Медленно и не очень твердо он пошел обратно к двери.
      - Надеюсь, сэр, вы не станете вымещать недовольство моей глупостью на вашей жене, - только и мог сказать огорошенный Отфорд.
      - Это, - ответствовал полковник, - мое дело, так же как и сражение на реке Риццио, - и захлопнул за собой дверь.
      Отфорд вернулся домой в четыре утра, усталый, злой и растерянный. Он на цыпочках прошел в спальню и разделся как можно тише. Привыкнув к темноте, он вдруг обнаружил, что жена наблюдает за ним своими большими, явно обиженными глазами. Отфорд был слишком расстроен, чтобы даже попробовать объясниться в столь поздний час, и поэтому, сделав вид, будто ничего не заметил, тихо лежал в темноте, притворяясь спящим.
      Наутро за завтраком оба были холодны друг с другом, Отфорду не хватило смелости покончить с этим недоразумением. В напряженном молчании ему почему-то лучше думалось. Он уехал на работу, не попрощавшись с женой.
      На работе ему, как обычно, нечего было делать. Он сидел за столом, зевая и озираясь по сторонам. И вдруг принял решение. Позвонив своему приятелю в министерство обороны, он привел в действие архивный механизм - на предмет поиска документов части, где служил Олбэн. Несколько часов спустя, после телефонных разговоров на приличную сумму, которые можно было объяснить или оплатить позже, Отфорд установил, что во время форсирования реки Риццио адъютантом Олбэна был некий лейтенант Гилки, ныне владеющий фермой в Кении, а денщиком Олбэна был рядовой Джек Леннок, который состоит членом Корпуса Комиссионеров*. С помощью этой организации Джека Леннока удалось быстро разыскать: он работал в кинотеатре на Лестер-сквер.
      * Объединение бывших военнослужащих, поставляющее швейцаров, курьеров и т.п. Основано в 1859 году.
      Забыв об обеде, Отфорд взял такси и отправился на Лестер-сквер. Взойдя по ступенькам к высокому багроволицему швейцару в ослепительном опереточном мундире, он осведомился о Ленноке. Швейцар поведал ему, что Леннок трудится в конторе наверху, но приходит не ранее трех часов.
      Отфорд сидел в кафе-молочной, ел отвратительный хамбургер и не мог понять, почему испытывает такое нетерпение.
      Все известные ему факты ясно свидетельствовали: никакой тайны здесь нет. Гриббелл и Олбэн соглашались во всем. И Олбэн - обвиняемый - куда энергичнее доказывал свою вину, чем Гриббелл, обвинитель. И тем не менее чутье подсказывало Отфорду, что он на пороге открытия и поиск должен продолжаться.
      В три часа Отфорд поднялся в помещение кинокомпании, расположенное над кинотеатром. Леннока он нашел за столом в приемной на восьмом этаже. Тот был в форменном темном костюме с медалями на груди. Когда Отфорд подошел к нему, Леннок поднял взгляд и улыбнулся. У него было приятное, открытое лицо.
      - Кого бы вы хотели видеть, сэр? - спросил он.
      - Полагаю, что вас.
      - Меня?
      - Вы - мистер Леннок?
      - Да.
      Отфорд представился и без обиняков спросил об Олбэне. Выражение лица Леннока изменилось. Казалось, в глазах его снова вспыхнула былая боль.
      - Я всем этим сыт по горло, сэр, - сказал Леннок. Да и старик, я думаю, тоже. Я предпочел бы обо всем забыть.
      Отфорд протянул ему фунтовую бумажку, тот не взял ее.
      - Вы хорошо к нему относились?
      - Кто, я? Я в жизни никого лучше не видел. Но его, конечно, надо было знать. У него были свои взлеты и падения, как и у каждого человека.
      - Однако он любил заглядывать в бутылку?
      Леннок подозрительно и не без гнева взглянул на Отфорда:
      - Он не прочь пропустить рюмочку в подходящий момент, сэр, как, наверно, и вы.
      - Вы принимали участие в форсировании реки?
      - Да, сэр, принимал, - сказал Леннок.
      - И были одним из тех, кто переправился на другой берег?
      - Мы все переправились на другой берег, сэр.
      - Все? Вся бригада?
      - Вся бригада.
      Отфорд нахмурился.
      - И далеко удалось вам продвинуться?
      - Это надо спросить у кого-нибудь другого, сэр. Я был ранен в ногу, как только оказался на том берегу, и отправлен в госпиталь. А выписавшись, попал на Дальний Восток с нашим восьмым батальоном и никого из ребят больше никогда не видел.
      - Вы поддерживаете контакты с кем-нибудь из бывших сослуживцев, кого бы я мог расспросить?
      - В Лондоне почти никого из них нет, сэр. Разве что старшина третьей роты Ламберт. Он заведует турецкой баней при мотоспортивном клубе, в конце Джермин-стрит. С ним я иногда встречаюсь.
      В этот момент в приемную вошел кто-то из служащих кинокомпании и позвал Леннока.
      - Извините, сэр, я сейчас же вернусь, - сказал Леннок и ушел.
      Отфорд не стал дожидаться его возвращения. Он вышел на улицу, подозвал такси и направился в мотоспортивный клуб. Войти в него не члену клуба оказалось целой проблемой, но принадлежность Отфорда по меньшей мере к одному из других престижных клубов помогла убедить секретаря. После совершенно излишних объяснений Отфорда препроводили в турецкую баню и представили старшине Ламберту, маленькому жилистому человечку. В его облике проскальзывала резкость, от которой даже при самой чистой совести становится не по себе. Ламберт был одет в белое с головы до пят, движения его были упруги, как у инструктора по физической подготовке.
      Не теряя времени, Отфорд начал расспрашивать его.
      - Не уверен, обязан ли я отвечать на ваши вопросы, сэр, поскольку не знаю наверняка, вправе ли вы задавать их.
      - Но должны же вы иметь свое мнение, - сказал Отфорд, которому претила напыщенность людишек, упивающихся своей приниженностью.
      - Я могу иметь свое мнение, сэр, но это не значит, что я имею разрешение высказывать таковое когда угодно, если вы понимаете, что я имею в виду.
      - Нет, не понимаю. - Джон почувствовал раздражение.
      - Что ж, позвольте сказать так. Я не знаю, рассекречено все случившееся с нами при форсировании реки Риццио или нет.
      - Кто-нибудь говорил вам, что эти сведения засекречены?
      - Никто не говорил мне, что они рассекречены, - лукаво ответил бывший старшина в полной уверенности, что выиграл очко в споре. О боже, какой идиот!
      - Вы знали бригадного генерала Олбэна?
      - Полковника Олбэна, сэр.
      - Если вам угодно быть невеликодушным.
      - Я всего лишь точен, сэр.
      - Как по-вашему, он был хорошим офицером?
      - Мои отзывы не в счет, сэр. Имеют значение, во-первых, послужной список и заключение военно-полевого суда во-вторых.
      - Вы согласны с приговором суда?
      - Не мое это дело - соглашаться или не соглашаться с приговором суда; я должен его выполнять.
      - О господи, но ведь все происходило на ваших глазах!
      - Вот именно, - ответил бывший старшина. Вызывающий тон его покоробил Отфорда, и все же он решил предпринять новую попытку:
      - Вы форсировали реку двадцать девятого ноября. Это общеизвестно.
      - Должно быть, так, сэр, раз вы это знаете.
      - Как я понял, через реку переправился целый батальон, прежде чем был получен приказ отходить.
      - Этого я не могу вам сказать, сэр.
      - Кому вы, по-вашему, поможете, если скажете? - вскричал Отфорд. - Немцам? Но они теперь на нашей стороне и жаждут всячески помочь нам.
      - Почему вам тогда не обратиться к ним?
      - Ей-богу, это идея!
      Старшина утратил выдержку. Мысль о том, что он мог подать Отфорду идею, ужаснула его.
      - Что вы намерены предпринять, сэр? - спросил он, прикрыв глаза, как в мелодраме.
      - Я намерен воспользоваться вашим советом и узнать правду у немцев.
      - Но я вовсе вам этого не советовал!
      - Нет, советовали! - отвечал Отфорд. - Вы сказали: "Почему вам тогда не обратиться к ним?"
      - Я не совсем это имел в виду, сэр. Но если вы хотите получить необходимые сведения, я буду вам весьма признателен, если вы свяжетесь с майором Энгуином. Он принял батальон после гибели нашего старика, полковника Рэдфорда. - Теперь старшина так разволновался, что у него перехватывало дыхание.
      - Вот это уже лучше, - сказал Отфорд. - Майор Энгуин, говорите? Где я могу его найти? Вы знаете?
      - Так точно, сэр. Мы до сих пор обмениваемся открытками на рождество, сэр. Он теперь занимается перевозками на грузовиках, сэр, в Линкольне. Фирма "Братья Энгуин".
      - Большое спасибо.
      Отфорд протянул фунтовую бумажку, которую бывший старшина взял с легким поклоном.
      Отфорд вернулся в музей около половины пятого и обнаружил, что никто ему не звонил и никто его не спрашивал. Взгляд его упал на книгу "Таков был приказ".
      "Хотя двум ротам удалось форсировать реку и захватить незначительный плацдарм на вражеском берегу, потери оказались столь велики, что я был вынужден приказать им отойти на исходные позиции", - снова прочитал он.
      И все же, по словам Леннока, через реку переправилась вся бригада. Возможно, Леннок был не в том положении, когда можно все знать точно? А может, не в том положении был и сам Гриббелл?
      Отфорд без труда нашел номер фирмы "Братья Энгуин" в Линкольне и вскоре уже говорил с майором Энгуином по междугородному телефону. Судя по голосу, Энгуин воображал себя прирожденным руководителем людей и грузовиков.
      - Олбэн? - переспросил он. - Я этого типа терпеть не мог. Донельзя дурно воспитан, чертовски тщеславен да к тому же еще и с причудами. Носил фуражку задом наперед и принимал парады в пижаме. Вам, безусловно, знаком подобный тип людей. Вечно выламываются как могут. Но должен вам сказать, солдаты пошли бы за ним в огонь и в воду. Он их завораживал. И умел веселить. Они считали его чокнутым и при нем не скучали ни минуты, это уж точно. Но в офицерском собрании он был сущим бедствием.
      - Пил?
      - Да, но держался великолепно, сколько бы он ни выпил. Никогда не встречал человека, который умел бы так пить, не теряя контроля над собой. Просто невероятно. И всегда сохранял ясность ума.
      - Вы когда-нибудь сталкивались с сэром Краудсоном Гриббеллом?
      - Да, еще одна совершенно отвратительная личность. Но, разумеется, полная противоположность дикарю Олбэну - вылитый полковник Блимп*. В жизни своей никогда не рисковал. Ни разу не продвинулся ни на шаг, если не был уверен в успехе и пока дивизии на его флангах не выполнят всю грязную работу. С Олбэном, по крайней мере, не соскучишься, но, заговорив с Зевуном Гриббеллом, вы сию же минуту начнете храпеть.
      * Полковник Блимп - персонаж карикатур Дейвида Лоу, популярных в 30-е годы. Стал именем нарицательным, символом косности, шовинизма и мещанства.
      Занятный тип этот Энгуин.
      - Генерал Гриббелл написал книгу.
      - Зевун? Я рад, что не вложил в нее денег. И что же он пишет?
      - Пишет, что когда Олбэн начал свою атаку, через реку переправились только две роты, и...
      - Полная и заведомая ложь. Мой батальон был в резерве, и мы переправились вслед за двумя остальными батальонами бригады.
      - Гриббелл называет незначительным захваченный Олбэном плацдарм.
      - И вы поверили этому? Целью операции ставился захват деревни Сан... как ее там...
      - Сан-Мельчоре-ди-Стетто.
      - Вот именно. Так вот, мы заняли ее менее чем через полчаса после начала атаки. Потери были совсем незначительны. Олбэн приказал занять оборону и окапываться и послал сообщение в штаб, просил поддержать бригаду силами дивизии. В ответ он получил лишь приказ отступить. Сначала Олбэн отказался отступать, но в конце концов вынужден был подчиниться. Когда солдаты поняли, что отступают без всякой причины, чуть было не вспыхнул бунт. Наш отход придал фрицам духу, и они открыли убийственный огонь. Девяносто пять процентов всех потерь мы понесли при отступлении.
      - О господи!
      - Да, вот как оно было. Так что не принимайте всего на веру. Окажетесь в Линкольне, в любое время буду рад...
      Отфорд снова лихорадочно зазвонил в министерство обороны и благодаря своим связям выяснил, что немецкими войсками, противостоявшими дивизии Гриббелла, командовал некий генерал Шванц, который, к счастью, оставался в армии до сих пор и был прикомандирован к штаб-квартире войск НАТО в Париже. Несмотря на поздний час, Отфорд заказал Париж и выяснил, что генерал уже покинул штаб, но его можно найти в отеле "Рафаэль". Тревожно поглядывая на часы, Отфорд заказал разговор с отелем "Рафаэль" и узнал, что генерал Шванц, по всей видимости, уехал в посольство Западной Германии на прием в честь какого-то высокого гостя из Америки. Не колеблясь, Отфорд позвонил в посольство и, припомнив все известные ему немецкие слова, попросил генерала Шванца. Человек, ответивший на звонок, отправился искать генерала, и Отфорд услышал в трубке приглушенный гул голосов, обычный для коктейлей. Неплохо бы, подумал он, и ему сейчас выпить. Наконец в трубке раздался довольно высокий мягкий голос:
      - Hallo, hier Schwantz*.
      * Алло, Шванц слушает (нем.).
      - Вы говорите по-английски?
      - Кто у аппарата?
      Отфорд объяснил, что он военный историк, и извинился за беспокойство, причиненное генералу в неурочный час. Поскольку немцы питают большое уважение к историкам вообще, а к военным - в особенности, генерал был более чем любезен.
      - Я хочу задать вам вопрос о форсировании реки Риццио, сэр.
      - Риццио? Да-да. Возможно, я пошлю вам мою книгу... "Sonnenuntergang in Italien"**. Здесь трудно говорить, потому что много шуму.
      ** "Закат солнца в Италии" (нем.).
      - Вы написали книгу?
      - Да. Две недели как вышла в Мюнхене, на немецком, конечно. Я пошлю ее вам.
      - Огромное спасибо, сэр. С удовольствием прочту ее. Не могу ли я задать вам сейчас еще один вопрос?
      - Пожалуйста.
      - Застала ли вас врасплох атака англичан двадцать девятого ноября?
      - Абсолютно. Не было никакой артиллерийской подготовки. Мы привыкли, что атаки англичан всегда построены по одной схеме. Артиллерия, а потом, через час или около того, пехота. Тогда было что-то совсем другое. Атаку возглавил офицер в белом. Его костюм походил на пижаму. Он курил трубку и держал в руке британский флаг. Многие солдаты тоже курили, дудели в трубы и горны, били в барабаны. Такую форму атаки мы применяли в первую мировую войну, так называемая "психическая атака". Боевой дух моих солдат был настолько низок, что они покидали свои позиции, почти не открывая огня. Они, видите ли, прибыли из России, и генеральный штаб считал, что после России Италия - это нечто вроде курорта, но там, конечно, тоже было тяжело, хотя и полегче. Некоторые солдаты так перепугались, что приняли эту фигуру в белом за призрак или, как у вас говорят, за труп. И эта странная какофония. Все было очень умно придумано, ничего умнее я на войне никогда не видел, потому что психологический момент был очень правильно выбран. В первую мировую войну мы потеряли много солдат, бросая их в такие атаки против свежих частей противника, у которых был высокий боевой дух. Я не мог спасти наш штаб в Сан-Мельчоре-ди-Стетто, и наша линия обороны была прорвана. Одним из последних моих действий была отправка срочной просьбы о помощи командиру корпуса генералу фон Хаммерлинку, но я знал, что ему придется отдать приказ об общем отступлении: у нас тогда совсем не было резервов. Я имел под моим командованием мелкие подразделения триста восемьдесят первой дивизии - всего, наверно, человек двести; около пятисот гренадеров из дивизии Великого курфюрста, немного пожилых солдат из разных запасных частей и около трехсот фанатиков из дивизии эсэс Зейса-Инкварта. Я перемешал их, насколько это было возможно. Если бы британцы взяли пленных, я хотел создать впечатление, что у меня большие силы. Я уже отдал приказ об отступлении на своем участке, чтобы предотвратить полный упадок боевого духа - многие из моих солдат были бессменно на передовой по восемь-девять месяцев, - как вдруг, по причине, которая так никогда и не выяснилась, британцы начали отходить сами. Когда ко мне поступило это сообщение, я сначала не поверил, но приказал атаковать всеми силами. Если солдаты устали и пали духом, надо заставить их действовать активно. Даже безнадежная атака лучше, чем ничего. Через два часа мы вернулись на наши прежние позиции, нанеся противнику тяжелые потери. Я получил "Рыцарский крест" с бриллиантами, но отмечаю в моих мемуарах, что не заслужил его. Ни разу за всю свою службу в армии я не сталкивался с такой необычной и даже таинственной ошибкой, как допущенная в тех обстоятельствах британцами. Ответил ли я на ваш вопрос?
      Да уж, немцы - народ дотошный. Для человека, просившего извинения за то, что ему будет трудно говорить прямо с шумного коктейля, генерал Шванц справился с задачей просто великолепно.
      - Большое спасибо, герр генерал, - сказал Отфорд. Вы дали мне более чем исчерпывающую информацию, я позволю себе послать вам мою книгу и надеюсь, вы с ней ознакомитесь.
      - Простите?
      Генерал почти безупречно изъяснялся по-английски на военные темы, но в обычном разговоре был не так находчив.
      - Большое вам спасибо, - повторил Отфорд.
      - Спасибо вам, и желаю успехов в вашей чрезвычайно интересной работе.
      Отфорд повесил трубку и мрачно улыбнулся. Он позвонил Филипу Хеджизу и сообщил, что, возможно, придется внести кое-какие изменения в новое издание энциклопедии. Хеджиз был в восторге. Затем Отфорд зашел в цветочный магазин, купил большой букет алых роз и поехал домой.
      Его жену успело уже утомить тягостное молчание семейного раздора, вызванного лишь некоторым недомыслием, а вовсе не злым умыслом. Подаренный букет заставил ее расплакаться, настолько поступок этот был не в привычках ее мужа. Вечером в постели Отфорд рассказал ей все.
      - Я просто не мог посвятить тебя в это раньше, объяснил он, - мне и самому все было неясно.
      - Я понимаю, - прошептала она, хотя на самом деле ничего не поняла.
      Покосившись на нее краем глаза, он усмехнулся.
      - Тем не менее мне понадобится завтра твоя помощь. Утром мы съездим повидаться с полковником Олбэном.
      - Тебе нужна моя помощь? - Она была польщена.
      - И еще как. Если я поеду один, у него может появиться искушение поколотить меня. Но я надеюсь, в присутствии дамы он не отважится на это.
      Следующим утром Отфорды выехали в Саннингдейл. К домику полковника они добрались около половины двенадцатого. Днем он выглядел еще более убого, чем ночью. Он был собран из гофрированного железа, унылый вид его кое-как скрашивали побеги винограда и других ползучих растений. И лишь крошечный садик выделялся своей ухоженностью. Отфорд позвонил в дверь. Минуту спустя ее открыла миссис Олбэн.
      Казалось, при виде Отфорда она пришла в ужас.
      - Кто там еще? - послышался хриплый голос из дома. Миссис Олбэн не посмела ответить и в смущении замешкалась.
      Появился полковник, сжимая в зубах погасшую трубку мундштуком вперед. Он был одет в шорты и толстый серый свитер.
      - Какого черта вам надо? - бросил он резко. - Я ведь, кажется, указал вам в прошлый раз на дверь.
      - Вы вовсе не указывали мне на дверь, - храбро ответил Отфорд. - Вы даже не предложили мне войти. Разрешите представить вам мою жену Джин.
      Олбэн отрывисто кивнул, переводя неуверенный взгляд карих глаз с Отфорда на его жену.
      - Может, лучше пригласим их зайти? - осмелилась робко спросить миссис Олбэн.
      - Нет. Чего вы хотите?
      - Мне известна правда о форсировании реки Риццио, и я намерен предать ее гласности.
      - Да ведь правда об этом событии известна всем и каждому.
      - Рядовой Леннок так не считает.
      - Леннок? Где вы его откопали?
      - Неважно.
      - Он не может компетентно судить о том, что произошло.
      - Ну а старшина Ламберт и майор Энгуин?
      - Ламберт - наш худший тип кадрового солдата: приспособленец, подхалим. Что же до Энгуина, это просто упрямый осел, любитель среди профессионалов. Я буду отрицать все, что они ни скажут.
      - А как насчет генерала Шванца?
      - Генерала Шванца?
      Полковник Олбэн улыбнулся еле-еле; такая улыбка - знак признания, что оппонент выиграл очко в споре.
      - Входите, - сказал он. - Мадж, не потрудишься ли ты занять миссис Отфорд. Я хочу поговорить с мистером Отфордом наедине. В кабинете.
      Джин взглянула на мужа, тот ободряюще кивнул.
      - Я наварила варенья, - сказала миссис Олбэн, - с удовольствием вам покажу.
      Джин направилась за ней явно без всякого энтузиазма. Это был мужской мир.
      Отфорд последовал за полковником.
      - Прежде, чем вы начнете разговор, - сказал ему Олбэн, что вам бросилось в глаза в этой комнате?
      - Ну конечно, фантастическая, потрясающая коллекция растений. Можно сказать, целый полк растений.
      - Я согласен на любое собирательное существительное, кроме этого, - в голосе полковника снова зазвучал металл.
      - Некоторые из них с Востока, не так ли?
      - Да, - сказал полковник, - этот малыш - из Тибета, а этот отвратный уродец - из Кашмира. У меня тут растения со всего мира. И капризные же они, надо сказать. Приходится держать под стеклом, при разных температурах, а в жилом доме это нелегко. Однако при известной смекалке чего только не достигнешь. - Он улыбнулся. - Что вы и доказали.
      - И давно вы этим занимаетесь? - спросил Отфорд.
      - С тех пор как оставил военную службу. Больше вы ничего здесь не замечаете? Ну скажем, отсутствия чего-то? Отфорд молча огляделся по сторонам, ища ключ к загадке.
      - Дело не в одной какой-то детали, - продолжал Олбэн. - Вам случалось бывать в домах военных людей? Отфорда вдруг осенило.
      - У вас здесь нет ни одной фотографии встреч однополчан, сказал он, - ни единой воинской реликвии, даже портрета фельдмаршала в рамке*.
      * Речь идет о портрете фельдмаршала Монтгомери, непременном сувенире английских офицеров - ветеранов второй мировой войны.
      - Совершенно верно, - ответил Олбэн. - Теперь мне с вами проще разговаривать. Хотите виски? Больше у меня ничего нет.
      - Не рановато?
      - Для виски никогда не рано.
      Олбэн налил два бокала и протянул один из них Отфорду.
      - Можно мне немного...
      - Вода его только портит, - ответил Олбэн. - Поехали. Он присел на складной табурет, предоставив Отфорду сломанное кресло.
      - Я хочу уточнить кое-что, - начал Отфорд. - Почему вы были так резки со мной, пока я не упомянул фамилию Шванца? И почему так гостеприимны сейчас?
      Полковник рассмеялся и почесал щеку пропитанным никотином пальцем. Затем начал медленно набивать табаком трубку, обдумывая ответ.
      - Ничего на свете я не ценю так, как ум. И восхищаюсь людьми, умеющими вовремя прислушаться к своей интуиции. Это ведь тоже свидетельство ума. Вы, пожалуй, именно так и поступили. И доказали мне, что вы не какой-нибудь олух, падкий на сенсации, а человек, учуявший, где тут собака зарыта, и сам, своим умом дошедший до сути. В прошлый раз я сделал все, чтобы обескуражить вас. Я сбил вас со следа, но вы тут же взяли его снова. Я восхищен, теперь вы достойны моего гостеприимства.
      Да, по темпераменту судя, Олбэн был прирожденным лидером. И столь безмятежен в своем тщеславии, что на него невозможно было обидеться. Он не спеша раскурил трубку.
      - Вы надеетесь услыхать мой рассказ, - продолжал он. - Но вы его не услышите. Все, что я могу для вас сделать, - дать вам возможность приятно провести время.
      - И у вас нет никакого желания узнать, что сказал Шванц? спросил Отфорд.
      - Нет. Он несомненно сказал правду. По мне, лучше бы он ее не говорил.
      - И вы согласны оставить неоспоренной версию событий, изложенную Гриббеллом?
      - О да. - Ответ Олбэна прозвучал чуть ли не пренебрежительно. Подняв взгляд, он увидел недоуменное лицо Отфорда и громко рассмеялся. - Мои начальники испортили меня. Я ведь на самом деле был этаким переростком-бойскаутом, а в те времена именно это и ценилось в армии. Балканская кампания в конце первой мировой войны была для меня сущим развлечением со всеми этими капризными французскими офицерами, сербами, преисполненными собственного достоинства, болгарами с их уязвленными национальными чувствами и греческими коммерсантами, с очаровательной наглостью делавшими бешеные деньги. Потом, в Индии, я отличился умением блестяще играть в поло, и как следствие - быстрое продвижение по службе. Конечно, вокруг постоянно гибли люди, но я был молод и смотрел на это как на невезение в игре.
      Он замолчал на минуту, разглядывая дымок от трубки.
      - Проблемы начались, когда я прибыл во Францию в тридцать девятом. Мне казалось, что я очутился среди величайшего сборища кретинов, столько их сразу я еще никогда не видел. Их глупость была столь сокрушительна, что всякий раз забавляла. Солдаты только и знали, что драили свои пуговицы и с разбега кололи штыками мешки, с неистовым воплем, пугавшим их самих. Впечатление было такое, будто все обучение сводится к одному сделать людей как можно более приметными для неприятеля. Я возмущался и жаловался, но без толку. Когда фрицы перешли в наступление, мы сделали все, что было в наших силах, чтобы облегчить их задачу. И можем тешить себя мыслью, что проиграли кампанию куда более убедительно, чем немцы ее выиграли.
      Эфиопия после всего этого мне понравилась - это было возвращение к войне того типа, которую я любил. Не очень большие потери, пропасть превосходнейших пейзажей и здоровая жизнь на свежем воздухе. Потом Лондон, тепличное существование, завал канцелярской работы: знай перекладывай туманно составленные бумаги из ящичка "входящие" в другой "исходящие". Я начал уже изнемогать от всего этого, когда меня послали в помощь старому Крауди Гриббеллу. Он пришел в ужас, увидев меня снова после стольких лет, но у него не хватило характера настоять на моем отчислении. Ему всегда не хватало характера, нашему Крауди. Впрочем, я чересчур щедр. Характера у него вовсе нет. И мы просидели на южном берегу паршивой речонки целых два месяца в бездействии, ожидая, когда же противник начнет отступать.
      Я прекрасно понимал: фрицы блефуют. Слишком уж большую активность проявляли они на своем берегу, чтобы принять ее за чистую монету. Но старый Крауди на это клюнул. Он смертельно боялся наступления немцев. Тут его вызвали в штаб на ковер. Он вернулся, бледный от гнева.
      Его всегда было очень легко обидеть, старину Крауди, чаще всего потому, что он не совсем понимал услышанное и боялся попасть впросак. Он пригласил кое-кого из нас пообедать с ним. Я помню этот обед - просто дьявольский кошмар. Кошмар в любом смысле. Крауди был преисполнен решимости не высовываться и не атаковать немцев и требовал от нас поддержки. "Черта с два я раскрою свои карты раньше бошей*", - сказал он. Я взорвался, заявил, что стыжусь служить под его началом, и прибавил кучу еще менее благопристойных вещей. В разговорах с ним я всегда перегибал палку, и потому только, что иначе до него бы ничего не дошло. Вернувшись к себе в штаб бригады, я решил испробовать на фрицах один из их же собственных старых трюков. Как только рассвело, первая рота двинулась вперед на очень узком участке фронта. Солдаты шли, вымазав дочерна лица, кто в нижнем белье, кто привязав к винтовкам простыни; курили, колотили в жестянки. Я возглавлял атаку в пижаме, курил трубку и читал на ходу "Иллюстрейтед Лондон ньюс". Мы шумели, как только могли. У одного парня нашлась волынка, набрали еще четыре горна и всяких там губных гармоник. А уж кричали чертям небось тошно стало. Мы прошли сквозь позиции немцев, как нож сквозь масло, и через полчаса вступили в Сан-Мельчоре-ди-Стетто.
      * Бош - презрительная кличка немцев, распространенная во Франции.
      - А каковы были ваши потери?
      - Один убитый, четверо раненых. И тут я совершил роковую ошибку. Вместо того чтобы просить поддержки у командира соседней со мной польской дивизии, я послал донесение Крауди. Он ответил, что я арестован, и приказал нам немедленно отходить, заявив: я, мол, погубил запланированную им общую операцию по взятию Сан-Мельчоре. Я ответил, что, поскольку Сан-Мельчоре уже в наших руках, надобность в таком плане отпала. Это только усугубило дело. Он обвинил меня во лжи. И последним приказом, выполненным мною в армии, стал преступный приказ об отступлении. Мы потеряли четыреста двадцать четыре человека. Вот так-то.
      Олбэн помрачнел от охватившей его боли, потом улыбнулся снова.
      - Вот я и сделал именно то, чего, как сам говорил, делать не хотел. Все рассказал вам. А знаете, почему я решился на это?
      - Нет.
      - Потому что я хорошо разбираюсь в людях. Мой рассказ цена, которую я намерен заплатить за то, чтоб побудить вас держать все это в тайне.
      - Как, вы сами не хотите, чтобы я восстановил истину? Отфорд сорвался на крик.
      - Истина? Что такое истина? - Олбэн налил себе еще виски. На любом заседании всяческих ведомств, на каждой сессии парламента все прямо лезут вон из кожи, чтоб установить истину и зафиксировать ее в протоколах, а потом в них никто и не глянет.
      - Пока не будет подан иск.
      - Для возбуждения иска требуется истец. В данном случае его не будет. - Олбэн смерил Отфорда пронзительным взглядом и придвинул табурет ближе к креслу. Любопытно, поймете ли вы меня, - произнес он очень тихо, чуть ли не благоговейно. - Я всегда хотел детей, а у нас их никогда не было; и ничто не внушает такого почтения к жизни, как стремление дать жизнь и вместе с тем невозможность сделать это. Я понимаю, в этом мире приходится совершать определенного рода поступки и то или иное дарование ко многому обязывает нас. Я был хорошим солдатом. Не знаю, приходилось ли вам наблюдать за игрой в лаун-теннис. Мяч иногда замирает на секунду над сеткой, словно не может решить, на какую же сторону упасть. Есть солдаты, похожие на этот мяч, и я был одним из них. Они либо становятся великими военачальниками, либо их увольняют, потому что они ведут себя как великие военачальники, не имея достаточно высокого ранга, чтобы это сошло им с рук. Именно так было со мной. У меня был талант к воинской службе, и - имей я чуть больше терпения талант мой провозгласили бы военным гением. Но в глубине души я не уверен, что так уж пекся о славе, когда перестал служить на передовой; потом стал чересчур уж печься о солдатах, когда лишился права быть среди них. Меня совсем доконало то отступление - проклятое, идиотское, преступное отступление из деревни. Мы потеряли четыреста двадцать четыре человека. Солдаты падали на моих глазах как мухи.