Поступи я так, всякий хоть сколько-нибудь трезво мыслящий критик скажет мне: мало ли каких совпадений не бывает в жизни. И будет прав. Но с другой стороны, я ведь не прокуратура и не суд, мне отпечатки пальцев и баллистическая экспертиза не требуются для того, чтобы высказать кое-какие предположения. Да, совпадение каких-то обстоятельств — мягко говоря, не самая серьезная основа для научных выводов. Ну и пусть. Репортерство, слава Богу, пока не наука, у нас тут свои законы. Например: нет дыма без огня, на воре шапка горит. Или вот еще: слишком много совпадений не бывает.

К пяти случаям известных мне автомобильных наездов со смертельным исходом (шести, если считать тот, при котором я присутствовал) прибавились еще три. Из числа «висяков» я их тогда не отобрал, потому что ориентировался на как бы классически чистые: есть свидетели, которые абсолютно точно запомнили номер, цвет и марку машины-убийцы, но проверка показала, что автомобиль с такими данными в ДТП не участвовал. В трех новых случаях свидетелей либо не было совсем, либо они давали противоречивые показания. Но с предыдущими их объединяло иное: личности убитых.

Генеральный директор аэрокосмического предприятия, бывшей «оборонки», ставшего акционерным обществом. Сын покойного уверял меня, что незадолго до гибели отца в руководстве АО разгорелись нешуточные страсти вокруг нескольких крупных зарубежных заказов. Речь шла о десятках, если не сотнях миллионов долларов.

Председатель правления банка средней руки. Его вдова рассказала мне, что у мужа были какие-то неприятности с кредитами: он жаловался, что на него давят, требуют дать крупную сумму без достаточного обеспечения. Подробностей она, к сожалению, не знает.

Некто, как любят писать в милицейских сводках, неработающий москвич двадцати восьми лет. От его матери я узнал, что сынуля был позором приличной семьи: наркоман с десятилетним стажем, сам торговал наркотиками. В последнее время чего-то очень боялся, приходил домой за полночь, тихонько ускользал на рассвете. Как-то темным мартовским утречком его и сбила неизвестная машина — в двух шагах от дома.

Далее шло нечто новенькое.

Два человека погибли в своих квартирах в результате взрывов, произошедших по причине утечки газа — таковы официальные выводы пожарных и милиции. Один сгорел вместе со своим загородным домом — «из-за неисправностей электропроводки». Еще двоих попросту забили насмерть (в обоих случаях головы размозжены тупыми тяжелыми предметами) — якобы с целью ограбления.

Теперь, как говорится, «кто есть кто».

Крупный бизнесмен, фирма которого среди прочего работала на рынке драгоценных металлов.

Владелец большой рекламной фирмы, сумевшей в свое время отхватить солидную по размерам делянку сразу на трех каналах телевидения.

Пенсионер, семьдесят два года проживший в коммуналке на Тверской и ни в какую не соглашавшийся приватизироваться и переезжать в отдельную квартиру. Два его приятеля, тихие интеллигентные старички, пришли ко мне с сообщением, что квартирка на Тверской, откуда неудобный жилец был выписан с идеальной формулировкой «в связи со смертью», была — пальчики оближешь. Шесть комнат, четырехметровые потолки, старинный наборный паркет, два камина. Ее сторговали за баснословную сумму (что-то около трехсот тысяч долларов) чуть не на следующий день, как похоронили строптивого дедульку.

И, наконец, еще двое — довольно темные и невнятные личности. Из маловразумительных пояснений родственников можно было догадаться, что один торговал чем попадется, ездил то в Чечню, то в Приднестровье, из чего я сделал уже самостоятельный вывод, что чаще всего ему должны были попадаться оружие и боеприпасы. Второй и вовсе сам, кажется, состоял в какой-то преступной группировке.

Разумеется, я отдавал себе отчет, что пять последних эпизодов можно назвать, мягко говоря, притянутыми за уши. Но ведь и первые пять я начинал тянуть примерно за то же место. Так или иначе, мне, репортеру, подвалила превосходная фактура для разработки. Восемь случайных смертей. И ни одной случайной жертвы. Впору готовить материал «МАШИНА СМЕРТИ-2».

Но когда ушел от меня последний визитер, я что-то не чувствовал привычного охотничьего азарта. Наверное, размышлял я, это оттого, что охотничий азарт скорее должен охватывать того, кто охотится, а не того, за кем идет охота. Диалектическая спираль сделала очередной вольт, кинув мне неожиданную подлянку. Я больше не был пустым, как барабан. Я снова оказался под завязку набит взрывоопасной информацией. Разрабатывать ее самому — страшно. Спихнуть по примеру Аржанцева «компетентным органам» — стыдно. Сидеть на ней и ничего не предпринимать — смешно.

Так малодушными нас делает раздумье, рефлексировал в аналогичной ситуации принц Датский Гамлет.

Поздно, бабка, пить боржом, когда почки отвалились, реагирует в таких случаях Генка Троицын по прозвищу Проститутка Троцкий.

Вспомнив Льва Давидовича, я по близкой ассоциации решил: ни мира, ни войны. Слишком велика накопившаяся за день усталость. Утро вечера мудреней. И, как ни странно, оказался прав: утром меня вызвали в прокуратуру.

А накануне я уезжал из конторы с эскортом. Таракан настоял, чтобы со мной в машине непременно поехали два редакционных охранника. Пылкое предложение Нелли привлечь кого-нибудь, как она выразилась, от общественности я решительно отверг, пояснив, что лично мне и на миру смерть не красна. Впрочем, мы добрались без приключений (хотя я на всякий случай все-таки загнал машину в чужой двор). Ребята проводили меня до самой квартиры. Закрывая за ними на все замки сакраментальную железную дверь, я размышлял над тем, много ли в ней действительно проку. Ведь завтра хочешь не хочешь придется ее открыть, чтобы идти на работу, а, как справедливо заметил в свое время Матюша, железную башку мне никто не приделает.

Когда охранники ушли, мне вдруг почему-то стало одиноко и немного тоскливо. Пройдясь по дому, я зажег повсюду свет, включил телевизор, поставил на огонь чайник. Какого-то рожна все равно не хватало. И только заглянув в раковину, где томились уже слегка покрывшиеся махровой плесенью тарелки и чашки, я понял, какого. Стрихнина с его прибаутками, с его дурацкой хлопотливой суетливостью.

По некоторым бытовым приметам мне стало ясно, что он не появлялся здесь с тех самых пор, как лечил меня от депрессии коньяком с тазепамом. Уж не случилось ли чего? Может, по своему обыкновению, заявится под утро...

Но утром Стрихнин не пришел. А меня закрутили многочисленные дела, первым из которых была необходимость ехать в прокуратуру.

Позвонили прямо домой. Безликий канцелярский голос начал привычно:

— Мы бы, конечно, могли вас пригласить официально, повесткой, но...

— Но почта работает плохо, повестка будет идти долго, а вам охота видеть меня прямо сегодня, поэтому вы взываете к моей гражданской совести, — подхватил я. — Так, да?

На том конце провода ошарашенно молчали. Тогда я снова взял инициативу.

— Докладываю: моя гражданская совесть стоит по стойке «смирно». Куда мы с ней должны явиться? Когда? Этаж? Номер комнаты?

Но час спустя, перешагнув порог указанного мне кабинета, я утратил львиную долю желания хохмить и подтрунивать над всеми без разбору сотрудниками этого серьезного учреждения. В кресле за обширным столом, угрожающе заваленным бумагами, сидел мой не сказать, чтобы добрый, но во всяком случае давний знакомец, старший следователь по особо важным делам («следователь по особо важным телам», как прозвал его Артем), в просторечии важняк, Альберт Хван.

Он-то был в отличие от меня готов к этой трогательной встрече, но радости испытывал явно не больше моего. За последнее время наши пути пересекались примерно два с половиной раза — и крови друг у друга мы выпили немерено. За половинку (а может, четвертушку или даже осьмушку) я считал тот случай, когда мой голос был лишь одним из многих в хоре возмущения, поднятого прессой и телевидением по поводу уголовного дела, которое возбудил Хван. Это было так называемое «льняное дело», оно началось много лет назад и, кажется, до сих пор не закончено. Хван и несколько особо упорных репортеров ведут его, как столетнюю войну, с переменным успехом. Две другие истории — наше личное. Почти, я бы сказал, интимное. В общей сложности шесть газетных материалов, семь заседаний суда, три возврата на доследование, один оправдательный приговор. Счет 1:1.

— Садитесь, — Хван приглашающе взмахнул рукой в сторону жесткого стула справа от стола.

— Закуривать и рассказывать? — уточнил я.

— Ну, началось, — пробормотал он, извлек откуда-то из-под столешницы огромный мятый носовой платок в пятнах сырости и принялся промокать им лицо.

О лице Хвана стоит сказать отдельно. Бедняге не позавидуешь — он страдает, по-моему, от всех известных видов аллергии, проявляющейся в высыпании пятен на коже. Ему нельзя гладить собак и кошек. Нюхать цветочки. Есть мучное, молочное, рыбное, шоколадное и еще Бог знает какое. Ему вредны бытовая пыль и автомобильные выхлопы. Так же, как я подозреваю, Хвану противопоказано общение с репортерами. А поскольку совсем избежать всех этих бесчисленных аллергенов он не в состоянии, его лицо постоянно похоже на лоскутное одеяло, сшитое бедной, но рачительной хозяйкой из обрезков подручного материала. В довершение ко всему в жару он всегда обильно потеет. По-человечески мне его ужасно жаль, но вот беда, нам с ним еще ни разу не удалось опуститься (или подняться, не знаю, где точка отсчета) до уровня простого человеческого общения. Мы — Прокурор и Репортер.

Итак, Хван пробормотал: «Ну, началось», — и вытащил платок, словно давал отмашку нашему с ним новому забегу. Дистанция неизвестна, зато препятствия гарантированы. Аллергия была налицо, переливаясь по прокурорской физиономии всеми цветами от лилового до багрового. Интересно, это на бытовую пыль? Или уже на меня?

Важняк развернул перед собой газету с моей «МАШИНОЙ СМЕРТИ» и, крепко постучав по заголовку заскорузлым от хронического нейродермита указательным пальцем, строго спросил:

— Кто вас на это надоумил?

Я уселся поудобней на стуле, закинул ногу на ногу, натурально закурил и, в свою очередь, безмятежно поинтересовался:

— Это что, допрос?

— Да! — рявкнул он. И одновременно кинул мне через стол листок бумаги со словами: — Ознакомьтесь. Постановление о привлечении вас к уголовному делу в качестве свидетеля. — Помедлил немного и добавил не без угрюмого злорадства: — Пока свидетеля.

— Это как прикажете понимать? — воздел я брови.

— Как хотите, — отрезал он, с явным интересом наблюдая за моей реакцией.

Нужно было без промедления уравнять шансы, и я сказал:

— Свидетель, как известно, по закону не имеет права отказаться давать показания, но тут другой коленкор. Если я правильно понял, от официального лица прозвучала угроза перевести меня в разряд обвиняемых. Поэтому с этой минуты я отказываюсь произнести хоть слово без моего адвоката.

Цветные пятна на лице Хвана стремительно набирали яркость и даже, кажется, меняли оттенки. Я давно заметил, что, злясь, он становится особенно похож на разъяренного спрута. Головоухий моллюск с холодными прищуренными глазами.

— Прекратите кривляться, Максимов, — процедил он сквозь зубы. — Если я сказал «пока», это значит, что сейчас вы свидетель — и больше ничего. Поэтому извольте отвечать на вопросы.

— Спрашивайте, — пожал я плечами.

— Еще раз: кто вам подкинул мысль написать эту статью?

— Никто.

— Тогда откуда к вам пришла сама идея, что за обычными дорожно-транспортными происшествиями могут стоять заказные убийства?

— Оттуда, — ответил я, не скрывая некоторого сарказма, — откуда к вам она почему-то не пришла: из головы. — Для наглядности я даже постучал костяшками пальцев по лбу.

— Так-так, — покивал Хван, одновременно пальцем отыскивая в газете какое-то место. Нашел и процитировал: — «Из собственных источников в криминальной среде нам стало известно, что смерть авторитета Ступенечкина по кличке Ступа была, вполне вероятно, выгодна другому бандитскому лидеру по кличке Барин». Это, скажете, тоже из головы?

— Нет, там же ясно написано: из источников в криминальной среде. Я, естественно, прежде чем писать, проводил собственную проверку.

Воспоминание о том, как проходила именно эта проверка, вызвало у меня короткий, как толчок сердца, но мучительный паморок — отголосок той кошмарной ночи.

— Из источников в криминальной среде, — повторил он. — Безымянных, разумеется?

Я подтвердил это решительным кивком.

— А отдаете ли вы себе отчет, кому в первую очередь нужна такая ваша публикация?

По его медовому тону было ясно, что он заманивает меня в какую-то ловушку, или, во всяком случае, ему так кажется. Я снова пожал плечами:

— Думаю, общественности. Потом редакции — для поднятия тиража. Вот, оказывается, и правоохранительным органам пригодилась...

— А кому она не просто нужна? — продолжал настаивать он. — Кому она необходима позарез?

— Понятно, — кивнул я. — Cui prodest?

— Чего? — не понял он.

— Это на латинском, — пояснил я. — «Кому выгодно?» Вы ведь должны были изучать латынь на юридическом. Неужто забыли?

Мне показалось, Хвана сейчас хватит кондрашка: все цвета на его ряшке сделались почти неразличимо бордовых оттенков.

— Эта ваша заметка, — отчеканил он, от ярости клацая зубами на каждом слове, — на руку криминальным структурам, которые хотят стравить между собой своих конкурентов! Вот вы пишете: "...заказчиков... найти нельзя, зато вычислить можно. По принципу «кому выгодно»...

— Ага, cui prodest, — вставил я. Он метнул на меня полный гнева взгляд и продолжал:

— ..."кому выгодно". А вот это уже не всем нравится. На войне как на войне, юридическими доказательствами никто себя не обременяет. На гангстерской войне — тем более. Если тебя «вычислили», последствия могут быть вполне определенными..."

Дочитав, Хван поднял на меня широко раскрытые глаза.

— Нет, каково! Сам признает, какими могут быть последствия, и сам же это все равно публикует! Провокатор! — Выкрикнув это, он ткнул теперь уже в меня своим сучковатым пальцем. — Вы что, хотите развязать гангстерскую войну на улицах? Чтоб смаковать потом подробности?!

Эк его, подумал я с огорчением. И ведь снова их волнует не то, о чем, собственно, речь, а как посмел, зачем высунулся, почему не согласовал. И еще: что теперь будет. Глядя в шальные зрачки важняка, можно было подумать, что, будь у него сейчас на боку «маузер», пустил бы он меня в расход без всяких сантиментов. Руководствуясь революционным правосознанием. Всего этого вслух я, конечно, не сказал, а лишь заметил рассудительно:

— Ну, во-первых, гангстерскую войну нечего развязывать, она и так давно идет, без моей помощи. Во-вторых, почти все, с кем я встречался при подготовке материала, либо твердо знали, либо подозревали, кто и за что мог убить их близких, — от них, собственно, вся информация. Единственное, что я сделал — так это объединил разрозненные случаи в систему. Кстати, весьма неполную, потому что людей, судя по всему, убивают не только с помощью автомобилей, есть и другие способы...

Произнеся последние слова, я с ужасом понял, куда меня невзначай занесло, и прикусил язык, но Хван, кажется, ничего не заметил. Он талдычил свое:

— Необходимо тщательно изучить вопрос, не содержится ли в ваших действиях умысла на подстрекательство к убийству...

— Замысла, — поправил я его. Стало ясно, что спорить по существу абсолютно бессмысленно.

— Что?! — вытаращился он.

— Не надо путать понятия, — объяснил я. — У людей пишущих это называется не «умысел», а «замысел». Почувствуйте разницу.

— Хорошо, — неожиданно, как все неврастеники, Хван успокоился и перешел к нормальному тону. — Давайте поговорим о ваших замыслах. Готовите новую статью на ту же тему?

— С чего вы взяли? — неприятно удивился я подобной прозорливости.

— Ну как же! — почти весело объяснил он. — Толкуете про другие способы убийств! Вероятно, в редакцию пошли отклики, граждане приходят с аналогичными случаями?

Ах ты, сукин сын, подумал я со смесью досады и уважения, заметил все-таки! И вслух нехотя признал:

— Есть кое-какие обращения. Что с того?

— А то, — снова посуровел голосом Хван, — что все эти сведения отныне относятся к уголовному делу, заведенному по фактам, изложенным в вашей статье. И подлежат немедленной выдаче следствию. Как, выдадите добровольно или прикажете провести обыски дома и в редакции? Про личный досмотр тоже не забудем, не беспокойтесь.

Он глядел на меня торжествующе, его лицо горело теперь передо мной всеми переливами красного, как светофор, запрещающий любое движение вперед. Впрочем, колебался я недолго. С некоторым даже облегчением вытащил кассеты и блокнот. Баба с возу...

Хван споро оформил выдачу документально. Округло формулируя, накалякал быстренько короткое объяснение от моего имени и протянул мне со словами:

— Ознакомьтесь и внизу напишите: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

А после того, как я поставил подпись, заметил снисходительным тоном победителя:

— Надеюсь, вам ясно, что отныне использование всех этих материалов, так же как и им подобных, возможно только с санкции следствия. И что дальнейший сбор новых улик и свидетельских показаний находится в юрисдикции исключительно прокуратуры. Вы предупреждены. Не советую нарушать закон.

С этими словами он поднялся, давая понять, что допрос окончен. Я тоже встал со стула и сморщился, обнаружив, что у меня затекли нога и шея. Хван же сиял, как свежий блин: похоже, он полагал, что эта встреча закончилась в его пользу. Смешно, но я считал, что в мою.