Помойка дому, не обозначенному на плане вечного города, не полагалась, и жильцы ходили к новым домам, следовало пройти между старыми липами, дойти до гаражей, повернуть направо, потом дорогу перейти, и готово дело!

Нести мусор можно было только вечером, потому что жильцы из «микрорайона», то есть из новых домов, стерегли свою помойку и не разрешали чужакам бросать в нее мусор. Утром наверняка там будут дежурить бабульки и выбросить не дадут. Придется идти с пакетом по Чистопрудному бульвару до метро, где есть урны.

Олимпиада повздыхала и стала готовиться к экспедиции.

Она надела ботинки, куртку, подумала, сунула в карман перчатки и взялась за пакет. Он был довольно тяжелый.

– Ты куда? – крикнул услышавший ее передвижения Олежка.

– Мусор вынести.

Он немного подумал. Олимпиада ждала. Неужели скажет, что сам вынесет?!

– Слушай, купи мне сигарет. И еще жвачку. У меня последняя подушечка осталась.

Олимпиада вздохнула:

– Где я тебе возьму сигареты? Здесь нигде не продают.

– А в продуктовом у метро. В круглосуточном! Принеси, а?

Денег на сигареты он ей, конечно, не предложил.

Ну и ладно! Ладно! Ведь мы точно знаем, что принцев не бывает! Ну, он не принц, что же теперь поделаешь?!

Олимпиада протиснулась в дверь, протащила мешок и затопала вниз по лестнице.

Да и черт с ними, со всеми принцами на свете! Олежка совсем не плохой, просто обычный парень, и, может быть, все дело в том, что они не живут вместе? Он приезжает к ней в гости и чувствует себя здесь именно гостем, а вот когда он почувствует себя хозяином…

Она вывалилась на улицу, выволокла свой мешок и, неуверенно держась на мокром льду, сделала несколько шагов.

– Весна, – сама себе сообщила Олимпиада тихонько, глубоко вздохнула, посмотрела на небо, подсвеченное снизу синим электрическим московским светом, и улыбнулась. С крыши мерно капало и пахло весной – талой водой, асфальтом и морозной свежестью. Город был далеко-далеко, а у них здесь тишина, как в деревне, и даже капает как-то по-деревенски.

Но под ногами настоящий каток! Зимой посыпали песком, который плановик Красин притаскивал с «большого строительства», затеянного по соседству, а нынче все стаяло, и от песка даже следа не осталось!

Олимпиада старательно контролировала каждый шаг и уже почти вырулила на дорожку к углу дома, когда под ноги ей покатилось что-то темное, быстрое и опасное, и, потеряв равновесие, она грохнулась на живот, на свой мусорный мешок, и то непонятное, так напугавшее ее, оказалось совсем близко.

Она зажмурилась и заколотила руками, пытаясь подняться, но не смогла. Джинсы на коленях стремительно намокали, и встать все не получалось, и в этот момент черная тень упала ей на глаза.

Никак не удавалось связать в голове то, что произошло на самом деле, с тем, что было у него на бумаге. Он не признавал никаких компьютеров и писал, разумеется, только от руки и карандашом.

Где-то он прочел однажды, что именно так высшая энергия передается от автора к бумаге – только через грифель карандаша, и никак иначе!..

Те, кто придумал шариковые ручки и еще эти самые железные ящики с клавишами, – просто счетоводы, арифмометры, лишенные воображения начисто!..

Его роман будет не таким, как все остальные, написанные этой самой ручкой или набранные на идиотских клавишах!

Его книга станет вечной, как Библия, и великой, как… как… фрески Ватикана. Он точно не знал, что там за фрески, но было очень красиво думать – фрески Ватикана!..

В бороде зачесалось, и он почесал бороду карандашом. Карандаш ее не брал, и тогда он запустил туда палец. Борода ужасно мешала, но бриться каждый день он не мог себе позволить.

Он не должен тратить драгоценное время, отпущенное ему высшими силами, на такое глупое занятие! Кроме того, борода придавала ему солидности и сразу наводила на мысль о геологах и бардах шестидесятых, талантливых, рисковых, сильных ребятах!

Он и сам такой – талантливый, рисковый и сильный, и именно поэтому ему пришлось сменить имя.

Ну, и еще отчасти потому, что во дворе, где он жил мальчишкой, его дразнили… короче, его дразнили Жопой! Вот как! А звали его Женей, ничего особенного!

Но он еще покажет им жопу!.. Он еще всем им покажет!..

Он не мог простить своему двору этой «жопы», не мог простить институту, в котором учился, что его так и не приняли в СТМ, студенческий театр миниатюр, и красивый, высокий, словно устремленный в небо старшекурсник, бывший там за главного, обидно сказал ему: «Слишком пафосно!», когда Женя прочел Маяковского. Не мог простить родителям, что они самые обыкновенные – папа с «Электросилы», мама учительница в школе на улице Савушкина. Не мог простить Петербургу то, что он – Петербург, и Андрей Белый понимал его гораздо лучше, чем мальчик Женя по прозвищу Жопа, да еще с прозаической фамилией Чесноков – отчего не Белый?! Впрочем, кажется, Белый тоже псевдоним.

Женя Чесноков «взял псевдоним», когда переехал в Москву и стал писать.

Свою первую рукопись отлично отточенным карандашом на серой слепой бумаге он подписал Жорж Данс, в пику развращенной сумасшедшей Жорж Санд, которую он ненавидел.

Подумав, он все же решил перепечатать роман на машинке – нет, не на компьютере, конечно, а именно на машинке, и даже машинистку нашел, именно такую, каких показывали в фильмах «про писателей», седенькую, с артритными узловатыми руками, с бедным кукишем волос на макушке. В два приема она снимала клеенчатый чехол с древнего агрегата под названием «Москва», и Женя благоговейно следил за тем, как бисерный ленинский почерк превращается в «печатное слово» – а это же совершенно, ну совершенно другое дело!..

Бумага была выбрана специально такая, которая точно не подходила бы для принтера, подчеркнуто дешевая, слова на ней получались слепые, чуть мутноватые, загадочные.

Жорж Данс привез рукопись в издательство на Соколе и очень удивился, что за дверью, на которую ему указали, его никто не ждет. Он заглянул, увидел, что там пусто, и сразу не ушел, некоторое время осматривался.

Ничего особенного не было в этой комнате, где должна начаться новая эпоха в русской литературе, ему нравилось так думать. Эпоха начнется именно с его романа.

В эпохальной комнате стояли стол, креслице, компьютер и было много дамских безделушек – очки, кофейная чашка, смешной человечек на шарнирах, крохотная хрустальная пишущая машинка, отражавшая солнечные лучи так, что больно становилось глазам.

Некоторое время Жорж Данс дивился тому, что главный редактор такого огромного издательства, должно быть, человек солидный и умудренный опытом, держит у себя на столе всякую дребедень, но тут дверь широко распахнулась, сильно стукнув его по спине, и в комнату влетела худенькая голубоглазая девушка.

– Вы ко мне? – быстро спросила она. – Извините, вы не могли бы подождать в приемной? Там есть кресла!

Следом за девушкой вбежала маленькая, коротко стриженная блондинка с кипой растрепанных листов под мышкой. Она вбежала, привычно процокала каблуками к стоящему у окна креслу, впорхнула в него и плюхнула перед собой всю свою кипу. Девушка в это время ринулась к шкафу и стала там копаться.

Им обеим было очень весело.

– Оль, у меня все готово! – объявила блондинка и потрясла кипу. – Как я и обещала!..

– Ты молодец, – с удовольствием ответила девушка из шкафа. – Все бы авторы так работали, как ты, Дунечка!..

И тут он узнал ее.

Блондинку звали Евдокия Аркадьева, она писала детективы, которые продавались в каждом книжном магазине, в каждой палатке и у каждой бабульки, торговавшей возле метро носками или пучками петрушки, рядом с носками и пучками была непременно выложена пестрая книжечка! На почве этой самой Аркадьевой мир сошел с ума, так представлялось Жоржу Дансу, который раньше был Женей Чесноковым! Она писала свои книжонки, ее ругали, поносили, разбирали в умных телепередачах и в не менее умных газетных статьях, и в результате этих разборов выходило, что читать ее не нужно, вредно, да и нечего там читать! Но – странное дело! – население страны с упорством маньяков продолжало сметать ее детективы с прилавков, хохотать над ними в метро, спасаться от скуки на шикарных заграничных пляжах, коротать с ней вечер или слишком длинный день.

Она была знаменита, как Алла Пугачева, и узнаваема, как профиль В.И. Ленина на стене Смольного института.

– Здрасти, – пробормотал Женя, который никогда не видел знаменитостей так близко от себя, и обе дамы вдруг сообразили, что они не одни. Девушка вынырнула из шкафа, уставилась на него, и по лицу – он мог бы в этом поклясться! – прошел сдержанный смех.

– Здравствуйте, – поздоровалась вежливая Евдокия Аркадьева.

– Вы не могли бы подождать? – повторила девушка, закрывая дверцу шкафа. – Я вас приглашу.

Женя ответил, что ему нужен главный редактор, а вовсе не она, и на ее дверь ему ошибочно указали как на кабинет главного.

– Главный не принимает авторов, – деликатно сообщила девушка. – Вы ведь автор, да?

– Да.

– Вы принесли рукопись?

– Принес.

– Оставляйте, – сказала решительная девушка. – Только напишите вот здесь, как вас зовут.

Но он вовсе не собирался ничего ей оставлять! Еще не хватает! Мы ученые, мы просто так ничего не оставим, знаем, как вы тут романы подворовываете!

– Я редактору должен оставить, – буркнул Жорж Данс. – Я лучше в коридоре подожду.

– Ну, я и есть редактор, – сказала девушка нетерпеливо. – Только не главный. Я старший редактор детективной редакции.

– Как?! – тягостно поразился бедный Жорж и посмотрел на Евдокию. Та сочувственно покивала, подтверждая, что – да, да, это и есть старший редактор детективной редакции.

Чего-чего, а такого подвоха Жорж не ожидал.

Они обе смотрели на него и ждали, но не думали же они на самом деле, что он оставит им рукопись своего романа, долженствующего перевернуть и сокрушить всю русскую литературу, начиная от Тредиаковского и кончая этой самой Аркадьевой!

Потом девушке ждать надоело.

– Хорошо, – согласилась она. – Если вы не хотите оставить рукопись сейчас, вам лучше подождать в коридоре. Мы с Евдокией Дмитриевной должны поговорить.

Большими шагами он вышел в приемную – они проводили его глазами, – и хмуро сказал секретарше, что хотел бы встретиться с начальством.

Секретарша удивилась:

– Так вы же у него были, у начальства! – и показала рукой, в которой было зажато яблоко, на дверь, только что закрывшуюся за ним. – Ольга Евгеньевна наше начальство!

Тогда он осведомился, где главный редактор.

Главный редактор не принимает авторов. Главный занимается делами издательства в целом. Он сейчас на совещании, но даже когда вернется…

Тут распахнулась какая-то другая дверь, и в приемную вошел высокий мужик в безупречном костюме, безупречных ботинках и безупречном галстуке.

– Маш, мне через час нужны сводки по всем продажам за сентябрь.

– У вас в компьютере все есть!

– Я знаю, – сказал мужик и посмотрел на Жоржа Данса. – Ты мне распечатай перед совещанием.

– Хорошо, Константин Петрович.

– Вы ко мне?

Тут Жорж – даром что Данс! – понял, что должен немедленно брать быка за рога. Прямо сию секунду.

– К вам, – сказал он очень громко, – если вы главный редактор.

– Я, – признался мужик и покосился на его рукопись. – А вы книгу принесли?

– Да, – все так же громко и твердо сказал Жорж Данс.

– Тогда это к Ольге Евгеньевне, – произнес мужик, как Жоржу показалось, с облегчением. – Маша, возьми у молодого человека рукопись и отдай Ольге. Вы только вот тут напишите, как вас зовут.

И нацелился уйти, но не тут-то было! Жорж Данс твердо решил использовать свой шанс до конца.

– Я хочу оставить рукопись только главному редактору, то есть вам, если это вы.

– Я не читаю рукописей, – сообщил тот с нажимом. – Вы оставьте ее секретарю, а Ольга определит, кто будет читать.

– Я не могу.

– Ну, тогда не оставляйте, – небрежно проронил безжалостный редактор и потянул на себя дверь.

– Я не могу оставить рукопись, если вы не дадите мне никаких гарантий, что ее не украдут! – выпалил Жорж Данс. – Это не просто детектив, этот роман…

– …должен перевернуть судьбу русской литературы, – перебил его главный устало. – С него начнется новая эра и возрождение всей русской прозы, правильно я понимаю?

– Откуда вы знаете? – испуганно пробормотал Женя Чесноков.

Главный редактор не мог знать ничего такого, он же еще не читал роман! Или успел подсмотреть? В панике Женя оглядел себя. Рукопись торчала у него под мышкой, плотно прижатая к боку, и невозможно было разглядеть слепые, плохо пропечатанные строки на серой бумаге, но ведь редактор откуда-то узнал о том, что роман должен перевернуть и сокрушить!..

– Маша, – сказал главный, словно рядом не было никакого Жоржа Данса, – возьми у него роман, но если он не будет давать, не слишком настаивай. Поняла?

– Поняла, Константин Петрович.

– А гарантии? – пискнул Жорж. – Полной безопасности!

– Мы не воруем рукописи, – равнодушно ответил главный. – Зачем это нам?

– Вы можете издать ее под другим именем!

– Зачем нам издавать ее под другим именем, когда у вас есть ваше собственное? – осведомился редактор.

Жорж Данс растерялся – он не знал, зачем издавать его роман под чужим именем.

– Чтобы заработать на нем деньги, – пробормотал он первое, что пришло ему в голову.

– Ну, если нам удастся заработать, мы заработаем и с вашим именем, какая разница! Оставляйте, только подписать не забудьте.

И он все-таки сгинул за своей дверью, и Данс остался наедине с секретаршей, которая доедала яблоко.

– Оставляете? – спросила она, жуя. – Тогда кладите сюда, а вот вам бумажка, имя напишите и туда подсуньте, хорошо?

Все это не лезло ни в какие ворота.

А как же разговор, увлекательный, острый, бесконечный? Разговор с главным редактором, который непременно должен быть в костюме-тройке, с черепаховыми очками с захватанными стеклами, засунутыми в нагрудный карман?! Редактор обязательно должен картавить и называть Жоржа «батенька мой» или «молодой друг», прихлебывать очень черный чай из стакана с дребезжащим подстаканником и нацеливать на него свои очки, выдернутые из кармана. Он должен придирчиво и внимательно выспрашивать Жоржа о том, как он относится к сегодняшней литературе, как оценивает ее положение и состояние, как ему пришло в голову начать писать и над чем он работает сейчас. Редактор должен наугад раскрыть его рукопись, приставить к глазам сложенные очки, некоторое время почитать и потом неким новым взглядом взглянуть на Жоржа и пробормотать себе под нос: «Недурственно, недурственно, даже удивительно для такого молодого таланта!..» Провожая Жоржа к двери, он непременно должен споткнуться о загнутый край ковра, Данс должен его поддержать, а редактор непременно должен велеть ему «всем кланяться» и «захаживать, захаживать почаще!».

Женя Чесноков подозревал, что ничего такого не бывает на самом деле, но был почему-то уверен, что с Жоржем Дансом все будет именно так, и никак не ожидал увидеть у главного такой шикарный галстук и что редакторша окажется такой молодой и голубоглазой!

Да еще Аркадьева эта, будь она неладна, любимица нации!

Рукопись «отвергли».

– Очень много длиннот, – сказала голубоглазая. – Нужно сокращать почти половину, но тогда не хватит объема. Действие все время топчется на месте, и язык…