31

«Беретта»

В результате бурной дискуссии, где в ход пускались даже аргументы того типа, что я веду образ жизни, при котором необходимо постоянно иметь при себе если не врача, так хоть медсестру, мне удалось уговорить Тину поехать переждать лихое время к подруге где-то у Крестьянской заставы. Ценой обещания регулярно приезжать на перевязки.

После этого, поскольку больше было решительно некуда, я отправился в контору, разумеется, заехав во двор издательства через пожарные ворота. Назрела необходимость побыстрее встретиться с Тараканом, чтобы обсудить с начальством наболевшее, но он, как назло, задерживался, и мне оставалось только сидеть у себя в кабинете, томясь тоской и ожиданием. Часы на стенке показывали одиннадцать ноль пять, когда в дверь решительно постучали.

— Войдите! — крикнул я, обрадовавшись тому, что хоть кто-нибудь скрасит мне вынужденное безделье.

И они вошли. Первым вырос на пороге Михаил Анисимович Фураев. За его спиной мелкой птахой маялся дядя Гриша. От неожиданности я настолько растерялся, что только и смог спросить:

— Вы каким образом сюда попали?

— Как положено, через бюро пропусков, — с достоинством ответил Фураев. — По удостоверению Государственной Думы.

— А этот сексот, — раздраженно показал я в сторону его спутника, — тоже депутат, что ли?

— Он — помощник депутата.

— Ясно, — кивнул я, понемногу приходя в себя и вновь обретая утраченное было равновесие. — Лиса Алиса и кот Базилио. Зачем пожаловали?

— Может, вы предложите нам сесть? — поинтересовался Михаил Анисимович.

— Не предложу! — поражаясь собственной лихости, отрезал я. — Никто вас сюда не звал.

Однако я не на того напал. Усмехнувшись, Фураев сам взял себе стул и уселся напротив меня. Мелко семеня, дядя Гриша пробрался к окну и пристроился на подоконнике, как на жердочке.

— Не волнуйтесь, Игорь Владимирович, ради Бога не волнуйтесь, — проблеял он оттуда. — Мы вас надолго не задержим.

— Надолго задерживать надо вас, — пробормотал я, уже с интересом ожидая продолжения.

И дождался. Никак не реагируя на мои колкости, Михаил Анисимович молча выложил на стол принесенный с собой объемистый портфель, откинул крышку и пододвинул его ко мне. Плотными рядами в нем лежали тугие пачки стодолларовых банкнот.

— Здесь ровно миллион, — проговорил Фураев глухим голосом. — Мы решили не мелочиться. Проиграли — надо платить.

— И между прочим, — проворковал с подоконника дядя Гриша, — даже взамен ничего не просим. Все равно ведь копий можно наделать сколько угодно. Так что оставляйте себе и папочку, и кассеточки.

Мысли в моей бедной голове понеслись, как гонимые ураганом щепки. От такого предложения может обалдеть кто хочешь. А тут мне предлагают не просто миллион. Мне предлагают миллион за пустышку, за фуфель, за мой блеф!

Господи, конец всем мучениям, всем страхам! Выход из всех тупиков!

Плюс миллион.

Стоп, стоп, стоп... Где там у нас обычно бывает бесплатный сыр?

— Спрячьте бумаги с пленками в надежном месте, как Аркатов хотел, — уверенно посоветовал Михаил Анисимович. — А нам надо немного: ваше слово, что эта грязь никуда не вылезет.

— Про грязь мы уже слыхали, — вспомнил я. — От вашей чудной невестки. Кстати, как она поживает?

Фураев посмотрел мне прямо в лицо и медленно, словно выдавливая из себя, произнес:

— С ней случилось несчастье. Сгорела в своей квартире. Вероятно, заснула с сигаретой.

У меня похолодели ладони. Господи, ведь это я собственными руками отдал ему те проклятые розовые бумажки! Оправдывает ли меня в глазах Всевышнего то, что я не ведал, что творил? Но в душе моей не нашлось слишком много места для переживаний по поводу кончины прелестной убийцы Дианы, довольно быстро их вытеснили более практические вопросы. Автомобильные наезды начались сразу после убийства Фураева-младшего. Уж не его ли гибель навела в свое время папочку на саму идею? Впрочем, сейчас это уже имело мало значения. Вслух я сказал:

— Хотелось бы уточнить, за что такая куча денег. За мое молчание о тех, кто уже убит, или за тех, кто еще будет убит, тоже?

В ответ Фураев решительно рубанул ладонью:

— Бизнес мы сворачиваем, это уже решено!

И я окончательно утвердился в том, о чем до этого только догадывался: мне предлагают миллион всего-навсего для того, чтобы выиграть время. С таким компроматом на руках, как у меня, жить не оставляют. А главное — бизнес такого рода не сворачивают.

Значит, снова куда ни кинь — везде клин, подумалось тоскливо. И взять деньги, и не взять деньги — максимум, что я получаю, это отсрочку приговора, Может, тогда лучше взять?...

И, как страшный сон, забыть про книжника Цыпляева, бухгалтера Слюсаря, чиновника Карымова, про ресторанщика, про тотошника, про всех, всех, всех. Включая Артема.

— Мне нужно подумать, — сказал я. — Такие решения с бухты-барахты не принимаются.

— Долго? — хищно оскалился со своего насеста на подоконнике воробушек.

— Не дергай человека, — усовестил помощника Фураев. — Игорь Владимирович хочет подумать — имеет право.

Он встал, захлопнул крышку чемоданчика, еще ближе подвинул его ко мне и объявил декретивно:

— Это пока оставим здесь.

— Это пока заберем, — не менее декретивно объявил я, двинув портфель в противоположную сторону. — Может, я откажусь. А может, еще попрошу.

Не знаю, понравился ему мой ответ или нет, но он его проглотил. Посмотрел на меня с полминуты своими удивительно ясными глазами, провел рукой по картонному лицу, стирая, словно капли пота, следы сомнений, и коротко кивнул.

— Завтра с утра буду ждать вашего звонка. С решением. Суток хватит?

— Хватит, — любезным тоном согласился я. — Ждите.

Но решение созрело одним махом еще до того, как за ними закрылась дверь. Теперь весь фокус состоял только в том, чтобы за оставшиеся сутки претворить его в жизнь.

Обычно мне удается уговорить Таракана в чем угодно, он привык с уважением относиться к мнению спецкоров. Но тут редактор стоял насмерть.

Слабость моих позиций состояла в том, что его практическим соображениям я мало что мог противопоставить, кроме общей риторики. Например, о том, что слово — наше единственное оружие, другого нет, что если мы и им будем пользоваться с оглядкой на каждую сволочь, то грош нам цена, и так далее, и тому подобное. Зато в ответ мне пришлось выслушать все: что нас затаскают по судам, арестуют наши счета, что газету вообще могут закрыть, а если даже не закроют, редакция не расплатится с исками до скончания века.

Как ни странно, в конце концов чашу весов в мою пользу перевесил аргумент, который я, уже совсем отчаявшись, сгоряча бросил под занавес: похоронить меня с почестями обойдется, разумеется, дешевле. Таракан ошарашенно замолчал, вылупил на меня глаза, пошевелил усами, тяжко вздохнул и отчаянно махнул рукой: где наша не пропадала!

— Бог не фраер, — вспомнив Стрихнина, успокоил я его напоследок, — отдаст что положено.

Потом я снова заперся с компьютером у себя в кабинете и сел за материал под названием «МАШИНА СМЕРТИ-2».

В 18.40 оригинал-макет, как положено, шурша и поскрипывая, выполз из принтера. Все выглядело замечательно, особенно хорошо смотрелся крупно набранный подзаголовок: СТРАТЕГИЮ БАНДЫ НАЕМНЫХ КИЛЛЕРОВ ПРОДУМЫВАЛИ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ.

В 19.10 полоса перебралась в фотоцех. Никому не доверяя, я лично отнес ее туда.

В 20.20 была готова сухая пленка. Все это время я коротал рядом с ней.

В 21.05 офсетчики в моем присутствии изготовили доску.

В 21.20 я собственными руками отнес ее в ротационный цех. Мне обязательно надо было дождаться, пока машина заработает и выплюнет первый экземпляр газеты. Потом еще были кое-какие хлопоты, необходимые для выполнения моих планов, управившись с которыми можно было и поспать. Ночь, проведенная на диване в кабинете Таракана, прошла спокойно. Да я, собственно, и не ожидал от нее ничего экстраординарного. Все события должны были развернуться утром.

А накануне днем я позвонил Аржанцеву и поинтересовался, в какой отдел ФСК или РУОПа они спихнули свои «висяки». Надо отдать ему должное, Аржанцев мгновенно насторожился и спросил, на кой мне это надо знать. Я скромно ответил, что мне в руки попали кое-какие материалы, касающиеся заказных убийств, в том числе и тех самых, с ненайденными автомашинами. А также что завтра, сразу после того, как подписчики получат утреннюю газету, от кое-кого можно ожидать повышенной активности. И если эту активность правильным образом проконтролировать и зафиксировать...

— Понял, — сказал Аржанцев. — Никуда не уходи. Сейчас приеду.

Так что я, стоя у Дома на набережной, не удивился, когда около восьми утра увидел в подрулившей малоприметной «девятке» мышиной окраски рядом с водителем знакомое лицо. Я нырнул на заднее сиденье и поинтересовался:

— Это что, все наличные силы?

— Обидеть сыщика может каждый, — проворчал в ответ Аржанцев. — Нет чтобы помочь материально... У нас еще три машины, в том числе две с омоновцами в штатском. Между прочим, армию я тебе и не обещал.

— А как с прослушиванием?

Он поскучнел.

— Ты бы еще ночью нам позвонил... Теперь такие дела в один миг и без прокуратуры не очень-то делаются, тем более с членами парламента. Так что обходимся своими силами.

— Как надо это понимать? — спросил я.

— Понимать надо так, что подрубились прямо к телефонному шкафу в подвале, — ответил Аржанцев раздраженно. — Будем надеяться, не застукают.

В этот момент на приборном щитке заговорила рация.

— Клиент ведет активные переговоры, позвонил уже в четыре места, ему было три звонка, — сообщила она. — Как меня слышите?

— Тебя слышим, переговоры — нет, — откликнулся Аржанцев.

— Транслировать не получается, техника хреновая. Но все пишем.

— Доложи хотя бы, о чем говорят, — с досадой распорядился Аржанцев. — И без мата в эфире.

— Все про какую-то статью в газете. Зачитывает куски, предлагает всем срочно встретиться.

— А поподробней?

— Поподробней — только с матом. Дед ругается, как пьяный матрос.

— Больше ничего?

— Ничего.

— Тогда до связи, — сказал Аржанцев.

— До связи, — согласилась рация.

Минут сорок прошло в томительном ожидании, прежде чем она снова хрюкнула и заговорила, шебурша атмосферными разрядами:

— Через пятнадцать минут за ним подъедет машина, и он спустится.

Четверть часа спустя Михаил Анисимович вышел из дома, и почти одновременно с этим к подъезду подкатил роскошный белый «линкольн». За рулем был неизвестный мне плечистый мужик, вероятно, водитель и охранник, рядом помещался дядя Гриша, а сзади я, к своему немалому изумлению, разглядел еще одного старого знакомца. Вольготно развалившись на кожаных сиденьях, там сидел гендиректор «Интертура» Владимир Олегович Квач. Фураев подсел к нему, и «линкольн» тронулся. Мы потихоньку двинулись следом.

Ехать, однако, пришлось не слишком далеко. Миновав Якиманку, свернули на Садовое кольцо и вскоре все вместе оказались на Спиридоновке. В узком, забитом машинами переулке водитель «линкольна» с трудом, но все-таки нашел место для парковки напротив гостиницы «Марко Поло». Я увидел, каким напряженным сделалось лицо Аржанцева, и догадался о причинах: встать поближе нам не удалось.

Из «линкольна» никто не выходил. Можно было подумать, что его пассажиры чего-то или кого-то ждут. Но вряд ли они ждали того, что случилось в следующую минуту.

Высокий белобрысый парень с полиэтиленовым пакетом в руках неторопливо двигался по переулку. Поравнявшись с «линкольном», он притормозил, слегка наклонился, чтобы мельком заглянуть в салон, и вдруг резким движением извлек из пакета черный автомат с коротким стволом. Отлетевшая прочь полиэтиленовая сумка еще не успела упасть на асфальт, а вороненое дуло уже задергалось, изрыгая огонь и свинец.

Отстрелявшись, парень швырнул автомат на землю и быстрыми шагами направился прочь. Все произошло настолько быстро, что не только я, но даже Аржанцев, похоже, не успел среагировать. Впрочем, те, кому это было положено по профессии, слава Богу, успели. Убийца еще не дошел до угла, а на него с двух сторон набросились аж четверо. Он отбивался и визжал, как дикий зверь, угодивший в капкан, но уже через несколько мгновений лежал на тротуаре лицом вниз, а сверху сидели, защелкивая на нем наручники, сразу два омоновца.

Мы с Аржанцевым одновременно выскочили из машины и бросились к «линкольну». Но подбежав, обнаружили, что можно было не слишком торопиться. Киллер сработал профессионально: кровь так забрызгала кожаный салон роскошного автомобиля, что он больше походил на скотобойню. Все четверо сидевших в машине были мертвы. Хрустя осколками разлетевшихся вдребезги стекол, я подошел к лежащему на земле оружию и склонился, чтобы рассмотреть его поближе.

— "Беретта", — пробормотал Аржанцев, присаживаясь рядом на корточки. — Отличная штука для таких дел.

А я стоял рядом и вспоминал слова Аркатова, сказанные им давеча за столиком в кафе «Гвоздика». Правила простые: падающего толкни, тот, кто засветился, обязан умереть, чтобы ниточка не потянулась дальше. Михаил Анисимович засветился — круче некуда. И тот, кто покуда остался в тени, принял единственно верное для себя решение: ящерица отбросила хвост.

Нет, не прав я был вчера, когда сам себя уверял, будто бизнес вроде фураевского не сворачивается. Сворачивается, да еще как! Причем не надо никаких ликвидационных комиссий. Короткоствольная автоматическая винтовка «беретта» заменяет все.

32

Фата-моргана

Навстречу мне по коридору редакции шел собственной грузной персоной Митенька Дранов, и я подумал, что лучшего, чем сейчас, времени закрыть еще одну не закрытую до сих пор тему не будет.

— Ну как, поправил здоровье? — спросил я.

Он сумрачно кивнул, глядя на меня исподлобья.

— Квача убили, — сообщил я. — Сегодня утром расстреляли к чертовой матери прямо в его собственном «линкольне». Смекаешь?

— Чего я должен смекать? — угрюмо поинтересовался он.

— Там сейчас пойдет большая раскрутка всей ихней лавочки: уже работают милиция, прокуратура, все такое прочее. И много чего может выплыть. Тебе не кажется, что самое время героически найти ту кассету?

— А я уже нашел, — ответил он с вызовом.

— Да? — обрадовался я. — И где же она?

— В кармане сумки, которую я как-то забыл у... у Нелли дома.

— Отлично! — сказал я. — Поехали за ней прямо сейчас.

— Зачем так скоро? — спросил он настороженно.

— Как — зачем? — возмутился я. — Покамест ты там лечился, я тут на борьбу с «Интертуром» жизнь, можно сказать, клал! Хочу сегодня же вместе с тобой положить эту чертову пленку Таракану на стол! — И увидев, что Дранов колеблется, наехал на него уже по-серьезному: — Не серди меня, Митенька, ох, не серди! У меня ведь и без всякой милиции может появиться информация, кто тебя пугал и для чего.

Нелли проживала в самом конце Тушина, недалеко от Кольцевой, но драновский «мерседес» донес нас туда за каких-нибудь двадцать пять минут. По дороге мы почти не разговаривали, только я задал один-единственный вопрос:

— Чем же они тебя все-таки взяли, Митя?

И он, вероятно купившись на мой сочувственный тон, с неохотой, но ответил:

— Машину обещали взорвать.

Больше мы до самого Неллиного дома не сказали друг другу ни слова. Пока он поднимался за кассетой, я сидел внизу, размышляя о странностях судьбы. О том, какую роль в ней может сыграть дорогостоящий кусок железа.

При выезде на Волоколамское шоссе я неожиданно для самого себя вдруг попросил Дранова свернуть не к Центру, а в противоположную сторону.

— Хочу тебе кое-что показать, — объяснил я ему.

Мелькнул указатель «Митино», и минут через пять-шесть мы уже въезжали в Ангелов переулок. Здесь я попросил остановиться и предложил вылезти. У Дранова был очень недовольный вид, но сегодня, похоже, он предпочитал со мной не спорить.

— Смотри, — сказал я ему, — видишь во-он те окна на пятнадцатом этаже? — Он мрачно кивнул, и я продолжил: — В этой квартире убили Шиманского. Перерезали горло. И знаешь, почему они так сделали? Потому что были уверены: ты никогда и никому не предъявишь этой кассеты.

— Сволочь, — прошипел Митя с ненавистью. — Ты меня зачем сюда привез? Мораль читать?

— Нет, — ответил я совершенно искренне, залезая обратно в машину. — Не за этим. — И когда он тяжело плюхнулся в водительское кресло, показал ему рукой на темнеющий впереди лесок: — Езжай туда, это самая короткая дорога в город.

Небо уже серело, приближался вечер, и на пустынном проселке было почти сумеречно. Мы проехали километра два, когда дорога стала круто взбираться на холм.

— А ну-ка стой, — сказал я, прислушиваясь. — Тормози!

Дранов затормозил, я резво выскочил из машины и сообщил:

— Колесо спустило!

Выматерившись, Митя дернул ручник и тоже вылез из машины. Пока он обходил свой «мерседес» слева, я обежал его справа и отпустил ручной тормоз.

— Эй, эй! — заорал Дранов, едва успев в последний момент подпереть багажник плечом и теперь еле удерживая машину, чтобы она не покатились под гору. — Ты что делаешь?!

Я в это время уже прошел шагов десять обратно в ту сторону, откуда мы приехали, но на его крик обернулся и ответил:

— Ухожу, как видишь. Оставляю тебя наедине с твоим «мерседесом». Вы сейчас близки, как никогда.

Можете меня осуждать, но, шагая по пустынной дороге в город, я не испытывал ни малейшего сожаления.

Добравшись до редакции, я первым делом поинтересовался, какие новости, и узнал, что меня разыскивают из прокуратуры. Приложенный для передачи мне телефонный номер принадлежал квартире Фураева. Я заглянул к Таракану и сообщил ему, что, похоже, пришло время отправляться на мою Голгофу. Наша судьба решится в ближайшие часы.

— С Богом! — махнул рукой редактор. Вид у него был встревоженный и озабоченный.

Когда я открыл дверь, обыск в фураевских апартаментах шел полным ходом. Со стороны милиции присутствовал Аржанцев, который при моем появлении радостно заулыбался, чего нельзя было сказать о представителе прокуратуры. Хван смотрел на меня, если можно так выразиться, со всей суровостью закона.

— Вы, конечно, думаете, что победителей не судят! — загремел он медным голосом, когда я вошел. — Судят, еще как судят! Но об этом потом. А пока я требую, чтобы вы немедленно выдали следствию все имеющиеся у вас по данному делу материалы!

Я смутился под его пронзительным взглядом и пробормотал:

— Извините, не очень понимаю, о каких материалах речь?

Грубо скомкав, он схватил со стола газету и потряс ею перед моим лицом:

— Вот об этих, об этих! Насчет которых вы, между прочим, были официально предупреждены, что не имеете права использовать их без ведома следствия!

— Позвольте? — Я аккуратно взял у него из рук газету и развернул. Статья «МАШИНА СМЕРТИ» располагалась на вкладке, занимая всю третью полосу. Представляя, какая за этим последует реакция, я сказал с тяжким вздохом: — Здесь все — совершеннейшая правда, но, видите ли... собственно говоря, никаких материалов у меня не имеется. Нам в руки попала распечатка неких записанных на пленку разговоров, подтверждающих все, что здесь написано... Но самих пленок, к сожалению, нет. Они... они сгорели.

На лицо Хвана страшно было смотреть. Оно пылало всеми цветами радуги и попеременно отражало сменяющие друг друга в душе следователя чувства: сначала недоверие, потом досаду и наконец злое торжество. Неожиданно успокоившись, он произнес тихим и даже вкрадчивым голосом:

— Вы хотите сказать, что оболгали всех этих людей...

Я сделал было попытку запротестовать, но он жестом заставил меня молчать и продолжал:

— ...оболгали всех этих в массе своей уважаемых людей, не имея на то ни малейших оснований?

— Как так «не имея»? — возмутился я. — Мы получили распечатку от человека, который был в этой организации диспетчером, распределяющим заказы на убийства!

— Где этот человек? — холодно спросил Хван.

— Он мертв, — вынужден был признать я. — Сгорел вместе с пленками. Но поведение Фураева доказывает...

— Фураев тоже мертв, а мертвые показаний не дают, — отчеканил Хван. И, поджав губы, сообщил с едкой улыбочкой: — Да, не завидую я вашему редактору. Славные у него впереди денечки.

Я выхватил из газеты вкладку со столь близкой моему сердцу статьей и потряс ею в воздухе:

— Так что же, по-вашему, это ни на что не годится?

— Ну почему же ни на что? — пожал он плечами. — Можете использовать, как говорится, по назначению.

— В качестве туалетной бумаги, что ли? — оскорбленно спросил я.

— Именно, — с готовностью кивнул Хван.

Мы стояли у самого выхода в коридор, я сделал два шага назад, распахнул дверь в уборную и спросил, сжимая зубы:

— Порвать?

— Рвите, — равнодушно пожал он плечами.

Я остервенело разорвал газетный лист на мелкие клочки, холодно глянул следователю в глаза и спросил:

— Теперь что? Спустить в канализацию?

— Бога ради! — рассмеялся он. — Если вам от этого станет легче!

Швырнув клочки в унитаз, я нажал на рукоятку, и водоворот унес их, урча и жалобно всхлипывая.

— Что мне делать теперь? — спросил я.

— Что хотите, — снова пожал он плечами и демонстративно повернулся ко мне спиной.

Я тоже повернулся и вышел из квартиры, чувствуя, что слишком тесное общение с Хваном может вызвать аллергию теперь уже у меня.

Не буду врать: ноги-руки у меня все еще дрожали, пока я спускался по лестнице. Хотя моя профессия и требует порой изрядной меры лицедейства, все-таки я не профессионал подмостков. И, честно сказать, не надеялся, что все пройдет вот таким воздушным образом.

Газета, которую я только что порвал и спустил в унитаз под личным руководством самого старшего следователя по особо важным делам, существовала в единственном экземпляре. Сегодня утром я сам засунул ее в почтовый ящик Фураеву. А ту, что принесли с почты, забрал. Вообще-то в настоящей газете, предназначенной, так сказать, для массового употребления, моя статья тоже была, но без конкретных имен и без подзаголовка про Государственную Думу.

Можно было предположить, что завтра, когда это наконец дойдет до Хвана, разразится чудовищный скандал. А может, не разразится. Ведь я тоже принял меры, и в природе больше не существует ни пленки, ни медной доски, ни оригинала-макета полосы с уничтоженной статьей. Даже в компьютере стерты все ее следы. Фураев мертв, а, по совершенно справедливому замечанию самого Хвана, мертвые показаний не дают. Так что важняк остался единственным, кто, кроме меня, держал в руках этот призрак, эту фату-моргану. Будем надеяться, что, подумав маленько, он все-таки не решится выставлять себя на посмешище.

Вечер был прозрачен и свеж. Я вдруг почувствовал, как безмерно устал за последние несколько суток, и, стараясь вдыхать воздух полной грудью, побрел к своей «копеечке». Открыл дверцу, плюхнулся в кресло и обнаружил на заднем сиденье человеческое тело.

Первая мысль была: «Провокация! Мне подкинули труп!» Но тут тело тяжело зашевелилось и, хоть не без труда, приняло почти вертикальное положение. Существо было одето в какие-то грязные и рваные лохмотья, а вместо лица у него имелся один здоровенный синяк, который в свете вечерних фонарей переливался всеми оттенками фиолетового. Когда начальный испуг прошел, я вгляделся и с тихим ужасом признал Стрихнина.

— Ты как тут очутился? — спросил я в изумлении.