"Рижской" она называется потому, что для более детального знакомства с советской практикой и оценки внешнеполитического курса СССР государственный департамент в 20 - 30-е годы полагался на американскую миссию в Риге, столице буржуазной Латвии. Именно в этой миссии осуществлялись главные аналитические проекты, касающиеся проблем выработки американской политики в отношении Советского Союза. Именно из этой миссии исходили постоянные предупреждения в отношении "советской угрозы". Они направлялись в русский отдел государственного департамента (существовал до 1929 года, затем был введен в состав восточноевропейского отдела). Начальник этого отдела Р. Келли непосредственно контролировал работу русской секции посольства в Риге. Он выдвинул и протежировал плеяду молодых советологов, среди которых выделялись Дж. Кеннан и Ч. Болен (будущие послы США в СССР). Когорта этих деятелей полагала, что союз Америки с СССР исключен при любых обстоятельствах. (Кеннан: "Никогда - ни в то время, ни в любое другое - я не рассматривал Советский Союз как подходящего союзника и партнера, действительного или потенциального, для моей страны".)
      После нападения Германии на СССР "рижская аксиома, - как пишет Д. Йергин, - претерпела потерю убедительности. В советско-американских отношениях началась новая фаза, которая привела к опыту, радикально отличающемуся от опыта советского подразделения государственного департамента в межвоенные годы. Новое представление, основанное на новых предпосылках, вышло на первый план. К тому же был создан механизм решения политических проблем в обход государственного департамента".
      Рузвельт придерживался другого подхода, который отчетливее всего проявился позднее, в Ялте, и может быть назван "ялтинской аксиомой". В ее основе лежало убеждение, что роль идеологии определенно завышена, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в рамках системы международных отношений, а не за ее пределами. Рузвельт, при всех колебаниях, стоял именно на этой позиции. Он не считал, что СССР представляет собой непосредственную опасность для США. Более того, Советский Союз противостоял реальным противникам Америки и в Европе, и в Азии. "Неприсутствующие" в Европе Соединенные Штаты смотрели в середине 30-х годов более внимательно на азиатскую арену. Американское посольство регулярно, через каждые две недели, сообщало в Вашингтон о состоянии японо-советских отношений. Иногда американские дипломаты демонстрировали неумеренный алармизм. Посольство, в частности, предсказывало нападение Японии на СССР в 1935 году, когда японская армия завершит свою модернизацию. По мнению посольства, японцы не станут откладывать начало военных действий на более поздний период, так как всякая отсрочка будет на руку Советскому Союзу, энергично осуществляющему свою оборонительную программу на Дальнем Востоке.
      В то же время американский посол в Китае Джонсон писал в донесениях государственному секретарю, что ближняя цель японцев - создание особого режима в Северном Китае, номинально находящегося под главенством Нанкина, но управляемого ставленниками японцев. Конечная цель - "распространение контроля над Китаем, уничтожение всякой эффективной военной оппозиции в Китае, создание благоприятных для Японии условий эксплуатации азиатского материка". Коллега Джонсона в Токио посол Грю определил перспективу японского нажима как направленную на создание "огромной империи, состоящей из Маньчжурии и Северного Китая" под контролем Японии.
      По мере приближения Лондонской конференции 1935 года по морским вооружениям становилось все более ясным, что японская сторона отвергает прежнее соотношение в основных классах флотов США, Англии и Японии. Японский посол в Вашингтоне уже открыто говорил, что ему не кажется справедливым это соотношение, что в ушах японцев оно звучит как "Роллс-Ройс - Роллс-Ройс - Форд". Быть скромным "Фордом" на фоне двух мощных "Роллс-Ройсов" Япония не желала. На открывшейся в Лондоне в конце 1935 года конференции Соединенные Штаты должны были решить для себя вопрос, согласны ли они на паритет с Японией. Последняя уклонилась от обсуждения вопроса, предоставив американским дипломатам "агонизировать" в одиночестве. Новый договор, подписанный в марте 1936 года Англией, США и Францией, имел мало смысла - это соглашение никак не ограничивало Японию и Италию. Япония заявила о том, что не подчиняется прежним договорным ограничениям. И когда японцы ушли с конференции, а англичане объявили о расширении военно-морского строительства, президент Рузвельт потребовал реализации самой большой для американской истории мирного времени военно-морской программы (предложено было построить, в частности, два новых линкора).
      В то же время наличие возражений и у Англии, и у Японии оживляло перспективы возобновления англо-японского договора. Против этого в Вашингтоне готовы были сражаться всеми доступными средствами. В ноябре 1934 года Рузвельт приказал своему представителю Н. Дэвису "донести до сознания английских политиков мысль, что если Великобритания предпочтет сотрудничеству с нами сотрудничество с Японией, я буду вынужден в интересах американской безопасности повлиять на общественное мнение в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке, решительно подводя эти доминионы к пониманию того, что их будущая безопасность связана с нами, с Соединенными Штатами". Столь страшная перспектива возымела действие, и Англия пошла на попятную. В конце концов у нее имелась общая с США заинтересованность не допускать "излишнего" усиления Японии на Дальнем Востоке.
      В тот самый исторический момент, когда агрессор начал развертывать свои силы на азиатском континенте, Рузвельт пришел к выводу, что конфликт с Японией слишком дорогостоящ, цели неопределенны, цена неприемлема. Вашингтон вооружился политикой нейтралитета в качестве главенствующего подхода к Японии в середине и второй половине 30-х годов.
      "Принятие законов о нейтралитете в тридцатые годы было менее всего выражением внутренних побуждений президента, это был результат реалистической калькуляции того, что он мог достичь в стране и за рубежом", - пишет Р. Даллек.
      Рузвельт, подсчитав силы, согласился на пассивную внешнюю политику. "Между 1935 и 1938 годами его нежелание открыто противостоять агрессии в Эфиопии, Испании, Китае, Австрии и Чехословакии исходило не из изоляционистского импульса или желания умиротворить агрессоров, а главным образом из решимости сохранить способность воздействовать на критические по значимости явления на внутренней арене".
      Хотя период 1933 - 1938 годов справедливо может казаться своего рода потерянным временем во внешней политике США, более внимательное знакомство с ним позволяет сделать иные выводы. В этот "эмбриональный" период формирования своей политики Ф. Рузвельт обозначил многие главные цели, практическая реализация которых началась позже. Именно тогда США, озабоченные созданием новой мировой структуры, признали дипломатически важнейшую политическую силу на своем горизонте - СССР. Желая зарезервировать за собой право на собственный вариант мирового распределения сил, американская дипломатия в эти годы выдвинула так называемую "доктрину Стимсона", доктрину непризнания насильственных территориальных перемен в мире. Стремясь укрепить свой тыл - Западное полушарие, президент Рузвельт постарался уверить латиноамериканских соседей (на конференции в Монтевидео в 1933 году), что США будут избегать односторонних действий в непосредственном окружении. Тому же служил демонстративный отказ от "поправки Платта", которая являлась прежде юридической основой вмешательства в кубинские дела. Отступая (фактически) перед лицом Японии в Азии, администрация Рузвельта постаралась в эти годы заложить основу более конструктивной азиатской политики: Рузвельт благословил акт Тайдингса - Макдаффи, содержавший обещание в будущем предоставить Филиппинам независимость.
      Рузвельт в 30-е годы, тот Рузвельт, который с детских лет знал Европу и всегда считал, что Америка обязана потеснить европейско-японское влияние в мире, должен был вести долгую позиционную войну с конгрессом, с общественным мнением своей страны, с преобладающим отрядом правящего класса, не уверенного в возможности для США успешно утвердиться на новых мировых позициях. Рузвельт ждал своего шанса, он ждал исторической возможности, которую обещало разделение европейских сил на две коалиции.
      Для того, чтобы на сей раз успешнее, чем это пытался сделать Вудро Вильсон, взломать структуру европоцентрического мира, следовало воспользоваться внутриевропейским расколом. В данном случае не было нужды, подобно Вильсону, изображать, что официальный Вашингтон нейтрален "в мыслях и действиях" по отношению к обеим складывающимся в Европе враждебным друг другу коалициям. Рузвельт не делал особой тайны из того, что недоверие к Германии сохранилось у него со времени первой мировой войны; 1918 год не ликвидировал, полагал он, угрозу Германии Европе и всему миру. Рузвельт был недоволен тем, как союзники обошлись с Германией - по его мнению, немцы избежали подлинного наказания за свои военные преступления. И приход Гитлера к власти в 1933 году обострил это чувство. Нейтральные и не участвующие в работе международных организаций Соединенные Штаты конкретными действиями не откликнулись не приход нацистов к власти. Но администрация Рузвельта дала ясно понять, что с этой Германией у нее не может быть близких и дружественных отношений. Все старания нацистской дипломатии расколоть Запад за счет улучшения отношений с США не удались
      Напротив, заметно "потепление" отношения Америки в 1933 - 1937 годах к строптивым прежним союзникам - неплательщикам военных долгов - Англии, Франции, а также к скандинавским странам, Голландии и Бельгии. Большего не позволял Рузвельту изоляционистский конгресс, да и "флюидная" обстановка требовала тщательной калькуляции, прежде чем определить более решительный курс.
      Важнейшим шагом, который предпринял президент Рузвельт в ответ на изменившуюся обстановку в Европе, стало, повторяем, дипломатическое признание Советской России. В США, да и в Европе, дипломатическое признание СССР воспринималось как результат внутренних американских процессов: демократы отвергли абсурдную республиканскую позицию непризнания, либералы выступили за право России на социальный эксперимент, бизнесмены хотели получить новые рынки. Все эти соображения имели определенную значимость. Но мало кто тогда видел геополитическое значение взятого Рузвельтом курса. А президент полагал, что, как и в 1914 году, Германия будет неудержима, если с Востока против нее не выступит Россия, а с Запада - Америка. И несколько удивительно то, что даже лица, хорошо знавшие о неприятии Рузвельтом нацизма, не усмотрели стратегической значимости принятого им в ноябре 1933 года решения.
      В период, когда возможности для активного вмешательства в заокеанские дела были ограничены, Рузвельт сделал центром своих усилий создание "рычагов" военного воздействия на агрессоров в отдаленных регионах. Такими рычагами становились авианосцы, объединявшие морскую мощь прежних времен с ударной силой двадцатого века - авиацией. Рузвельт хотел сделать радиус их действия максимально широким. В записке, адресованной сыну Джеймсу, но предназначенной для Р. Нойбергена (позднее ставшего сенатором), Ф. Рузвельт отмечал, что оборона двух океанских побережий США должна пролегать по линии, отстоящей на "три или четыре тысячи миль" в море. С ближайшим окружением Рузвельт уже в середине 30-х годов делился той схемой, которая все более закреплялась в его сознании: США следует иметь силы, которые "передвинули" бы линию обороны страны за океаны; при этом Британские острова надо использовать как бастион Америки, как передовую базу распространения американского влияния; континентальные дружественные страны должны служить буфером между США и германо-японцами.
      Задача расширения зоны американского влияния стала совпадать с задачей блокирования агрессоров Европы и Азии. Этот момент не нужно упускать. На самой ранней стадии второй попытки США выйти в мировые лидеры американское руководство совмещало "праведные и неправедные мотивы", а именно - оборону против потенциальных агрессоров и распространение своего мирового влияния. Лишь учитывая оба эти момента, мы можем понять историю сороковых годов, их первой и второй половины.
      Франклин Рузвельт чрезвычайно любил глобусы и карты. Его память и умозрительные представления на этот счет были удивительны. В середине 30-х годов он все чаще начинает задумываться над картами Европы и Северной Африки. Подлинным буфером в борьбе за Европу Рузвельт считал Испанию испанские Пиренеи виделись ему естественным препятствием на пути державы, которая задумала бы захват Европы. Англия и Испания - вот две ключевые страны, получить влияние в которых Рузвельт считал необходимым в борьбе за Европу. Стратегическим предпольем в этой борьбе для США должна была стать, по мнению президента, Африка.
      Рузвельт рассчитывал, что Англия, потерявшая преобладание на морях, теряющая влияние на европейском континенте и рассредоточившая свои силы в защите империи, выступит естественным союзником США. В известном смысле США будут наследовать - спустя столетие - Англии в ее стремлении к мировому доминированию. Второй из предполагаемых бастионов в Европе - Испания - был далеко не так предрасположен войти в американскую зону влияния. Подготовить ее к такой роли следовало посредством целенаправленной политики. Трудности представляло не наследие 1898 года, полагал Рузвельт, а текущая политическая эволюция Испании. Как помочь утвердиться в Мадриде дружественным силам? В ходе гражданской войны (1936 - 1939) Рузвельт все больше приходил к выводу, что победа любой из воюющих сторон не сулит увеличения американского влияния на Пиренейском полуострове.
      Ф. Рузвельт желал укрепить дипломатические позиции Америки усилением ее военного потенциала. "Неодолимых" пацифистов он убеждал тем, что военно-морское строительство повлияет на занятость в стране. Министерство военно-морского флота заготовило цифры: программа строительства создает занятость представителей 125 профессий, участие квалифицированных рабочих изо всех уголков страны. Но главное, писал Рузвельт, это строительство "поставит нас вровень с военно-морским флотом Японии, которому наш военно-морской флот, возможно, уступает".
      Видимо, впервые чувство, что европейские события опять роковым образом скажутся в США, появляется летом и осенью 1934 года. В июне прекратились заседания Женевских переговоров по разоружению, затем последовали фашистский путч в Австрии с убийством канцлера Дольфуса, убийство в октябре в Марселе югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Барту. Именно об этом - и о желании вмешаться в европейскую ситуацию - говорит письмо президента Рузвельта послу США в Берлине У. Додду (август 1934 года). "Я пытаюсь увидеть какой-либо луч надежды, который дал бы мне возможность протянуть руку помощи. Но ныне пока ничего подобного не видно".
      Брожение в европейской политике, шаги по формированию двух коалиций не остаются без внимания президента. В своем послании "О положении страны" на 1935 год он предупреждает соотечественников: "Международная ситуация не улучшилась... Многие старые распри вышли на поверхность, старые эмоции разбужены, возникла новая тяга к вооружению и обретению мощи".
      Через месяц после этого послания Америка уже находилась в другом мире. Отстояние от планетарных дел становилось все более дорогим удовольствием. В феврале 1935 года фашистская Италия послала свои войска в Эфиопию. В марте Германия провозгласила планы создания армии в 550 тысяч человек и объявила, что вопреки Версальскому договору у нее уже имеются военно-воздушные силы. Оценивая эти события, Рузвельт писал своему послу в Риме Б. Лонгу: "Я не исключаю, что мы находимся в июне или июле 1914 года".
      Мы видим, что для Рузвельта события в Европе были причиной действительно больших опасений и надежд. Под их влиянием он запросил у конгресса 1,1 миллиарда долларов на укрепление вооруженных сил - немыслимая тогда для мирного времени сумма, беспрецедентный военный бюджет. Мощные политические силы в стране восприняли это прежде всего как неоправданный риск. Левые органы печати справедливо указали на 20 миллионов американцев, стоящих в очереди за пособием - им, а не военному ведомству нужна была экстренная помощь. Ветераны первой мировой войны прошли маршем по Вашингтону в восемнадцатую годовщину вступления США в эту войну. Читающая Америка обсуждала книгу У. Миллиса "Дорога к войне: Америка, 1914 - 1917", в которой говорилось, что вступления в войну, а с этим и ее жертв можно было избежать.
      Конгресс принимал нейтралистские акты, а общее настроение было не в пользу активной внешней политики. Но Франклин Рузвельт в эти месяцы апрель и май 1935 года - приходит к убеждению, что появляется шанс выйти в воды большой мировой политики. Моргентау свидетельствует, что президент рассматривал возможности того, что "Англия, Франция, Италия, Бельгия, Голландия, Польша и возможно Россия сплотятся вместе и выработают десятилетнюю программу разоружении... Они предложат Германии подписать этот пакт. Если она откажется, эти страны установят двустороннюю блокаду Германии, не позволяя ничему ввозиться или вывозиться из Германии... Мы пошлем туда нашего адмирала, который будет помогать в досмотре наших судов, чтобы не нарушать блокаду. Если это не поможет, тогда возникнет вероятие мировой войны".
      Рузвельт попытался привлечь на свою сторону кадровых дипломатов и тут же обжегся. Заместитель государственного секретаря Филипс после доверительных бесед с президентом отметил в дневнике, что Рузвельт "полностью ушел с прямой дороги". Тогда президент обратился к "верным" людям, к геополитикам вильсоновского периода. В апреле 1935 года Рузвельт начал переписку с самым доверенным советником Вильсона - полковником Хаузом. Опыт Хауза, опыт первого активного участия Америки в большой политике казался Рузвельту чрезвычайно существенным.
      Между тем страна шла противоположным желаемому Рузвельтом путем: 31 августа 1935 года конгресс принял Акт о нейтралитете, который запрещал предоставлять воюющим странам займы, кредиты, оружие и любые другие стратегические товары. Ныне, издалека, видно, что Рузвельт резко противился изоляционистскому законодательству. Начиная с января 1935 года он ослабил активность на арене внутреннего законодательства - чтобы получить возможности маневра в отношениях со сторонниками изоляционизма на Капитолийском холме. И лишь увидев обреченность своих усилий, Рузвельт в середине 1935 года оставил подобные занятия. Изоляционизм был явно сильнее. В Белом доме к такому заключению пришли в конце июля 1935 года. "Если мы не можем их победить, присоединимся к ним". И Рузвельт инструктировал "своих" сенаторов присоединиться к изоляционистам, чтобы иметь возможность использовать само это законодательство как своего рода "аргумент" в разгорающемся мировом споре. Одновременно ему хотелось сделать законодательные акты более гибкими. На заседании кабинета 26 июля 1935 года он пообещал поддержку нейтралистского законодательства в обмен на "свободу действий в применении эмбарго". И потерпев поражение, вынужденный подписать в сентябре 1935 года Акт о нейтралитете, Рузвельт сказал: "История полна непредсказуемых поворотов, которые требуют гибкости в действиях. Можно представить себе ситуации, в которых абсолютно негибкие положения первого раздела данного Акта могут произвести эффект, противоположный предполагаемому. Другими словами, эти негибкие положения могут вовлечь нас в войну вместо того, чтобы удержать".
      В широкие круги американского общества обеспокоенность нацизмом в Европе и японской агрессией в Азии стала проникать лишь в 1937 году. Это позволило Рузвельту несколько освободиться от пут нейтрализма, от преобладающего давления изоляционистов, приступить к более активной и конструктивной политике. Начиная с 1937 года видны постоянные и нарастающие усилия Рузвельта, рассчитанные на воздействие в отношении взглядов американцев. Опасность лежит не где-то, а исходит от определенных сил. Эти силы концентрируются, находят связи между собой. Бездействие потенциальных жертв провоцирует агрессоров.
      В середине 30-х годов западное крыло Белого дома было перестроено и приняло современный вид. После нескольких покушений процедура контактов с президентом стала более жесткой. В 30-е годы произошла чрезвычайная концентрация президентской власти, резко расширился ее объем. Общенациональные программы "нового курса" делали Белый дом центром принятия ощутимых повсюду мер, президент становился распорядителем многих судеб. Франклина Рузвельта восхищала эта растущая власть. Наверное, для того, чтобы как-то сократить дистанцию между собой и публикой, он приглашал к себе в утренние часы все большее число людей. При этом реже становятся его контакты с природой - что для человека, выросшего в поместье, было существенно. По сотне раз на день Рузвельт выглядывал из окна на газон и деревья южной части Белого дома, его радовала любая погода, любое время года.
      Большую часть дня Рузвельт проводил в своем Овальном кабинете. Именно сюда в час подавали ланч. Президент обычно приглашал лишь одного сотрапезника. Отчасти из опыта и наблюдений, отчасти инстинктивно, Рузвельт пользовался преимуществами своего поста. Честь обедать тет-а-тет с президентом "разоружала" приглашенного. В то же время машина слухов и сплетен работала безостановочно, и президент постоянно давал ей пищу. Франклин Рузвельт являлся прирожденным мастером производить впечатление, он никогда не был одинаков и прилагал усилия безотносительно - находился ли рядом с ним посол крупной страны или почти случайный посетитель. Это искусство всегда было его мощным оружием, и он довел его до возможного совершенства. "Ни один президент, - пишет Р. Тагвел, - не имел более тонкого понимания сложного механизма человеческих отношений. Он наблюдал, как его подчиненные играли в свои собственные игры; останавливал их, когда это было необходимо; помогал им, когда это было удобно; эффективно наказывал своим невниманием, вознаграждал, делясь самыми сокровенными мыслями. Приглашение прибыть на ланч часто было одной из таких наград. Каждый член администрации знал, что Гарольд Икес, Генри Уоллес или Джесс Джонс обедают вместе с президентом и каждый думал о том, что это означает для его интересов".
      По мере того как день шел на убыль и посетители требовали все больше сил для того, чтобы их очаровывать, президент начинал уставать. Между половиной пятого и пятью принимался последний из приглашенных. Рузвельт подписывал стопку неотложных, отобранных секретаршей Мисси Лихенд, документов и требовал привезти свое кресло. Президент отправлялся в бассейн и на массаж. Перед ужином приходили приглашенные на вечерний коктейль. Его подавали в Овальном кабинете. Рузвельт больше всего любил эти минуты, когда он был раскован и видел близких людей. Заботы дня, казалось, отступали, и президент не спешил давать знак к ужину. Обычно ужинали в Белом доме довольно поздно. Затем иногда президент звал своих гостей посмотреть кино или сыграть в карты - все в том же Овальном кабинете.
      Со временем Рузвельт все больше привыкал работать и после ужина. Не ранее полуночи он отпускал домой помощников, а сам откидывался на подушки с детективным романом. Рузвельта спасал от нервного истощения глубокий и чаще всего безмятежный сон.
      Пиком лишения исполнительной власти внешнеполитической инициативы может, видимо, считаться 1935 год, когда был принят закон об эмбарго на торговлю оружием с воюющими странами и целый ряд других ограничительных законов. Дорогу между 1935 и 1939 годом Гитлер прошел, ведя мир ко второй мировой войне. В эти годы Япония встала на путь агрессии. Соединенные Штаты медленно высвобождали свои силы для выхода на международную арену.
      Именно в то время, когда Германия начала открыто отказываться от ограничений, наложенных на нее Версальским договором, Рузвельт предпринял попытки наладить отношения с этой страной. Как и Вильсон до него, он стремился выйти на главную для Соединенных Штатов - европейскую арену, устанавливая связи с обеими противостоящими сторонами: англо-французами и немцами. Правда, нужно сказать, что попытки нахождения контактов с немцами не заняли много времени. Но в этом виновата не рузвельтовская дипломатия, а сугубо враждебное отношение Германии к Америке, той стране, которая, согласно фашистской доктрине, нанесла удар в спину Германии в 1917 году и союз с которой был практически невозможен. Тем любопытнее для нас попытки Франклина Рузвельта найти подходы к Берлину на ранней стадии германского реваншизма в марте 1936 года. В этом месяце он попросил своего старого друга - известного бизнесмена С. Фуллера, имевшего важные связи в Германии, встретиться с Гитлером и министром финансов Шахтом и обсудить возможности совместного двустороннего решения экономических проблем.
      Представляет интерес, что улучшение американо-германских отношений виделось Рузвельтом в своеобразной сделке за счет третьих сторон. Он просил Фуллера узнать у вождей рейха, возможно ли достижение широкого соглашения по экономическим, финансовым и торговым вопросам, основной идеей которого было бы удовлетворение желания Германии получить сырьевые материалы посредством передачи ей прав на некоторые колониальные владения. Какие именно колониальные владения - не уточнялось, но можно себе представить, что речь шла о колониях, захваченных союзниками у Германии в период первой мировой войны. Но даже Рузвельт ясно представлял себе степень сомнений Гитлера в возможности для США снова стать фактором на европейской политической арене - уж слишком очевидным было преобладание изоляционистов внутри Соединенных Штатов. Это делало бессмысленными для германского руководства попытки американской администрации установить двустороннее взаимодействие.
      Своеобразным показателем того, что Рузвельт не оставлял надежды укрепить свои позиции в Европе, является его отношение к численности дипломатического персонала США в европейских странах. В то время как изоляционисты требовали максимально сократить штат посольств, Рузвельт занял диаметрально противоположную позицию. Он внял словам посла США в Англии Бингхэма, обеспокоенного тем, что отсутствие американских дипломатов в это роковое время изменения соотношения сил в Европе может дорого обойтись Америке. Рузвельт лично попросил многих дипломатов оставаться на своих постах. Пытаясь искать каналы воздействия на Германию - растущую силу европейской политики, Рузвельт не терял надежды упрочить свои позиции в Париже и Лондоне. Когда весной 1936 года стало очевидным экономическое ослабление Франции, президент Рузвельт посчитал целесообразным найти способы укрепить Францию, поддержать ее решимость противостоять Германии. В июне 1936 года французский премьер-министр Леон Блюм секретно информировал президента, что "ослабление позиции французского франка прямо ударит по союзным связям с Польшей, Голландией и Бельгией и, более того, приведет к свертыванию этих связей". Рузвельт заявил, что Европа нуждается в сильной Франции, в закрытых письмах он пообещал оказать содействие в девальвации франка для того, чтобы ситуация не изменилась резко в пользу Германии. Мы видим, что на данном этапе, несмотря на связанность своих рук конгрессом, Рузвельт все же сумел нащупать несколько болевых точек европейской политики.
      Но дипломатическая разведка это одно, а реалии американской жизни и полное господство той части правящего класса, которая не считала пока возможным для Соединенных Штатов выходить на арену мировой политической борьбы, - другое. В своей европейской политике Рузвельт пришел к пониманию того факта, что спешить - означало рисковать подрубить основание всего дела достижения Америкой ключевой международной позиции. Поэтому, отражая и нежелание американского общества идти на внешнеполитические авантюры, и ненависть населения к войне как таковой, Рузвельт придерживался изоляционизма в плане того конфликта, который охватил Европу во второй половине 30-х годов. Особенно это ощутимо по отношению к гражданской войне в Испании, когда Рузвельт ничего не сделал для оказания помощи испанской республике. Даже убедившись, что она гибнет в результате нападения фашистской Италии и нацистской Германии, Рузвельт тем не менее выступил против открытого участия США в конфликте, против помощи республиканской Испании в этот трагический для нее час.
      Чтобы ни у кого не было сомнения в его понимании трагизма складывающейся ситуации, президент выступил с речью в Чатокуа 11 августа 1936 года. Рузвельт пообещал сделать все возможное для предотвращения подключения Америки к внешнеполитическим авантюрам, для избежания ее участия в войне. "Я видел войну, я видел войну на земле, на море. Я видел кровь, текущую из ран. Я видел людей, задыхающихся от поражения газом. Я видел мертвых, лежащих в грязи. Я видел разрушенные города. Я видел, как сотни людей, полностью истощенных, погибают, уходя с передней линии фронта, - остаток полка в 1 тысячу солдат, которые начали атаку за 48 часов до этого. Я видел умирающих детей. Я видел агонию матерей и жен. Я ненавижу войну".
      Успех этой речи, а успех был необычайным, показал Рузвельту, что страна не желает участвовать в авантюрах за границей. И потребовались еще несколько лет, в течение которых ось Берлин - Рим - Токио развязала мировую войну, чтобы Соединенные Штаты вышли из изоляции. О чем думал президент Рузвельт в августе 1936 года? Завесу несколько приподнимает обозреватель газеты "Нью-Йорк таймс" Артур Крок, которого президент пригласил провести вечер в своей загородной резиденции - Гайд-парке. Рузвельтом, по словам Крока, владели замыслы мирового масштаба: "Необходимо созвать международную конференцию глав наиболее важных наций мира".
      Конечно, ему придется преодолеть внутри страны значительную оппозицию, но "если избиратели на выборах поддержат его в очередной раз, то у него будут хорошие шансы для того, чтобы реализовать эту инициативу".
      Каковы были препятствия на пути созыва этой конференции? Рузвельт полагал, что самой неопределенной величиной в современной мировой политике является нацистская Германия. Поэтому тогда же в августе 1936 года он попросил своего посла в Берлине Уильяма Додда "узнать самым секретным образом, можно ли сделать так, чтобы я обратился к Гитлеру с личным секретным вопросом: определить границы германских пожеланий на протяжении, скажем, будущих 10 лет".