После попытки большевиков в июле 1917 г. захватить политическую инициативу прозападные силы в России - в последний раз - консолидировались. Но будущее уже ничего не обещало той патриотической России, которая, поставив неверные цели и пойдя на грандиозные жертвы, лишилась доверия огромной части страны.
      Бьюкенен вскрывает главную проблему: "Русская демократия желает знать, за что она борется, в противном случае она потребует сепаратного мира".
      Эта дилемма ставила министра иностранных дел Бальфура в тупик. Существовали цели, не достигнув которые, Британия не была согласна сложить оружие. Прежде всего это касалось демонтажа германского флота, захвата африканских колоний Германии и овладения турецкими территориями в Месопотамии. Очевидны были цели, не достигнув которые, ни при каких обстоятельствах не остановится Франция - возвращение Эльзаса и Лотарингии. Определенные цели поставила перед собой и Италия. Если приноравливаться к русским, то следовало создавать новую шкалу ценностей, уже далеко не единую для всех союзников. В этих условиях "Антант кордиаль" теряла стабильное основание. Одно лишь открытие межсоюзнических дебатов перед лицом огромного могущества немцев грозило катастрофой, они могли подорвать политическое могущество западных правительств, предоставив их судьбе, уже разделенной императором Николаем.
      Со своей стороны генерал Гофман, "отвечавший" за Восточный фронт перед Гинденбургом и Людендорфом, с некоторым недоумением записал в дневнике 12 мая: "Мы дали русским много хороших советов, рекомендовали им вести себя здраво и заключить мир, но они пока еще не спешат сделать это"{644}.
      И хотя уже целые русские дивизии переходили в плен (например, 120-я), но основа вооруженных сил России еще держалась. Насколько долго хватит ее выдержки - этого не знал никто. 27 мая 1917 г. батальонный командир сказал полковнику Ноксу, что "все в тылу пошло прахом, водители автомобилей разбежались, за ними ремонтные бригады и так далее. Его люди абсолютно без сапог и страдают от болезней"{645}.
      Фактически Временное правительство потеряло под собой почву уже в июле 1917 г., когда, провозгласив своими целями "демократический мир" и "демократизированную армию", бросило эту армию в наступление. Призрак 1792 г., героика Вальми, где французские революционеры разбили регулярную австро-прусскую армию, витал над ними. Согласно учебникам, новая революционная армия должна была обрести новый дух и победить косного реакционного врага. В жесткой русской реальности "революционная военная доблесть" стала наименее привлекательным понятием, и Временное правительство зря искало Бонапарта. Талантливый адвокат Керенский был им менее всех, что было впоследствии так жестоко и убедительно доказано.
      А позиция Германии была подходящей для определенного урегулирования истощенные немцы искали мира на одном из двух своих гигантских фронтов. Вместо этого доморощенные русские социалисты, потеряв всякую ориентацию во внутренней обстановке, бросили русские дивизии в наступление, под пулеметы более организованной социальной силы.
      Германия оценивает шансы
      После апрельского ликования западных союзников по поводу вступления в войну Америки наступило майское отрезвление. Союзники подсчитали морские потери и ужаснулись. За апрель 1917 г. они потеряли 373 корабля общим водоизмещением почти 900 тысяч тонн - самые высокие потери за время войны. Стало также ясно, что американцы в массовом количестве смогут высадиться в Европе только примерно через год.
      Но и немцы чувствовали себя двусмысленно. С одной стороны, резкое ослабление России давало им шанс на Западном фронте. С другой стороны, гонка за временем требовала небывалого хладнокровия и концентрации сил. Германский историк Ф. Фишер так оценивает новое состояние германского планирования в войне: "С русской революцией и американским вступлением в войну идея национального самоопределения приходит в мир с востока и запада; теперь Германия должна была изыскать новые формы доминирования, отличающиеся от аннексий и экономической эксплуатации безотносительно к национальным устремлениям. Именно в этом историко-мировом плане мы должны видеть переход политики от неприкрытой аннексии в Бельгии, Литве и Курляндии к более эластичным методам "ассоциации", посредством которой Германия стремилась превратить новый принцип самоопределения в инструмент косвенного достижения целей своего доминирования"{646}.
      Выразителем германских идей в отношении России стал начальник штаба Восточного фронта генерал-майор Гофман. 31 мая 1917 г. он пишет: "Необходима формула, согласно которой Германия отвергает аннексии, в то время как Россия подчиняется принципу свободы малых наций, освобождая земли, оккупированные ныне нами, от своего политического влияния, передавая Германии задачу регулировать их политическую будущность"{647}.
      В реализации этой концепции немцы рассчитывали на своих "остзейских родственников". Остзейские немцы столетия честно служили своей большой родине - России. Но в ходе первой мировой войны часть остзейцев, представлявших аристократов-землевладельцев и образованную городскую буржуазию Прибалтики, оказались в совершенно особых условиях.
      В условиях германской оккупации остзейцы пережили "революцию лояльности", критическим пиком которой было крушение монархии в России. Составляя всего лишь семь процентов населения прибалтийских губерний, остзейцы благодаря своему финансовому положению и преимуществам образования играли значительную роль в прибалтийских губерниях. В мае 1917 г. переселившиеся еще в прежние времена в Германию балтийские немцы основали "Германо-Балтийское общество". 18 сентября 1917 г. "Рыцари и землевладельцы Курляндии" создали парламент, в котором немцы составляли большинство. Он официально попросил "защиты Его Величества и могущественного Германского Рейха. Мы с доверием вручаем наши судьбы в руки Его Величества и назначенной им германской военной администрации". 6 ноября 1917 г. депутация Рыцарей оккупированной части Ливонии вручила Гинденбургу и Людендорфу петицию с просьбой о включении Ливонии и Эстонии под защиту прусской короны или назначенного императором вице-короля. 30 декабря 1917 г. Чрезвычайный Сейм Ливонии принял резолюцию об отделении от России.
      Задача немцев в Литве была сложнее - здесь тяготы немецкой оккупации породили значительное антигерманское движение. Немцы должны были найти влиятельных союзников среди литовцев. В ноябре 1915 г. германское министерство иностранных дел сумело при помощи германо-литовца Степутаты заключить соглашение с издателем газеты "За Литву" (издававшейся в Лозанне) Габрисом. Именно эта связь позволила к апрелю 1916 г. создать "Лигу нерусских народов". 2 мая 1917 г. Людендорф издал приказ о необходимости всеми силами привлечь литовцев на сторону Германии. Задача немцев была осложнена удовлетворением основной массы литовцев решением Временного правительства предоставить права автономии в составе федерализированной России. Сложилось любопытное соотношение сил: консервативное сельское духовенство и владельцы небольших участков земли были привлечены германскими обещаниями, в то время как городская интеллигенция и рабочие искали союза с демократической Россией.
      Созданному в июле 1917 г. комитету по созыву общелитовской конфедерации немецкие военные власти заявили, что "независимая Литва должна находиться в союзе с Германией на основе военного соглашения, таможенного союза и совместного владения стратегическими железными дорогами"{648}.
      Немцы выставили литовцам жесткие условия: либо они выбирают в качестве покровителя Германию - и тогда Литва, связанная союзом с Германией, будет объединена полностью, либо она будет поделена между Германией и Россией, причем германская часть будет попросту аннексирована и включена в состав Рейха. Литовцы предпочли пока не давать однозначный ответ и попросили немцев об увеличении возможностей их внутреннего самоуправления. 22 сентября 1917 г. был создан Литовский национальный совет (Тариба). Командующий германскими войсками на Восточном фронте принц Леопольд Баварский в специальной прокламации признал "Национальный совет находящимся под контролем германской администрации"{649}. 11 декабря 1917 г. Тариба провозгласила "независимое литовское государство, связанное союзом с германским рейхом". Так был создан зачаток движения, приведшего к историческому разрыву Литвы с Россией.
      Нужно особо отметить, что Запад категорически отказывался от всяких контактов с подобными органами, так как твердо держался принципа единой и неделимой России. И прибалтийские инициативы Антанта оценивала трезво: Германия осуществляла здесь высший контроль, она использовала раскол России в целях борьбы с нею и с Западом.
      Пашендейл
      На застывшем в окопной покорности Западном фронте генерал Хейг ждал своего звездного часа, он хотел первым убедиться в роковом ослаблении германской армии. Согласно его военному плану, британские части освобождали Ипрский выступ, одновременно десантная операция с моря позволяла очистить ту часть побережья, откуда немцы посылали в море свои страшные подводные лодки (военно-морские базы в Бланкенберге и Остенде). Заменивший злосчастного Нивелля генерал Петэн одобрил стратегические идеи Хейга. Ллойд Джордж и Хейг стали догадываться о страшной правде: французская армия отказывалась участвовать в кровавых наступательных операциях{650}. Петэн улыбался в усы, но ноги у англичан похолодели. В тот самый день, когда убийственная правда просквозила в словах Петэна (7июня 1917 года), Хейг пообещал победу в случае реализации его наступательных планов.
      Ллойд Джордж сопротивлялся как мог. Англичане уже потеряли четверть миллиона убитыми - и без видимого оправдания. Но Хейг настаивал на великом наступлении во Фландрии. Он обещал "нокаутировать" центральную германскую позицию. В Лондоне его поддержал генерал сэр Уильям Робертсон, главный военный советник Ллойд Джорджа, чья неоспоримая интеллигентность и очевидная сила характера привели в конце концов к высшему посту в британской военной иерархии. Нерешительность Робертсон считал предтечей поражения, и он встал на сторону Хейга.
      В июне 1917 года Ллойд Джордж создал особый закрытый комитет по ведению войны (по "военной политике"). В нем он задавал страшно въедливые вопросы своим военным. Наиболее важными членами этого комитета были лорд Керзон и южноафриканец Смете. Наиболее важные заседания состоялись между 19 и 21 июня 1917 года. Ллойд Джордж мобилизовал весь свой критический гений, задавая самые каверзные вопросы о вероятности успеха - о роли артиллерии, о боевом духе войск, о возможности верить в наступление Керенского, о стратегических наметках британских генералов. И Черчилль и Ллойд Джордж считали неразумным предпринимать решающее наступление на Западном фронте в 1917 году, ограничившись помощью слабым итальянцам. Почему не подождать прибытия американцев? Не мудрее ли имитировать петэновскую тактику "малых дел"? Разве обязана Британия наступать, когда две ее великие сухопутные союзницы - Россия и Франция - предпочитают сдержанность? Хейг оставался невозмутим. Он считал наступление необходимым, он верил в успех. Собственно, он обещал этот успех: "Нам необходимо ввязаться в битву с врагом... Мы достигнем своей первой цели. Мы овладеем хребтом Ипра"{651}.
      Ллойд Джордж должен был либо открыто восстать против Хейга и Робертсона, либо согласиться с их мнением. В конечном итоге он оказался неспособным противостоять, он "вынужден был согласиться с мнением своих главных военных советников и принять их точку зрения"{652}.
      Хейг не знал истинной картины. Немцы создали девять линий обороны, они искусно строили бетонные доты под разрушенными домами, им на плоской фландрской равнине были далеко виды все окрестности, и они видели все перемещения британцев. Немцы все более применяли следующую тактику: лишь малая часть их войск стояла на передовых позициях, основная часть войск была уведена в тыл; улучшенная система телефонной связи позволяла следить за противником, контролировать его действия. А сзади, в тылу, стояли готовые к молниеносному броску дивизии, сохраняющие свою боевую мощь, психологически и физически набирающие сил, - страшная ударная сила. В июле 1917 года фландрские позиции немцев защищали десять германских дивизий. На участке в двенадцать километров на немецком фронте стояли 1556 артиллерийских орудий.
      Для осуществления прорыва пятой британской армии были приданы 180 самолетов (из общего числа 508 британских самолетов на всем Западном фронте). Перед ними была поставлена задача достичь господства в воздухе в полосе семи фронтовых километров в глубину. Следовало уничтожить германские надувные воздухоплавательные шары, откуда наблюдатели при помощи телефонов корректировали огонь германской артиллерии. На этот участок прибыли и французские асы - Гинеме (пятьдесят три воздушные победы) и Фонк, самолеты которых ("Спад-12" и "Спад-13") были лучше германских моделей этого года.
      У немцев подлинные асы проявят себя лишь к концу 1917 года - "красный барон" фон Рихтгофен (80 сбитых самолетов) и В. Фосс (48 побед в воздухе){653}. Немцы уже создавали свой "фоккер-триплан", который чуть позже проявит свои превосходные качества. Но и английская промышленность начала выпускать "сопвич-кэмел" и "бристоль-файтер", представлявшие собой подлинные авиационные достижения.
      Хейг в своем хладнокровии и спокойной уверенности полагал, что нашел победную тактику. Его войска будут продвигаться небыстро, участок за участком, и только после самой основательной артиллерийской подготовки на каждом новом участке наступления. Решающая артиллерийская подготовка началась за пятнадцать дней до выступления пехоты, и на немцев пали четыре миллиона снарядов. В половине четвертого утра 31 июля ударные группы второй и пятой британских армий рванулись вперед. На левом фланге им помогали части первой французской армии, укрепленные 136 танками. Первые шаги были успешными, но к середине дня произошла знакомая расстыковка артиллерии и пехоты. Артиллеристы боялись бить по своим, пехота не шла вперед без артподготовки. Низкая облачность препятствовала авиационному наблюдению, кабели связи оказались перерезанными. Почтовые голуби помогали мало, а бегунам требовалось несколько часов для челночных рейдов.
      На начальном этапе наступления англичане во главе с генералом Пальмером (вторая британская армия) добились на участке Мессинридж долгожданного успеха. Пальмер использовал тактику прорытия глубоких ходов под укрепления противника и дальнейших подрывов их позиций. Гул от взрывов был слышен даже в Англии.
      Ливень и медленный прогресс наступающих колонн заставил Хейга остановить операцию 4 августа. Требовалось консолидировать позиции. На заседании военного кабинета в Лондоне он все же настоял на продолжении операции. Коронный принц Рупрехт на противоположной - германской стороне записал в эти же дни, что он "очень удовлетворен достигнутыми результатами"{654}. Он не знал бульдожьего упорства Хейга, возобновившего наступление 24 августа. Англичане упорно шли вперед. Иногда они встречали немцев, от ужаса готовых сдаться. "Пленные сгрудились вокруг меня, изможденные и психически опустошенные, рассказывая мне, какие ужасные лишения они претерпели. Nichts essen, nichts trinken, вокруг одни снаряды, снаряды, снаряды"{655}.
      Это был август мрака и ужаса - дневники солдат за этот период так и свидетельствуют. 4 сентября 1917 года Ллойд Джордж вызвал Хейга в Лондон, он требовал оправдания немыслимых жертв. Если Россия выходит из борьбы, а Франция едва стоит на ногах, Британия должна беречь свои силы на крайний случай. Из тех же предпосылок Хейг делал противоположный вывод: Британия должна взять Ипр именно потому, что она осталась единственным дееспособным членом коалиции. Ллойд Джордж в конце концов согласился, и по этому поводу бывший глава генерального штаба Вильсон сказал, что премьер дал Хейгу ровно столько веревки, чтобы тот повесился{656}. Тактика генерала Хейга и Пламера была "укусить и зацепиться". Они стояли за продвижение вперед, даже если это продвижение было медленным. Даже самые большие поклонники Хейга считают, что он должен был остановиться где-то в сентябре-октябре{657}. Но переубедить Хейга не могло ничто: "Враг шатается, и хороший решающий удар повергнет его ниц"{658}.
      В кровавой бойне под Пашендейлом англичане заплатили цену в 324 тысячи своих солдат за продвижение на несколько километров. Министр боеприпасов Черчилль представил военному кабинету обширный меморандум, главной идеей которого было обсуждение альтернативной стратегии, предусматривающей широкое использование танков и концентрированные удары военно-воздушных сил. В субботу 27 октября 1917 года (десять дней до новой революции в России) Ллойд Джордж пригласил Черчилля сыграть в гольф. Играли они "ужасно, будучи полностью поглощены итальянскими делами". Под Капоретто итальянская армия потерпела тяжелое поражение. Было решено оказать итальянцам помощь, англичане брались за прямое снабжение итальянской армии.
      Глава седьмая.
      Война и революция
      Немцы бросают вызов на морях
      Военно-морской министр Германии адмирал Капелле заверил бюджетный комитет рейхстага 31 января 1917 года, что американцы в Европу не придут, "потому что наши подводные лодки будут их топить. С военной точки зрения Америка является пустым местом, она собой ничего не означает, она просто пустое место"{659}.
      Американская армия по численности занимала в то время семнадцатое место в мире - 108 тысяч человек{660}. Уже пятьдесят лет она не вела боевых действий, у нее не было современного вооружения. Некоторый опыт имела лишь морская пехота (пятнадцать тысяч пехотинцев), осуществлявшая своего рода полицейские операции в Карибском бассейне и в других местах. Трудно себе сейчас представить, но у американцев тогда не было основных видов вооружений, и они заимствовали (преимущественно у французов) 3100 полевых орудий, 1200 гаубиц, 4800 самолетов.
      Первые американские солдаты начали прибывать в Британию 18 мая 1917 г. Это были медики, готовившие создание госпиталей. Но уже 26 мая более тысячи американских солдат - первая боевая часть - высадились во Франции. Часть американцев уже сражалась в британской армии, в канадских дивизиях, во французских частях. Эскадрилья "Лафайет" уже проявила себя в европейском небе. 28 мая командующий американским экспедиционным корпусом генерал Першинг разместился со штабом в Ливерпуле. Во время океанского перехода он разработал планы перемещения во Францию миллионной армии. Повсюду в Соединенных Штатах началась регистрация мужчин в возрасте между 21 и 30 годами. Королю Георгу Пятому генерал Першинг пообещал бросить на весы войны всю американскую мощь. Речь теперь уже шла об экспедиционном корпусе в три миллиона человек{661}. В конечном счете свыше 24 миллионов человек прошли через регистрационные пункты в США. Отбирали пока неженатых и не единственных кормильцев. Надели форму в конечном счете 2 810 000 американцев.
      Американцы были популярны. "Мы быстро решим это дело", - был их подход к тяготам войны. В Париже прием Першинга был настолько восторженным, что, по мнению газет, если бы он решил предложить себя в качестве короля Франции, то имел все шансы. Восторг, как это ни парадоксально, вызывало отчаяние. Эффект света в туннеле. Американский друг объяснил Першингу: "Французы дошли до предела"{662}. Беседуя с Петэном, генерал выразился с американской прямотой: "Я надеюсь, что еще не поздно". Першинг оказался эффективным организатором. Как уже говорилось выше, 26 июня 1917 года в Сен-Назере высадились 14 тысяч американских солдат. Колонна американцев прошла по Парижу и направилась к могиле Лафайета, который, согласно завещанию, был похоронен в земле, привезенной из Америки. Американский офицер объявил: "Лафайет, мы пришли". Першинг установил прямые связи между портовыми складами своей прибывающей армии и выдвинутыми вперед депо, заказал французам производство 5 тысяч самолетов и восьми с половиной тысяч грузовиков. Но прибытия основной массы своей армии он ожидал только в 1918 г.
      На Западном фронте Хейг пытался внести ноту оптимизма: "Мощь и выдержка немецкого народа напряжены до такого предела, что мы можем достичь решающей точки уже в текущем году"{663}.
      Англичане копали тоннель под германские траншеи в течение почти полугода и 7 июня взорвали подведенные под немцев девятнадцать мин. Десять тысяч германских солдат были погребены заживо. Будущий премьер, а тогда двадцатилетний рядовой Антони Иден вспоминает крики немцев глубоко в земле. Но оставшиеся в живых немцы просто перешли на заранее подготовленные позиции, и стратегического значения упорный труд англичан не имел.
      В целях национального выживания британское адмиралтейство создало после страшного по количеству потопленных кораблей апреля 1917 г. систему конвоев. По распоряжению премьера Ллойд Джорджа кораблям было приказано плавать группами и всегда с полным военно-морским сопровождением. Группы до пятидесяти судов стали эскортировать крейсером, шестью эсминцами, одиннадцатью вооруженными траулерами и двумя торпедными катерами плюс воздушная разведка на предмет обнаружения германских подводных лодок. Только после введения этой системы 24 мая 1917 г. тоннаж отправляемых немцами на дно кораблей начал уменьшаться. В результате в критический период - между маем 1917 и ноябрем 1918 г. - когда миллион сто тысяч американцев в униформе переправились через Атлантику, союзники потеряли только 637 кораблей. Увы, Россия не дождалась этой помощи.
      Русская армия
      Русская армия, крупнейшая в мире в это время, становилась все более пестрым образованием. В ней появились особые женские части. Некоторые подразделения строились по национальному признаку. Здесь были представители многих религий, были представлены все классы, едва ли не все возрасты. Политические предпочтения армии и флота, политизированных революционным накалом, были не менее разнообразны. Кронштадтская военно-морская база и латвийская дивизия были оплотом большевиков. Другие национальные части, моряки-черноморцы и личный состав артиллерии были от большевиков значительно дальше. Части, противостоящие австро-венграм, отличались более устойчивыми морально-психологическими качествами, чем те, кто видел перед собой немцев.
      Офицерский корпус не был единым, прежняя сплоченность уступила место раздорам. За годы войны в него влилось много разночинцев, здесь политика также проложила свои невидимые барьеры. Генеральский состав не мог оправиться от крушения монархии. Высшие офицеры, особенно высшие, ощущали себя находящимися в опасности по причине тех социальных чувств, которые охватили младших офицеров-разночинцев и революционных солдат. И все же, важно отметить, основная армейская масса пока безропотно и пассивно воспринимала свою судьбу. Фаталистически восприняла она приказ номер один, скомкавший дисциплину, и не менее знаменитый приказ No 8 военного министра Керенского - "Декларация прав солдата", в котором Россия дала своим воинам все права участия в политической деятельности (в том числе в антивоенной!).
      Армия начала расслаиваться. Одна ее часть фактически требовала забыть об оккупированных противником двенадцати губерниях. Другая, уменьшающаяся, не готова была пойти на такой шаг ни при каких обстоятельствах. Но в целом все стали ощущать шаткость возможностей договориться с противником в условиях потери большой российской территории. При всем этом фатализм стоящих перед германскими пулеметами воинов ощущался все более, а сопротивление революционным агитаторам слабело. Попыток восстановить дисциплину было немало. В начале революционных дней военный министр Гучков поручил комиссии во главе с генералом Поливановым выработать новые уставные правила. Затем самый талантливый русский стратег генерал Алексеев потребовал восстановить "безусловное подчинение командирам" - для этого он созвал 2 мая 1917 г. в ставке фронтовых командиров. Керенский старался подкупить офицеров словесами: "Защитить данное нам нашими предками, то, что мы обязаны передать нашим потомкам, - это элементарная, первостепенная обязанность, которую никто не может отменить"{664}.
      Реальность оказалась жестче революционных песнопений. В апреле невыносимо почувствовал себя в кресле командующего петроградским округом боевой генерал Л. Г. Корнилов и просил направить его на фронт: "Мое положение нетерпимо... Я не владею контролем. Я был счастлив на фронте, командуя прекрасными армейскими корпусами! А здесь, в Петрограде, в этом котле анархии, у меня есть лишь тень власти"{665}.
      Корнилов сделал свои выводы о будущем России, как и лидер крупнейшей буржуазной партии октябристов военный министр Гучков, протестовавший по поводу "условий, в которых реализуется государственная власть". Милюкова возмутила отставка - "дезертирство" - Гучкова как знак банкротства русской буржуазии правого фланга. Генерал Алексеев считал, что дело заключалось в природном пессимизме лидера октябристов{666}. Просто проницательному Гучкову открылась бездна, перед которой встала Россия, осуществив революцию в ходе страшной войны. Отныне судьба революции и отечества была вручена почти неестественному союзу либеральных интеллигентов и социалистов всех оттенков.
      Отдельные части страны уже начали битву между собой. Скажем, в Финляндии быстро происходит размежевание прогерманских и прорусских сил.
      Союзники следят за Петроградом
      Новые боевые союзники - американцы - стремились не терять присутствия духа и постараться увидеть новые возможности в жутком русском раздрае. Э. Рут в отчете о поездке в Россию в мае-июне 1917 г. призвал направить значительные суммы на борьбу с пораженчеством в рядах русской армии. Даже если русская армия и не начнет свое долгожданное наступление, "положительные стороны такого финансирования для Соединенных Штатов и их союзников будут столь велики, что оправдают возможные траты"{667}.
      Вильсон не особенно нервничал из-за традиционной русской переменчивости. И только возможность созыва Петроградским Советом (его главой уже стал Троцкий) международной конференции о целях ведущейся войны поколебала спокойствие президента. Вильсону пришлось бы тогда "спуститься с небес", покинуть позицию стоящего над спором и начать жалкий торг с союзниками по поводу их территориальных и прочих притязаний - он мог быстро потерять мантию неофициального вождя коалиции.
      Э. Хауз настаивал: "апостол свободы" обязан выдвинуть привлекательную идейную доктрину, которая консолидировала бы расшатанные элементы в России. Среди ливня и грозы, обращаясь к спрятавшимся под зонтами вашингтонцам, президент Вильсон 14 июня 1917 г. впервые дал относительно полную трактовку мирового конфликта: "Война началась военными властителями Германии, которые доминировали над Австро-Венгрией". Он обвинил военную клику Германии в продолжении войны, когда стало ясно, что относительно быстрое военное решение невозможно. "Военные властители, под игом которых Германия истекает кровью, ясно видят тот рубеж, который судьба начертала им. Если они отступят хотя бы на дюйм, их влияние как за границей, так и внутри страны рассыплется на части словно карточный домик"{668}.
      Главная надежда немцев - заключить мир немедленно, пока их армии находятся на территории соседних стран Европы. Ради этого они используют пацифистские и либеральные силы в европейских странах. Но горе легковерным. "Стоит немцам добиться своего, и сторонники немецкого мира, ныне выступающие их орудием, будут раздавлены весом создаваемой великой военной империи; революционеры России будут отрезаны от каналов сотрудничества с Западной Европой, лишены возможности получить ее помощь, контрреволюция будет ускорена и поддержана, Германия потеряет собственный шанс на освобождение, а Европа начнет вооружаться для следующей, окончательной схватки".
      Британский посол в Швеции сэр Эвме Хоуард 14 апреля 1917 г. предостерег свое правительство от недооценки европейского социализма.
      Он сообщил правительству о русском социалисте Ленине, который на пути из Швейцарии в Россию совещался с Стокгольме со своими коллегами-радикалами из европейских стран и пообещал возвратиться в Стокгольм во главе русской делегации для мирных переговоров. Если западные державы отвергнут его требования о всеобщем мире, российская социал-демократия встанет на путь сепаратных контактов с немцами. Хоуард предупреждал: "Ленин является хорошим организатором и самым опасным человеком, в Петрограде его поддерживают значительные силы. Он настроен антибритански, у него связи с индийскими революционерами... Необходимо сделать все возможное, чтобы проконтролировать его деятельность в России"{669}.
      Британское правительство пришло к выводу, что чрезвычайную опасность начинают приобретать требования Петроградского Совета о пересмотре основных целей войны. Именно в таком - зловещем - ракурсе увидел дело премьер-министр Д. Ллойд Джордж: "Любая фальшь, которую начнут пропагандировать немцы, будет воспринята с готовностью"{670}.
      Следует найти убежденных борцов против Германии, которые при этом не были бы чужды социалистическим идеалам. В конечном счете бороться с социализмом в России был отправлен член кабинета министров - лейборист Гендерсон. С точки зрения Гендерсона, русские социалисты были неоднородны и мало напоминали тех социалистов, которые вместе с Мильераном вооружали Францию; тех социал-демократов Германии, которые голосовали за военные кредиты.
      2 июня 1917 г. Гендерсон в Петрограде сразу же попал в обстановку международной социал-демократической дискуссии. Русскую сторону возглавлял министр иностранных дел Терещенко, французскую - принявший на себя обязанности посла (после отъезда Палеолога) прежний министр военного снабжения Альбер Тома, с бельгийской - министр-социалист Вандервельде. Тома убеждал Временное правительство проявить твердость на внутреннем фронте. Французы где-то в июне начинают относиться к Временному правительству с плохо скрытым презрением. Похоже, что они уже были готовы сражаться с немцами без России. Их все более раздражала русская пацифистская пропаганда, беспомощность русских войск, секретные контакты с австрийским императором Карлом.