Аженцы ссылались на примеры соседних городов - Кагора, Монтобана, Перигё и Сарлата, "где консулов выбирали из людей всех сословий, состояний и занятий, и то же следует сделать в Ажене в силу его кутюм и соизволения короля".
      Особую тревогу вызывало постоянное присутствие королевских чиновников в магистрате. "В этом причина того, что простонародье и бедняки не смеют жаловаться на названных консулов и не могут найти защиты у правосудия".
      По мнению горожан, консулов прежде всего привлекали налоговые льготы. "Будучи наиболее богатыми, они вместо того, чтобы нести бре- \ мя налогов, освобождаются от тальи, издержек и податей. А прокурор и казначей вместе владеют большей недвижимостью, чем 20 других горожан вместе взятых, но они не несут бремени тальи и налогов".
      Просопографический анализ подтверждает справедливость высказанных обвинений. Из 109 консулов, занимавших должности с 1481 по 1515 г. можно выделить ядро магистратуры: 23 человека, избиравшихся свыше трех раз. Примерно через три-четыре года (а после негласного увеличения срока консулата до двух лет - через четыре-пять лет) в списках возобновляются те же имена консулов. Видимо, это и называлось "клятвой вернуть должность прежнему владельцу".
      Но почему коммуна спохватилась так поздно, ведь общепризнано, что олигархия приходит к власти во французских городах не позднее конца ХШ в.?
      Средние и мелкие города Юга представляли собой некое исключение. Ссылки на соседний Монтобан были весьма уместны. Там по обычаю избирались шесть консулов, из каковых трое были полноправными горожанами, в чье число включались клирики, дворяне и купцы, а трое других должны выбираться из народа, то есть из лиц, занятых ручным трудом. В числе "народных" консулов один должен быть представителем сельской округи, "добродетельный и честный земледелец, который на время консулата должен проживать в названном городе и вести себя достойно".
      В Ажене олигархи пришли к власти где-то между 1450-1470 гг., но о том, что доступ в муниципалитет некогда был открыт для всех достойных людей, память была еще жива. Во всяком случае, о событиях 1481 г., когда аженцы попытались вернуть прежние порядки, помнили к моменту восстания многие.
      Возмущение вызывал стремительный рост городских налогов. С начала XVI в. одна лишь городская талья - подушная подать - выросла в 10 раз. Тревогу вызывало и нарушение королевских привилегий, издревле дарованных Ажену. Консулы взяли на откуп сбор королевского соляного налога в округе Ажена и распространили его на горожан, которые прежде имели привилегию беспошлинно покупать соль прямо из королевских амбаров. По вине консулов нарушалось и стапельное право. Суда, плывущие из Бордо, были обязаны делать перевалку у причалов Ажена, что давало заработок городским беднякам. Теперь же консулы за деньги освобождали судовщиков от перегрузки. Для винодельческого центра, каким был Ажен, также чрезвычайно болезненной была практика ввоза консулами вина, произведенного вне пределов городской "юрисдикции".
      Список злоупотреблений консулов был пространен: критиковалась и роскошь консульских одеяний, оплачиваемых из городского бюджета, и манера бесконтрольно заимствовать казенные деньги для личных нужд, и чинимые насилия над женщинами.
      Перед нами классическая картина господства патрицианской олигархии. Власть принадлежит узкому кругу лиц из числа богатых купцов и королевских чиновников. Они перекладывают на плечи бедняков и людей среднего достатка налоговое бремя и сами наживаются при введении и сборе различных податей. Попытки протеста пресекаются безоговорочной поддержкой королевских чиновников.
      Аженский патрициат был все же еще неопытен. Захватив власть, он не разработал механизмов социального контроля. Консулы чувствовали себя уверенно, полагаясь на действенность союза с королевской властью, и не заботились о создании социальной базы хотя бы в виде разветвленной системы клиентел. А ведь восстание 1514 г. показывает, что власть в средневековом городе не располагала действенным аппаратом принуждения. Она в большей степени опиралась на традиции и авторитет, на те самые кутюмы, столь часто поминаемые восставшими. В мирное время этого было вполне достаточно, но в ситуации социального конфликта власть оказывалась бессильной. Ни консулы, ни королевские судьи не могли произвести ни одного ареста и могли предпринимать лишь символические действия.
      Аженцы выступили под лозунгом "За короля и коммуну!" Но как они представляли себе королевскую власть и как далеко простиралась их лояльность?
      В конце июля некий житель соседнего с Аженом местечка Вильнёв встретил в таверне аженского мясника Антуана Кастельно, с которым они вместе воевали в Пикардии. Они хорошо выпили, а наутро королевскому судье поступили показания: "названный Кастельно сказал, что шевалье де;
      Форс отправился к королю ради них, ради простого народа. Королю же хо-' рошо известно, что сия провинция раньше была английской, а их предки были англичанами. И что если король вздумает слишком понукать или притеснять их, то они предпочтут вернуть англичан". На возражение своего однополчанина о том, что ему не поздоровится, если об этих словах узнает король, Кастельно отвечал, что так очень часто говорят в их городе.
      А вот другое показание: "названный Любэ говорил, что примкнул к коммуне по своей доброй воле, потому что консулы и присяжные хотели обложить их новым побором, что не вправе делать ни они, ни король без их согласия. А если король захочет это сделать, то они соберутся в большом числе, чтобы уйти к другому королю". На ироническое замечание собеседника о том, что он, очевидно, имеет в виду короля разбойников, Любэ ответил, что речь идет о короле испанском. Каменотес Жан Бер-нар был еще категоричнее: "Если коммуна не сможет взять верх над консулами, то восставшие подожгут четыре лучшие улицы, а потом соберутся числом 14-15 тысяч человек и уйдут к королю Арагона".
      Таким образом, отношения с королем носили в сознании горожан договорный характер. Ведь каждый губернатор, генеральный наместник или сенешаль, нанося свой первый официальный визит в город, прежде всего обязан был от себя и от короля принести клятву уважать привилегии города, и только затем принимал присягу консулов.
      Некоторый архаизм движения 1514 г. заключался в особом положении Гиени, где города значительно позже были поставлены под жесткий королевский контроль, но также и в аграрном характере Ажена. Как и в большинстве южных городов, здесь отсутствовала цеховая иерархия, но не было и быстрого отделения производителя от средств производства. Процесс дифференциации протекал медленнее, чем в крупных торгово-ремесленных центрах, связанных с экспортным производством. Поэтому и не сложилось взрывоопасного слоя наемных рабочих и закабаленных ремесленников, как в городах Фландрии или Тосканы. Плебейские элементы были и в Ажене - не случайно главными смутьянами выступают беднейшие земледельцы и поденщики, но они в итоге не сумели придать движению радикальный характер.
      Как бы далеко ни зашло укрепление власти олигархии в Ажене, "демократическое начало" чувствовалось и в этом городе. Ведь трудно представить, чтобы где-нибудь во Флоренции, в Париже или в Бристоле земледельца, малоимущего крестьянина из пригорода "отцы города" пригласили бы на ассамблею, где решались важные вопросы. А Клерге был приглашен самими консулами в тот памятный день 2 июля 1514 г. Мелкие ремесленники и торговцы, земледельцы и поденщики в это время набились в ратушу и стояли на площади, прислушиваясь к решениям муниципалитета - и это само по себе еще никого не удивило и не напугало. Разве возможно такое было в Венеции? Думается, что причиной тому не просто "аграрная доминанта" и архаизм городской структуры, но именно виноградарство и садоводство, принесшие Ажену славу. Марк Блок называл районы виноградарства "островками демократии". Когда в областях зернового хозяйства или животноводства крестьяне уже утрачивали земли, превращаясь в арендаторов или батраков, виноградари сохраняли свои парцеллы - лозу может выращивать только хозяин, привлекая поденщиков лишь на сезонные работы. Отчасти это справедливо для сложной культуры вайды и некоторых садовых культур и олив-ководства. " Огородники", "виноградари" и прочие земледельцы в этих условиях вполне могли сохранять определенные позиции не только в мелких, но и в довольно крупных городах. Они были беспокойным народом, часто доставляя властям много хлопот. Но то были не пауперы, а собственники, проявлявшие немалую гражданскую активность. Характерный пример участия виноградарей в жизни города являет собой история Дижона - столицы Бургундии и резиденции Парламента.
      Аженское восстание, ничем особым не примечательное и, к счастью, вовсе не кровопролитное, позволяет нам реконструировать другие, куда более древние события, не оставившие следов в источниках. Становятся понятнее внутренние мотивы поступков горожан, заключавших в трудную минуту клятвенный союз - коммуну, и их стремление по возможности оставаться в.рамках законности, пусть и трактуемой весьма своеобразно. Вырисовываются узловые моменты функционирования городской системы и то, как горожане выбирали то или иное возможное решение. Таковы одни из преимуществ популярного ныне микроисторического метода. Впрочем, в эпоху, когда В.И. Райцес кропотливо трудился над "малоизвестной главой из жизни средневекового города", такого термина еще не придумали, простодушно именуя подобные штудии "мелкотемьем"....