Ощущение было, что я укусил автомобильную шину. По всей вероятности, мне попался бицепс. Пропахшая потом, твердая как камень, мощная деталь великолепно накачанной мускулатуры. Она была отлично приспособлена для того, чтобы наносить и выдерживать любые удары, но такого обращения с собой явно не предполагала. Ее владелец сдавленно охнул, захват ослаб всего на мгновение, но это мгновение я постарался не упустить и рванулся на волю. Сзади меня хватали за одежду, я выдирался, на этот раз успешно, едва не упал, зацепившись за порог входной двери, больно ударился виском об угол и наконец понял, что выскочил на площадку. Пролетом ниже серело окно лестничной клетки. Не чуя под собой ни ног, ни ступенек, я кубарем полетел вниз.

Вероятно, они не сразу сориентировались в темноте, где выход и куда я делся, поэтому я получил фору этажа в полтора. К тому же по ночному времени света не было во всем подъезде. Если вам не приходилось кромешной ночью слетать по лестнице с девятого этажа, спасаясь от смертельной опасности, боюсь, я не в силах передать словами всю прелесть этого приключения. Правым плечом я врубался в бетонные стены, левым боком колотился о стальные перила, головой на полном ходу ударялся о чужие двери. Трижды или четырежды я растягивался на каменных ступенях, а одну дистанцию длиной в целый пролет и вовсе прошел кувырком, но темпа не сбавлял: смертельный страх отличный стимул для удачных выступлений во всех видах гонок.

Я с разгона плечом распахнул входную дверь, выскочил на улицу и успел пробежать метров двадцать по направлению к арке, когда услышал за своей спиной грохот и звон. Наверное, они повторили мой маневр, но не столь удачно, и бедный драновский подъезд окончательно дошел до кондиции, лишившись стекол в дверях. Я летел что было мочи, на ходу доставая из заднего кармана ключи от машины, сзади слышался топот моих преследователей, а прямо по курсу явно по мою же душу из припаркованного у тротуара джипа вываливались с обеих сторон еще два темных силуэта...

Собственно, это была та самая ситуация, когда от мук выбора ты счастливо избавлен. Вперед нельзя, назад нельзя, слева стена дома, справа забор автостоянки. Я резко рванул вправо, не помню как взлетел на верхушку забора, зацепился за что-то полой куртки и камнем рухнул вниз, приземлившись на четыре точки. Дальнейшие мои передвижения так и проходили — на четвереньках. Дико саднили разбитые колени и содранные ладони. Я петлял между спящими на стоянке машинами, как подопытная крыса в лабиринте, крыса, которая не знает, где выход, которая не знает даже, есть ли он вообще. В конце концов я почувствовал, что силы на исходе, остановился, вернее, свалился возле какого-то аккуратно укрытого брезентом автомобиля, лег на спину и заполз ему под брюхо.

Охотники за моей головой уже тоже перемахнули через забор и были на территории стоянки. Обостренным от ужаса слухом я различал тихие невнятные голоса, хруст гравия под их подошвами. Затем неподалеку замелькали отсветы фонарей. Потом совсем уж, как показалось, рядом кто-то негромко, но сердито распорядился: «Под машины свети, козел, под машины!» Мне показался знакомым этот голос, еще совсем недавно пророчески грозивший, чтобы я, в случае чего, пенял на себя.

Нервы не выдержали. Мысль, что меня вот-вот застигнут в этой унизительной позе, лежащим на спине, жалкого и дрожащего, оказалась сильнее страха. Собравшись с духом, я рывком выкарабкался наружу, привалился к корпусу соседней машины и тут, на самой последней грани отчаяния, увидел свет, ведущий к спасению. Свет был крошечным, но ярким огоньком, мерцающим под лобовым стеклом «тойоты», за капотом которой я прятался. Охранная сигнализация. Она есть практически на каждой машине. Развернувшись, я сжал зубы и со всей силы долбанул каблуком по колесу.

С первого раза не сработало, я врезал еще раз, и тут началось! «Тойота» замигала огнями с четырех сторон, заорала на разные голоса. Пригибаясь, как под обстрелом, я перескочил в следующий ряд и рубанул ладонью по стеклу «девятки». В ответ оглушительно заверещало. Я метался между машинами, колотил куда попало ногами и кулаками, неизменно вызывая ответное возмущение потревоженных механизмов. По-моему, они ко всему прочему пошли заражаться друг от друга, потому что буквально через пару минут вся огромная автостоянка сверкала фарами, мигалками и прочими огнями, пронзительно при этом воя, свиристя и улюлюкая.

В круглом доме одно за другим стали загораться окна. Вспыхнули прожектора на сторожевых вышках. Потом из подъездов посыпались автовладельцы. Прошло не больше пяти минут, как двор и стоянка заполнились разъяренными полуголыми мужчинами, вооруженными кто охотничьими ружьями, кто газовыми пистолетами, кто по-простому монтировками или топориками. Теперь надо было не попасть из огня да в полымя. Я быстро скинул куртку и рубашку, скатал их и сунул под мышку. Став таким образом малоотличимым от местного населения, я безбоязненно выскочил на середину, тоже что-то грозно крича и ругаясь. Так я бегал по стоянке, пока не нашел распахнутые настежь ворота, нечувствительно просочился в них, пятясь, отодвинулся подальше в темноту, а когда миновал наконец заветную арку, дал себе волю и бросился бежать так, как не бегал еще никогда в жизни.

Нацепив на ходу одежду, я долго плутал какими-то глухими переулками между мертвых слепых домов, сторонясь редких и тусклых фонарей, шарахаясь от любой тени. Напугали меня крепко. Наконец, уже окончательно решив, что заблудился, я чудом набрел на свой автомобиль и обрадовался ему чуть не до слез. Впрочем, от восторга до нового приступа отчаяния дистанция оказалась кратчайшего размера: обшарив все карманы, я убедился, что выронил где-то ключи от машины.

Я почувствовал себя потерявшимся в джунглях. От того, что джунгли, что называется, каменные, было не легче. Я не знал, стоять мне на месте или бежать. Если бежать, то куда. Опасность могла поджидать за каждым углом: я имел все основания подозревать, что меня еще ищут. Четверо на колесах против одного пешего. Вокруг ни людей, ни машин, метро в этот час закрыто, да я даже не знаю, в какой оно стороне. Помощи ждать неоткуда. С тоской окинув взглядом пустую и темную улицу, я уткнулся глазами в телефонную будку на той стороне проезжей части.

Телефон. Последняя соломинка цивилизации. Я выгреб из кармана мелочь. Луна колыхалась в кучевых облаках, как полузатопленный баркас, и при ее неверном свете я обнаружил-таки телефонный жетон. Он был один, один-одинешенек, как эта чертова полудохлая луна в небе, как я на этой чужой и враждебной улице. В пору было заплакать от жалости к самому себе. Жетон всего один, и нужно распорядиться им оптимальным образом.

Кому позвонить? Артем в больнице... Домашних телефонов других сотрудников я в голове не держу. Кого из приятелей можно разбудить среди ночи и уговорить поверить в бредовую необходимость немедленно мчаться ко мне на другой край города? Кого из них выбрать при условии, что жетон всего один, а шансов, что меня попросту пошлют спросонья куда подальше, много? Я решительно пересек улицу и вошел в телефонную будку. Есть в конце концов на свете человек, который в последнее время мне кое-что задолжал. Если же его не окажется на месте, я сохраню жетон и буду думать дальше.

Я уже протянул руку, чтобы снять трубку, когда в конце улицы блеснули автомобильные фары. Мне оставалось только выскочить наперерез, размахивая руками, любой ценой остановить эту случайную машину и обрести спасение, но ноги не послушались. Ноги оказались мудрее головы, они, голубушки, слушались сейчас не разума, а инстинкта. Они не дали мне двинуться с места, и в следующее мгновение я понял почему. Автомобиль двигался по улице медленно. Слишком медленно. Или это милицейский патруль, или... Я упал на дно будки и скорчился там в три погибели за секунду до того, как джип проехал мимо. Мне показалось, что свет фар скользнул по моей макушке, и волосы на ней чуть не встали от этого дыбом. Разогнулся я и встал на ватные ноги целую вечность спустя, и только после того, как сверкающие кровавым блеском задние фонари исчезли за поворотом.

Итак, самые мои худшие опасения подтвердились. Теперь остается только надеяться на удачу. Я снял трубку и убедился, что телефон работает. Жителям нашего славного города не надо объяснять, какое это само по себе везение. Ободренный хорошим началом, я опустил жетон в прорезь, набрал свой собственный номер и стал слушать длинные гудки. Ну давай же, давай, если ты дома, просыпайся! Наконец жетон с лязгом провалился, трубку сняли, в ней что-то зашуршало и легонько загремело, как бывает, когда внезапно разбуженный человек не может сразу приладить ее к уху, а потом заспанный женский голос сказал:

— Алло, кто это?

В первое мгновение я настолько не поверил своим ушам, что по инерции тупо спросил:

— А где Стрихнин?

— Вы не туда попали, — сердито ответил голос, и в трубке снова загромыхало — ее прилаживали обратно на аппарат.

О боги! О Московская телефонная сеть! Отчаяние, полностью овладев человеком, становится материальной силой. Только что я не был уверен, что найду понимание у кого-нибудь из множества своих добрых знакомых, а теперь что есть мочи заорал в микрофон:

— Девушка! Де-вуш-ка! Не кладите трубку!

И голос вернулся. Это было невозможно, невероятно. Но это случилось. Она спросила раздраженно:

— Чего вам еще надо?

И я, запинаясь от страха, что она, не дослушав, швырнет трубку, заикаясь от безумного желания коротко, но предельно ясно объяснить эту совершенно дикую для нормального человека историю абсолютно неизвестной мне заспанной девице, стал объяснять ей, чего мне надо.

Я уже изложил примерно половину сюжета, максимально спрямленного, разумеется, когда, услышав название моей газеты, она перебила меня, иронически хмыкнув:

— Может, вы еще сейчас скажете, что вы Дашкевич? Или Дранов?

— Нет, — пришлось честно признаться, — я Максимов.

— Ну-ну, — протянула она с легким недоверием.

А когда я стал диктовать ей свой номер телефона, она отметила удовлетворенно:

— Всего на одну цифру отличается.

Это удовлетворение надо было, наверное, понимать в том смысле, что телефонная сеть допустила, конечно, ошибку, но столь незначительную, что и говорить не о чем. Свое особое мнение на этот счет я высказывать не стал.

Потом я продиктовал ей инструкции для Стрихнина. Отыскать запасные ключи от машины в ящике письменного стола, поймать такси, поехать в Ясенево, найти Соловьиный проезд, остановиться в условленном месте и попросить водителя три раза мигнуть дальним светом. Точкой рандеву я назначил единственную на этой улице неоновую вывеску какого-то псевдовосточного заведения с тощими и бледными, словно дистрофики, буквами. Потеряв одну из них, она как будто тоже испугалась: «АЙХАНА».

Незапертый подъезд я отыскал быстро. В нем пахло кошками, мочой и неделю назад засорившимся мусоропроводом. Но я бы сейчас отсиделся и в выгребной яме. Ай, хана мне, если Стрихнин не приедет! Поднявшись до третьего этажа, я уселся на подоконник так, чтобы видеть кусок улицы с вывеской, оперся спиной на край стены и бдительно уставился в окно. Его-то я чуть и не вышиб головой, когда дернулся, внезапно проснувшись пятьдесят минут спустя. Под домом стоял «жигуленок»-фургон, который не только бешено мигал фарами, но еще и нетерпеливо гудел.

Когда я скатился вниз и вылетел из подъезда, мне навстречу уже была открыта задняя дверца, и я с разгону плюхнулся на сиденье. За рулем сидел плотный мужик в кожаной кепке, а прямо перед собой я с большим изумлением увидел коротко стриженный женский затылок. Больше в машине никого не было.

— А где Стрихнин? — второй раз за ночь задал я идиотский вопрос.

— К телефону ваш Стрихнин не подходит, спит, наверное, — насмешливо сообщил затылок, и я сразу узнал этот голос. После чего мы так рванули с места, как будто участвовали в ралли «Париж — Дакар».

Водила попался до езды злой. По пустынному предрассветному городу он гнал машину с таким остервенением, словно ненавидел ее всей душой. Ямы и колдобины в недостроенном коммунистическом городе — единственное, чего в избытке хватает здесь на душу населения, но ему было на них наплевать. Он только не забывал при каждом новом ударе глухо сквозь зубы материться.

В этом «жигуленке» скрипело и грохотало все, что можно. Свистел ремень. Гремела цепь. Страшно били амортизаторы, глушитель дробно колотился о днище. В редкие мгновения, когда мы притормаживали, машину сотрясала крупная малярийная дрожь. Водительское стекло было опущено, и в салон врывался свежий утренний ветер. Стриженый затылок перед моими глазами переходил в тонкую шею, и эта шея от холода покрылась гусиной кожей, вжимаясь в узкие голые плечи, прикрытые только майкой на узких лямочках. Моя спасительница мерзла, но молчала. До этого мы вообще не сказали ни слова с самой моей посадки, а теперь я попросил:

— Нельзя ли прикрыть окно?

— Нельзя, — злобно отрезал водила. — Подъемник, сука, заело.

— Может, печку включить?

— Сломана печка. Краник, сука, потек, — сообщил он еще более злобно.

Тогда я снял с себя куртку и накинул ее девушке на плечи.

— Спасибо, не стоит, — пробормотала она, но куртку оставила, плотно в нее завернувшись.

Наконец мы подъехали к моему дому. Стриженая вышла первой, но осталась стоять у машины. Я расплатился с водителем и напоследок все-таки спросил:

— Ты чего такой расстроенный, друг?

Он обернулся ко мне, бешено вращая глазами из-под кожаного козырька, и проорал — только что рубаху на груди не рванул:

— Десять часов за баранкой, утро уже, а маруха в койке, сука, одна лежит! Все бабки, бабки... А любовь когда?!

Я вышел, захлопнул дверцу, и он немедленно рванул прочь, взвизгнув лысыми покрышками и обдав нас облаком черного дыма. Кольца тоже залегли, автоматически отметил я.

Спасительница стояла напротив меня, но в предрассветном сумраке я не мог разглядеть ее лицо, понял только, что это почти девочка лет семнадцати, не больше. Кроме майки, на ней были короткие шорты, а также огромное количество всякой металлической бижутерии: кольца, браслеты, цепочки, а в каждом ухе не меньше трех или четырех разных серег. Я не знал, что должен сказать или сделать, и от смущения произнес какую-то банальность:

— Спасибо, вы меня очень выручили.

Словно речь шла о том, что она денек присмотрела за моей кошкой.

— Что вы, не за что, — ответила она иронически и неожиданно спросила: — А вы правда Максимов?

Я достал из заднего кармана бумажник и протянул ей свою визитку.

— Ну, — взмахнула она рукой, — вот мой дом, напротив вашего, можете не провожать.

Минуту спустя мы разошлись по своим подъездам, и я, каюсь, мгновенно перестал думать о стриженой девице. Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, я продолжал размышлять над тем же, о чем гадал всю дорогу в машине. Что они искали в драновской квартире? Вероятней всего, то же, что и я. Значит, Митенька все-таки не отдал им кассету? Может быть, заявил им так же, как Таракану, что стер запись? Я не поверил. И они, выходит, не поверили. Но откуда все-таки такая наглая убежденность в победе у этого мордастого Квача из «Интертура»?

Подойдя к двери, я вдруг вспомнил, что стриженая так и ушла в моей куртке. Во всех отношениях удачный денек, нечего сказать. В квартире было пусто, Стрихнином и не пахло. Я разделся, залез в душ и долго стоял, бездумно подставив лицо ледяным струям. Потом растерся до красноты махровым полотенцем, пошел на кухню, где у меня аптечка, и принялся, шипя от боли, мазать йодом ссадины и царапины. Когда я покончил с этой малоприятной процедурой, за окном окончательно наступило утро. Но оно не показалось мне мудренее вчерашнего вечера.