Жизнь приготовила Рузвельту необычайно суровое испытание. Баловень судьбы встретил на своем пути обстоятельства, способные лишить мужества всякого. Летом 1921 года полиомиелит парализовал его ноги, и этот свой крест Франклин Рузвельт нес мужественно до конца. Лишь знакомство с его документами позволяет представить всю степень отчаяния, потрясения и мук. Но практически никогда Рузвельтом не завладевала идея уйти в частную жизнь. Возможно, что эффект личных страданий вызвал противоположное желание искать самовыражение в общественной деятельности. После того, как частичный паралич поразил его, Франклин Рузвельт не только не оставил политического поприща, но и стремился сохранить статус политика национального масштаба. Всего лишь месяц спустя после кризиса, приведшего его к неподвижности, Рузвельт принял приглашение стать членом исполнительного комитета демократической партии в Нью-Йорке. Спустя три месяца он уже восстанавливает связи с лидерами демократической партии своего штата, перебрасывает мосты политической взаимозависимости в другие штаты.
      На следующий год почти списанный со счетов инвалид принимает самое активное участие в возвращении своего политического патрона - А. Смита на пост губернатора штата Нью-Йорк, а в 1923 - 1924 годах Рузвельт энергично выдвигает кандидатуру Смита на пост претендента от демократической партии в Белый дом. Вопреки всем обстоятельствам он становится руководителем избирательной кампании А. Смита. В пылу борьбы участие Рузвельта не прошло незамеченным. Стоя на костылях, он произнес свою первую публичную речь, выдвигая перед конвентом демократической партии Альфреда Смита. Эффект этой речи был поразительный.
      "Словно кто-то бросил вам дикую кошку в лицо. Галереи пришли в неистовство", - писал У. Роджерс, известнейший репортер своего времени. И хотя А. Смит, снова столкнувшись с Макаду, пропустил вперед в качестве официального претендента партии Дж. Дэвиса из Западной Вирджинии, для нью-йоркца Рузвельта это был еще один шаг к национальному признанию. Требовалось исключительное мужество, чтобы сделать подобный шаг человеку, обреченному передвигаться с костылями или в коляске.
      Очередное поражение в ходе президентских выборов 1924 года, означавшее эмоциональное крушение для многих политиков демократической партии, лишь укрепило Франклина Рузвельта. Он вплотную занялся подготовкой к следующему раунду политической борьбы. Период между 1925 и 1927 годом он посвятил поиску и формулированию принципов, которые могли бы объединить "городскую" и "сельскую" фракции демократической партии, позволили бы расширить национальную базу демократов.
      Рузвельт задался целью стать лучшим специалистом своей партии в области внешней политики. При этом его "осевой" концепцией было продолжение интернационализма, глобальной политики президента Вильсона, к которому он относился с величайшим пиететом, как к основателю единственно верного для Америки курса на XX столетие. В 1921 году он участвовал в создании Фонда Вудро Вильсона, средства которого предназначались для поощрения сторонников активной внешней политики США. Считая, что в стране должна быть создана новая школа дипломатов, Ф. Рузвельт стал одним из основателей "Школы Уолтера Пейджа" (бывшего посла Вильсона в Лондоне) при Университете Джонса Гопкинса. В 20-е годы Рузвельт лично корректировал учебные планы в университетах и колледжах страны, стимулируя интерес к международной арене.
      В период, когда Америка демонстративно отвернулась от Лиги Наций, Ф. Рузвельт открыто и подчеркнуто выступал за членство США в этой организации. Некоторым из его друзей странно было смотреть, как молодой амбициозный политик борется за дело, вчистую проигранное мастером международной политики, каким был Вудро Вильсон. В 1923 году Рузвельт создает такой умозрительный вариант нового сообщества наций, который, по его мнению, будет более приемлем для американского народа, чем отвергнутая им Лига Наций. Ради вхождения в мировое сообщество, где индустриальная мощь США должна была сыграть решающую роль, Рузвельт предлагал выдвинуть и пропагандировать оговорки, призванные уменьшить страх американцев перед новым и неизведанным предприятием. Согласно его плану США "не могли быть вовлечены в чисто региональные проблемы", американцы "не могли быть призваны к решению задач, ведущих к использованию вооруженной силы без полного и свободного нашего согласия, выраженного посредством наших конституционных процедур". Неважно, в каком виде США примут участие в решении мировых проблем, полагал Рузвельт, важно само это участие. Главные обвинения Рузвельта против республиканцев заключались в том, что те не вели подлинно международной политики в интересах Соединенных Штатов и не принимали никакого участия в вопросах, разбираемых Лигой Наций и Мировым судом. Рузвельт, разумеется, знал, что большинство американцев голосовали против участия в этих организациях. И все же в своей статье, напечатанной в журнале "Форин афферс", он предлагал проявить "гораздо большую степень внимания и определенной официальной помощи этим организациям, чем мы оказывали до сих пор". Рузвельт шел дальше: "Мы должны сотрудничать с Лигой Наций как с первой крупной по величине организацией, направленной на поддержание мира, не вступая на почву непосредственно европейской политики, но тем не менее принимая активное, полнокровное и официальное участие во всех обсуждениях, которые могут принести пользу всему человечеству. То же самое касается международного суда". Наиболее популярное в то время требование быстрого взыскания с бывших союзников долгов получило у Рузвельта своеобразное трактование. С его точки зрения, тот факт, что Соединенные Штаты намеревались собрать 22 миллиарда долларов вместо 10 миллиардов (которые США в годы войны предоставили своим европейским союзникам) гарантировало превращение этих бывших союзников "в государства, ненавидящие жестокого и жадного сборщика налогов".
      Работы Рузвельта привлекли внимание теоретиков и практиков вильсонизма. Но сближение Рузвельта со старой гвардией Вильсона не было гладким. Хранители интернационалистских принципов не без подозрения смотрели на молодого выскочку из Нью-Йорка, родственника заклятого врага Вильсона - Теодора Рузвельта, политика, который, по их мнению, мог дискредитировать "крестовый поход" Вильсона за превращение Соединенных Штатов в ведущую мировую державу. С другой стороны, для Ф. Рузвельта полностью отождествить себя с проигравшей свою партию фракцией демократов вовсе не казалось привлекательным. Поэтому, по мере прохождения 20-х годов, десятилетия "просперити", Рузвельт несколько отходит от правоверного вильсонизма. В конце концов следовало учитывать тот факт, что массы американского народа весьма решительно отвергли вильсонизм, и тот, кто посягал на верховное лидерство, должен был согласовывать амбиции с наиболее популярными взглядами своего времени. Опыт Вильсона научил Рузвельта, что для смелой внешней политики необходима твердая поддержка на внутренней арене. Без этого внешнеполитические замки строились бы на песке.
      Желая утвердить свою профессиональную репутацию, Ф. Рузвельт в 1923 году опубликовал в журнале "Азия" статью на волнующую тему текущего периода: "Должны ли мы доверять Японии?" То был ответ на работы популярных в стране публицистов У. Питкина "Должны ли мы сражаться с Японией" (1921) и Г. Байуотера "Морская мощь на Тихом океане" (1922), которые в той или иной степени отстаивали идею неизбежности столкновения двух претендентов на владычество в Тихом океане. Рузвельта пугала крайность этого вывода. Он видел центр мирового развития в Европе, чье могущество хотя и было поколеблено мировой войной, но сохраняло свою осевую значимость. Именно здесь США должны были получить новые контрольные права (Лига Наций в этой связи казалась наилучшим каналом). На Тихом океане, при всей его насущной и, еще более, потенциальной важности, не решалась проблема мирового лидерства.
      Поэтому Рузвельт, в отличие от своих агрессивно настроенных предшественников, в оценке американо-японской ситуации считал, что битва США и Японии не даст быстрых положительных результатов для США. Обе страны достаточно сильны для обеспечения надежной стратегической обороны. Главная ударная сила обеих стран - флоты. Но создание подводных лодок и морской авиации сделало их уязвимыми в открытом океане. Как еще могли США и Япония сокрушить друг друга? Долгая позиционная война вызывала бы лишь удовлетворение третьих сторон. А если так, если Япония неуязвима для решающего удара, тогда война с ней будет означать колоссальный и бессмысленный дренаж американских средств, будет означать завязанность в бесперспективной борьбе, скованность рук на неглавном направлении. Короче, этот путь был неправильным, и ожесточения отношений с Японией следовало избежать. Рисуя такие перспективы, Рузвельт в своей статье призывал ослабить американо-японский антагонизм, сделать возможным американо-японское сотрудничество, которое повышало бы престиж США в Азии и создавало рычаги воздействия на победоносные державы прежней Антанты.
      В процессе подготовки к президентской кампании 1928 года Ф. Рузвельт опубликовал новую статью в наиболее влиятельном внешнеполитическом журнале "Форин афферс", которую он хотел бы видеть внешнеполитической платформой своего политического патрона и фаворита А. Смита. В этой статье Рузвельт утверждал необходимость для Америки возглавить мировое развитие. "В прошлом в нашей истории были периоды, когда американское руководство оказывало влияние на идеи и действия цивилизованного мира". Однако последние девять лет господства республиканцев "увы, не были таким периодом. С лета 1919 года наша страна вынуждена выслушивать обвинения, что она игнорирует необходимость конструктивного вмешательства с целью разрешения суровых проблем, вставших перед человечеством. Мы не предлагали практически ничего за исключением изолированного эпизода военно-морской конференции 1922 года". В число конкретных предложений Рузвельта входило объявление американских гарантий безопасности торгового судоходства, инициативы по созыву международных форумов по военно-морским вооружениям. Наибольшие нарекания Рузвельта вызывала европейская политика республиканцев. Узколобый подход - требование выплаты бывшими союзниками долгов - означал отчуждение самых могущественных стран мира в обмен на деньги, которые Америке, по существу, и не были нужны Но еще более жестокой и неразумной виделась поли тика Вашингтона в свете того, что одновременно федеральное правительство руководствовалось дискриминационной тарифной политикой, что значительно осложняло для европейцев выплату их долгов.
      Участие в Лиге Наций, вхождение в Мировой суд, либеральное отношение к долгам европейцев, широкое и перспективное видение возможностей укрепления американских позиций в центре мирового могущества - вот что предлагал Ф. Рузвельт как теоретик демократической партии во внешнеполитических вопросах. По его мнению, во второй половине 20-х годов вновь созрели условия для попытки США внести упорядоченность в хаос мировых дел, сделать колоссальную американскую индустрию основой новой стабильности в мире.
      Но в политике приходится выбирать. И Рузвельт в 1928 году стоял перед выбором - стремиться закрепить за собой положение ведущего внешнеполитического эксперта своей партии или начать движение по верхним этажам политической лестницы. Последнее возобладало, и Франклин Рузвельт, устремившись к посту губернатора штата Нью-Йорк, "повесил замок" на своих знаниях во внешней политике. Теперь демонстрировать умудренность в международных делах не только не требовалось, но и было опасным многоплемённый Нью-Йорк по-разному реагировал на внешнеполитические симпатии своего губернатора. Рузвельт на три года как бы ушел из сферы внешнеполитического анализа.
      Губернатор Рузвельт ревностно соблюдал обет молчания. Так, в 1931 году он отклонил предложение высказаться в национальной печати по поводу политики президента Гувера в вопросе об уплате союзниками военных долгов и по поводу агрессии Японии в Маньчжурии. Вполне очевидно, что губернатор боялся антагонизировать влиятельную группу "поствильсоновских" интернационалистов, а еще больше - создать негативное, о себе представление у националистически настроенного большинства своей партии. И лишь выход на прямую борьбы за президентское кресло заставил его снова обратиться к анализу событий на международной арене. В январе 1932 года Рузвельт покинул укрытие. Его стимулировал влиятельный издатель Р. Херст (идеолог изоляционизма) обвинением в том, что Рузвельт находится в плену проекта вовлечения Америки во враждебную ей Лигу Наций.
      Наступали решительные дни президентской кампании 1932 года. Рузвельт знал о преобладании в электорате изоляционистских взглядов, и, вопреки прежним убеждениям в необходимости всемирной политической организации и американского участия в ней, он обрушился на Лигу Наций. Второго февраля 1932 года перед нью-йоркской аудиторией он заявил, что "нынешняя Лига Наций - вовсе не та Лига Наций, которую создавал Вудро Вильсон. Слишком часто в текущие годы ее главной функцией было не создание стабильных оснований всеобщего мира, а политические дискуссии по чисто европейским национальным проблемам. В этих дискуссиях США не должны принимать участия". Это был значительный поворот во взглядах Рузвельта: прежде он выступал, по меньшей мере, за ограниченное сотрудничество с Лигой (если не за вступление в нее); теперь же он открыто высказался против участия США в работе этой международной организации.
      Изменилась - в пользу наиболее популярного национального стереотипа и точка зрения Рузвельта на проблему долгов. Ранее он был более благосклонен к должникам и стремился доказать, что американский национализм уменьшал способности союзников вернуть долги. Отныне он стал говорить, что европейские страны, тратящие огромные средства на военные приготовления, вполне способны - а потому обязаны - выплатить свои военные долги Штатам.
      Итак, в политике пришлось выбирать. "Корректировка" Рузвельтом своих взглядов, как и ожидалось, ожесточила старую гвардию вильсонизма в его партии. Но она привела к сближению с Херстом, которое дало результаты в решающий момент. На апогее напряжения борьбы во время конвента демократической партии Рэндольф Херст благожелательно посмотрел на переход двух крупнейших штатов - Калифорнии и Техаса под знамена Рузвельта. Биографы не щадят за это Рузвельта. "Рузвельт в прахе простерся перед Херстом.
      Это унижение было существенным шагом на пути к конечному триумфу". Прежний вильсоновский интернационализм Рузвельт сохранил лишь в отношении условий международной торговли, здесь он был однозначно против установления новых тарифных ограничений и создания прочих препятствий. Ничто не вызывало у него такой ярости, как принятый в националистическом ослеплении закон Смута - Хоули, поднявший внешний таможенный тариф примерно до 60 процентов. В упоминавшейся речи 2 февраля 1932 года он охарактеризовал его как удар по мировой торговле, как удар по американскому экспорту, а, следовательно, по главным рычагам американского влияния. Рузвельт страстно призывал оставить дело возведения стен между торговыми блоками. Самая мощная индустриальная машина мира - США - страдала от этого в первую очередь. Хладнокровная калькуляция летом - осенью 1932 года заставила Рузвельта смягчить свою позицию и в данном вопросе. Он видел, что обходит своего противника из республиканской партии Гувера и боялся обращением к жгучим вопросам вызвать нежелательный кризис. Стали звучать ноты, что тариф обеспечивает защиту американской промышленности. Раздраженный Гувер именно по этому поводу назвал Рузвельта политическим хамелеоном. Но в представлении претендента-демократа "Париж стоил обедни". Прежний интернационализм, как говорил здравый смысл, не мог обеспечить большинства у избирательных урн, и Рузвельт предпочел ухватиться за более популярные воззрения.
      Впрочем, не внешнюю, а внутреннюю политику сделал ФДР, как все чаще звали Рузвельта, основой своего национального мандата в 1932 году. Но те, кто знали претендента ближе, понимали, что президентом страны становится человек, обладающий необычным для американских президентов международным опытом и, главное, полагающим, что назрело время вводить корабль американского государства во все воды мировой политики. Американский капитализм обрел исключительно умелого вождя, занятого пока ликвидацией внутреннего кризиса капиталистической экономики, но, как знали его друзья, готового возглавить новую, вторую после президента Вильсона, попытку создать мир под американским руководством. Помимо прочего 28
      ФДР считал, что материальная мощь Америки зависит не от высоты тарифного "забора", а от степени ее вовлечения во внешний мир, где, верил он, никто не сможет противостоять ей в прямой конкурентной борьбе.
      Наблюдая и стараясь оценить Франклина Рузвельта на его пути к президентству, мы убеждаемся, что сфера внешней политики интересовала и привлекала его чрезвычайно. С сочувствием и подлинной страстью воспринимал он "дело жизни" Вудро Вильсона - попытку вклиниться в строй европейской политики, расколоть этот строй, подняться над Европой, регионом, который предшествующие пять столетий определял мировые судьбы.
      Однако Рузвельт пришел в Белый дом обреченным волею обстоятельств сосредоточить свое внимание на внутренних делах. Величайшая в истории США депрессия требовала концентрации всех усилий государства. Отражая страх американской буржуазии за судьбы страны, надеясь на минимум - стабилизацию внутренней обстановки, американский конгресс выступил в 30-е годы противником вовлечения Соединенных Штатов в политические процессы за пределами своего полушария. Несмотря на то, что на Дальнем Востоке и в Европе возникали два очага мировой войны, конгресс сдерживал попытки исполнительной власти выйти всей мощью на международную арену.
      Но что бы ни говорили исследователи о сверхвключенности президента Ф. Рузвельта во внутренние дела, им никогда не удастся нарисовать портрет президента-изоляциониста. Рузвельт не был таковым ни по воспитанию, ни по образованию, ни по убеждениям. И, главное, в нем всегда жил политик вильсоновской эпохи. Тогда, в 1917 - 1919 годы Америке не удалось возглавить мировое сообщество: определенные материальные предпосылки для этого существовали, но подвела, полагал Рузвельт, дипломатия. Она не была гибкой, она не предусмотрела англо-французского сближения после войны, она не сумела расколоть союзников, не смогла сыграть на противоречиях победителей и побежденных, не использовала фактор общности западных держав перед Октябрьской революцией в России. Возможность для Америки взойти на командные высоты была "отодвинута" изоляционистской буржуазией, боящейся в погоне за большим потерять имеющееся - зону влияния в Западном полушарии. Нового шанса попытаться возглавить мировое развитие на горизонте видно не было. Но этот шанс, полагал неистребимый оптимист Рузвельт, появится, и пока следовало исподволь готовиться к его приходу. Нужно было начинать с урегулирования отношений с недавними союзниками - Англией и Францией. Сохранение противоречий грозило увековечить изоляцию США. Для Франклина Рузвельта, как и для его идейного предшественника - Вудро Вильсона, путь к мировому возвышению пролегал уже в самом своем начале через укрепление связей с Англией. Метрополия крупнейшей в мире колониальной империи явно распыляла силы. Одновременно укреплять свои позиции в Африке, Индии, на границе Индийского и Тихого океанов и в Австралии Лондон уже не мог. Рах Britannica отживал уже в силу падения индустриального могущества метрополии, роста национально-освободительной борьбы колоний, укрепления доминионов, ожесточения соперников. Помочь Британии и одновременно начать процесс ее замещения на всех континентах - вот дорога, которой пошел Ф. Рузвельт еще тогда, когда разворачивалась предвыборная президентская баталия. Летом 1932 года он демонстративно заявил в интервью английскому журналисту, что, если Британия и Соединенные Штаты смогут достичь "полной идентичности своих политических и экономических интересов, они завладеют полным руководством в мире". ФДР сказал, что он готов вступить в личные контакты с английскими лидерами. И это были не просто слова. В октябре того же года, за месяц до выборов, он проинформировал английского премьер-министра Р. Макдональда, что готов встретиться с ним в период между избранием и принятием присяги. Всеобщее ожесточение, охватившее капиталистический мир в ходе кризиса 1929 - 1933 годов, стремление соперников отгородить тарифами свою зону влияния в поисках выхода из всемирной депрессии осложнило задачу Рузвельта. Он не поехал, как предполагал, в Европу между ноябрем 1932 и мартом 1933 года. Напомним, что в этот зловещий промежуток Гитлер стал канцлером Германского рейха, и ситуация в Европе приобрела новое измерение. Да и глубина американского кризиса пока связывала руки президенту.
      Через четыре дня после победы на выборах Ф. Рузвельт был приглашен в Белый дом к побежденному президенту Гуверу. Проблемы военных долгов и экономического урегулирования возглавляли список наиболее неотложных международных проблем. К этому времени уже определились два главных советника нового президента в международных вопросах. Это были молодые и новые для высшего политического эшелона лица, два профессора сорокашестилетний Реймонд Моли и сорокадвухлетний Рексфорд Тагвел. Оба представляли интеллектуальную опору прежнего губернатора Нью-Йорка Колумбийский университет, оба олицетворяли опору нового президента на цвет интеллигенции. Р. Моли был специалистом в политических науках, а Р. Тагвел - авторитетом в экономике.
      Приглашение на беседу с президентом Гувером, с одной стороны, было лестным. Предстояло сразу же окунуться в гущу мировой политики, воспользоваться уже проделанной подготовительной работой. Но, с другой стороны, молодая команда Рузвельта не хотела привязывать свои планы и в целом судьбу выдвинутого Рузвельтом "нового курса" к известной и уже во многом дискредитировавшей себя политике. Сам Рузвельт более всего ценил следующее достоинство руководителя - вдохновлять; ассоциировать себя с впавшей в мрачное уныние республиканской администрацией ему не хотелось. Потому-то Рузвельт и отверг приглашение своего предшественника в Белом доме принять участие в начинающейся в январе 1933 года Мировой экономической конференции совместно с гуверовскими представителями. Но получить оценку текущей политики Америки из первых уст стоило, и Рузвельт после колебаний согласился встретиться с Гувером. Беседа двух президентов состоялась 22 ноября 193.2 года. Как оказалось, негативная позиция Рузвельта в отношении международной конференции предопределила и холодный прием президента Гувера. Тот не знал, что перед ним еще более сильная личность. Рузвельт постарался соблюсти декор, но в его тоне слышался металл. Преемственности, даже по внешним признакам, у двух администраций не получилось.
      Начать в полном смысле новую главу в американской дипломатической истории Рузвельту мешала не только далекая от успеха деятельность предшествующей республиканской администрации, но и все нелегкое наследие прежних лет. Спор о военных долгах казался ему абсурдом на фоне возможных по-настоящему крупных инициатив США на мировой арене. Документы говорят, что уже в начале 1933 года Ф. Рузвельт ищет "гибкий" подход к проблеме долгов. Он тайно встречается в Нью-Йорке с французским послом П. Клоделем и вырабатывает схему выплаты, подобную той, которая имела место после войны США за независимость - выплачивать основную сумму без процентов. Вся эта проблема долгов казалась Рузвельту болотом, которое нужно скорее обогнуть, чтобы выйти к магистрали конструктивной политики.
      На данном этапе формируется процедура выработки Рузвельтом внешнеполитического курса, этой процедуре он будет верен до конца. Нащупывая оптимальный курс на подходе к президентским обязанностям, Рузвельт ясно показал всем, что не собирается быть пленником той или иной группы теоретиков, той или иной идейной схемы. Выслушивая череду своих советников, начиная с Моли и Тагвела, он охотно соглашался с каждым из них, но ободренные эксперты вскоре понимали, что заблуждались: президент принимал решение самостоятельно, опираясь на собственное понимание проблемы. Биограф президента А. Шлезингер отмечает: "Его излюбленной техникой было определять пределы ответственности неполно, оставлять полномочия неясными, сферы ответственности подчиненных - пересекающимися. В результате этой построенной на конкуренции теории управления часто возникало смятение и разочарование на оперативном уровне; но ни один другой метод не мог бы так надежно обеспечить в огромной бюрократической машине, переполненной амбициозными людьми, стремящимися к власти, к участию в принятии решений и власти их осуществлять, право окончательного суждения за президентом". Чтобы следовать избранной тактике, Рузвельт должен был скрывать свое подлинное мнение от самых преданных ему советников. Гансу Моргентау Рузвельт однажды сказал: "Никогда не позволяйте вашей левой руке знать, что делает ваша правая рука". Моргентау не удержался, чтобы не спросить: "Какой же рукой являюсь я, господин президент?" "Моей правой рукой, - последовал ответ, - но свою левую руку я держу под столом".
      В ходе интенсивной работы на протяжении первых месяцев президентства Рузвельт выработал жесткий распорядок работы в Белом доме, и этот порядок сохранялся долгие годы.
      Каждое утро, просыпаясь в своей выходящей на юг спальне, Франклин Рузвельт надевал хорошо знакомый близким старый серый свитер и располагался среди подушек, держа в руках пахнущие краской газеты. Рузвельт одновременно просматривал пять или шесть ведущих газет из Нью-Йорка, Вашингтона, Балтимора, Чикаго. Он читал их с выражением некоей мрачной решимости. Мало кто знал, как чувствителен он был к мнениям комментаторов. На поверхности об этом свидетельствовали многочисленные пресс-конференции и радиобеседы "у камелька" - Рузвельт казался безмятежным. Лишь ближайшие сотрудники знали об "агонии" этих утренних часов. В половине девятого слуга вносил завтрак, который с годами становился все более обильным. Это были самые тихие и, возможно, самые продуктивные часы президента. Он размышлял и намечал решения. Разумеется, он еще выслушает много мнений (по обыкновению, с энтузиазмом соглашаясь с каждым), но примет он то решение, которое уже почти определил для себя; теперь он лишь утверждался в своем суждении, развивая мысленно контраргументы.
      Рузвельт, в отличие, скажем, от Вильсона, не был затворником, не был любителем одиночества. К нему постоянно обращались помощники, совещаясь по поводу расписания дня и подлежащих решению проблем. Его вдохновляли люди, и довольно многих он делал вхожими в его спальню в эти часы размышлений. Обычно у его ложа находились Марвин Макинтайр - секретарь по вопросам определения встреч и визитов, личный врач - Росс Макинтайр, Стив Эрли пресс-секретарь. К этим троим присоединялись Гарри Гопкинс - личный помощник, Фрэнк Уокер - помощник по общим вопросам. Рузвельт любил призывать к себе специалистов по тем или иным вопросам, причем любил делать это так, чтобы ни их коллеги, ни близкие советники не знали об этом. Комедия человеческих самолюбий забавляла его.
      В десять часов слуга помогал ему разместиться в небольшом кресле-каталке, на котором довозил его до лифта, опускал на первый этаж, в Овальный кабинет. Здесь Рузвельт оставался до обеда. С двух до трех пополудни шла разборка почты и диктовка ответов на те письма, которые помощники специально отбирали для него из тысяч, получаемых Белым домом. Затем до пяти часов шли встречи и обсуждения. В пять вечера наступал "детский час" - подведение итогов дня. Коллегиальность правления сохранялась тем, что раз в неделю - в пятницу - президент собирал весь свой кабинет. По вторникам и пятницам устраивались мини-пресс-конференции для журналистов, правилом которых было не делать записей и не цитировать президента. За пятнадцать - тридцать минут Рузвельт излагал свое понимание текущих проблем избранному кругу журналистов, и те получали представление о главном направлении движения государственного корабля.
      Чтобы гарантировать свой полный приоритет в решении международных проблем, в выработке внешнеполитического курса США, Ф. Рузвельт назначил в феврале 1933 года государственным секретарем Корделла Хэлла, который прошел всю лестницу выборных должностей. Он представлял штат Теннеси в палате представителей и в сенате с 1907 года, у него имелись немалые связи на Капитолийском холме. К. Хэлл родился в бревенчатой хижине первых поселенцев среди Камберлендских гор и, как "горец", обладал особой уверенностью в себе, готовностью вспыхнуть в споре. На окружающих он производил весьма приятное впечатление внешней благообразностью, мягкостью и обходительностью, манерами южного джентльмена старой школы. Он был многословен и часто видел в политике арену постепенного достижения компромисса. Его интересы концентрировались в области тарифной политики, он считал, что повсеместное поднятие тарифов объективно уменьшает возможности получить влияние, соответствующее экономическому потенциалу. Протекционистские тарифы были для него "источниками всех зол", главными причинами конфликтов и войн. Стратегической целью Хэлла было добиться поворота от повсеместного протекционистского ажиотажа к ликвидации препятствий для мировой торговли.
      Рузвельт осознавал свое преимущество - это было превосходство янки северо-востока, знакомого с внешним миром с младых ногтей, - перед конгрессменом из далекого Теннеси. Кроме того, Хэлл импонировал ему верой в конечное торжество Америки, как основной экономики мира. Сыграло роль и то обстоятельство, что главный пост в правительстве традиционно передавался лояльному демократам Югу, что укрепляло позиции ФДР в партии и стране. Но Хэлл не был доверенным лицом президента и не входил в его внутренний круг. Он, по существу, отдал руль управления американской дипломатией президенту, ставя перед собой скорее практические задачи, чем грандиозные замыслы. После одной из встреч с ним Г. Стимсон записал в дневнике: "Это такой пессимист... Сегодня он был в своей худшей форме. "Все идет к черту" было выражением, которое он постоянно повторял".
      Первым из заместителей Хэлла Рузвельт назначил Уильяма Филипса, своего бостонского друга еще со времен общей службы у Вильсона, когда он профессиональный дипломат осуществлял курс Вильсона в Англии и в Китае. Этим был создан очевидный контрбаланс Хэллу. Позже роль такого контрбаланса и "своего человека" в госдепе играл С. Уэллес. И все же над государственным департаментом следовало установить еще более строгий контроль. Верный Р. Моли был назначен помощником государственного секретаря по особым поручениям; самые насущные вопросы внешней политики так или иначе через Моли возвращались к Рузвельту. Правилом стало: полная спонтанность в обсуждениях, никакой спонтанности в решениях.