25

В кабинете было накурено до потолка. Протасов сидел за своим столом перед пепельницей, полной окурков, и читал какой-то журнал.

– Ну как тебе понравилось? – спросил он меня вместо приветствия.

– Что именно? – не понял я.

– Как “что”? Ты собственную газету читаешь когда-нибудь?

Тут только я вспомнил, что у Протасова в воскресенье должен был быть материал. Притом, что ему, кажется, все на свете давным-давно надоело, он к каждой своей публикаций относится трепетно, будто она первая. На следующий день приходит в редакцию с самого утра и бродит по коридорам, нарываясь на похвалы. Я сам люблю, когда меня хвалят, отмечают и все такое: газетная статья живет недолго, и, если не заслужила сиюминутного признания, на вечность рассчитывать уже не приходится. Но в последнее время мне стали что-то все меньше нравиться протасовские очерки, начало казаться, что он повторяется... Скрывать это с каждым разом было все труднее, он и так посматривал на меня волком, и я приноровился отнекиваться: не читал, не было времени. Сегодня у меня было к тому законное основание.

– Ты же знаешь, Валя, я дома-то не живу.

– Громов тоже газету выписывает, – проворчал Протасов.

– Прочту, сегодня же обязательно прочту, – пообещал я – Мне звонил кто-нибудь?

– Завражный тебе звонил.

Я отправился в кабинет ответственного секретаря.

– Наконец-то! – закричал Глеб, увидев меня. – Там, в приемной, тебя с утра девушка дожидается, говорит, хочет беседовать только с тобой. Оч-чень милая, оч-чень симпатичная! Если там материал – умоляю, сделай к пятнице!

У Завражного все девушки очень милые и симпатичные.

– Глеб, – сказал я, – у меня удостоверение пропало.

– Получишь выговор.

– Глеб, – сказал я торжественно, – у меня его похитили при исполнении служебных обязанностей! Мне неохота было получать выговор.

– А милиция в курсе?

– Да, – ответил я честно, имея в виду Сухова.

– Ладно, разберемся. Пойди к завредакцией, пусть выпишет тебе другое. Но чтоб к пятнице был материал.

Девушка и впрямь оказалась довольно милая. Одета во все простенькое, отечественного пошива, на лице ни следа косметики, никаких украшений, звать Ира Уткина. Мы с ней пошли ко мне в кабинет, я прогнал оттуда Протасова, растворил окно и сел слушать.

Два года назад она вышла замуж. Познакомились они в Крыму, на отдыхе, и, честное слово, ничего между ними даже не было. Он из Курска. Обменялись адресами, просто так. А осенью приходит от него письмо: то да се, как живешь, я живу ничего, костюм себе купил и так далее. Она ответила, он в следующем письме карточку свою прислал – на фоне призов и грамот, спортсмен, мастер спорта по боксу. И вдруг ни с того ни с сего – телеграмма: “Встречай десятого. Сергей”.

Ира переполошилась. Как встречай, куда встречай?! Живет-то не одна, с матерью, старой женщиной. А что ей объяснить, когда сама не знаешь, зачем он едет? Но Сергей прямо с вокзала заявился к ним и все сомнения в три минуты (я так понял даже, что не сняв пальто) рассеял. Сказал: “Выходи за меня замуж”. Она и вышла. По-моему, в основном потому, что никто ей до сих пор никогда такого предложения не делал.

Поначалу все шло неплохо. Как зарегистрировались, Сергей сразу прописался к ним, переехал в Москву, устроился на работу. Иногда выпивал, загуливал. По-настоящему наискось жизнь пошла через полгода после свадьбы, когда Ира забеременела. Тогда Сергей первый раз избил ее, досталось и теще, которая попыталась вмешаться. Суть его претензий сводилась к тому, что никакие дети им сейчас не нужны, а сопровождалась эта декларация матом, побоями и мутными намеками, что если она хочет с него всю жизнь алименты лупить, так вот ей хрен!

С тех пор уже полтора года живет Ирина как между небом и землей: не мужняя жена, не вдова, не разведенка. Муж живет тут же рядом, но вроде как не муж. Денег домой не носит, пьет, водит каких-то приятелей, орет, чуть что: “Я прописан, чего хочу, то и ворочу!” Она хотела было с ним развестись, подала даже заявление в суд, но он пригрозил, что всех убьет, ее и мать, и теперь она боится. Дело в том, что у них в районе Крылатского частный деревянный дом, их скоро ломать собираются, а жителям будут давать новые квартиры. Вот он, значит, и опасается, что ему, как недавно прописанному да разведенному, укажут вообще из Москвы.

Я пошел к Завражному и сообщил ему, что материал вроде есть. Конечно, не бог весть какая сенсация, но, во-первых, можно людям помочь, а скотину эту призвать к порядку и, во-вторых, написать столь любезный сердцу ответсека моральный “кусок”.

– Действуй! – сказал Глеб.

С Ириной мы договорились встретиться завтра, она специально пораньше отпросится с работы (медсестра в поликлинике), иначе сам я не найду их дом. Сергей сейчас как будто в отпуске, целыми днями сиднем сидит на квартире и пьет, так что сами сможете убедиться во всем. Жалко, мама уехала к родственникам в деревню, а то бы и она подтвердила.

Проводив девушку до выхода, я заглянул к Феликсу:

– Какие новости?

– Новости такие, что твоя директриса тебе обзвонилась. Говорит, у тебя все время занято. Материал, что ли, брал?

Я кивнул. Во время важных бесед я всегда у себя в кабинете снимаю трубку – чтоб не отвлекали.

– Она не говорила, что-нибудь срочное?

Феликс пожал плечами:

– Я ж говорю, десять раз звонила.

– Ну уж и десять, – усомнился я, набирая номер.

– Три, по крайней мере, – уступил Феликс.

– Что случилось? – спросил я Светлану.

– Час назад мне звонил Саша Латынин, – ответила она. Я присвистнул:

– Зачем?

– Сказать, что больше учиться у нас не будет. Просит отдать документы.

– Так, – сказал я, собираясь с мыслями. – Хорошо. Сам придет или пришлет кого?

– Ни то, ни другое. Хочет, чтобы через некоторое время мы выслали их ему до востребования.

– Куда, конечно, не говорит...

– Да, обещает сообщить потом. Но я тут же придумала, что роно не позволит мне выслать документы неизвестно куда, если мы ничего не будем знать о судьбе своего ученика. В общем, я из него вытянула, что он собирается в геологическую партию куда-то на Дальний Восток, что ему там будто бы обещают работу. Но ведь мог и наврать, а?

– Света, ты гений! – заорал я. – Он не врет! Считай, что мы его нашли, или… или я полный идиот!

– Ты уверен? – с сомнением спросила она.

– Да! Мы с тобой сегодня вечером увидимся, и я тебе все объясню!

– Сегодня не могу, – сказала Светлана. – У бабушки именины, придут гости.

– О Господи! – простонал я, – когда бабушка уже наконец уедет?

– Скоро! – ответила она.

Телефона Елина у меня, разумеется, не было, Я позвонил Марине Костиной.

– Ты не заболел? – спросила она в ответ на мою просьбу. Ей было известно о наших с Елиным взаимоотношениях. Но номер дала.

– Только имей в виду, это – домашний, к родителям, – предупредила Марина. – А он, по-моему, большую часть времени проводит у себя в “кабинете”, – она выделяла голосом последнее слово.

– Это что такое?

– Снимает квартиру где-то в Перове и ни адрес, ни телефон никому не дает, даже родителям, представляешь? Чтоб не мешали работать!

– А служебный телефон у него есть?

– Есть, да только на работе он редко бывает. Творческая личность, сам понимаешь.

На всякий случай я записал и служебный.

Я теперь не сомневался, что Елин знает о местонахождении Саши Латынина, если вообще сам не прячет его. Достаточно мне было сопоставить его речь на похоронах Кригера и наш смутный разговор по дороге с кладбища со словами “Дальний Восток” и “геологическая партия”, чтобы все стало ясно. А если вспомнить также пресловутое идиотское отношение Елина к органам охраны порядка, можно понять, почему он вместо того, чтобы взять мальчишку за руку и отвести в милицию, собирается помочь ему убежать из города. Ах, Елин, снова мы с тобой на беговой дорожке!..

Пожалуй, Кригер мог решить привлечь к этому делу не только меня, но и его. Быть может даже, он хотел предпринять еще одну попытку свести нас, объединить общим делом. Наверное, я фантазирую. Но так или иначе, а Елин и на этот раз опередил меня. Если у меня и есть перед ним преимущество, то разве только в том, что я теперь гораздо лучше вижу опасность. Поэтому я должен найти его как можно скорее.

Ни дома, ни на работе Елина не оказалось. Я всюду оставил свои телефоны и попросил передать ему, чтобы связался со мной в любое время, немедленно.

Положив трубку, я сидел, весьма довольный таким развитием событий, прикидывая уже, какие вопросы задам Саше Латынину, когда в голову пришла неприятная мысль, что я совсем недавно уже оскандалился с чересчур поспешными выводами. Больше оскандаливаться не хотелось. Никаких дел на сегодня не осталось, до вечера далеко, и я решил не лениться, съездить кое-что проверить.

Все те же старушки все так же сидели на лавочке у кригеровского подъезда, который теперь, впрочем, уже не приходилось называть кригеровским. Проходя мимо них, я вежливо поздоровался, авось они мне сегодня еще пригодятся. Второй лифт починили, и я без колебаний выбрал его. В благодарность он без задержек вознес меня на шестнадцатый этаж. Я подошел к двери в тамбур, нажал на кнопку с номером 128 и услышал далекий музыкальный перезвон.

На этот раз полоска света выпала далеко не сразу, шаги в коридоре протопали грузные и неторопливые, замок щелкнул без предварительных переговоров.

Увидев меня, толстяк заулыбался:

– Проходите, проходите. Ну как, нашли супостатов?

Он явно причислял меня к одному с Суховым ведомству. Я решил пока его не разубеждать.

– Ищут, – ответил я коротко и неопределенно. Мы зашли в квартиру. На толстяке поверх майки был кухонный фартук, руки мокрые.

– Я тут по хозяйству, – со смущенной улыбкой пояснил он. – Ушел в отставку, на пенсию, времени теперь много. Одну минуточку.

Он исчез в комнате и вскоре вернулся зачем-то в кителе. Так ему, наверно, казалось более удобным беседовать с представителем власти.

– Вы не курите? – спросил он и, не дожидаясь ответа, предложил: – Пойдемте на лестницу, покурим, а то жинка моя не любит, когда тут смолят.

Кругляк открыл узенькую дверь рядом с лифтом, и мы по лестнице спустились на площадку между этажами. Возле люка мусоропровода стояла аккуратненькая скамеечка, над ней прибита полочка с консервной банкой, полной окурков. Щелкнул выключатель, зажегся свет.

– Это я тут все так оборудовал, – сказал Кругляк не без гордости. – Тепло, уютно. Можно и газетку почитать.

Мы закурили.

– Дмитрий Михайлович, – сказал я, – у меня, собственно, к вам один вопрос. В тот день, когда убили Кригера, никто к нему не приходил с утра?

– Да я уж докладывал: приходил! Но раненько, часиков в девять, я как раз за молоком собирался и аккурат дверь ему открыл. А как возвращался обратно, часика через пол это было, и он выходит. Сосед, значит, сам за ним и закрыл. Мы потом постояли еще маленько в коридоре, покалякали о том о сем, да и разошлись. Кто ж знал, что через два часа всего такое приключится!..

– А как он выглядел? – спросил я нетерпеливо.

– Да как? Обыкновенно! Высокий такой, вроде черный. Дак ведь кабы знать, я в получше запомнил... Это Анюта у меня запоминать мастерица, а ее-то, как на грех, и не случилось.

Елин высок и темноволос. Вроде подтверждается.

– А не заметили вы, Дмитрий Михайлович, когда выходили, не стояла у подъезда какая-нибудь машина?

– Нет, – ответил он сокрушенно, – чего не заметил, того не заметил. Не помню.

Легкая тень проскользнула по стеклянной двери над нами, и Кругляк всполошился. Вскочил, загасил окурок.

– Моя пришла, – сообщил он, – а у меня картошка недочищена. Пойдемте, с ней побеседуете.

– Спасибо, – сказал я. – Мне пора.

Лифт опустил меня вниз, на этот раз, правда, с задержкой. На четвертом этаже вошла женщина, которую я сразу узнал: та самая, которой я так галантно придержал тогда дверь. Она меня тоже узнала и грустно улыбнулась. Ах, если бы не эта галантность! Выходя из подъезда, я снова пропустил ее вперед...

– Бабушки, – спросил я, подсаживаясь на лавочку, – а к Эрнсту Теодоровичу, которого убили, не ездил ли такой – высокий, чернявый?

Старушки помолчали, раздумывая.

– Это который на “Волге”, – сказала наконец одна, обращаясь почему-то не ко мне, а к товаркам.

– Ездил, – сообщила мне результат совещания вторая, интеллигентного вида, в очках.

– А в тот день?.. С утра?..

Женщины переглянулись.

– Элеонора Максимовна, – строго сказала та, что в очках, соседке. – Утром как будто вы сидели.

Элеонора Максимовна покачала головой:

– Часов в одиннадцать я вышла, не раньше.

– Приезжал, – неожиданно подала голос четвертая. – Под самые окна мне машину свою поставил. Но уехал скоро.

Все. Больше у меня не было сомнений, что Кригер и Елина тоже привлек к этой истории.

Уже под вечер я заехал в редакцию и узнал, что мне никто не звонил. Значит, ни на работе, ни дома он так и не появился. Мне оставалось одно – ждать. Больше я пока ничего не мог.

Звонок поднял меня среди ночи. С вечера я предусмотрительно поставил аппарат в изголовье раскладушки, но в темноте и спросонья никак не мог сразу нашарить трубку, а он все звенел и звенел. Наконец я поднял ее. Голос сначала показался мне незнакомым, каким-то лающим. Потом я узнал Марину Костину и понял, что она рыдает.

– Труп... за городом... Канаве какой-то...

– Кого? – крикнул я, холодея.

– Андрю-у-шу Е-елина...

26

Утром, раскладывая по тарелкам нашу обязательную яичницу, Феликс говорил:

– Мне бы на твоем месте просто было страшно. Этот мальчишки узнал что-то очень важное, настолько важное, что они не оста на вливаются ни перед чем. Он теперь вроде лакмусовой бумажки – определяет, кого надо убрать. Рассказал Кригеру – Кригера убили. Рассказал Елину – убили Елина. Они и его самого могут убить, если найдут.

– Вот именно, – вставил я вяло. Спорить мне не хотелось, голова болела адово. Остаток ночи после звонка Костиной я спал очень плохо, какими-то урывками, как мне казалось, но нескольку минут, и снилось мне все время одно и то же: мы с Андреем Елиным поднимаемся вверх по нашей школьной лестнице, мирно о чем-то беседуя.

– Позвони Сухову, – продолжал убеждать меня Феликс, – и все ему расскажи. Он двадцать раз прав, каждый должен заниматься своим делом.

– Позвоню, – соглашался я.

– И кстати, насчет этой Елены Сергеевны. Я тут думал вчера... На кой черт ей грабить собственного мужа? А если в даже захотела, так могла бы обойтись и без пасынка, а? Тут или все гораздо сложнее, или, скорей всего, гораздо проще. Сводная сестра – дочь мужа матери, не велика родня... А эти ребята, насколько я понял, и мать родную ограбить не постесняются.

Я кивал головой, слушая Феликса вполуха. Вопрос о том, ограбят или нет антикварную квартиру Латынина-старшего, волновал меня сейчас меньше прочих. Я в эту минуту взвешивал, подкидывал, пробовал на язык новое ощущение, возникшее во мне. Ощущение это состояло в том, что Андрей Елин, оказывается, всю жизнь был для меня довольно близким человеком. Да, я мог не видеть его и не слышать по году, а встретившись, мы бывали с ним холодны и ироничны. Но теперь, честно оглядывая историю наших отношений, вернее, отсутствия их, я приходил к выводу, что всегда он оставался для меня некоей меткой, полузаметной зарубинкой, по которой я бессознательно отмерял собственные продвижения в жизни. В сущности, я ведь постоянно все знал о нем, а Кригер охотно поддерживал во мне этот интерес, рассказывал о Елине в мельчайших подробностях. Никогда мне теперь не узнать этого точно, но я подозревал, что так же он рассказывал ему про меня. И вот я вдруг осознал, что его смерть – это не просто смерть знакомого человека, что с этой смертью потерялась еще одна частица моей жизни, еще одна после Кригера. Я позвонил Сухову и рассказал про Елина. Он тяжко вздохнул:

– Ну спасибо тебе. Обрадовал. Еще один труп подкинул.

– Извини, если что не так, – сказал я.

– Ладно, будем искать твоего мальчишку, – заключил Сухов.

– Хорошо бы адрес этого “кабинета” выяснить. Вдруг он там и сидит?

– Попробуем, – согласился Сухов. – Это мысль. – Он замолчал, я понял, что он записывает. – Перово, говоришь? Перово – оно большое. Поточнее данных нет? Улица или ориентир хотя бы: кинотеатр, ресторан, а? Нет? Ну ты выясни получше, расспроси там общих знакомых, может, кто был у него все-таки.

– А следствию я не помешаю? – не удержался я от ехидного вопроса, но тут же пожалел об этом.

– Ты это брось, – сурово сказал Сухов, и я буквально ощутил, как он наливается гневом. – Нашел, понимаешь, время...

И, бросив на прощание свое коронное: “Если что узнаешь – звони”, повесил трубку.

Потом я поехал в суд. Ибо эта история на глазах сулила все меньше и меньше возможностей оказаться моей прямой работой, но сама работа оставалась: Ира Уткина ждала, что я ей чем-нибудь помогу, а Глеб Завражный ждал, что я напишу ему моральный “кусок” на пятницу.

Судья оказался молодым мужиком примерно моих лет. Он долго не мог вспомнить, о ком речь, извинялся, разводя руками: дела идут потоком! Но когда секретарь принесла из архива тоненькое “Дело”, пролистал его и хлопнул себя по лбу:

– А, по собственному желанию!

В “Деле” кроме справок с работы и места жительства имелся всего один листок – заявление. “Прошу развести меня с мужем Уткиным Сергеем Владимировичем по собственному желанию”, – написала моя героиня. Мы с судьей посмеялись.

– Теперь я ее, конечно, вспоминаю, – сказал он. – Тихая такая. Пришла, развестись, говорит, хочу. Не сошлись характерами, бьет он меня. А в милицию обращались, спрашиваю? Молчит. По-моему, дурочка она совсем. И глаз у нее маленько косит, да?

Ирина не показалась мне такой уж дурочкой, да и глаз у нее, насколько я помнил, не косил. Но я сделал скидку на то, что судья видел ее больше года назад и у него в голове она могла смешаться с какой-нибудь другой такой же бедолагой.

– Эх, – вздохнул он, – обычная история. Вот таких эти Жюльены Сорели и ловят ради московской прописки. Потом, конечно, слезы. Горе-то у девчушек настоящее, они еще в любовь верят... А тем – что, сделал дело, гуляй смело... Но больше она не пришла. Может, стерпелось, слюбилось? И так бывает.

Я рассказал ему, как обстоят дела, он философски покачал головой:

– Значит, все-таки придет...

Все это прекрасно ложилось ко мне в материал. Я переписал в блокнот наивное Иринино заявление и поехал по следующему адресу – на завод, где Сергей Уткин работал электромонтажником четвертого разряда.

Сонной вахтерше я показал мельком свое новенькое удостоверение и после равнодушного кивка оказался за проходной. Начальник электромонтажного цеха, изможденный человек с высокими залысинами, сидел у себя в каптерке, но в течение первых десяти минут своего пребывания там я не только не смог перекинуться с ним парой слов, но даже поздороваться. Сам цех был светлым и тихим – электромонтажники орудовали в основном отвертками, паяльниками и другими нешумными предметами, но вокруг стола начальника бушевал, как мне показалось, перманентный скандал.

Один кричал, что пусть Армашкин идет к черту со своими изоляторами, а он их ставить не будет – себе дороже. Другой, весь замасленный, шумел, чтоб немедленно разгружали, а не то он уедет и чихал он на ихние проблемы, у него самого план. Третий, в костюме и при галстуке, шипел, что будет жаловаться в министерство. Заметив, видимо, у двери мое растерянное лицо, начальник посылал мне через их головы слабые оправдательные улыбки.

Я понял, что, если не включусь в этот ритм, придется уходить отсюда несолоно хлебавши, пробился к столу и представился.

Начальник почему-то обрадовался, встал, сказал костюмно-галстучному:

– Жалуйся куда хочешь. – А остальным объявил: – Ко мне товарищ из газеты. Все вопросы к Армашкину.

Через минуту кабинет опустел. Я изложил цель своего прихода.

Начальник потер ладонью лоб:

– Сам Уткин сейчас в отпуске. А пойдемте, я вас в комитет комсомола отведу, там его лучше знают, по дороге и побеседуем.

По дороге я узнал, что Уткин теперь уже электромонтажник не четвертого, а пятого разряда, больше того, бригадир комсомольско-молодежной бригады.

– Хорошо работаете, – рассказывал начальник. – Грамотно. Без брака. План перевыполняет, премии получает. Так и говорит: мне, говорит, деньги нужны. Ну что еще? Спокойный мужик, это мне нравится. У нас ведь видели как? Содом и гоморра – и так целый день. Производство! А он подойдет по-тихому: Семен Ильич, так и так, нужно то-то и то-то. Такому и отказывать грех. А насчет семейных дел – это мы не знаем, чем он там после работы занимается.

Секретарь комитета комсомола всплеснула руками:

– Ну, Уткин! Ну, мы ему покажем! Пусть только из отпуска выйдет. Мы его на комитет вытащим! Будет знать, как жену терроризировать!

Немного успокоившись, она сообщила:

– А мы его в бюро собирались вводить. Он ведь довольно активный общественник, в ДНД участвует, недавно один двух хулиганов задержал. И на собраниях всегда выступает, он хорошо умеет говорить, складно так. Надо же – лицемер!

На шум зашел в комнату улыбчивый толстяк – оказалось, председатель месткома.

– Уткин? – удивился он. – А мы ему тут квартиру выбивать собираемся. Как очереднику района.

Принесли уткинское заявление. “В связи с тем, что у меня молодая семья, которая может в любой момент увеличиться, а также больная теща, и мы живем в аварийном доме, предназначенном к слому...”

Я переписал заявление дословно. Мерзковатенький облик вырисовывался постепенно у этого Уткина.

– Нехорошо, товарищи, получается, – сокрушенно покрутил головой предместкома. – Проглядели мы человека. Дождались, что пресса вмешалась. А ведь он... Сколько лет он у нас работает?

– Два с половиной, – ответил начальник цеха.

– Вот видите, – сказал предместкома и ушел.

– Положим, работает он у вас не больше полутора, – заметил я скорее справедливости ради. – Но не в этом дело...

– А по-моему, два, – возразила секретарь. – Меня как раз выбрали, и он пришел.

– Да что гадать, – сказал досадливо начальник цеха, – зайти к Марье Тимофеевне, и все.

Дверь с табличкой “Отдел кадров” находилась напротив и была заперта.

– Обедаете, – сказал начальник цеха. – Вы запишите телефон, я ее предупрежу, она вам скажет.