- Вас послушать, - ухмыльнулся доктор, - так вы уже созрели, чтобы занять одну из наших палат для буйных.
      - Я вам кое-что скажу, доктор, - заговорщицки наклонился к нему Макглашан. - В этом человечке есть некая изюминка; нет-нет, никакая это не блажь, да и мысль, собственно, не моя. Я узнал об этом от моей пятилетней дочки. Зашел я вчера в спальню пожелать ей спокойной ночи, а она смотрит на меня и спрашивает: "Папа, почему у кролика Зигфрида стал другой голос?" Ей-богу, доктор, я чуть было ей все не рассказал. И когда-нибудь расскажу.
      - Что ж, как знать, может, год или два спустя он сможет туда вернуться.
      Макглашан покачал головой.
      - Вы не хуже меня знаете, что это неправда, доктор. Слишком сильную травму нанесли они ему в своем судилище. Он этого не вынесет. Если порядок вещей изменился бы, жизнь, может, и стала б ему по плечу, - вот все, что я хочу сказать.
      - Мы живем в жестоком мире, инспектор, - вздохнул врач. Наши с вами профессии тому свидетельства.
      - Жестоком? - переспросил Макглашан. - Нет, он грязен! Грязен! И часто те, кто выглядят самыми чистыми, и есть самые грязные. Те, кто облечены ответственностью.
      Осторожно подняв свою коробку, Макглашан направился к двери. Прежде чем открыть ее, он обернулся и сказал:
      - Нам жаловаться не приходится. Мы за себя постоять сумеем. - И с непонятной робостью посмотрел на свою коробку. - Я принес ему подарок, но, пожалуй, после нашего разговора лучше не отдавать его. Подарю своей дочке.
      - Что это? - спросил доктор Фейндинст.
      Макглашан воткнул обратно в коробку высунувшийся оттуда краешек салатного листа и сказал тихо:
      - Кролик.