Славяне и Русь - Гиперборейские тайны Руси

Кашьяпа считается сыном бога-первотворца Брахмы, вместе с Вишну и Шивой, составляющий божественную троицу (тримурти) индуистского пантеона. Но это сегодня. В стародавнем же прошлом, когда прапредки современных индийцев жили на Севере и составляли этнолингвистическое целое с прапредками других индоевропейских народов, все выглядело несколько иначе. В Ригведе и других ведических текстах главным и единственным первотворцом всего сущего и божеством, охватывающим собой весь мир, считается Праджапати, названный в одном из наиболее известных гимнов «золотым зародышем». Впоследствии Праджапати был отождествлен с Брахмой и стал одним из эпитетов последнего. Согласно же каноническим ведийским текстам (например, представленных в «Шатапатхе-брахмане») Праджапати сотворил Вселенную, всю живую и неживую природу, превратившись в Космическую Черепаху. Вот эта Черепаха как аватара первобога и есть Кашьяпа (дословно в переводе с санскрита, как уже указывалось, и означающий «черепаху»).

«Все живые существа – потомки Кашьяпы», – утверждает «Шатапатха-брахмана». И это не метафора и не преувеличение. В земном воплощении у Кашьяпы было не менее восьми жен (другие источники называют еще большую цифру – от десяти до тринадцати). (Еще раз вспомним, что русский Кощей тоже постоянно охотится за все новыми и новыми женами, изощренными способами похищая русских красавиц.) Самые знаменитые и плодовитые среди жен Кашьяпы были родные сестры Дити (означающая «ограниченность») и Адити (что значит «неограниченность», «бесконечность»). Дити (корень тот же, что и русского «дитя») наплодила на страх всему миру демонов-гигантов двух видов – асуров и дайтьев. Адити прославилась тем, что произвела на свет тридцать три бога трех разновидностей (у ведических богов своя сакральная систематика!): двенадцать адитьев (среди них Индра, Варуна, Вишну и два солнцебога – Сурья и Митра); восемь васу (они уже поминались в связи с арийскими корнями имени Василиса-Васса); одиннадцать рудр (главный из которых сам неистовый Рудра). Третья жена Кашьяпы – Дану – родила еще одну группу гигантских существ данавов, из которых наиболее известен дракон Вритра, главный враг громовержца Индры. (Дану и данавы еще знамениты тем, что корень «дан», положенный в основу их имен, восходит к доиндоевропейскому корню дан (=дон, =дун), означающему «воду», и дал название многим рекам, лежавших на древнеарийских миграционных путях: например, Днепр (Данапр), Дон, Донец, Д(а) нестр, Дунай, Родан, Эридан и др.) От остальных жен Кашьяпы в мире появился сонм сверхъестественных существ – полубожественные гандхарвы, небесные девы апсары, змееногие наги, ужасающие демоны ракшасы[17], а также обыкновенные земные животные. Наконец, у сына Кашьяпы и Адити Вивасвата (дословно «Сияющий», что почти один к одному соответствует древнеславянскому Световиту – только корневые основы в другой последовательности) родился прародитель всего человеческого рода – Ману. Чтобы у читателя не пошла голова кругом, суммирую все вышесказанное в небольшой схеме (рис. 17).

Судя по всему, у Кашьяпы имеется, если только так можно выразиться, и «солярный аспект». Дело в том, что в санскрите есть еще одно слово в несколько иной вокализации – kвзi. Неискушенному читателю она может даже показаться незаметной или несущественной, но это совсем другое слово (правда, вне всякого сомнения, из одного лексического источника), означающее «солнце». На санскрите существует более ста обозначений солнца[18], что в конечном счете связано с древнейшими арийскими и доарийскими представлениями о дневном светиле, согласно которым каждое утро нарождается новое солнце, кроме того, весеннее, летнее и зимнее солнца – тоже совершенно разные небесные объекты. Отсюда в древних пантеонах, как правило, несколько солнцебогов, да еще и другие боги могут иметь солярный аспект. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и у Кашьяпы (а значит, и у Кощея) имелась когда-то солнечная ипостась[19].

^{Рис. 17. «Все живые существа – потомки Кашьяпы»}

Я, безусловно, понимаю, что некоторым читателям могут показаться утомительными и излишними столь доскональные этимологические экскурсы в далекое прошлое чужого и к тому же мертвого древнеиндийского языка. Но другого пути у нас пока нет: собственные древние письменные памятники мы давным-давно утратили (если не считать непризнанной пока официальной наукой «Велесовой книги»). А санскрит – надежнейший источник не только для палеолингвистических изысканий, но и для научной реконструкции смысла древнейших понятий и мифологем. Поэтому (да простят меня нетерпеливые) не могу не привести еще один нетривиальный (сейчас убедитесь сами!) пример. Санскритское слово koзagara означает «хранитель казны» (опять: «Царь Кощей над златом чахнет»). Читается это слово как «кошягара». Тем не менее и без микроскопа видно, что это наш русский «кочегар»! На первый взгляд русское слово кажется заимствованным или недавнего происхождения: во всяком случае, до последнего времени оно ассоциировалось с пароходами, паровозами, котлами и котельными, хотя согласно Словарю Даля в Костромской губернии кочегарами прозывали кучеров и извозчиков. Да и в действительности: само это слово наидревнейшее, самобытное, и не один этимологический словарь не берется объяснить его происхождение. А оно вот, оказывается, – аж санскритское!

«Хранитель казны»… Но ведь казна бывает всякая. В старину княжеская казна была наполнена не столько звонкой монетой, сколько мехами, оружием, да еще бочонками с медом, воском, черной икрой и т. п. А если заглянуть в самые глубины арийской истории? Что хранилось в казне в те баснословно далекие времена? Да все, что угодно! Уж божественная амрита, амброзия, нектар, живая и мертвая вода – это точно. И звался хранитель такой казны кочегар (или в санскритской вокализации – кошягара). Применительно к славяно-русской и гиперборейской действительности таким «кочегаром» вполне мог быть Кощей Бессмертный.

Индоарийский Кашьяпа – бессмертное божество, земное воплощение первотворца Праджапати (Брахмы). Главное сущностное качество русского Кощея также, как известно, бессмертие. Не подлежит сомнению, что у обоих мифологических персонажей один и тот же арийский источник. Чтобы понять, почему Кощей оказался хранителем тайны бессмертия, достаточно проследить дальнейшее развитие архаичного сюжета о пахтании океана и получении дающего бессмертие напитка амриты (о чем уже рассказывалось выше). Для этого, как мы помним, ведийские боги объединились со своими заклятыми врагами асурами и дайтьями (братьями по отцу, но от другой матери, бывшей, впрочем, их родной теткой). Союз, как и следовало ожидать, оказался вынужденным и временным: не успел из Молочного океана появиться нектар бессмертия, как боги завладели им и попытались скрыться от своих братьев-помощников. Началось преследование, завершившееся грандиозной битвой на берегу океана, которую «Махабхарата» описывает следующим образом:

«Вблизи Соленого океана разыгралась великая битва, ужаснейшая из всех, между богами и асурами. Большие острые дротики, пики с хорошо отточенными концами и другие различные орудия посыпались тысячами. Разрубленные диском, искалеченные мечами, копьями и дубинами асуры тогда, обильно истекая кровью, падали на землю. Срезанные острыми копьями в страшной битве непрерывно падали головы, украшенные сетками из горящего золота. Словно ярко-красные вершины гор, лежали убитые асуры с телами, обагренными кровью. Меж тем как восходило багровое солнце, там и сям поднимался вопль среди (богов и асуров), которые тысячами резали друг друга своим оружием. Их вопли, когда они в битве убивали друг друга залитыми (кровью) железными палицами, а при столкновении – кулаками, достигали чуть ли не самого неба. «Режь, коли, бросай, беги, нападай!» – раздавались со всех сторон грозные клики. <…>

А могучие асуры, с твердыми сердцами, забравшись на небеса, постоянно беспокоили оттуда толпу богов тысячами скал, напоминая собою тучи, разливающиеся дождем. И громадные горы в форме различных облаков, покрытые деревьями, с вершинами, у которых оторвались зубцы, наводя ужас, падали с неба, с шумом и стремительностью сталкиваясь друг с другом. И в то время как те и другие, (сражаясь), поминутно испускали дикие крики и грузно падали на поле брани, земля, измученная падением великих гор, сотрясалась вместе с ее лесами. Тогда Нара покрыл небесный свод громадными стрелами, которые были украшены остриями из лучшего золота, дробя ими вершины гор в том страшном побоище асуров и ганов. Терзаемые богами могучие асуры, увидев на небе неистовый (диск) Сударшану, подобный пылающему огню, ушли в землю и океан соленых вод».

В принципе в «Махабхарате» описаны события, известные из древнейших сказаний других народов, кои, вполне естественно, преломлены сквозь призму конкретного этнического мировосприятия. Например, в «Теогонии» Гесиода с теми же подробностями рассказывается о титаномахии – грандиозной битве олимпийских богов во главе с Зевсом против его отца Крона и братьев за право быть бессмертными и владычество над миром:

<…> И священное взвихрилось пламя.

Жаром палимая, глухо и скорбно земля загудела,

И затрещал под огнем, пожирающим лес неиссчетный.

Почва кипела кругом. Океана кипели теченья

И многошумное море. Титанов подземных жестокий

Жар охватил, и дошло до эфира священного пламя

Жгучее. Как бы кто ни был силен, но глаза ослепляли

Каждому яркие взблески перунов летящих и молний.

Жаром ужасным объят был Хаос. И когда бы увидел

Все это кто-нибудь глазом иль ухом бы шум тот услышал,

Всякий, наверно, сказал бы, что небо широкое сверху

Наземь обрушилось, – ибо с подобным же грохотом страшным

Небо упало б на землю, ее на куски разбивая, —

Столь оглушительный шум поднялся от божественной схватки.

С ревом от ветра крутилася пыль, и земля содрогалась;

Полные грома и блеска, летели на землю перуны,

Стрелы великого Зевса. Из гущи бойцов разъяренных

Клики неслись боевые. И шум поднялся несказанный

От ужасающей битвы, и мощь проявилась в деянии.

(Перевод В.В. Вересаева)

Драматические коллизии «Теогонии» более чем близки раннемифологическому сюжету, воспроизведенному во вступительных главах к «Махабхарате» (сама великая индийская поэма, как хорошо известно, посвящена совсем другой битве, случившейся много тысячелетий позже). При желании в эллинском реестре богов и предбогов можно отыскать и имя, созвучное индийскому Кашьяпе и русскому Кощею. Это – титан Кой, дед близнецов Аполлона и Артемиды, которых их мать, дочь Коя титанида Лето, родила от любвеобильного Зевса в Гиперборее (откуда Аполлон имел прозвище Гиперборейский и почему он возвращался на свою полярную родину каждые девятнадцать лет). [От имени Лето происходят современные русские слова «лето» и «лета».] Смертельная схватка эллинских богов и титанов произошла за право не просто считаться, но и быть бессмертными (кто бессмертен, тот и бог). Снадобье, дающее бессмертие олимпийским богам, называется амброзия (буквально «бессмертное»); первый слог здесь такой же, как и у индийской амриты. Удивляться не приходится, потому что, как неоднократно уже подчеркивалось, источник этих мифологических представлений один и тот же.

Что случилось с амритой, тоже прекрасно известно. После того как ведийские боги обрели бессмертие и победили своих сводных братьев асуров и дайтьев, они отдали напиток бессмертия на сохранение одному из божественных мудрецов. В индуистских мифах хранителем божественного напитка бессмертия чаще всего называется Нара[20]. Но это по позднейшим представлениям. Таким хранителем бессмертия вполне мог быть и другой божественный мудрец, тот, который нас и интересует, – Кашьяпа, другими словами, русский Кощей. Вот и найден вполне приемлемый и достаточно обоснованный ответ на вопрос о происхождении этого зловещего для современных людей образа. Зловещность и злокозненность – это обычный результат позднейшей дискредитации и демонизации, что происходит обычно в условиях распада былой этнолингвистической общности и возникающей на этой основе непримиримой идеологической вражды. Впрочем, применительно к политической борьбе от античности до наших дней это не менее справедливо. Кровопролитные религиозные войны, происходившие в любые эпохи, также лучшее тому свидетельство. Варфоломеевские ночи случались во все времена, причем нередко.

Однако вырезать непримиримых противников хотя и приятно, но вовсе не обязательно и даже невыгодно: жертва мученической смерти зачастую на все времена становится героем. То ли дело дискредитация или демонизация образа врага, даже если он побежден. Так произошло с греческими титанами. То же самое случилось и с индоиранскими божественными гигантами асурами (или ахурами). Когда-то индоевропейские верования были общими. Пантеон богов и их окружения тоже был общим. Но в процессе этнолингвистической дифференциации и социокультурного обособления возникал идеологический раздор, непременно завершавшийся низвержением кумиров противника и превращением позитива в негатив. Естественно, боги моих врагов становились такими же (если не большими) врагами. Это закреплялось в языке, точнее – старые понятия наполнялись новым и, увы, негативным смыслом. В результате уже в древнем мировосприятии обособившихся этносов прежние общие теонимы стали восприниматься с противоположным знаком. Так, асуры – демонизиpованные противники ведийских богов – оставались в представлении иранцев высшими и светлыми божествами – ахурами (и величайший среди величайших – верховный небесный владыка и первотворец Ахурамазда).

Точно так же древнеиндийские благостные богини деви (откуда и славянские девы) у древних иранцев и ираноязычных этносов превратились в чудовищных и кровожадных дэвов. Правда, в последнем случае наслоилась еще и борьба матриархата и патриархата. Божественные деви ведут свое происхождение из тех невообразимо далеких глубин человеческой истории, когда главным объектом поклонения считалась Великая мать, а идеология была насквозь матриархальной. После победы патриархата произошла полная переоценка ценностей и ревизия прежнего пантеона. В результате, по крайней мере, в рамках древнеиранского общества, прежние женские кумиры оказались демонизированными. По той же схеме – но уже в границах другой, славяно-русской культуры – происходила демонизация прежних объектов поклонения и почитания, таких, как Кощей – хранитель тайны бессмертия, схороненной на острове Буяне[21], и Баба-Яга, в прошлом славяно-русский вариант Великой богини, но впоследствии превратившейся в злокозненную демоницу и людоедку (к этому персонажу русского фольклора мы еще вернемся).

Так кто же он такой, в конце концов, – Кощей Бессмертный? Злобный демонический монстр или оболганный завистливыми конкурентами хранитель древних тайн (включая тайну живой и мертвой воды, делающей любое существо молодым и бессмертным)? Когда речь заходит о наидревнейших мифологических персонажах, к тому же наидревнейшего происхождения, – обычные мерки и критерии, как правило, не срабатывают. Ясно одно, в случае Кощея и других подобных ему культурных героев мы имеем дело не с чистым вымыслом, а с отражением – пусть даже в сильно искаженной форме – реальной истории и предыстории, фактическая сторона которой давным-давно утрачена.

Глава 3

Тридесятое царство: мир земной и мир подземный

Там лес и дол видений полны…

Александр ПУШКИН

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет?..

Николай ГУМИЛЕВ

Главные герои волшебных сказок и былинного эпоса почти никогда не сидят на месте. Они постоянно куда-то стремятся (идут, бегут, скачут, плывут, летят), кого-то разыскивают и догоняют (или, напротив, от кого-нибудь убегают). Путешествуют на чем угодно: пешком, на коне, на сером волке, на корабле (обычном или летучем), на ковре-самолете или верхом на гигантской птице. Лишь бы вперед (рис. 18)! Лишь бы цели достичь! Но что это за цель? Куда это так неотвратимо несет русских Иванов (царевичей, купеческих и прочих сынов – коровьих, кобыльих, медвежьих, сучьих и т. д.), а также разных там Финистов Ясных соколов, Никит Кожемяк, Андреев-стрелков, Катигорошков, Мальчиков-с-пальчиков и пр. (былинных витязей перечислять не стану)? Сказочный маршрут прописан четко, хотя у современного читателя или слушателя он никаких конкретных ассоциаций не рождает. Тридесятое царство, что расположено за тридевять земель (иногда сказители еще добавляли: «за тридевять озер»), да еще Море-океан переплыть надобно. Ничего себе адресок – письма не напишешь, посылки не отправишь, самолично требуется идти! А куда идти-то? И докуда? В сказке хоть Баба-Яга волшебным клубочком снабдит, который и приведет куда надо.

^{Рис. 18. Иллюстрация к «Сказке об Иване царевиче и Сером Волке». Художник Иван Билибин}

А нам что делать? Успокаиваться мыслью, что сказочная реальность – всего лишь фантом? На самом деле она такой же фантом, как и виртуальная реальность в компьютере и на экране дисплея, за которой обязательно скрывается некоторая подлинная реальность. А за сказочной реальностью – что? То же самое! Только кодировка неизвестна – на первый взгляд. Да и лень вроде бы разбираться во всех тонкостях далекого прошлого. Кому они нужны сегодня? И все же интересно! Тогда я помогу немного тем, кто интуитивно чувствует, что за кажущимися фантастическими сюжетами и образами таится какой-то глубокий и неразгаданный смысл.

Если читатель принимает тезис, что в любом фольклорном образе закодирован некоторый сакральный смысл, имеющий ноосферную природу, то тогда неизбежен следующий вопрос: кто был носителем, хранителем и транслятором тайного знания с момента его возникновения и до той поры, когда ключ к его пониманию был утрачен? Это сегодня мы, ничего не подозревая, свободно знакомимся с фольклорными текстами и сюжетами при помощи книг, кино, радио, телевидения, через Интернет. А в далеком прошлом все было иначе и гораздо серьезнее. Сокровенным знанием владел не кто угодно, а вождь или жрец. Нередко эти роли совмещало одно и то же лицо, в русской истории, например, – князь Олег Вещий (эпитет «Вещий» как раз и указывает на его жреческие функции). Магическая деятельность русских волхвов (рис. 19) по сути своей мало чем отличалась от дожившей до наших дней шаманской практики. Тот же экстатический контакт с одушевленными и неодушевленными силами иных миров и непродолжительное по времени путешествие с их помощью по недоступным обычным людям сферам природного и духовного бытия с целью прогнозирования будущего, прорицания, изгнания болезней или гипнотического воздействия на свою паству.

Для подобной шаманской практики, распространенной по всему миру (не только в Евразии, но и в Африке, Австралии, Океании, обеих Америках), необходимы символические ориентиры, некоторая словесная «карта», помогающая перемещаться в пространстве ноосферы в настоящем, прошлом и будущем. Подобные ориентиры всегда аккумулировались, с одной стороны, в священных писаниях, с другой – в фольклорных текстах, смысловая нагрузка которых в прошлом значительно отличалась от нынешней. Сказанное трудно оспорить – достаточно чуть более внимательней взглянуть на знакомые с детства сказочные сюжеты. Львиная доля их (речь в данном случае идет о волшебных сказках) связана с путешествием в «другие миры», имеющие разную кодировку: это может быть и горизонтальный срез действительности (например, все то же «тридесятое царство»), но может быть также (что случается довольно-таки часто) вертикальный срез действительности (например, сакральное место, именуемое обобщенно «тот свет»).

^{Рис. 19. Встреча с волхвом. Иллюстрация к балладе Пушкина «Песнь о вещем Олеге»}

«Тот свет» более чем четко прописан в русском фольклоре. Это выражается хотя бы в том, что речь идет о «свете», а не о «тьме», не о «мраке» и даже не о «сумраке». Никто из русских людей и никогда не говорил «та тьма». Темное царство тоже существовало, но не имело ничего общего с «тем светом». Вот, к примеру, как последний представлялся в народной сказке «Иван-царевич в Подземном царстве», записанной Н.Е. Ончуковым в начале ХХ века в Архангельской губернии (текст приводится с сохранением всех особенностей северного говора):

«…Шейчас Иван-царевич летел, летел и пал на землю, в подземельно царево; пал и прохватилса, стал смотреть – тьма, не винно свету, тольки слышит, что вода шульчит, ручей бежит. Он припал к ручью, пошшупал рукой, куда ручей бежит, по ручью и пошол, шол, шол, стал свет падать, вышол в подземельно царево; там таков же свет, как и у нас. Вышол к синему морю, у синего моря стоит избушка. В ту избушку привезена царска дочка на съеденье змею; кажны сутки по человеку с дому давали…».

В дальнейшем под воздействием христианства мифологема «тот свет» слилась с понятием рая, царством ослепительного света и неисчерпаемого блаженства. Отзвуки былых арийских и доиндоевропейских воззрений русского человека сохранились и в мистических стихах сектантов старообрядцев. Достаточно вчитаться в некоторые из сохранившихся в церковных архивах песнопений, дабы убедиться, что в их основе лежат не христианские образы, а древнее миропредставление, характерное для индоиранских огнепоклонников и славянских волхвов. Вот образец подобного духовного стиха из дореволюционного архива Соловецкого монастыря, где под спудом и за семью печатями хранились образцы крамольных сочинений представителей неканонических верований:

У нас было на сырой земле,

Претворилися такие чудеса,

Растворилися седьмые небеса,

Сокатилися златые колеса,

Золотые, еще огненные.

Уж на той колеснице огненной

Над пророками пророк сударь гремит,

Наш батюшка покатывает.

Утверждает он святой Божий закон.

Под ним белый храбрый конь.

Хорошо его конь убран,

Золотыми подковами подкован,

Уж и этот конь не прост,

У добра коня жемчужный хвост,

А гривушка позолоченная,

Крупным жемчугом унизанная;

Во очах его камень-маргарит,

Изо уст его огонь-пламень горит…

Видение светоносного мира («того света» по народной терминологии) – не просто реминисценции былого миропонимания. Такое видение доступно посвященным и просветленным людям во всякие времена. Поэтому описание Царства Света (безотносительно к тому, как оно конкретно поименовано) мы находим и в древних источниках, и у авторов более близкой к нам исторической эпохи. Подобную картину Царства Света, совпадающего и с уже упоминавшимися выше описаниями Золотого века, когда жили бессмертные и счастливые люди, дает средневековый манихейский текст, опирающийся на древнеиранские и иные источники:

…Там места нет ни злобе и ни козням;

Рождение и смерть, разрушаемое и преходящее —

Всего этого лишено Царство Света.<…>

Драгоценная почва его, состоящая из бриллиантов,

безгранично прекрасна,

Она отливает бесконечными чудесными красками,

всех освещающими,

Здесь живут, наслаждаясь и не зная помех, святые,

Избавленные навеки от тленности и увядания,

от скорби и бедствия.

Здесь все храмы и обители, палаты и пагоды

Сооружены и украшены драгоценными камнями чистой воды;

Здесь питье и еда. Все блюда и яства подобны сладкой росе,

И земля изобилует плодами. Не зная голода.

Из сотен потоков, рек, озер и вечно бьющих ключей

Струится живая вода (амброзия), глубокая и чистая,

ароматная и удивительная,

И в ней нельзя ни утонуть, ни захлебнуться;

Нет здесь и наводнения, несущего беду и разорение.

Здесь – драгоценные деревья, растущие в один ряд,

Их драгоценные плоды всегда в соку, не вянут и не гниют,

Все они одинаковой величины и лишены червоточины,

Свежи, сочны, обильны, и поистине, вечно существуют.

Драгоценная Страна Света беспредельна,

Искать ее край и берег бесполезно;

Поистине, она свободна от малейшего угнетения,

в ней нет нужды и убытка,

Здесь каждый движется, как хочет, живет по своей

вольной воле.

(Перевод И.С. Брагинского)

Вам ничего это не напоминает? Ну конечно – «Аленький цветочек». Сказка обычно включается в число литературных и считается обработанной Сергеем Тимофеевичем Аксаковым, но в ней 99 процентов фольклорного материала, и слышал ее русский писатель в далеком детстве от неграмотной ключницы Пелагеи (параллели же с британской сказкой «Красавица и чудовище» объясняются общим индоевропейским источником их происхождения). Кто не переживал в детстве вместе с русским купцом его впечатления от волшебного Царства Света (рис. 20):

«Идет он день от утра до вечера, не слышит он реву звериного, ни шипения змеиного, ни крику совиного, ни голоса птичьего: ровно около него всё повымерло. Вот пришла и темная ночь; кругом его хоть глаз выколи, а у него под ногами светлёхонько. Вот идёт он, почитай, до полуночи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он: “Видно, лес горит, так зачем же мне туда идти на верную смерть, неминучую? ” Поворотил он назад – нельзя идти, направо, налево – нельзя идти; сунулся вперёд – дорога торная. “Дай постою на одном месте, – может, зарево пойдет в другую сторону, аль прочь от меня, аль потухнет совсем”.

^{Рис. 20. Иллюстрация к сказке «Аленький цветочек». Художник Л. Ионова}

Вот и стал он, дожидается; да не тут-то было: зарево точно к нему навстречу идёт, и как будто около него светлее становится; думал он, думал и порешил идти вперёд. Двух смертей не бывать, а одной не миновать. Перекрестился купец и пошёл вперёд. Чем дальше идёт, тем светлее становится, и стало, почитай, как белый день, а не слышно шуму и треску пожарного. Выходит он под конец на поляну широкую, и посередь той поляны широкой стоит дом не дом, чертог не чертог, а дворец королевский или царский, весь в огне, в серебре и золоте и в каменьях самоцветных, весь горит и светит, а огня не видать; ровно солнышко красное, инда тяжело на него глазам смотреть. Все окошки во дворце растворены, и играет в нём музыка согласная, какой никогда он не слыхивал.

Входит он на широкий двор, в ворота широкие, растворенные; дорога пошла из белого мрамора, а по сторонам бьют фонтаны воды, высокие, большие и малые. Входит он во дворец по лестнице, устланной кармазинным сукном, со перилами позолоченными; вошёл в горницу – нет никого; в другую, в третью – нет никого; в пятую, десятую – нет никого; а убранство везде царское, неслыханное и невиданное: золото, серебро, хрустали восточные, кость слоновая и мамонтовая.

Дивится честной купец такому богатству несказанному, а вдвое того, что хозяина нет; не только хозяина, и прислуги нет; а музыка играет не смолкаючи; и подумал он в те поры про себя: “Всё хорошо, да есть нечего” – и вырос перед ним стол, убранный-разубранный: в посуде золотой да серебряной яства стоят сахарные, и вина заморские, и питья медвяные. Сел он за стол без сумления; напился, наелся досыта, потому что не ел сутки целые; кушанье такое, что и сказать нельзя, – того и гляди, что язык проглотишь, а он, по лесам и пескам ходючи, крепко проголодался; встал он из-за стола, а поклониться некому и сказать спасибо за хлеб за соль некому. Не успел он встать да оглянуться, а стола с кушаньем как не бывало, а музыка играет не умолкаючи.

Дивуется честной купец такому чуду чудному и такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам думает: “Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть” – и видит, стоит перед ним кровать резная, из чистого золота, на ножках хрустальных, с пологом серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик на ней как гора лежит, пуху мягкого, лебяжьего. Дивится купец такому чуду новому, новому и чудному; ложится он на высокую кровать, задёргивает полог серебряный и видит, что он тонок и мягок, будто шёлковый. Стало в палате темно, ровно в сумерки, и музыка играет будто издали, и подумал он: “Ах, кабы мне дочерей хоть во сне увидать! ” – и заснул в ту же минуточку.

Просыпается купец, а солнце уже взошло выше дерева стоячего. Проснулся купец, а вдруг опомниться не может: всю ночь видел он во сне дочерей, своих любезных, хороших и пригожих, и видел он дочерей своих старших: старшую и середнюю, что они веселым-веселёхоньки, а печальна одна дочь меньшая, любимая; что у старшей и середней дочери есть женихи богатые и что сбираются они выйти замуж, не дождавшись его благословения отцовского; меньшая же дочь любимая, красавица писаная, о женихах и слышать не хочет, покуда не воротится ее родимый батюшка. И стало у него на душе и радостно и не радостно.

Встал он со кровати высокой, платье ему всё приготовлено, и фонтан воды бьёт в чашу хрустальную; он одевается, умывается и уж новому чуду не дивуется: чай и кофей на столе стоят, и при них закуска сахарная. Помолившись Богу, он накушался, и стал он опять по палатам ходить, чтоб опять на них полюбоватися при свете солнышка красного. Всё показалось ему лучше вчерашнего. Вот видит он в окна растворенные, что кругом дворца разведены сады диковинные, плодовитые и цветы цветут красоты неописанной. Захотелось ему по тем садам прогулятися.

Сходит он по другой лестнице из мрамора зелёного, из малахита медного, с перилами позолоченными, сходит прямо в зелены сады. Гуляет он и любуется: на деревьях висят плоды спелые, румяные, сами в рот так и просятся, инда, глядя на них, слюнки текут; цветы цветут распрекрасные. Махровые, пахучие, всякими красками расписанные; птицы летают невиданные: словно по бархату зелёному и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни поют райские; фонтаны воды бьют высокие, инда глядеть на их вышину – голова запрокидывается; и бегут и шумят ключи родниковые по колодам хрустальным…».