– И теперь она со мной спит, – подсказал Бахрушин скучным голосом, взял карандаш, постучал им по столу и посмотрел на место, по которому только что постучал. – А с моей женой в Афганистане в это время спит Беляев. А когда жена прилетит, мы будем спать втроем. Нет, вчетвером. С Беляевым. Ты это мне хотел рассказать?

Песцов смотрел на шефа информации с изумлением, а тот все постукивал карандашом, и непонятно было, почему постукивает.

– Леш, ты что? Обиделся?

– Если бы я на такие вещи обижался, Паша, меня бы давно перевели в народное хозяйство, как один мой приятель говорит.

Тут Песцов вдруг сообразил, что как-то так получается, будто он именно за этим и пришел – расспросить Бахрушина, не спит ли тот с Алиной Храбровой, – и перепугался.

– Нет, Леш, ты не понял ничего!

– Чего я не понял?

– Леш, я разговаривал тут с нашими, и они все от нее… не в восторге. Тем более ты ее сразу на большие деньги посадил, без всякого испытательного срока, без…

– Храброву на испытательный срок брать?!

– А чем Храброва лучше других?

– Да всем!

– Ничем она не лучше, Леша, просто выскочила вовремя, а теперь только купоны стрижет! Ну, улыбка у нее, зубы… бюст тоже…

– Мозги, – подсказал Бахрушин мрачно. – Когда бюст без мозгов, это «Фабрика грез», а не Алина Храброва.

– Леш, да ладно тебе!

Странный был разговор, и Бахрушин вдруг холодно подумал – странный.

Какое дело Песцову до Храбровой? Кто эти «наши», с которыми он разговаривал? Какое отношение это имеет к Паше?

Корпоративная этика ничего такого не допускала – дирекция развлекательных программ, несмотря на то что размещалась на соседнем этаже, не имела к информации никакого отношения, и ее директор к Бахрушину тоже никакого отношения не имел, хотя обе дирекции были телевизионными структурами. Гораздо более тесные отношения связывали информацию, например, с Российским радио, хотя они были далеко, в Останкине.

Бахрушин перевернул в пальцах карандаш и нарисовал цветок розу. Роза оказалась похожей на кочан капусты, но Бахрушина это не смутило, и он стал методично ее раскрашивать.

Песцов молчал.

– Ну чего, Паша?..

– Да ничего… Леша. Только зря ты взял ее. Все говорят – зря. Ты же не знаешь, кто за ней стоит.

– И кто стоит?

– Леш, она же не сама по себе столько лет звезда! Ее же этот тащит…

И Паша Песцов показал глазами на потолок и немного вбок.

Бахрушин следом за ним посмотрел на потолок и немного вбок. Там была сплошная побелка и темная штучка противопожарной сигнализации, а больше ничего.

Интересно, сегодня удастся поговорить с Ольгой или опять нет?.. И хорошо бы Зданович сам написал информашку по Грозному или Храброва бы написала – так надо, чтобы было похоже на человеческую речь, а как написать про войну, чтобы и интересно, и за душу брало?!

– А ты ни с кем не посоветовался и взял!

– С кем я должен был советоваться?

– Да хоть… с Потаповым.

Бахрушин вдруг рассердился.

– Паша, я ни разу за десять лет не согласовывал своих ведущих с министром печати и информации! Что тебе надо, давай говори уже, и… мне работать нужно.

– Ты напрасно взял на наш канал Храброву, – тихим и злым голосом сказал Песцов. – Просили передать. Напрасно.

– Кто просил передать?!

– Да ладно, Алексей, ты маленький, что ли?!

Бахрушин смял свою розу, похожую на кочан капусты, прицелился и метнул ее в урну.

– Кто?

– Леша, ты чего, не знаешь, кто ее двигает, твою Храброву?!

– Если речь о Баширове, знаю. Только мне нет до него дела, Паша. Она профессиональный телевизионный ведущий. Самый лучший в этой стране.

– Прежде всего она баба! – вдруг почти взвизгнул Паша Песцов. – Она баба, которую поддерживает Ахмет Баширов, а ты ее на работу берешь!

– Я беру, я, а не ты, Паша! Чего ты так взбаламутился-то?!

– Короче, просили тебе передать, что это большая ошибка с твоей стороны. Пока не поздно, лучше бы…

– Кто просил?!

– А это ты сам, Леша, догадайся. Мне никого смысла нет… Ты же герой, всех умнее, – раз, и Храброву на работу взял!..

На столе, почти под локтем у Бахрушина зазвонил мобильный, и они оба вздрогнули, как будто и впрямь вели секретный разговор.

Рассердившись на себя, Бахрушин двинул локтями, чуть не свалил трубку на пол и, наконец, нажал кнопку:

– Да!

Звонила как раз Храброва.

– Лешка, привет!

– Привет, – буркнул Бахрушин.

– Ты что? Занят? Давай я тебе перезвоню через час или когда?!

– Алин, я свободен. Давай. Что у тебя?

Паша Песцов не донес сигарету до рта, округлил глаза и сделал встревоженно-вопросительное лицо. Бахрушин повернулся в кресле и стал смотреть в окно.

– Точно свободен? У тебя голос странный.

Если она сейчас скажет, что мы с ней тоже должны поговорить не по телефону, вдруг подумал Бахрушин, я заплачу.

…Позвонит Ольга или не позвонит?

– Лех, смотри. Зданович мне сказал, что репортажем пойдет Афган, а из Чечни только информашка.

– Ну?

– Лех, давай наоборот, а? Нам такое видео из Грозного перегнали – сказка!

– Что за видео и кто перегнал?

– Наши перегнали, а картинка… – она коротко вздохнула, – как МЧС дома там строит, ну, собака бежит, ребенок стоит чумазенький. Еще склад оружия, который нашли вчера…

– Вчерашний склад вчера и показали.

– Да знаю, но там, правда, видео замечательное!

– Алин, я тебе верю, но сегодня, как запланировано, пойдет Афган в прямом эфире, а про Грозный ты так прочтешь, на видеоряде.

Храброва помолчала в трубке, оценивая бахрушинскую серьезность – все сотрудники знали, что, если голос твердый, злой почти, договориться еще можно. Если равнодушный – никогда.

Все-таки она сделала попытку.

– А давай мы все-таки сюжетик соберем, ну, хоть на полторы минуточки…

Бахрушин перебил:

– Не давай и не соберем, Алин, этот вопрос решен. Все у тебя?

Алина Храброва была не просто «лицом в экране», она была руководителем программы и отличным журналистом – и всегда умела вовремя остановиться.

– Все, спасибо, Леха. Ты на эфир придешь?

– Конечно.

Она помолчала в трубке. – Я хотела тебя пригласить… поужинать, – вдруг сказала она. – Давай? Заодно поговорили бы.

– Давай, – согласился Бахрушин. – Только не сию минуту, ладно? Сию минуту я не могу.

– Ты не один, да? – догадалась сообразительная Алина. – Ладно, тогда после эфира.

Бахрушин кинул телефон на газеты и посмотрел на Песцова.

– Откуда она узнала, что я здесь?!

– Кто?! – оторопел Бахрушин. – Храброва? Как она могла… узнать?

– Вот именно – как?!

Бахрушин моргнул.

– Ну, ладно, Паш, все! У меня то ли Афган, то ли Чечня, а Дмитрий Юрьевич нам всем только что объяснил про взвешенную политику и про то, что выборы на носу!

– Почему она позвонила именно сейчас?!

– Потому что они программу верстают! Именно сейчас!

– Но откуда она узнала, что я у тебя в кабинете?!

– Да она не знала, она просто так позвонила!

– Храброва?! Просто так?! Леша, она ничего и никогда не делает просто так! И Баширов ей деньги не за «просто так» ссужает, а за определенные услуги!

– Ну, конечно, за услуги, а как же иначе, – пробормотал Бахрушин, незаметно придвигая к себе папку с надписью «Управление делами» на крышке. Папка была очень пухлая, вся разлезшаяся какая-то. – И я даже знаю, за какие.

– Да я тебе не говорю, что она проститутка!.. И не за это он ей платит, а за информацию!

– А-а, – протянул Бахрушин, – то есть она Ахмету Салмановичу стучит. А он передает ей агентурные данные о том, что ты у меня в кабинете. Ты что, Паша? С ума сошел?

Песцов поднялся, прорабским движением отряхнул колени и посмотрел на Бахрушина. Кажется, с сожалением.

– Ну, как хочешь, Алексей. Я тебя предупредил.

– Спасибо, – пробормотал Бахрушин, справа налево перекладывая в папке бумаги.

Песцов вышел, дверь прикрыл осторожненько, и сразу затрезвонил аппарат на столе. Бахрушин помедлил и нажал кнопку.

– Алексей Владимирович, к вам Наталья Ивановна и Шехов из пресс-службы заходил.

– Петровскую попроси через час, а если Шехов перезвонит, соедини.

– Хорошо. Кофе?

Бахрушин кивнул, и хотя секретарша не могла его видеть, он был уверен – поняла. Он держал сотрудников, которые понимали его не то чтобы даже без слов, но иногда и без взглядов.

В кабинете висел дым, от которого слезились глаза и сохло во рту.

Нужно бросать курить. Добром это не кончится.

Бахрушин отлично знал, что курить ни за что не бросит.

Он отшвырнул в сторону негнущиеся полоски жалюзи, дотянулся и открыл окно. Полоски ерзали по затылку и воротнику рубахи.

С улицы дохнуло холодом, запахом дождя и мокрого асфальта. Сквозняк дернул раму, которая глухо стукнула.

– Кофе, Алексей Владимирович.

– Спасибо, Марина.

Она дошла до двери и остановилась, с сомнением глядя в его сторону.

– Что ты? Вопрос? Ответ? Замечания?

Она улыбнулась.

– Зря вы окно открыли. Холодно на улице.

– Лучше холодно, но чтоб дышать, Марина. Или ты думаешь, у меня жабры? Как все хорошие секретарши, Марина боготворила своего шефа – в пределах разумного, конечно.

– Давайте я закрою окно и включу кондиционер.

Бахрушин решительно не хотел никакого кондиционера. Он хотел, чтобы было холодно, дождь шелестел и пахло мокрым асфальтом.

– Спасибо, не надо.

По тону она моментально поняла, что он хочет, чтобы его оставили в покое, и убралась за матовую дверь – у всех в компании были такие матовые двери, высший класс и суперлюкс, почему-то напоминавшие Бахрушину медпункт в пионерском лагере.

Он походил по кабинету, снял очки, сунул на полку и потер глаза.

Что это такое? Вот только сейчас – это что такое было? Паша Песцов не был похож на сумасшедшего, и Леша Бахрушин вроде пока тоже… Он поймал свое отражение в стекле – нет, не похож. Физиономия, конечно, малость перекошенная – от сигарет и судьбоносного разговора, но все же… довольно вменяемая.

Итак.

Паша Песцов позвонил ему полчаса назад и намекал на то, что у него «не телефонный разговор». Потом пришел и решительно поинтересовался, зачем Бахрушин взял на работу Храброву. В том, что Алина работает в «Новостях» на втором канале, не было никакой тайны – она благополучно выходит в эфир каждый вечер. Ее выпуск в двадцать ноль-ноль, самый прайм, ничего «праймее» быть не может. Тем не менее Паша почему-то счел разговор «не телефонным» и пришел «лично».

Паше не может и не должно быть никакого дела до информации – и не было никогда, по крайней мере, Бахрушин никогда Пашиного интереса к своим делам не замечал.

С кем он мог разговаривать про Храброву? Кто недоволен?!

Бахрушин вполне допускал, что недовольны все – собственно, кто будет доволен тем, что тебе на голову сел конкурент, да не просто сел, а отлично и удобно устроился – свесил ножки, угнездился, пристроил задницу как следует?! Алину взяли сразу руководителем программы и ведущей, и всем было понятно, что ведет она лучше всех и как руководитель программы тоже вполне сносна – значит, остальные что?.. Правильно, остальные хуже! И рейтинги вниз, и летучки, и собрания, и Бахрушин зол, как черт, и сменные редакторы каждую неделю по-новому молчат, потому что по-старому молчать не получается – из оскорбленных чувств.

Ну и что? Да ничего, собственно. Через полгода все привыкнут. Через год она станет неотъемлемой частью жизни канала.

Ее полюбят операторы, которые пока ее не любят и снимают кое-как, – но она так хороша собой и телегенична, что ее трудно сильно испортить. Кроме того – она всегда так сама о себе говорила, – Алина Храброва всегда отличалась от других своей «крайней вменяемостью». На прошлой неделе на очередном собрании коллектива смотрели запись какого-то эфира, где она выглядела скверно, – и понятно было, что просто «так сняли», плохо, гадко. Специально так сняли. Бахрушин бесился, а Храброва – ничего. Посмеялась, увидав чучело в кадре, подмигнула шефу операторов, оставшемуся вместо Ники Беляева, – шеф немедленно отворотился в угол, – и все дела.

Жаль, что ушел Беляев. Он умеет снимать – главный оператор «Новостей» как-никак.

После операторов ее полюбят редакторы – потому что она грамотная, а все редакторы это любят. И еще потому, что она делает за них почти всю работу, такое у нее представление о своих обязанностях, а это всегда приятно и как-то вдохновляет!

После редакторов ее, наконец, полюбят главные сменные, режиссеры, корреспонденты, гримерши, и мальчики и девочки на подхвате, которые, как флюгеры на крышах, всегда разворачиваются именно в ту сторону, в которую дует начальственный ветер.

Все это так. Все так.

Вот только объяснил бы кто, при чем тут Паша Песцов с его концертами, певицей Задирой, певцом Римасом, группой «Турбуленция» и развлекательным утренним шоу «Колбаса в шоколаде»?!

Получалось, что решительно ни при чем.

И почему он сказал – «просили передать»? Кто просил? Что за тайны мадридского двора?

О покровителе Храбровой знали все.

Ахмет Баширов был абсолютно законопослушный миллионер и налогоплательщик, легальный бизнесмен, отродясь не замеченный ни в каком криминале, очень милый и приятный во всех отношениях человек.

Однажды какой-то бойкий журналист в прямом эфире спросил, есть ли у него враги, – была такая история.

– Не-ет, – протянул милый и приятный Ахмет и ласково улыбнулся в камеру, – у меня врагов нет. По крайней мере, живых.

Никто не осмелился бы так ответить – да еще на всю страну, а он посмел, потому что был уж так силен, что дальше некуда. Говорили о его связях с «семьей», о Тимофее Кольцове, с которым у них пакт о ненападении, и еще говорили, что именно из-за пакта Кольцов – Баширов экономика страны пришла в некое равновесие, пусть и условное.

Кольцов – гроза и гордость державы – в списке олигархов шел номером первым, а Баширов никаким номером не шел, его как будто вовсе не было. Да и фамилия сомнительная, и акцент какой-то странный – гарвардский, сказала однажды Ольга, послушав его, – и подчеркнутая элегантность, как на приеме у королевы, – все было не то, ну никак он в русские олигархи не годился! В круг его интересов входили нефть, алмазы, отчасти шоу-бизнес и телевидение. Говорили, что телевидение его интересует исключительно из-за Храбровой.

Бахрушин всегда подозревал, что все наоборот – Храброва интересует Баширова исключительно из-за телевидения.

…Выходит, Паша Песцов в контакте с какими-то врагами Ахмета Баширова, которые озабочены назначением Храбровой и усилением его влияния на втором канале?!

Бахрушин даже засмеялся в тишине собственного кабинета – так странно все это было.

Нужно работать, и он, сделав над собой привычное усилие, вернулся за стол. Некоторая отсрочка от приведения в исполнение бумажного приговора получилась, потому что он сунул куда-то очки и не сразу нашел.

Пока искал, думал об Ольге. Как только нашел – перестал.

Он умел «выключать» мысли, которые мешали ему жить, на работе это получалось особенно хорошо. Именно поэтому он ненавидел вечера и ночи – нечем было занять свободное пространство в голове, именно поэтому он был рад, что Храброва пригласила его ужинать. Ну хоть еще два часа с «выключенными» мыслями.

Он всегда знал, что так будет. Он женат на Ольге и ее работе, а они обе – Ольга и ее работа – не могут существовать отдельно друг от друга. Как-то так получилось, что Алексей Бахрушин тоже не может существовать без них.

Он был бы просто счастлив, если бы ничего такого не случилось.

Он терпеть не мог зависимость и какую-то собственную недостаточность, кособокость, которая появлялась, когда Ольги не было рядом.

Как и все, он попал однажды в рай студенческого брака – съемная квартирка, матрас на четвертинах красных кирпичей, нелепая сетка с едой, вывешенная за окно. Много кофе, гостей, песен под гитару – как же без них! – интересных и очень умных разговоров и огненного секса.

Она читала Гауфа и жарила гренки из заплесневелого белого хлеба на тяжеленной чугунной сковороде, полученной в придачу к квартире. К сковороде все вечно прилипало намертво, и иногда они ели гренки, по очереди отдирая их вилкой от черного дна.

Та, первая жена им очень гордилась – он был отличник, староста курса, и преподаватели время от времени благосклонно интересовались, из каких он Бахрушиных, не из тех ли самых?

Он окончил университет и распределился в ГУВС – Главное управление внешних связей тогдашнего телевидения, как будто вместе с дипломом ему выдали пропуск в райскую жизнь, такое сказочное было распределение! Она распределилась в школу. Преподавать детям русский язык.

Все правильно. Училась она не так чтобы очень, приехала издалека и уехала бы обратно, если б замуж не вышла. За Бахрушина.

Дальше все было банально и скучно до ломоты в затылке.

Почему-то так получалось, что в Москве как будто всегда ноябрь – грязные лужи в бетонных берегах, автобусная давка, смрадная пасть метро. Тетрадки пачками на шатком столе. Гренки на чугунном дне древней сковороды. Много умных разговоров – чуть в другую сторону. Про подрастающее поколение и про легкое диссидентство, которым она очень гордилась, разрешив им не писать сочинение по «Что делать?». Директор ретроград и вообще склочная баба. Завуч вчера возле туалета на третьем этаже строил ей глазки. Онегин и Чацкий – лишние люди. Чуть меньше секса, потому что оба они стали очень заняты и, возвращаясь домой, неожиданно для себя сознавали, что можно лечь спать «просто так».

Он заскучал очень быстро.

Он просто не мог не заскучать.

На работе он был в центре, эпицентре и черт знает где.

Приезд Мирей Матье – он снимал, и разговаривал с певицей, и даже был на съемочное время допущен в свиту. Фидель пожал ему руку – он всем пожимал и Бахрушину тоже. Еще был первый в его жизни «паркет» – официальные съемки в Георгиевском зале, где кого-то награждали, – сияние ламп, белоснежные «маркизы» на окнах, сверкание бесценного паркета, всполохи фотоаппаратов и острые огоньки бриллиантов, словно коловшие глаза. Командировка – самолет, американские сигареты, коньяк в пластмассовом стаканчике, и очень умные разговоры, гораздо умнее тех, что на матрасе, и очень красивые женщины, гораздо красивее той, что…

Как он мог не заскучать?!

Только поначалу он еще не понимал, в чем дело, потому что не догадывался о том, какой это опасный вирус – телевидение. Ничем не оправданное чувство причастности к «большому», значительному, важному. Никто не был причастен, кроме самых высоких начальников, а Бахрушин тогда не был начальником, но иллюзия-то была!

Он больше не мог видеть тетрадки на столе и на подоконнике, и гренки ему надоели, а другого ничего ему не предлагали, потому что она тоже работала и от молодости и неумелости решительно ничего не успевала. И про завуча он знать ничего не желал. При этом слове ему представлялся его собственный завуч – толстая тетка в комсомольском костюме, с перхотью на синем воротнике, с пучком, из которого в разные стороны лезли шпильки.

А тогдашняя его жена неожиданно для него и для себя вдруг осознала, что самое главное в жизни каждого интеллигентного человека – протест. Причем она осознала это совершенно всерьез.

Бахрушин представлял себе протест совсем не так, как она, – например, в виде увязших в треске глушилок передач Би-би-си или «Немецкой волны» – отстраненные, холодные, правильные голоса, говорившие страшное.

Или, например, разговор в «первом отделе», ведавшем в университете, как, впрочем, и везде, «секретностью».

На четвертом курсе Бахрушина пригласили на разговор и задавали разные вопросы – как, к примеру, студент Подушкин? Надежен ли, с его, бахрушинской, точки зрения?

Алексей улыбался идиотской улыбкой и убеждал серьезного дядьку в тесной петле серого галстука, что студент Подушкин – душа компании, умница, но вот с успеваемостью у него, конечно… а так вполне… ему бы успеваемость подтянуть, и отлично… а так очень даже…

За Подушкиным последовал Ватрушкин, а за Ватрушкиным Лягушкин, и приблизительно на семнадцатой фамилии – отличный студент, душа компании, и с успеваемостью все хорошо! – Бахрушина вежливо проводили к железным дверям и с тех пор больше в «первый отдел» не вызывали.

Даже как-то и непонятно было до конца, выразил он таким образом протест или все-таки нет.

У жены с ее протестом вовсе вышел казус – оставила в учительской на столе репринтную копию «Красного колеса», почти слепой оттиск. Бахрушин, как ни пытался, так и не смог ничего прочесть, только моргал над папиросной бумагой близорукими глазами.

Дальше все было «по схеме», как говорили на кафедре вычислительной математики.

Заседание парткома и комитета комсомола. Валидол директрисе. Выговор завучу. Кому доверили воспитание будущих строителей коммунизма?! «Волчий билет» в перспективе. Слезы на диване, вместо ножек у которого по-прежнему были четвертинки кирпичей. Слезы и горячий шепот в ухо – давай уедем! Ну, прямо сейчас! Далеко-далеко! Ну, пожалуйста!

Он никуда не хотел ехать. Он вдруг почувствовал вкус легко складывающейся карьеры – его везде приглашали, он оказался лучшим корреспондентом «из молодых», его все хотели заманить к себе, и именно это было здорово, а не какие-то там идиотские проблемы с директрисой и подрастающим поколением!

С «протестом» тогда все обошлось – ее оставили на работе, объявили выговор по линии комсомола и вместо восьмых дали четвертые классы, все-таки год был уже не шестьдесят восьмой и даже не семьдесят шестой.

И все пошло, как и шло – тетрадки, диван, шалька на плечах, теплые боты, четвертинки кирпичей, умные разговоры, репринтная слепая копия «Архипелага ГУЛАГ».

Сам бы он ее ни за что не бросил – у него была модель «идеальной семьи», точная копия родительской, а у них не принято было разводиться – какой позор, какая безответственность!

Все вышло гораздо веселее и проще.

Бахрушин приехал домой рано, чтобы собраться в очередную командировку, и «застукал» свою жену с физруком – все на том же диване. Вернее, непосредственно дивана он не видел – но две пары башмаков под вешалкой выглядели красноречиво, и жена за тонкой стенкой хохотала мелким смехом. Из-за этого смеха все стало Бахрушину абсолютно понятно. Он постоял-постоял, послушал, морщась от отвращения, потом зачем-то стукнул кулаком в фанерные перекрытия.

Они издали непристойный пукающий звук.

От этого звука и оттого, что за стенкой сразу испуганно примолкли и затаились, Бахрушин почувствовал жуткую гадливость и перепугался, что его вырвет прямо в прихожей, на физруковы ботинки.

Все обошлось – он успокоился на удивление быстро, не пришлось даже делать ничего трогательно-драматического, напиваться, к примеру, или вызывать соперника на бой.

Схватку с физруком Бахрушин точно проиграл бы – тот был больше, тяжелее, смотрел исподлобья, «настоящий мужик», одним словом, и Алексею все время казалось, что тот едва удерживает себя, так ему хотелось наподдать «хлипкому интеллигентишке»!

Много лет после той истории он был неуязвим – то есть совсем. Были какие-то связи, вроде бы даже продолжительные и прочные, которые в одночасье обрывались, и он потом не мог вспомнить, почему.

Что-то ведь случалось, но вот что?.. Он никогда не помнил и считал – это оттого, что он холодный и непригодный к семейной жизни человек.

Так бывает. Кто-то пригоден, а он нет.

Он пригоден для работы – лучше всего.

Он пережил революции, сотрясавшие страну, – одну за другой, и остался на работе. В какой-то момент, когда было нужно, он ушел на радио и быстро сделал там карьеру. Голос, низкий и твердый, интонации как будто чуть ироничные, безупречный русский язык, – барышни во всех конторах, где, не выключаясь, день и ночь бубнили репродукторы, обмирали, расслышав затаенную усмешку в этом самом голосе. Письма ему приносили в коричневых мешках, как картошку, и он немного стыдился этого, словно обманывал кого-то.

На радио он начал политобозревателем, затем стал главным редактором, потом заместителем директора. В «Новости» уходил с должности директора.

В «Новостях» работала Ольга, и Бахрушин пропал. Нет, какое-то время он сопротивлялся – ну, очередной роман, ну, это займет его еще на какое-то время, а потом так же непонятно и внезапно оборвется.

Не тут-то было.

У него имелась черта, которую он разглядел в себе еще в университете и очень ее любил. Он никогда не врал самому себе. Он мог кого угодно убедить в чем угодно – собственно, именно из-за этого и сложилась вся его карьера! – но только не себя. Про себя он все знал наверняка.

Месяцев шесть спустя, проводив ее в первый раз в какую-то долгую командировку, он приехал домой, задумчиво что-то такое налил в стакан и сел подумать.

Надо было только спросить себя и получить ответ.

Он спросил и получил – ничего хорошего в этом ответе не оказалось, по крайней мере, для него самого.

Он еще даже не начал провожать ее, но странное неудобство, и раздражение, и дурацкое чувство брошенности и одиночества уже поселились у него в голове. Он даже работать не мог как следует.

Он не хотел, чтобы она уезжала, вот что. Так не хотел, что даже зубы у него стискивались, как будто сами по себе, когда он думал о том, что она уедет.

Хорошо, хоть догадался не сказать ей об этом – она пришла бы в изумление и что-нибудь ответила бы ему эдакое, ироничное. Как бы он остался потом наедине с ее иронией?!

Вот вам и одинокий мустанг в закатной прерии. Вот вам и гордая мужская независимость. Вот вам и прививка от семейной жизни – как там физруковы ботинки?!

Когда она вернулась, он сделал ей предложение – хоть кольцо было и без бриллианта, зато роз целое ведро. Ольга посмотрела на цветы, хотела было сказать что-то эдакое, даже губы сложила и брови подняла, он видел, но передумала и уставилась на него.

Потом сняла с него очки. Он не любил, когда ему смотрели прямо в глаза. Не любил и боялся.

– Почему ты решил на мне жениться?

– Потому что я люблю тебя.

– А-а, – протянула Ольга уважительно. – Бывает.

– Бывает, – согласился Бахрушин.

Она еще помолчала, а потом сказала решительно: – Ну, хорошо.

– Что хорошо?

– Давай поженимся. Попробуем, по крайней мере.

И они попробовали, и все вроде бы получалось, только она ни разу так и не сказала ему, что любит его.

Никогда. Ни в постели, ни на работе, ни до, ни после очередной разлуки.

Он все знал про себя, а про нее ничего.

…Позвонит она сегодня или не позвонит?!

Бахрушин нацепил очки и переложил бумаги в пухлой папке с надписью «Управление делами».

Почему он стал об этом думать?! Почему?! Он ведь умеет «выключать» ненужные мысли!

Мысль о ней была самой ненужной из всех.

В следующий раз он просто никуда Ольгу не пустит. Эта простенькая мысль доставила ему удовольствие, хотя он прекрасно понимал, что при первой же его попытке ее «не пустить» все кончится навсегда.

И он даже не знал как следует, любит она его или принимает как своего рода удобство, такое тоже могло быть, вполне!

Он усердно работал, довольно долго, сердито и преувеличенно внимательно читал бумаги, отвечал на звонки, кому-то дал по шее, кого-то похвалил, и стопка бумаг немного уменьшилась и поредела, как осенний лес, и про Пашу Песцова он совсем забыл, и когда в очередной раз позвонил телефон, он ни о чем не думал, только о том, что по новой структуре «Новости» и сам Бахрушин подчиняются напрямую председателю, хотя до последнего времени починялись первому заму, и это было очень удобно, потому что первого зама Бахрушин знал последние лет двадцать и…

– Алексей Владимирович, Зданович. Трубку возьмете?

– Але, Костя, слушаю тебя.

– Ольга позвонила, – сказал главный сменный редактор, и голос его странно отдался в пластмассовом телефонном теле. – Связь появилась. Они сегодня в эфире. Я поставил двадцать ноль семь – двадцать ноль восемь пятьдесят.

Бахрушин вытряхнул сигарету из пачки и поискал глазами зажигалку.

– А новости какие?

– В Кабуле ждут штурма. И еще они собирались в Калакату, где первая линия фронта, не знаю, как они разрешение получили, Леш.

Бахрушин отлично знал – как.

Ники Беляев со своим удостоверением Би-би-си, вот и все дела!

– Там бывшая ставка Масуда, а Ольга еще записала каких-то женщин, губернаторскую сестру, что ли, и жену. Они говорят, как плохо было при талибах и всякое такое.

Зажигалки не было. Бахрушин еще поискал, а потом раздраженно вытащил изо рта сигарету – сидеть с незажженной сигаретой во рту было как-то глупо.

– Они на связь выйдут без десяти восемь. Ты придешь?

– Конечно. Кость, ничего она не сказала, как у них дела?

– Сказала, что все нормально. Воды мало, но она получила какую-то посылку из Парижа. Передавала тебе привет.

Отлично. Его собственная жена передавала ему привет из Афгана через главного сменного редактора. Очень по-телевизионному.

– Спасибо, Костя. Храброву попроси мне позвонить.

– О'кей.

Бахрушин положил трубку, и под телефоном обнаружилась зажигалка. Он вытянул ее и бесцельно пощелкал, позабыв про сигарету.

Значит, Калаката и первая линия фронта.

Господи, помоги мне!..

Как это похоже на его жену – позвонить редактору и так и не позвонить ему! Конечно, связь – самое дорогое и важное, что у них есть, и когда связь восстанавливается, первым делом они звонят на работу, а уж потом… Но у них с Ольгой никакого «потом» тоже почти не бывало.

Ни на что не надеясь, он раскопал на столе бумажку и, поминутно сверяясь, набрал многозначный номер. Он помнил его наизусть, но на всякий случай всегда набирал по бумажке.

Телефон хрюкнул, как будто подавился, и замер. На панели горели два красных огонька – кто-то висел на линиях, – и Бахрушину казалось, что аппарат таращится на него выпученными больными глазами.

– Алексей Владимирович…

– Подожди, Марин. Через пять минут.

В трубке что-то щелкнуло, и обвалились далекие короткие гудки, и что-то завыло угрожающе. Бахрушин нажал отбой и набрал еще раз.

Давай. Соединись. Ну, давай же, чего тебе стоит!..

На этот раз телефон думал значительно дольше, и за это время у Бахрушина взмокли ладони.

Давай! Попробуй, ты же можешь!

Телефон «не смог» и на этот раз. Что-то в нем словно лопнуло, и снова посыпались короткие гудки, как осколки стекла.