Поражение и нестерпимая ревность продолжали мучить Брасса. Он потерял сон и покой. Наконец, однажды, чувствуя, что сходит с ума, он оседлал коня и отправился в замок один. Кавалер словно ждал его.
      – Я пришел просить пощады и помощи! - сказал герцог.
      Кавалер кивнул:
      – Да, вы соединились с душой, которая вам не пара. В этом нет ничьей вины, а лишь расположение звезд, под которыми вы родились и которые вас ведут.
      Потом он дал ему незажженную свечу и повел по своей галерее с коллеж ей портретов.
      – Смотрите на лица, - сказал он. - Когда ваше сердце узнает ту, кому оно принадлежит, свеча загорится сама.
      Они медленно кружили по коридору, спускающемуся в подземелье. От множества лиц, которые оживали под их взглядами, начинали слезиться глаза. Вот перед ними встал портрет Жилинды. Свеча герцога на мгновение вспыхнула и тут же погасла. Кавалер Триголь увлек герцога за собой. Наконец, перед портретом одной из дам в старинном одеянии свеча Брасса загорелась и не потухла. Кавалер снял портрет со стены и понес в тайную комнату, замыкавшую галерею. Там стояло зеркало в огромной раме, закрытое покрывалом. Кавалер поставил портрет на кресло перед зеркалом и сдернул с него занавес. Через мгновение с полотна портрета исчезло изображение женщины. Зато из глубины стекла выступила прекрасная дама и подошла к герцогу.
      – Кто вы? - спросил он, отшатнувшись. Она была похожа на герцогиню Жи-линду, как родная сестра, но разница в одеянии и какой-то бесконечно далекой улыбке разделяла их тождество. Кроме того, она молчала. Сердце герцога наполнилось вдруг покоем. Он услышал музыку и, поддаваясь ее чарам, последовал за своей дамой.
      Ночь кончилась, и его возлюбленная вернулась через волшебное зеркало в свой портрет.
      – Что я должен сделать, чтобы исцелиться и быть счастливым? - спросил герцог.
      – Отпустите Жилинду и возвращайтесь сюда! - ответил кавалер.
      Это было слишком тяжело. Как только Брасс увидел жену, в нем вновь вспыхнул целый костер недобрых чувств. Помертвевшими губами он сообщил ей, что дает ей свободу в обмен на свое сердце. Герцогиня сняла кольцо и, молча, накинув плащ, двинулась к дверям. Брасс не выдержал этой минуты.
      – Куда ты идешь? - закричал он, теряя самообладание.
      – Туда, откуда ты пришел! - ответила Жилинда. Дикая ревность охватила герцога. Он захлебнулся в ней и, подчиняясь ее власти, ударил жену шпагой в середину спины.
      На третий день состоялись похороны. Двор известили, что герцогиня внезапно умерла от разрыва сердца. Траурная колесница выехала из города, чтобы отвезти Жилинду на кладбище, расположенное за городом. Дорогу процессии преградил запыленный всадник на взмыленном коне. Это был кавалер Триголь.
      – Ваша светлость! - обратился он к герцогу. - Вы дали свободу Жилинде. Она больше не принадлежит вам ни душой ни телом!
      Герцог не знал, что возразить. Меж тем Кавалер, подняв тело герцогини на коня, помчался в сторону Серого замка. За ним бросились в погоню. Герцог Брасс несся по пятам, настигая Триголя.
      Перед волшебным зеркалом встал кавалер, держа в объятиях мертвое тело герцогини. В этот момент его настиг предательский удар Брасса. Кровь кавалера пала на Жилинду, и оба исчезли, словно истаявший дымок. В глубинах зеркала появились две фигуры. Кавалер и Жилинда, взявшись за руки и улыбаясь, медленно отступали в зеркальный лабиринт. Обезумевший герцог рубил зеркало со всего плеча, но на нем не оставалось и легкой царапины. Наконец герцог рыдая упал на пол и бился головой о землю. Очнулся Брасс лишь во дворце. Два портрета привез он из Серого замка. Оба были очень похожи, но один изображал герцогиню Жилинду, другой - неведомую даму из каких-то веков. Вернуться в Серый замок герцогу больше не удалось. Дорога к нему потерялась и, вероятно, навсегда. Разум Брасса помутился, он отказался от дел и жил один, вдали от дворца, в обществе двух портретов, которые он называл жизнью и смертью. Единственной мечтой герцога было войти в зеркало кавалера и обрести покой в волшебном Зазеркалье.
      

ЗЕРКАЛО
       Ложь родилась в зеркале.
      Темны изречения, оставленные нам древними. Ночными извилистыми тропами блуждает ум за убегающей мыслью. И она, словно призрак, многократно раздваивается, расчетверяется - вот уже целый хоровод вокруг, но не остановить его, чтобы сделать выбор и окончательно понять наставления мудреца.
      И эти слова о зеркале… Страшно от них. Себя ли мы видим в осеребренном стекле? Таким ли, каков он есть, предстает мир, появляющийся на зеркальной поверхности? Лицо человека мгновенно и неуловимо меняется, встречаясь со своим отражением. А окружающее? Всмотритесь… Будет ли это покрытый деревьями берег, опрокинутый в гладь лесного озера, будут ли потускневшие краски старого портрета, выступившие из сумрачной голубизны запыленного зеркала - вы почувствуете разницу. Трудно определить ее, но она есть. И странно… даже самые безотрадные картины обретают непонятную жизненность и очарование в своих отражениях. Еле заметное изменение формы, а скорее цвета, создает ту привлекательность, которую многие предпочтут непосредственному созерцанию природы. И на застывшей воде тихого озера покажется другой берег и другие деревья, принадлежащие иному миру. То же и с портретом. Черты его заснувшего лица, темные глаза вдруг найдут в стекле именно ту краску, которой владеет одна жизнь, которой нет названия и которая исчезает с приходом смерти. Кто ж познал тайну отражения и в чем она заключена? Отчего истинные знатоки искусства приближаются к нему с осколком зеркала, словно с фонарем, указывающим путь?
      В старинные года созданием зеркал ведали алхимики, искавшие философский камень. Понятие золота имело более широкий смысл, чем тот, который ограничен металлом, и преображение мира на поверхности стекла могло служить прообразом превращения простых элементов в драгоценные. И не в стихии ли огня, сковавшей металл, родилась бесцветная зеркальная краска, мечта многих поколений художников? Только гении добывали ее в пламени творящего духа, но молчали, чтобы не быть распятыми невежеством толпы. «ЛОЖЬ РОДИЛАСЬ ИЗ ЗЕРКАЛА…» Наш век с насмешкой может отбросить эту фразу. Культ науки, фанатичное стремление к объективности распространилось повсюду, и зеркала не остались исключением. Они только отражают. Теперешним изделиям не выдержать аналогии с философским камнем. Судите сами, сравнив ремесло с искусством. Разница огромна, если вспомнить, например, венецианские зеркала. Ощущали ль вы когда-нибудь всю гамму их прозрачных красок? Погружались ли в таинственную глубину, где жизнь неподвластна времени? Терялись ли среди захватывающего чувства новизны давно знакомых предметов, обретших неожиданную гармонию и красоту? Тогда вам известно то незримое существо, обитающее в стекле, чье призвание «не спрашивать и не отвечать, но означать». Оно, как и вода, творит свой собственный мир, вместо того чтобы просто отражать окружающий.
      Не знаю, поверите ли вы, если я расскажу историю моего друга Августа Бавли. Воле рока или случая было угодно, чтобы я стал свидетелем событий, которым тщетно искать объяснений. Попытавшись это сделать, я остановился бы перед альтернативой признать себя мистиком или безумцем. Вы, конечно, улыбнетесь, подумав, что эти понятия не так уж далеки друг от друга. Пусть. Моя роль свидетеля исключает права судьи, и я уступаю их вам.
      На свете есть род людей, которые незаметны не потому, что замкнуты или скромны, не в силу полного отсутствия каких-либо достоинств, а из-за удивительной гармоничности, позволяющей им настолько сливаться с окружающим, словно они надевают шапку-невидимку и растворяются в воздухе. К числу их я отношу Августа Бавли. Встречаясь с ним, человек оставался самим собой. Бав-ли никогда не изменял круга ваших мыслей. Простившись, вы тотчас забывали о нем, так что порой не могли бы с уверенностью ответить, попадался ли он на вашем пути сегодня. Я сомневаюсь, чтоб кто-нибудь взялся точно описать его внешность. Мы привыкли к ярлыкам, определяющим тот или иной характер, те или иные черты, но Август воплощал в себе саму природу. Он был то красив, то уродлив, то приятен, то отвратителен, и это настолько совпадало с вашим собственным настроением и картиной окружающего вас мира, что не давало возможности делать заключения. Душа Бавли поражала все той же естественностью. Кажется, еще в том возрасте, когда вступают в самостоятельную жизнь и выбирают свой путь, Август решил отдаться течению судьбы: «Я хочу расти свободно, как дерево, которому не обрубают ветви, чтобы оно стало выше или шире. Пусть все желания, стремления, порывы, заложенные во мне, найдут свой выход. Я не стану жертвовать ни одним из них, как бы ни противоречили они всему предыдущему».
      Отбросив логику разума, презрев прошлое и отрекшись от будущего, он стал служить идолу настоящего. Изменчивость Бавли не уступала изменчивости жизни, но я далек от того, чтобы завидовать ему. Да, как только тучи покидали его небо и рассвет прогонял ночные тени, на лице его появлялась улыбка ребенка, рожденного в это утро. Да, не сомневаюсь, что понятие счастья для Августа включало в себя несоизмеримо большие величины, но я также знаю, что закон равновесия властвует над всем сущим, и тяжесть печалей, посещавших моего друга в непогоду, вряд ли была кому-нибудь по плечу.
      Из близости к природе вытекала и страсть Августа к путешествиям. Каждую весну он встречал на юге, зима же могла застать его в Заполярье, где он наблюдал северное сияние. По возвращении его рассказы были столь живы, что, казалось, источали немыслимые ароматы ночи. Голос Бавли до сих пор звучит в моих ушах. Он отличался необыкновенной музыкальностью, словно не один инструмент, а сразу целый оркестр принимал участие в создании его речи. Но странно, что впечатление от голоса не переносилось на его обладателя. Музыка его слов проникала в глубину сердца, и образы, рожденные ею, всплывали, будто из вашего собственного воображения под шум морского прибоя, стук камешков или напевы ветра.
      Однажды летом Бавли посвятил себя раскопкам на древнем берегу Колхиды. Там, на месте исчезнувшего греческого города Диоскурии, купаясь в море,
      он обнаружил под водой остатки какого-то храма. Сравнительно небольшая глубина позволила ему наслаждаться прикосновениями к стройным ионическим колоннам, мрамор которых тянулся со дна навстречу солнцу, как живое существо. Среди зеленой чащи водорослей Бавли вдруг увидел луч света. Набрав побольше воздуха, он нырнул так глубоко, как позволяли силы. Перед глазами вдруг стало белоснежное изваяние античной скульптуры Аполлона. Юноша протянул к нему руки, пальцы его судорожно сжали какой-то предмет, но запас воздуха кончился, и он очутился на поверхности, старинное зеркало в тонкой резной раме из эбенового дерева после многих столетий покинуло подводную гробницу и отразило синь полуденного неба. Правильный овал зеркала, обрамленный черной каймой, внушал непонятную печаль, и это чувство усиливалось зигзагообразной трещиной, пересекавшей стекло почти посередине. Нижнюю часть зеркала будто заволакивало легкое облачко. Предметы в нем расплывались и виднелись, как сквозь слезы. Зато верхняя давала такое явное отражение, словно с обратной стороны его светило свое солнце. Бавли еще много раз нырял в этом месте, пытаясь найти фигуру, увиденную им в зеркале, но тщетно. Только обвалившийся портик храма с выбитой в камне надписью подтвердил, что он посвящен Аполлону. Бавли вернулся на берег. Дальнейшие поиски не приносили результатов, а разразившаяся буря совсем оборвала их.
      Итак, зеркало из храма Аполлона украсило жилище моего друга, хотя многие из его близких суеверно предвещали ему несчастье, которое приносят разбитые зеркала. «Приметы сбываются у тех, кто в них верит», - смеялся Бавли. И поначалу казалось, что скорее удача посетила его дом вместе с находкой. Я уже говорил, что в силу некоторых особенностей он оставался для окружавших его людей незаметным. Это имело и свою оборотную сторону - Бавли был одинок. Мы уже привыкли иронизировать по поводу яркой раскраски индюка, не соответствующей содержимому головы. Просвещение как будто давно научило нас отдавать преимущество внутреннему богатству перед внешним, но факт, древний, как земля, что в человеческих взаимоотношениях радость глаз по-прежнему ценится больше радостей ума. Прекрасное - это эпитет юности, самой счастливой поры жизни, и любовь, как ее высшее выражение, разве не принадлежит в первую очередь молодым? В их руках находится возможность продолжения людского рода, и в сочетании прекрасных форм рождается та гармония, которую мы называем любовью. Мудрость же принадлежит годам, разрушителям сил и творений. Их ценности другие. Мой друг не был стар, но, наградив его многими Достоинствами, природа скрыла их от посторонних глаз. Бавли в силу своей «незаметности» не смел претендовать на любовь. А именно ее так жаждала его душа. Годы шли, но еще ни одна женщина не подарила ему свое сердце, ни одна не склонила своего лица к его потрескавшимся от безответной страсти губам.
      И вот, с появлением зеркала внезапно все изменилось. Глаза, о которых Бавли мечтал, наконец, обратились к нему. Первой, кто ответил на его призыв, была Иветта. Августу она показалась самой феей утра. Светлая и радостная, она наполнила дом песнями и цветами. Мрачная обстановка комнат вдруг приобрела новую жизнь. Старые вещи стали звучать и издавать тонкий аромат под ее руками. Стены раздвинулись, собираясь сделать вздохни замерли. Все прониклось готовностью одарить их счастьем. Но странной и недолгой оказалась любовь Иветты. Она ни разу не назвала Августа по имени. Тайный страх прятался за темными зрачками ее нежных глаз, и в объятиях ее Август вместе с радостью открывал муку, которая явилась однажды на пиру царя Валтасара. Пир Бавли также оборвался, оставив его душу израненной и опустошенной. Легким, случайным движением рок отнял у него жизнь Иветты. В день скорби, возвращаясь с похорон, Август собирался посвятить свое сердце вечному оплакиванию потерянной возлюбленной, ноу порога его ждала подруга Иветты - Жанна. Она вошла в дом вместе с ним, не спросив позволения, и осталась в нем, не нарушив траурной тишины.
      Слова о кощунстве к памяти умершей замерли на устах Августа, когда Жанна положила ему руки на плечи: «Иветта отдала мне ключ от вашего дома». Что же помешало ему возразить ей? Сила ли ее пальцев, сдавивших плечи, густота рыжих локонов, выплеснувшихся на грудь? Нет. Это был страх. Страх и обреченность, которые однажды он уже чувствовал к Иветте. Утреннюю зарю сменило полуденное солнце, но меч времени висел над ним. Велика была воля к жизни у Жанны, но вскоре нелепая случайность растворила перед ней те же двери, что ранее раскрылись перед Иветтой.
      Шаги смерти не успели еще замереть, как следом явилась Нора. «Не ждала ли ты своей очереди?» - с гневом спросил ее Бавли, но она не ответила. Печаль тонкого лица напомнила ему об одиночестве, на которое обрекала его судьба, отнимая возлюбленных. Слезы не дали ему возможности разглядеть ее. Он опустился на пол, и только трепетные руки Норы сумели поднять его. Вечер сменил сияние дня. Но тесным стало ложе любви для Бавли. Терзаемый тревогой и смутными догадками, он не находил покоя, а если сон являлся к нему, то в виде кошмаров, где неведомый противник беспрепятственно входил в дом и уничтожал цветы его сада. И вот тайна его страданий внезапно разрешилась.
      Однажды под утро Август отчетливо услышал тяжелые шаги у постели. Сделав невероятное усилие, он открыл глаза. Нора лежала рядом с ним. Страстная улыбка еще дрожала на ее губах, но из-под ресниц струились слезы. Темный силуэт женщины, закутанной в тунику, прижался к висевшему перед альковом зеркалу. А в его глубине, словно в раскрытом окне, виднелось сумрачное море, вспененная полоса прибоя и фигура полуобнаженного юноши с луком в руках и колчаном за спиной. Легкие сандалии крепились золочеными ремнями к быстрым ногам, короткий плащ развевался по ветру, вот он оглянулся. Лунный свет, прорезавшийся сквозь тучи, упал на его лицо, и Бавли узнал Аполлона. Еще мгновение, и он исчез в волнах. «Сон», - мелькнуло в голове у Августа, но ужас рассеял его последнее заблуждение, когда женщина, стоявшая у зеркала, шевельнулась. Белизна прекрасного лица, открывшегося ему, была ослепительна. Но тем страшнее казалось ледяное пламя глаз. Крик застыл в горле Бавли, а сердце сжалось в крохотную точку, готовую вот-вот исчезнуть.
      – Я - Геката, богиня смерти! - прозвучал ее голос, и многократное эхо понеслось, как в лабиринте, по всему его телу, подхваченное каждой клеточкой. - Это зеркало принадлежало мне, и я подарила его Аполлону. Кто из бессмертных обитателей Олимпа мог бы отказаться от моего дара, который служит дверью меж двумя мирами? Благодаря ему боги сходят на землю. Но красота надменна и безжалостна. Приняв зеркало, Аполлон, однако, отверг мою любовь, словно я была недостойна его. Только смерть способна обуздать дерзкого бога, и она идет по его следам, отнимая у него тех, кто делит с ним любовь. Взгляни, несчастный! Рядом с тобой на ложе та, чей приговор свершится сегодня. Она уйдет вслед за теми вероломными, кого ты уже проводил в последний путь. Все, кого ты любил, принадлежали богу солнца, и ты теперь знаешь своего соперника. Зажги в своем сердце факел мести, не бойся его сил и помоги мне наказать его. Здесь у ворот жизни и смерти властвуют законы, которые не могут нарушить даже боги. Если смертная женщина отвернется от любви Аполлона и не будет принесена никакая иная жертва за вход в зеркало, проклятие падет на голову солнцеликого. Он никогда больше не сможет перешагнуть грань двух миров. Но ты должен укрепить и замкнуть свое сердце. Только таким путем ты победишь. Знай также, неразумный, что люди питаются обманом. Их чувства принадлежат богам, и только объедки со стола попадают к смертным, которые думают, что любят друг друга. Ты можешь вкусить пищу богов, если отберешь ее у Аполлона!
      Она исчезла, а Бавли долго не мог пошевелиться. Безумием казалось все, что произошло с ним. Наступил день. Нора встала, и Август не смел удержать ее. Одна мысль наполняла его трепетом и ожиданием. Если сбудется ночное пророчество Гекаты и Нора не вернется, значит, все, что он пережил, не бред. Оно сбылось.
      Еще не кончился вечер, как испуганные друзья принесли ему весть о внезапной гибели Норы. Бавли принял ее молча, только глаза, исполненные боли и тревоги, обратились к зеркалу. Смутная пустота покоилась в нем, но когда он подошел ближе, темный клубящийся туман выступил на мгновение ему навстречу, и среди него мелькнуло легкое, истаивающее лицо Норы. Ночь воцарилась в его доме, и в течение года Август жил, осененный ее сиянием, не в силах оправиться от пережитого, поверить в реальность встречи с греческой богиней, отказаться от мыслей о виновности в смерти женщин. Не раз он хотел избавиться от страшного зеркала, но руки ему не повиновались, не смея даже коснуться его. Только когда тяжелая бархатная портьера скрыла холодный свет, струившийся из зеленоватых глубин стекла, Бавли успокоился. Никто больше не являлся к его порогу, словно с тремя женщинами, прошедшими через его дом, исчерпались все возможности, предуготованные ему жизнью. Опять он был один, и ничьи глаза не задерживались на нем. Но траур бывает вечен только у камней. Как-то весной в его опустевшем сердце вновь зазвучала робкая песня любви. Бавли услышал ее, и воспоминания повлекли его на кладбище, где уснули его печальные грезы. Долго он бродил по непросохшим дорожкам, пока не остановился перед мраморным надгробием, привлекшим его внимание. Две бронзовые фигуры темнели у основания усеченной колонны. Одна изображала амазонку в греческом шлеме с опущенным мечом.
      У ног ее склонился Аполлон со сломанным луком. Был ли то символ судьбы, победившей человека? Или отвага и красота вместе оплакивали ушедшего? Странные слова надгробия делали композицию еще более двусмысленной: «Любовь умолкла там, где ненависть рыдает». Самая смелая фантазия не могла бы пренебречь традициями. Несомненно, Аполлон олицетворял любовь, тогда как амазонка с мечом несла на себе знамение ненависти. Памятник увековечивал обвинение или страшное признание того, кто его воздвиг.
      Тайные предчувствия, жгучее любопытство охватили Бавли, и он попытался что-нибудь узнать у кладбищенского сторожа.
      – Там похоронен музыкант, - последовал ответ. - Он умер от разрыва сердца, красив он был необычайно, за что его прозывали Аполлоном. А памятник поставила жена, которая была под стать ему, глаз не оторвешь. Она часто его навещает.
      Через несколько дней, вновь посетив кладбище, Август увидел около могилы музыканта женщину с цветами. Она оглянулась, словно почувствовала, как тревожно забилось его сердце. И он уже не смог уйти, сама судьба возвещала ему свою волю из серых глаз Анны. Стихия воды нашла в ней воплощение своей мощи и слабости одновременно. Это была женщина-волна, но из тех волн, что рождаются ночью в безветрии. Они исторгнуты со дна океана тяжелым вздохом земли. Они незримы и почти бесшумны. В молчании звездного неба, отраженного морем, издалека раздается едва уловимый свист, нежный и печальный, как голос свирели, застывшей на ноте соль. Звук дрожит, переливается, незаметно нарастает, и вот где-то в поднебесье глаза различают белую полосу, которая быстро приближается. Нет, вы отказываетесь верить себе, когда вдруг видите исполинскую стену, несущуюся вам навстречу. Белый гребень венчает ее и рас-
      секает воздух, как лезвие опускающейся сабли. Вот с жалобным плачем ребенка все море покачнулось, встало по вертикали, подняло вас на высоту, с которой при свете дня вы могли бы увидеть оба берега. Ужас и восторг остались где-то внизу. На мгновение вы замерли, забыв о смерти и о жизни, а затем с бешеной скоростью спустились по другую сторону стены. Снова недвижное море и мрак ночи, озаренный мерцающими звездами. Но вы уже не тот, если гибель вас миновала. Вы узрели самую истину мироздания в открывшейся бездне небес и морского дна. Вы забыли все, что вас наполняло до этой минуты. Вы утеряли способность к слезам, так же, как к смеху… Если, если… конечно, ваше сердце не приняло эту волну за сон. А падения во сне не оставляют следов.
      И вот Анна вошла в дом Бавли. Старинные портреты в золоченых рамах, изящные безделушки, стоявшие на полках, гобелены на стенах не привлекли ее внимания. Она подошла к черной портьере, завешивающей зеркало, словно знала, что за ней таится, и заглянула в стекло:
      – Если вы захотите когда-нибудь сделать мне подарок, то уберите это разбитое зеркало.
      – Нет, - ответил Август. - Пока вы будете приходить сюда ради меня, оно
      не принесет несчастья.
      Но этой же ночью он проснулся от щемящих звуков. Кто-то, захлебываясь,
      рыдал у его постели.
      – Анна, Анна, - в страхе стал звать Бавли. - Кто это плачет? Вы слышите?
      Теплая рука легла ему на голову.
      – Это флейта. Не бойтесь.
      – Анна, но ведь ваш муж был флейтистом?
      – Мой муж всегда был и есть и будет Августом Бавли.
      Любовь Анны казалась безумной, признания звучали, как бред. Ночи напролет она изливала ему душу, словно, заточенные в подземелье на целые столетия, ее чувства, наконец, вырвались наружу, ослепляя и оглушая Августа. Глаза ее не знали сна, уста не насыщались поцелуями. Торжеством звучал ее голос, когда она говорила о свободе, которую ощущала рядом с Бавли, о почти звериной радости, которую ей дает одно только прикосновение к нему. Она сравнивала его с воздухом, без которого нельзя дышать, с огнем, дарующим жизнь, с самой любовью, побеждающей власть смерти. Потрясённый, Август не мог отвечать ей. Ее чувства казались ему то незаслуженными, то внушенными богиней Гекатой. Он сдерживал свое сердце, страшась дать волю стихии, которая клокотала в нем: «Анна разлюбит меня и погибнет, как только почувствует мою слабость и поймет, что я всецело принадлежу ей».
      Второй заботой, омрачавшей его, была музыка. Каждую ночь отдаленные звуки флейты, напоминавшие стоны и плач, надрывали его душу, и он знал, что они доносились из зеркала. Однажды в отсутствие Анны Бавли попытался разбить его. Но ни молоток, ни топор не оставили даже легкой царапины на хрупкой поверхности стекла.
      – Я хотел сделать подарок, который вы у меня просили, - сказал он Анне, когда она вернулась. - Но не смог.
      – Ваш подарок - это вы сами и то, что вы разбудили мое сердце, когда я уже разуверилась в существовании любви.
      – Но разве красота мужа не трогала вас?
      – Она слепила меня, будучи таким же талантом, дарованным ему природой, как способность к музыке. Она покоряла и в то же время вызывала возмущение, что извечное и почти единственное преимущество женщин оспаривалось мужчиной. Только одно светило может владеть небом, и наш союз скорее напоминал поединок. Никто не становился победителем в этой борьбе, пока не пришла смерть. Жестокая насмешница, она увенчала мертвеца, отняв лавры, у живого. Память сделала мужа неуязвимым, и то, с чем я боролась при его жизни, с торжеством воцарилось над моей душой. Лишь встреча с вами разорвала путы и дала мне прозрение. Я увидела, что кроме солнца есть звезды, я поняла, что быть собой, хотя бы угольком, - важнее, чем отражать чужое пламя.
      Тайна надгробия приоткрылась глазам Бавли, но странные чувства охватили его при мысли о судьбе музыканта и Анны. Не сотворена ли душа человека, чтобы быть одинокой и самой создавать свое небо? К чему это страшное стремление к власти, к обладанию чужой жизнью, которое порождает любовь?
      А между тем Бавли сам участвовал в этой битве, и она еще не была окончена. Наступила ночь, когда флейтист вышел из зеркала. Август открыл глаза и узнал Аполлона, но Анна видела в нем бывшего мужа. Бог склонился к ее ногам. Самые пламенные слова, самые униженные мольбы произносил он, пытаясь добиться ее любви. Но ни красота его, ни слезы не получили ответа. Тогда Аполлон стал упрекать ее за неверность, клянясь все простить, если она подарит ему прощальный поцелуй. Анна оставалась непреклонной. Наконец, он поднялся и направился к морю, что опять шумело в зеркале. Там, за горизонт заходило в лиловые тучи малиновое солнце. В последний раз тишину пронизала тоскливая мелодия флейты. Бог красоты и любви навсегда покидал землю. Август не смог этого вынести. Он забыл о себе и об Анне. Бесконечное сострадание переполняло его, и он бросился вслед за Аполлоном.
      – Остановись! - загремел голос Гекаты, и ее грозная фигура попыталась преградить ему путь. Но было поздно. Бавли упал в зеркало, и море поглотило его. Зато смеющийся Аполлон опять оказался в комнате. Он протянул руки к Анне и тут же отпрянул в сторону. На лицо женщины опустился сверкающий шлем, легкие доспехи амазонки покрыли ее гибкое тело, и короткий меч со звоном покинул ножны. Бог отшатнулся. Анна отвернулась от Аполлона и шагнула вслед за своим возлюбленным. Стекло, превратившись в воду, приняло ее и скрыло от глаз.
      «Ложь родилась после зеркала» - гласила третья надпись на резной раме из черного эбенового дерева. Я с изумлением глядел в это страшное зеркало, в котором исчезли Август Бавли и Анна. Где же та трещина, что пересекала его поверхность? Ее не было. Может, она существовала только в воображении? Не знаю. Но я выполнил до конца волю моего друга. Я вернул зеркало морю в том же месте, где его нашли, у берегов Диоскурии.
      Нет слез в душе моей. «Жизнь не утекает, ибо смерть не трещина».
      Август и Анна здесь. Они незримы для глаз, но мое сердце их чувствует и знает. Иначе как бы я смог рассказать вам о том, что с ними произошло.
      

ВОЗВРАЩЕННЫЙ СОН
      В стране светлых холмов много лет никто не смеялся. Наследница престола, принцесса Ольвис, с детских лет была поражена тяжелой болезнью. Врачи и кудесники, астрологи и чернокнижники отступились от нее, предрекая ей неизбежную смерть.
      Потому долгий траур царил в королевстве, хотя принцесса еще жила. День и ночь около постели ее дежурили сиделки и близкие придворные, а последнее время сам король и королева поочередно проводили ночи в покоях
      дочери. Слезы отчаяния душили родителей, когда они видели страдания дочери и ничем не могли облегчить их.
      Странная болезнь терзала несчастную принцессу. Стоило ей сомкнуть глаза, как она попадала под власть каких-то чар. Безумным казалось окружающим ее поведение. Она с кем-то разговаривала, смеялась, плакала, могла внезапно вскочить и бежать по дворцу и крепкие замки не останавливали и двери сами распахивались так, что никто не мог угнаться за ней.
      Самое ужасное, что неведомые силы в это время вливались в нее, крепкие замки не останавливались, двери сами распахивались перед ней, открывая путь к высоким дворцовым башням. И она взбегала по крутым лестницам и вдруг оказывалась на скользкой черепичной кровле. По узким карнизам, острым конькам крыш, на высоте, где от одного взгляда кружится голова, ступала тоненькая фигура принцессы, а у слуг и придворных в ужасе замирало сердце. Никто не мог последовать за ней и остановить ее смертельноопасный бег.
      Некоторые приближенные рассказывали, что видели, как пару раз Ольвис срывалась с башни и падала вниз, однако, невероятное стечение обстоятельств или удача не давали ей разбиться.
      То ветви деревьев подхватывали ее на лету, то кусты и трава. Но иные утверждали, чудо не в случайности, а в том, что во время сна принцесса лишалась веса и становилась подобной пушинке. Потому многие при дворе за глаза называли ее Пушинкой. Тем не менее, ни на что не надеясь, но пытаясь сохранить недолгие дни, ее окружили неусыпной заботой и подле Ольвис поочередно должен был кто-нибудь находиться. Хотя принцесса таяла на глазах и лицо ее едва выделялось среди белоснежных подушек и простыней, Дух, вселявшийся в нее во время сна, мог унести ее далеко. Принцесса и сама говорила, что не хочет, чтобы родители видели ее смерть и потому незримо улетит в последний день в страну, где не будет печали. Да, с некоторых пор Ольвис страдала от своей не столько болезни, сколько от переживаний своих близких. Их еле сдерживаемые слезы и беззвучное рыдание надрывали ей душу.
      Лучше всего принцессе было, когда подле нее оказывался юный паж Та-мин. Он знал много песен и сказок, и мог без конца развлекать ее. Но вот однажды случилось неизбежное. Король и Королева пришли утром в комнату дочери, и постель ее оказалась пуста, а паж, свернувшись клубочком, спал в огромном кресле у изголовья. Горе и гнев ослепили короля, хотя он сам ни Разу не смог удержаться от сна, когда дежурил около дочери. «Схватить его и заковать в цепи», - закричал он слугам. Но, когда Тамин открыл глаза и увидел, что Ольвис исчезла, его сердце не выдержало тяжести испытания и остановилось.