круглым лицом и длинными закрученными усами. Он был почти полностью лысым. Волосы исчезли за шестнадцать лет непрерывной службы в голландских колониальных владениях.

МакЛеод происходил из старого шотландского рода. В начале восемнадцатого века один из его предков перебрался в Голландию. Другой предок, бежавший во время оккупации Голландии Наполеоном в Англию, вернулся в Голландию после исчезновения французского императора с исторической сцены и остался там навсегда. Как и почти все его голландские предки, Рудольф тоже стал военным.

Дядя Рудольфа МакЛеода был генералом и адъютантом короля Вильгельма III. Этот дядя был уже стар, но все еще жив, когда его племянник вернулся из Восточной Индии. Сын этого генерала — стало быть, двоюродный брат Рудольфа, был голландским вице-адмиралом. Фотография его напоминала о другом члене рода МакЛеодов — тоже вице-адмирале, но уже шотландце по имени Ангус МакЛеод, C. V. O.

Отца Рудольфа звали Джон Ван Бринен-МакЛеод. Он был отставным капитаном голландской пехоты. Мать Рудольфа звали Дина Луизе, баронесса Свеертс де Ландас, обедневшая дворянка. Когда Рудольф вернулся в Голландию, ему было уже 38 лет. Он родился 1 марта 1856 года.

МакЛеод сделал прекрасную военную карьеру. Уже в шестнадцать лет он пошел по стопам своего отца и вступил в армию. Через четыре год АОН стал сержантом. В 1877 году он добрался по служебной лестнице до звания лейтенанта. Вскоре после этого, в двадцать один год, его направили в Голландскую Восточную Индию.

Сумрачная и порой тяжелая реальность колониальной армии требовала офицеров с твердым характером. Только такие могли пробиться. Начиная с двадцати одного года, Рудольф МакЛеод без перерыва прослужил семнадцать лет в колонии рядом с самыми ужасными типами. Эта жизнь сформировала его и сделала его твердым как сталь. Его манера разговора полностью выработалась в казарме и на плацу. Его третья жена — я встретил ее в 1932 году и много часов с ней беседовал — описывала Рудольфа как «жесткого несентиментального человека, всегда называвшего вещи своими именами, неотесанного, но честного солдата с золотым сердцем».

В мае 1890 года ему уже предоставили двухлетний отпуск. По его собственной просьбе этот отпуск несколько сдвинули. Но в 1894 году он уже не мог избежать возвращения домой. Семнадцать лет службы в колонии не прошли даром для его здоровья. Он страдал от сахарного диабета. Еще больше мучили его постоянные приступы ревматизма. Когда он 27 июня 1894 года покидал Восточную Индию, на борт парохода «Принцесса Мария» его несли на носилках.

Пока он отдыхал в Амстердаме, на восточно-индийском острове Ломбок, к востоку от Бали, началось восстание. Сообщения о боях были расплывчатыми и подвергались жесткой правительственной цензуре. Голландская пресса стремилась за непосредственной информацией. Журналист Й. Т. З. Де Балбиан Ферстер, писавший в начале 1895 года в ежедневной амстердамской газете «Ниус Ван ден Даг» попросил свою редакцию достать для него имена всех офицеров, вернувшихся из колоний. Де Балбиан Ферстер совершенно правильно предположил, что эти люди могут стать хорошим источником бесцензурной информации. Рудольф МакЛеод был одним из этих офицеров. Оба мужчины быстро сдружились.

За чашкой кофе в уютном амстердамском «Кафе Америкэн» Де Балбиан Ферстер однажды заметил, что МакЛеод не такой человек, как все. В шутку он попытался проанализировать это его состояние в разговорах с друзьями Рудольфа. Все решили, что причина в том, что Рудольф все еще холостяк. Ему не хватало только одного — супруги. Он должен жениться. Для офицера под сорок, собирающегося вернуться в тропики, жена никак не могла быть излишней роскошью.

После одинокого и печального интермеццо с МакЛеодом в амстердамской кофейне Де Балбиан Ферстер тайно и по собственной инициативе разместил в своей газете объявление: «Офицер из Голландской Восточной Индии, находящийся сейчас в отпуске дома, хочет познакомиться с милой девушкой с целью последующего супружества».

Возможно, вначале это объявление задумывалось просто как шутка. Как только МакЛеод узнал об этом, он, как утверждают все, строго наказал Де Балбиану Ферстеру отправлять все письма назад нераспечатанными. Однако третья супруга МакЛеода утверждала, что он все-таки открывал письма. Большая их часть была написана девушками с большим приданым. Среди них была даже дочка пастора. — Ему следовало бы жениться на деньгах, — рассказывал мне его третья жена. — Но вместо этого он взял не ту…

У шутки Де Балбиана Ферстера были далеко идущие последствия.

Через две недели после публикации объявления поступило еще два письма. Де Балбиан Ферстер был тогда не в городе. Потому редакция отправила послания прямо МакЛеоду. Одно из писем было от Маргареты Гертруды Зелле, проживавшей в Гааге. Школу она закончила. И этим холодным мартом 1895 года у нее было достаточно времени для изучения газетных объявлений.

У МакЛеода проснулся интерес. М?греет стала к тому времени необычайно красивой девушкой. Ей хватило ума приложить к письму свою фотографию. Довольно долго МакЛеод хранил свое открытие в тайне. Де Балбиан Ферстер ничего об этом не узнал. Пока однажды Рудольф не сказал ему, что уже начал переписку с одной из откликнувшихся на объявление девушек. Девушка показалась ему «ударом». (Так рассказывал Де Балбиан Ферстер, которого я встретил в 1932 году.)

Но целью признания Рудольфа было не только проинформировать Де Балбиана Ферстера. Ему нужна была помощь или, по крайней мере, совет. Его переписка с девушкой уже достигла такого момента, что пора было назначать свидание. Но он жил в Амстердаме, а Маргарета в Гааге. МакЛеод думал, где они бы могли встретиться.

Де Балбиан Ферстер предложил в качестве удобного места встречи амстердамский Государственный музей (Rijksmuseum). Но как раз в эти дни МакЛеода сразил очередной приступ ревматизма. Уже договоренную встречу пришлось отменить. Из госпиталя Рудольф — или Джон, как его называли друзья и родственники — продолжал переписку со своей подругой, с которой пока так ни разу не встретился лично.

День, когда МакЛеод и Маргарета, наконец, встретились, оказался судьбоносным для них обоих. Вместо того чтобы рассматривать картины в музее, они рассматривали друг друга. И они произвели друг на друга приятное впечатление. МакЛеод выглядел хорошо. Особенно шел ему военный мундир. Маргарета — она была не против, чтобы ее называли М?греет — но Джон постоянно называл ее не иначе, как просто Грит, была восхитительной юной девушкой. Веселая, с густыми черными волосами и темными глазами, она выглядела старше своего возраста. Результатом этой встречи стала любовь или физическое влечение, или и то и другое одновременно. Во всяком случае, всего через шесть дней после этой первой встречи, 13 мая 1895 года, они обручились.

Грит осталась в доме своего дяди в Гааге. Время от времени она ездила оттуда к своему возлюбленному. В это время Джона снова мучил ревматизм, который сорвал несколько встреч с Грит. Этот приступ был настолько силен, что он даже не мог сам ей писать. Он попросил об этом свою сестру, с которой жил. Грит отвечала милыми любовными письмами из Гааги, написанными четким почерком влюбленной восемнадцатилетней девочки.

— Мой дорогой Джонни, — писала она однажды в среду вечером в 1895 году. — О, дорогой, мне так жаль тебя, и я так печальна, что наши планы снова сорвались. Все плохое происходит одновременно, не кажется ли тебе? Не огорчайся, дорогой. Надеюсь, что ты забудешь все твои болезни, как только я приеду навестить тебя в воскресенье.

Неужели тебе было так больно, что ты даже не мог писать сам? Я думаю, что да, иначе ты бы это сделал. Ты думаешь, что в воскресенье уже сможешь ходить? Я очень на это надеюсь, мое сокровище, но только не перенапрягайся. Да, сначала мне было очень грустно, но потом я посмотрела на все это с другой, положительной стороны, потому что если я тут и чувствую себя плохо, то чем это тебе поможет?

Луиза писала мне: «Я надеюсь, что вы оба очень заинтересованы, чтобы через пару недель в ратуше все засияло ярким солнечным светом». Ну, я тоже на это надеюсь. А ты, Джон? Будь храбрым и послушным, и это поможет тебе. Твоя маленькая жена всегда придерживается этого. Если я этого не делала бы, моя радость жизни давно бы меня покинула. Ты меня ждешь в воскресенье?