Накануне

Прибывший в Москву президент Чехословацкой республики Эдуард Бенеш был под большим впечатлением от приема, устроенного Сталиным, но еще более его радовала общая обстановка в стране. «Скромность и умиротворенность заняли место прежней агрессивности и возбужденности Советов. Их чувство, что руководство страны обеспечивает их безопасность, является базисом их уверенности в себе. Революция наконец завершилась. Возник энергичный национализм, связывающий прежнюю Россию с сегодняшней — для русских, а не как базу для международной революции. Большевизация других стран заменена как цель участием мощной нации в мировой политике. Сталин выразил огромное удовлетворение новым типом отношений с Соединенными Штатами; он под большим впечатлением от американского президента, соглашение по основным проблемам с которым было достигнуто в Тегеране».

Россия, повторял Бенеш, нуждается в сильных и стабильных государствах на своих границах. Если лондонский премьер Миколайчик сумеет избавиться от неисправимых реакционеров в своем окружении, то русские и поляки, считал Бенеш, помирятся. Сталин сказал Бенешу, что СССР будет уважать границы Чехословакии домюнхенского периода. Коммунисты получат пятую часть портфелей в новом кабинете министров.

Еще в январе 1945 г. Молотов в Москве и министр финансов Генри Моргентау в Вашингтоне подняли вопросы о возможности предоставления Америкой многомиллиардного послевоенного займа для восстановления народного хозяйства России. Сталин в беседе с американцами говорил о «бездонном русском рынке, способном поглотить Бог знает сколько». Проявляя значительный интерес, президент Рузвельт попросил все же не спешить с конкретными решениями.

Накануне Крыма американский военный министр Г. Стимсон выражал беспокойство по поводу возможной реакции Советского Союза на создаваемую в США атомную бомбу. После некоторых дебатов было решено не сообщать своему основному союзнику об этом оружии. На польскую проблему Рузвельт смотрел с реализмом и хладнокровием, ситуация в Польше не затрагивала прямо американских интересов. Ясно, что эта страна будет восстановлена и будет суверенна. Навязать свое решение в Польше на все сто процентов не казалось возможным. Приходилось считаться с местным соотношением сил, с заботой СССР о своей безопасности, с изменениями, происходящими во всей Восточной Европе. Принимая в январе 1945 г. семерых сенаторов от обеих партий, Рузвельт говорил о реалиях, которые никто не может изменить. Даже мощь Америки не всесильна: СССР пользуется огромным влиянием в Восточной Европе. Очевидной является невозможность «порвать с ними (русскими) и поэтому единственно практичный курс — использование имеющегося у нас влияния с целью улучшения общей обстановки».

Положение Западного фронта не давало Рузвельту перед Ялтой тех рычагов, на которые он, возможно, надеялся. Арденнское контрнаступление немцев привело к тому, что этот фронт находился в январе-феврале 1945 г. примерно в том же положении, в каком он был едва ли не полгода назад, в октябре 1944 г. Войска западных союзников стояли на границе Германии, Франции, Бельгии и Люксембурга и восстанавливали силы после арденнского демарша немцев. К концу января главные смещения в союзном расположении сил произошли на востоке, где Советская армия пересекла Одер, вошла в Будапешт, вышла к Щецину и Гданьску, форсировала Одер и находилась в ста километрах от столицы рейха.

Вот в такой ситуации лидеры трех великих держав-победительниц приступили к выработке дипломатических решений на непосредственно послевоенный период.

Ялта

Война повернула к победному концу. В умах многих дипломатов она уже закончилась. Вставали новые проблемы. На пути в Ялту американское руководство постаралось определить свои интересы в становящихся спорными регионах. Заместитель госсекретаря Хэлла Эдвард Стеттиниус в ноябре 1944 г. подготовил меморандум «Интересы Соединенных Штатов в Восточной Европе»:

1. Права жителей выбирать пригодный для себя тип политической, социальной и экономической системы.

2. Равенство возможностей в торговле и транзите, в переговорах — вне зависимости от превалирующей социальной системы.

3. Право на равный доступ к прессе, радио, информационным потокам.

4. Свобода для деятельности американских филантропических и образовательных организаций.

5. Охрана прав американских граждан, защита их прав, в том числе экономических.

6. Окончательное решение территориальных споров откладывается до окончания войны.

Такое определение американских интересов выглядит очень невинно на фоне прямого вторжения США во внутренние дела Франции, Италии и повсюду, где у американцев были подобные возможности. Самоопределение, провозглашаемое в первом пункте, неизбежно вступает в противоречие с остальными положениями.

Рузвельт, Стеттиниус, Гопкинс, Бирнс, Гарриман и прочие собрались в Крыму, обсуждая между собой базовые проблемы. Первая среди них — каковы намерения новой России. Вторая проблема — как совладать с крахом «старого порядка» и с левым подъемом в мире. Третья — каким будет новый статус старых колониальных держав в условиях подъема антиколониализма. От ответа на эти вопросы зависел ответ на вопрос: преуспеет ли Франклин Рузвельт там, где оступился Вудро Вильсон, будет ли создана мировая организация, одновременно нужная Америке и приемлемая миру, станет ли мировое сообщество калейдоскопом благожелательных сил, или национализм, пароксизм самоутверждения погубит эту — вторую попытку человечества поставить войну вне закона?

Среди американцев стало преобладать мнение, что прежняя рузвельтовская тактика откладывать все важные решения напотом, до окончания войны, начинает терять свою релевантность. Трудно было оспорить тот факт, что второй фронт был открыт поздно, слишком поздно, чтобы не возбудить у советской стороны впечатления, что ее людские ресурсы были использованы жестоким для России образом.

Почему в июне 1944 г. союзники ринулись через Ла-Манш? Не потому ли, что к июню 1944 г. стало убийственно ясно, что Советский Союз может сокрушить гитлеровскую Германию и без долгожданного второго фронта, силами собственных фронтов? Впереди главный исторический отрезок. Становилось ясным, что для того, чтобы не опоздать и использовать зависимость союзников от феноменально окрепшего американского гиганта, американское руководство должно, обязано было обратиться к решению встающих вопросов до завершения войны.

Не будет преувеличением сказать, что Cталин и его окружение стремились быть предельно корректными, готовыми к компромиссу. Но американцев, тем не менее, начинает раздражать постоянное обращение русских к «итальянской модели» в случае Румынии, Венгрии и Болгарии. Это чрезвычайно не нравилось в Вашингтоне, для которого теперь весь мир казался ареной его интересов и пристального внимания.

Американцы уже нашли пункты жестких противоречий. Так Югославия казалась американским дипломатам плохим примером: англичане, Тито и русские как бы вовсе «выталкивали» американцев из югославской политической игры. Поддерживаемый англичанами (читатель помнит 50:50 процентов) синтез коммунизма и национализма раздражал американское руководство более всего. Дело усугубляло и то, что американцы поддерживали в Югославии Михайловича, а эта карта оказалась слабой. Еще хуже для американской дипломатии было то обстоятельство, что Вашингтон стал занимать сугубо прямолинейную негативную позицию сразу в отношении двух своих главных союзников — Британии и России. Возникало немало сложных проблем, и решать их без помощи союзников становилось все сложнее.

Более того, в Вашингтоне полагали, что подъем левых сил в Италии, Франции, Бельгии — да и повсюду в Западной Европе — происходит не без помощи Москвы. И это в условиях введенного американцами военного положения! Что же будет, когда военное положение будет снято и право голосования возвращено? Англичане считали, что во Франции они нашли ответ в лице де Голля, но американцам этот националистический с их точки зрения ответ не нравился. В конечном счете здесь, размышляли американские стратеги, повсюду к власти придут левые. В Греции англичане не могут вечно полагаться на силу. (Англичане полностью оценили пассивность Советского Союза в Греции, но американцы ее не чувствовали и не могли оценить). Новый гегемон думал так: «старый порядок» так или иначе в Европе пойдет на историческое дно, и новый лидер мира не хотел, чтобы у него сразу же появились соперники.

Американцы стали подозрительными. Теперь они считали русских ответственными за каждую резкую статью в местной прессе, за забастовку, за пикет или демонстрацию. В каждой голодной толпе они начинали видеть «руку Москвы». Вашингтон считал, что, если бы не Москва, он смог бы просто продиктовать малым европейским народам оптимальный для них порядок. Американцам не приходило в голову, что не Москва начинает раздел Европы; что именно приказы западных держав, их жесткая политическая линия подталкивает Советский Союз действовать аналогично.

Американцев начало беспокоить и то обстоятельство, что, вопреки все более растущей зависимости, британцы постоянно пикируются, не желая демонстрировать союзническую покорность. Это раскалывало Запад, это ослабляло тех, кто хотел прийти в Европе на смену «старому режиму», но не с коммунистической альтернативой. Наиболее острыми были американо-английские противоречия в экономической сфере. Споры из-за ленд-лиза, долларового баланса, господства на отдельных рынках и т. п. происходили постоянно. При этом союзники шли своими путями и поддерживали именно своих сателлитов во Франции, в Италии, в Греции.

И при всем при том не было в ходе войны периода более благоприятного для Советского Союза. Его армии приносили теперь уже постоянные победы, а два его важнейших союзника откровенно нуждались в помощи Москвы и на Тихом океане, и в Европе. В последнем случае сыграло стимулирующую роль Арденнское наступление немцев, начатое по приказу Гитлера в конце декабря 1944 г. Как никогда прежде, Рузвельт и Черчилль 24 декабря 1944 г. с жаром указывали Сталину на сложности, которые встретили войска Эйзенхауэра; они запросили (никогда такого еще не было) о сроке зимнего наступления Советской армии. 7 января 1945 г. Сталин ответил, что искомое наступление начнется во второй половине января. Москва явно хотела сделать то, что ее западные союзники оценили бы. Русский ответ оказался еще лучше ожидаемого на Западе: наступление началось 11 января. И Рузвельт и Черчилль неделей позже благодарили Сталина безмерно. Они выразили глубокую благодарность советскому командованию.

То была реальная помощь. Поразительное по силе советское наступление на Одере заставило немцев прекратить наступательные порывы на Западе. Военный престиж Советской армии никогда не был более значительным. Британское военное руководство в конце января 1945 г. так оценило стратегическую ситуацию: «Если русским удастся, они завершат войну в апреле». Но если тяжесть войны падет на западных союзников, «победа может прийти только в ноябре 1945 г.» В текущей ситуации никто не мог предсказать хода военных действий на территории Германии. И все же, в любом случае близость Советской армии к Берлину завораживала всех.

Прибытие в Крым

В этой ситуации состоялась встреча трех лидеров антигитлеровской коалиции. Спустя две недели, после вступления в должность президента на четвертый срок — во второй половине дня 3 февраля 1945 г. — самолет Франклина Рузвельта «Священная корова» приземлилась на замерзшее поле аэропорта Саки в северной части Крыма. На борт взошли министр иностранных дел СССР В. М. Молотов и государственный секретарь США Э. Стеттиниус. Но Рузвельт предпочел задержаться еще на двадцать минут, чтобы увидеть посадку британского самолета с премьер-министром Черчиллем. Своего рода знак солидарности западных союзников — они вместе вышли из самолетов под звуки оркестра Советской Армии. В военном джипе Рузвельт принял приветствие почетного караула. Черчилль шел рядом («как индийский подданный, — пишет лорд Моран, — сопровождающий фаэтон королевы Виктории»).

Длительный перелет (девять часов от Мальты) не мог не утомить президента. Но он весьма живо реагировал на все окружающее во время совместной с Черчиллем пятичасовой поездки из Саки в Ялту. Дорога была только что заасфальтирована, но изменить ландшафт, обезображенный боями 1942-1944 годов, не мог никто. Следы страшных разрушений, сгоревшие дома и подбитые танки виднелись по обе стороны дороги. Гарриман сообщил, что на полпути стоит вилла, на которой Молотов ожидает западных союзников с водкой, икрой и прочим. Рузвельт решил поберечь силы. (Черчилль поступил иначе).

Кортеж пересек гряду Крымских гор, и высокие западные союзники после горных круч неожиданно выехали к морю. Черчилля покорил разительный контраст зимнего пейзажа до Крымских гор и залитой солнцем Ялты. В распоряжение Рузвельта советская сторона предоставила лучшее, что имела — бывшую летнюю резиденцию царей — Ливадийский дворец с его пятьюдесятью комнатами, двумя крыльями, каждое из которых было построено вокруг отдельного двора. Башня с мавританскими арками возвышалась над комплексом дворца. Немцы в своей отчаянной ярости изъяли из Ливадии все, включая водопроводную систему, и Москве в трехнедельный срок пришлось оголить три своих лучших отеля, чтобы американская и английская делегация чувствовала себя комфортно. Рузвельт занял царские апартаменты — комнаты первого этажа Ливадийского дворца, единственные с примыкающим душем. Генерал Маршал и адмирал Кинг расположились этажом выше — в прежних покоях императрицы. Зал заседаний располагался рядом, равно как и банкетный зал, поэтому президент на протяжении всей конференции мог быстро перекусить или поспать перед обедом.

Советская делегация прибыла в Ялту на следующий день. Все три руководителя попали «из зимы в лето», в погоду, которую назвали «погодой Рузвельта» — именно он проделал самый большой путь и принес с собой средиземноморский климат. Как и погода, все было отчасти призрачно, необычно во время этой встречи. При этом у лидеров трех стран, судя по всему, еще не сформировалась четкая временная перспектива — они полагали, что война продлится еще не меньше года. Это обстоятельство имело серьезное значение: Рузвельт, как и его партнеры, думал, что у него достаточно времени для подготовки к переходу в послевоенный мир. Весеннего ускорения в войне той весной 1945 г. не предвидел никто.

Все три стороны были представлены самым внушительным образом. В американской делегации президента окружали Г. Гопкинс, адмирал Леги, генерал Маршалл, госсекретарь Э. Стеттиниус, сенатор Дж. Бирнс, специалист госдепартамента по международным организациям А. Хисс, генерал Сомервел и нью-йоркский политик Э. Флинн. Столь же представительными явились английская и советская делегации. Упоминание о таком характере делегаций необходимо для того, чтобы показать: даже, несмотря на усталость или слабость того или иного государственного деятеля, основные решения принимались в условиях большой подготовки и строгой перепроверки. Все американцы говорят в один голос, что, благодаря стараниям Гарримана и Болена, Рузвельт более чем когда-либо был осведомлен в европейских и особенно русских делах.

Дочь Рузвельта Анна писала: «Жизнь быстро принимает определенный порядок. За завтраком президент просматривает почту и диктует ответы на письма». В это время Анна обходила комнаты Гопкинса, Эрли и других чтобы собрать необходимую информацию. Затем она шла к отцу и сопоставляла сложившуюся у него картину с впечатлениями отца. После утренних сессий (четыре или пять часов) Рузвельт пытался в царских покоях сдержать поток посетителей. Затем Рузвельту делали массаж и он переодевался для ужина.

Рузвельт читал те объяснения, которые давал советской позиции в отношении ооновского права вето посол Гарриман: у них есть резонные опасения в отношении других стран. Президент поставил задачу уменьшить эти подозрения. Большая дипломатия началась с встречи Рузвельта со Сталиным, крепко пожавших друг другу руки и улыбавшихся друг другу подобно старым друзьям. Первыми же своими словами Рузвельт задал тон: кто добьется своей цели первым: американцы, войдя в Манилу, или русские, войдя в Берлин? Сталин ответил, что, без сомнения, первой падет Манила: немцы за Одером сражаются отчаянно.

На первой же встрече, 4 февраля 1945 г., сидя в обитом темным деревом царском кабинете, Рузвельт постарался завоевать доверие своих собеседников — Сталина и Молотова, говоря о своем потрясении от виденных в Крыму разрушений. Он теперь чувствует большее ожесточение в отношении немцев, и если Сталин поднимет тост за казнь 50 тысяч немецких офицеров, он его поддержит. Рузвельт пытался найти общий язык со Сталиным также по вопросу будущего Франции. Примечательно, что во время этой встречи со Сталиным Рузвельт пожаловался на англичан, которые уже два года упорно стремятся к воссозданию на западной границе Германии мощной Франции. По мнению Рузвельта, это обреченный на провал процесс. Франция неспособна сколько-нибудь эффективно противостоять восточному соседу. «Англичане особый народ, они хотят и съесть торт и иметь его», — так оценил английскую политику президент. Они поддерживают слабую Францию для того, чтобы сохранить контроль над Западной Европой.

Сразу после очень интенсивного обмена мнениями Рузвельт, Сталин и Молотов проследовали на первое пленарное заседание. Конференция началась в пять часов вечера 4 февраля 1945 г. в большом бальном зале. Первое пленарное заседание было посвящено обзору военной обстановки и состоялось в большом бальном зале дворца — прямоугольной большой комнате с арочными окнами и огромным камином.. (Присутствовал ли дух создателя дворца — царя Александра III на этом, без сомнения, странном для него собрании?). Сталин предложил кресло председателя конференции, стоящее рядом с камином, президенту Рузвельту, в то время как сам он и премьер Черчилль разместились по разным сторонам большого круглого стола. Рядом с Черчиллем сидели министр иностранных дел Иден, его заместитель Кадоган, посол Керр. Вокруг Сталина сгруппировались народный комиссар внешних дел Молотов, его заместитель Вышинский, посол в США Громыко.

Первый раунд

Первая сессия началось с замечания Рузвельта, что предстоит решить многое, пересмотреть едва ли не всю карту Европы. Армии союзников приближаются друг к другу в Германии, и следует добиться большей координации планов. Сталин сказал, что следует готовиться к летнему наступлению, он, как уже говорилось, не верил в скорую развязку.

Согласно предложению Рузвельта, в Ялте надлежало сосредоточиться на трех основных задачах: решение польского вопроса, участие СССР в войне на Тихом океане и создание Организации Объединенных Наций. Последнее было для Рузвельта важнейшим, отражая его главный подход к послевоенному миру: им будет руководить международная организация; США являются одним из четырех ее гарантов; внутри этой четверки США займут место естественного лидера.

Подготовку и обсуждение вопроса об ООН Рузвельт начал задолго до Ялты. Еще в начале декабря 1944 г. он обсуждал в переписке со Сталиным проблему взаимодействия четырех главных членов ООН. В вопросе о прерогативах «четверки» он склонялся к мысли, что внутри этого высшего круга достаточно будет большинства (так Рузвельт страховался от превращения ООН в «негодный инструмент»). Рузвельт имел все основания полагать, что Англия Черчилля и Китай Чан Кайши пойдут именно за ним. Сталин занял очень жесткую позицию, выступая за принцип единодушия главной четверки. Так он страховался от изоляции в международной организации.