Неизвестные солдаты, кн.1, 2

Дьяковский – человек замкнутый и серьезный. Читал газеты и толстые скучные книги. Держался всегда прямо, по-военному, не сутулясь. Школу он окончил отличникам. На выпускном вечере подвыпивший математик во всеуслышание заявил, что у Дьяконского профессорская голова.

А Сашка Фокин, по общему признанию, умом особенно не блистал. С грехом пополам проучившись семь лет, он работал теперь на сушильном заводе. Жил в свое удовольствие: играл в духовом оркестре, ухаживал за девушками, ездил на рыбалку. Был он добродушен, любил поесть, отчебучить что-нибудь смешное. На книги у него времени не хватало, и Дьяконский иногда заставлял его прочитать вслух пару страниц, «чтобы не забыл алфавит!»

Дьяконский и Фокин мечтали о военной службе, но мечтали по-разному. Виктор изучал Цезаря, Суворова и Клаузевица, знал историю наполеоновских войн, мог хоть сейчас сдать экзамен по любому уставу. У него была ясная цель: стать командиром. Желания Сашки гораздо скромнее. Военный оркестр, сверкающая на солнце медь труб, марш, под звуки которого шатают в ногу сотни людей, – во сне и наяву видел Фокин эту картину.

Игорь завидовал им обоим. У них уже все определилось, они знали, чего добиваться. А Игорь еще не нащупал себе места в жизни. И по росту и по характеру он занимал какую-то середину между Дьяконским и Фокиным. Вырос выше Сашки, а Виктору едва доставал до плеча. Он даже не знал, кто из друзей ближе ему. Иногда интересно было подурачиться, посмеяться с Сашкой. А с Виктором можно спорить о чем угодно: о добыче алмазов в Африке, о новом сорте картошки, о будущем авиации…

– Мы по делу, – объявил Фокин, – Даже по двум делам. Завтра на базаре нужно крольчиху на кролика обменять. Поможешь?

– Попробую.

– Теперь второе. Про массовку ты слышал?

– Говорили мне… – Игорь запнулся. – Коноплева мне говорила.

– Во! Народу будет полно. Заводские наши, из культпросветшколы девчата.

– Понимаешь, Игорь, – вмешался Дьяконский, – может быть, это последняя наша массовка. Ну и хочется отметить ее с огоньком.

– И с выпивкой, – предложил Сашка. – Собраться своей компанией – ив кусты на Большой обрыв. Можно девчат с завода позвать. Ваши-то ученицы больно уж тихие. С ними не развернешься.

– Не надо, – сердито сказал Игорь. – К дьяволу всех девчонок. Соберемся одни.

– Водку возьмем?

– Жарко. Лучше пива. Только на какие шиши?

Сашка понимающе кивнул.

– Монеты – это самый главный вопрос. У меня у самого в кармане вошь на аркане.

– У меня – блоха на цепи, – улыбнулся Виктор.

– Что же делать?

– А вот покурим, подумаем. – Фокин ловким движением выбросил из пачки две папиросы. – Подымим, Витя. Ты пораскинь своей светлой головой, с чего начать.

– Попробую. – Дьяконский лег на лавку, вытянул ноги. – Тихо, братцы. Пять минут на размышление.

К старой груше стремительно подлетел воробей с червяком в клюве, сел на край дупла, посмотрел направо, налево и нырнул в щель. Из дупла послышался писк.

– Продовольствием снабжает, – приподнялся Дьяконский.

– Слушай, ваше благородие, – сердито сказал Сашка. – Мы сидим молчим, как дураки. А ты? О деле думаешь или о воробьях?

– О деле. Можешь считать, что деньги уже в кармане. Все очень просто. Надо продать учебники, нам теперь они ни к чему.

– Я же говорил – светлая голова! – обрадовался Фокин. – Конечно, продать, нечего дома пыль разводить.

– Мне некоторые книги нужны, – возразил Игорь.

– Оставь нужные.

– Но ведь мало будет…

– В общей куче сойдет, – решил Фокин. – Теперь так. Витька новое дело сделал. Продавать буду я. Ну, а Игоря назначим казначеем. Он парень честный, некурящий, капитал на папиросы не изведет…

В сад закрадывались синие сумерки. Небо приобрело какой-то странный, фиолетовый оттенок. Порывами набегал ветер, заставлял дрожать лепестки хмеля на беседке.

– Эх, братцы! Последние денечки мы вместе, – вздохнул погрустневший Игорь. – Разъедемся в разные стороны, и дружбе нашей конец, значит?

– Это по какому же правилу? – удивился Сашка. – Сколько мы вместе? Три года? Ну, и давайте на всю жизнь один другого держаться!

– Я, ребята, медленно с людьми схожусь, – заговорил Дьяконский. – Но уж если сошелся, то накрепко.

– Что бы ни случилось, дружбу не терять, верно? – Игорь протянул Виктору руку. Тот крепко сжал ее. Сверху легла шершавая ладонь Сашки.

От Георгиевской церкви до выгона, где паслись слободские коровы, протянулась базарная площадь. Колхозники торговали здесь мясом, битой и живой птицей, маслом, горохом и луком – всякой домашней снедью. В дни привоза, по средам и воскресеньям, длинной шеренгой выстраивались телеги с задранными вверх оглоблями.

Возле церкви – толкучка. Тут можно найти и самовар, и колеса для телег, и старинные стенные часы, и расписные глиняные свистульки. На паперти ребятишки покупали и обменивали кроликов, голубей.

Многие приходили на базар просто так, потолкаться, полущить семечки, людей посмотреть и себя показать. Деревенские девки щеголяли красными платками с бахромой, пестрыми кофтами. Парни потели в тесных праздничных пиджаках. Мужики, сбиваясь небольшими компаниями, соображали насчет выпивки. Торговали бабы – голосистые, злые, дуревшие к концу дня от жары и шума. Трое друзей пробирались через гомонившую толпу. Сашка тащил кролика в ящике. Самка ангорской породы испуганно мигала красноватыми глазами.

– Упарился, – оказал Фокин, ставя ящик на землю. – Передохнуть надо. Ну, кто медку хочет?

– Ступай сам. Тоже удовольствие – из-за двух ложек крик на весь город.

– А что за базар, если крика нет?

Игорь и Виктор остановились возле телеги, заваленной пучками молодой редиски. На охапке свежей травы сидела девушка лет шестнадцати в длинном сарафане из грубого домотканого полотна, с вышитыми голубыми васильками. Лицо ее, полудетское, с мягко округленным подбородком, невольно привлекало внимание свежестью, милым и наивным выражением. Кожа белая, не тронутая загаром. Но это была не болезненная бледность горожанки, а здоровая, будто мраморная белизна, которую умело сберегают деревенские девчата в любую жару, платками закрывая лица.

Светлые волосы ее были заплетены в короткие косички с красными лентами на концах. Она с любопытством и в то же время с некоторой робостью смотрела на гудевший вокруг телеги людской водоворот.

Старый бельмастый мерин, равнодушно жевавший траву, повернул голову, ткнулся большими, отвисшими губами в ногу девушки.

– Ну, не балуй, – отвела она рукой его морду.

Заметив парней возле воза, спросила:

– Вам редиски?

– Покажи.

Виктор взял пучок, понюхал, провел ладонью по колючим листам. Сказал солидно:

– Хороша на закуску.

– Берете?

– Мы не пьющие. Скажите лучше, как зовут вас?

– Зачем? – удивленно взметнулись белесые ресницы

девушки.

– Я прошу, – серьезно произнес Виктор. – Понимаете, я очень хочу знать ваше имя.

Игорь чуть не присвистнул от удивления. Виктор Дьяконский, единственный парень из класса, никогда не друживший с девчонками, доказывавший на исторических примерах, что только те полководцы, которые не увлекались амурными делами, добились истинно великих побед, – этот Виктор изменился сейчас на глазах. Даже голос его звучал без обычной резкости.

Прижимая к себе ящик с крольчихой, Игорь подвинулся ближе.

– Василиса, – услышал он тихий голос.

К возу подошли покупатели, начали прицениваться, перебирать редиску. Дьяконского оттерли в сторону.

– Пошли? – толкнул локтем Игорь.

– Куда? – недоумевающе спросил тот, продолжая смотреть на девушку.

– Забыл, что ли? На паперть нам нужно.

– Да, да, конечно, на паперть, – бормотал Виктор и вдруг продекламировал:

У врат обители святой

Стоял просящий подаянья

Старик иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья…

– Пучок редиски он просил, и взор являл живую муку, – добавил насмешливо Игорь. – Эка, парень, как швыряет тебя нынче.

– А ты не находишь, что она какая-то очень своеобразная?

– Представь себе, не нахожу. В каждой деревне есть Василиса такая.

– Не знаю, не видел. Если бы я был художником, обязательно написал бы ее. Очень простое лицо и в то же время необычайно одухотворенное…

– Выдумываешь ты, – махнул рукой Игорь.

– А Сашки-то все нету, – спохватился Дьяконский.

Фокин находился в это время в продуктовом ряду, отведал уже три сорта меда.

«Попробую теперь у той бабы-яги», – решил он.

Бабка в серой шали, с горбатым носом на темном цыганистом лице, сидела за прилавком, устало смежив глаза, дремала на солнцепеке.

– Продаешь, бабуся?

– Покупай, касатик, покупай, – проснулась старуха. – Хороший медок, липовый.

Она достала деревянную ложку, вытерла подолом исподней юбки.

– Надо бы полотенце иметь, – упрекнул Сашка.

– Тряпка есть, да запылилась. А исподняя чистая, ты не боись, касатик.

Фокин не спеша зачерпнул, понюхал с видом знатока. Облизав ложку, покачал головой.

– Горчит, бабуся. Дай-ка мне вон из той махотки.

Старуха развязала другой горшок. Сашка попробовал из него. Съел три ложки, полез было еще, но бабка остановила сердито:

– Хватит. Берешь, что ли?

– Не… Медок не того, – Фокин с трудом ворочал липким языком. – Дух не тот… Другого-то нет попробовать?

– Ах ты анчихрист, – взъярилась старуха. – Дух ему не такой! – закричала она. – Четыре ложки сожрал, окаянный! Чтоб тебя разорвало, чтоб тебе брюхо вспучило!

– Тихо, бабушка, тихо… Он от бога, мед-то, а ты всякие слова произносишь, – пятясь, урезонивал Сашка. – Грех ведь тебе, одной ногой в гробу стоишь, а ругаешься, как в кабаке!

– Пеночник, иродово семя!

Бабка трясла сухими кулаками, на крючковатом носу дрожала светлая капля.

– Смотри, сопля в мед упадет! – не выдержал Сашка.

– Держи его! Ворюга! Грабитель!

Дело принимало нешуточный оборот. Фокин поспешил укрыться за чужими спинами. Вокруг бабки росла толпа.

Сашка, посмеиваясь, отошел подальше. На паперти увидел Игоря, сидевшего возле ящика с кроликом.

– А Витька где?

– Ну вас к черту обоих, – обозлился Булгаков. – Я что, нанялся этот зверинец стеречь? Торчу тут один, как дурак.

Сашка занялся, наконец, делом. На все лады расхваливал свою крольчиху, кричал, что она пять раз в год приносит по десять крольчат. Но агитация не имела успеха. Покупателей нашлось много, а вот меняться никто не хотел.

Продав крольчиху вместе с ящиком, двинулись на поиски Виктора. Игорь сразу направился к возу с редиской. И не ошибся. Дьяконский стоял возле девушки, говорил что-то, похлопывая рукой по спине лошади. Василиса смеялась и отрицательно качала головой.

– Эге-ге! – Фокин сдвинул на затылок кепку. – Стена! Кремень! Суворов баб не любил, поэтому сражения выигрывал. Чьи это слова?

– Витькины.

– Ну вот, – крутнул головой Сашка. – Можешь записать: полководец Дьяконский погиб в конце июня тысяча девятьсот сорокового года, не одержав ни одной победы.

– Одну-то, пожалуй, одержит.

Они уселись неподалеку от телеги, прислонились к коновязи. Теперь им видны были только ноги Виктора и Василисы. Дьяконский стоял спокойно, его матерчатые тапочки будто приклеились к земле. Складки серых брюк почти касались широкого подола с синими васильками. Зато ноги девушки все время двигались. Она то притопывала пяткой, то делала маленький шажок.

– Идиллия! – буркнул Игорь.

– Чудак Витька, – ответил Фокин. – Вот так всю жизнь чудит. Мало ему девчат в городе? Сонька Соломонова глаза на него пучит, чуть не вывалятся… На роялях играет. Красивая, и вообще…

– Одностороннее тяготение, Саша. Этого, брат, недостаточно. Тут взаимное влечение должно быть.

– Это конечно, – согласился Фокин. – Без влечения в таком деле ни хрена не получится. По себе знаю…

Базар расходился, народу стало меньше. Мужики запрягали лошадей.

Дьяконский попрощался, наконец, с девушкой, зашагал к церкви. Игорь и Сашка нагнали его в конце площади.

– Вы тут еще? – удивился он. – Где же вы были?

– Так гуляли, – неопределенно протянул Фокин. – Ходили и рассуждали о кроликах да о васильках.

– Вот навязались пинкертоны на мою голову! – усмехнулся Виктор. – Ну, а теперь куда двинем?

– Теперь купаться. Ровнять грешное тело с невинной душой.

В киоске на углу улицы Дьяконский купил газету. Быстро просмотрел четвертую страницу, бегом догнал ребят.

– Свежая? – спросил Игорь. – Какие новости?

– Немецкие танки вышли к линии Мажино.

– Погоди, как это вышли? Ведь Мажино на франко-германской границе, а немцы уже Париж взяли.

– С запада вышли, понимаешь, с той стороны. Они и не штурмовали в лоб эту линию. Ты понимаешь, как они начали наступление? – Виктор сел на своего любимого конька. О военных делах он мог говорить без устали. – Ведь они нанесли удар севернее, где их не ждали. Генерал Гудериан собрал огромный танковый кулак, прорвался через Бельгию до самого моря и повернул на юг.

– Значит, Франции конец?

– Хватит вам, ребята – вмешался Фокин. – Надоело. И по радио и в газетах одно и то же: Германия – война, война – Германия!

– Синонимы, Саша, – засмеялся Дьяконский.

– Чихал я на эти синонимы. Ты скажи лучше, фамилию-то ее знаешь?

– Гм… Светлова ее фамилия.

– Правильно. А отец ее в стояловском колхозе пасечник.

– Слушайте, черти, откуда вам все известно?

– Глаза даны человеку для того, чтобы видеть, уши – для того, чтобы слышать, – торжественно сообщил Игорь.

– Эх, жизнь! – весело выкрикнул Сашка, семенивший последним. – Люблю лето. Купайся, с девчонками в лес ходи. А теперь скоро грибы начнутся. Отпуск возьму…

Дьяконский промолчал, думая о своем. Вычитанная в газете фамилия Гудериана ничего не значила для ребят. Для них это был пустой звук. А Виктору она напоминала многое. Впервые он услышал о Гудериане лет пять назад. В то время отец Виктора, комдив Дьяконский, был еще жив и преподавал в военной академии. Как-то вечером он готовился дома к тактической игре. На полу кабинета была расстелена большая карта, и он, сняв сапоги, ползал по ней, вооруженный блокнотом, цветными карандашами и циркулем.

Для отца это было любимым делом, а для Виктора в ту пору – любимым развлечением. Отец рассуждал вслух, и, когда он говорил, карта будто оживала, Виктор различал на ней проселки и асфальтированные дороги, лесистые высоты и обрывистые берега; синие стрелки превращались в дзоты и пулеметные гнезда, кружочки – в артиллерийские позиции, линии точек – в минные поля.

В тот раз отец разбирал тему: прорыв заранее подготовленной обороны противника на границе Восточной Пруссии в районе Гумбиннена.

Виктор ползал по карте вслед за отцом, подавая ему цветные карандаши и записывая в блокнот цифры. Отец рассчитал, какую артиллерийскую подготовку требуется произвести, чтобы подавить огневые точки. Потом он спросил, на сколько сможет за день продвинуться пехота с танками, войдя в прорыв. Такие вопросы задавались обычно полушутя, но комдив Дьяконский сердился на сына, если тот отвечал наобум, не подумав.

– В первый день возьмем Гумбиннен, – сказал тогда Виктор. – Его надо поскорей взять. Тут ведь несколько дорог сходятся, значит, город важный.

– Тридцать километров, – приставил циркуль отец. – Не слишком ли далеко?

– Нет, папа, на танках можно быстро проехать.

– Ты рассуждаешь, как некоторые мои слушатели. Не из лучших, – усмехнулся отец. – Есть у нас такие, что любого противника шапками закидают. Дорога тут хорошая, с твердым покрытием, это верно. Но ведь танки-то не на экскурсию отправятся. Противник будет воздействовать авиацией, будет контратаковать бронетанковыми силами.

– А ты сам говорил, что у немцев танков мало.

– Ладно, – снова усмехнулся комдив. – Если ты хочешь, будем подразумевать под словом «противник» именно немцев. Да, сегодня танков у них еще недостаточно. Однако завтра их может быть очень много. У них сейчас лозунг: «Пушки вместо масла!»

Отец поднялся, взял с письменного стола газету и протянул Виктору.

– Посмотри.

Газета была берлинская. Середину первой страницы занимал большой снимок, на котором улыбающийся Адольф Гитлер пожимал руку генералу в высокой фуражке. Генерал тоже улыбался, но худое, аскетическое лицо его все равно оставалось недовольным. Виктору особенно запомнились его тонкие, плотно сжатые губы. Виктор подумал тогда, что такие губы могут быть только у злого человека. За спиной генерала, на втором плане, смутно вырисовывались контуры громоздких черных машин.

– О нем мы с тобой еще услышим, сынок, – сказал комдив Дьяконский, тоже смотревший на снимок.

– А кто это?

– Гейнц Гудериан, создатель германских бронетанковых сил. И прежде чем начинать наступление на Гумбиннен, нам надо подумать о встрече с ним… Или с другим генералом: у Гитлера теперь их достаточно. Ты понял меня, сынок?

Да, Виктор, конечно, понял. Тогда, на карте, они все-таки разгромили немцев; правда, не очень скоро, но разгромили. Так заканчивалась в академии каждая тактическая игра: противник обязательно оказывался побежденным. Впрочем, иначе и невозможно. Ну, кто же будет громить в пух и прах самого себя!..

После того разговора с отцом Виктор несколько лет ничего не знал о Гудериане. Но в последнее время эта фамилия стала встречаться в газетах все чаще и чаще.

* * *

Командира танковой группы Гудериана солдаты называли «быстроходным Гейнцем». Генерал ничего не имел против такой шутки. Он был убежден, что миновали времена позиционных войн, когда войска месяцами и годами стояли на месте, зарывшись в землю, когда можно было руководить ими из штаба, в глубоком тылу. Наступила эпоха маневренной войны, войны моторов. Танковые дивизии Гудериана продвигались за сутки на тридцать, сорок, а то и на пятьдесят километров. Обстановка на фронте быстро менялась. Чтобы оперативно руководить войсками, надо было двигаться вместе с соединениями.

После того как танковая лавина вышла к побережью Ла-Манша, а затем повернула на юг, Гудериан отдал своим частям приказ наступать до последней капли бензина. Сметая отступавшие подразделения французов, оставляя на расправу пехоте укрепленные пункты, танковая группа почти без остановок катилась вперед, обходя с запада линию Мажино, ломая тылы французских армий.

Было ясно, что кампания близится к концу. Обескровленные, измотанные боями дивизии противника еще продолжали сопротивляться. Но Париж находился уже в руках немцев, ушло в отставку правительство. А новое, которое возглавил дряхлый маршал Петэн, предложило заключить перемирие.

Ранним утром 18 июня Гудериан выехал в командирском танке из Монбельяра в Бельфор, небольшой городок со старой крепостью, прикрывавшей проход между горами Юра и Вогезами.

Танк Гудериана двигался прямо по полю, параллельно дороге, тяжело переваливаясь на рытвинах, с хрустом ломая изгороди. Гусеницы вдавливали в землю молодую зеленую пшеницу, за танком тянулся по полю двойной черный след.

Дорогу скрывало облако пыли. Внизу пыль висела плотной стеной, медленно растекалась в стороны, оседала, окрашивая все вокруг в серый цвет. Вверху, где струился с гор легкий утренний ветерок, пыль клубилась, как дым. Если смотреть вдаль, казалось, будто воя обширная долина от края до края охвачена, грандиозным пожаром.

Из Бельфора, навстречу машине Гудериана, шли большие группы пленных. Их охраняли мотоциклисты. Усталые, сгорбленные французы брели, опустив головы, конвоиры подгоняли их криками. Пыль запорошила лица пленных, их форму, знаки различия. Все они были одинаковы в этом стаде. Только глаза разные. Удивление, страх, ненависть можно было прочитать в них.

Солдаты шли. А вдоль дороги стояли сотни и тысячи машин: грузовики с боеприпасами, танки, мотоциклы, броневики, орудия разных калибров – техника, годами создававшаяся для войны и брошенная теперь по чьему-то приказу. Солдаты не могли понять, зачем нужно было капитулировать, отдавать врагу оружие и, оставшись с голыми руками, сдаваться немцам.

Дорога пересекала небольшую деревушку на холме. Здесь совсем недавно был бой. Возле мелких окопов лежали трупы солдат. В деревне не осталось ни одного целого дома, они были разрушены или сожжены. Дымились развалины. Земля была изъедена воронками. Валялись лошади с огромными, вздувшимися животами.

Гудериан спокойно смотрел на эту привычную картину опустошения. Он был не из тех генералов, для которых война – это разноцветные стрелки на штабных картах. Он знал грязную сторону войны. Она была закономерна, и обойтись без нее невозможно. Гудериан старался представить себе картину боя. Возле окопов следов гусениц почти нет, зато их много в деревне. Значит, танки ударили с фланга. Чувствуется его школа – никогда не бить в лоб; нащупать слабое место в обороне противника, обойти врага, ворваться стремительно, неожиданно, сея смерть.

У выезда из деревни он увидел разбитый обоз беженцев. Тут, вероятно, поработала авиация. Людей не было. Повозки лежали на земле вверх колесами. Повсюду разбросаны тряпки, узлы, распоротые перины, кастрюли. Среди этого хаоса стояло мягкое, с золоченой спинкой кресло на гнутых ножках, и в нем отдыхал, вытянув перевязанную ногу, солдат-мотоциклист в кожаной куртке.

Возле глубокой воронки лицом вверх лежал труп женщины с неестественно заломленными за голову руками. Близкий взрыв сорвал с женщины всю одежду. Кожа обгорела, обуглилась. Волосы смешались с землей. На черном лице резко выделялся ряд белых зубов. Казалось, этот бесстыдно обнаженный труп усмехается, глядя пустыми глазницами в небо.

Адъютант генерала, высокий и худой капитан, вытянув длинную шею, поворачивал голову, с любопытством рассматривая убитую.

– Прикажите, чтобы сейчас же убрали, – недовольно произнес Гудериан.

Адъютант спрыгнул с машины.

Солнце начинало припекать, и в воздухе чувствовался запах разложения. Гудериан морщился, плотно сжав губы маленького рта, прикрывал нос надушенным платком.

– Вперед! – нетерпеливо бросил он.

Голенастый адъютант бегом догнал их, вскочил на броню.

Движение на дороге ослабевало. Танк Гудериана приближался к Бельфору. На обочине стояли, задрав в небо стволы, тяжелые орудия. Генерал заинтересовался ими. Пушки были в полной исправности, замки целы.

Адъютант, вращая маховик, опустил ствол и, открыв замок, заглянул внутрь. Потом сунул в казенник свой длинный белый палец.

– Ни одного выстрела, господин генерал.

Гудериан усмехнулся. Вот так и надо воевать. У французов и англичан танков и пушек было не меньше, чем у немцев. Все теперь разбито, брошено на дорогах. Внезапность, скорость решили дело. Солдаты Гудериана не дают французам остановиться, опомниться, подготовиться к обороне. Полтора месяца танкисты непрерывно движутся вперед и вперед…

Адъютант между тем разглядывал массивный снаряд, лежавший в траве, возле лафета пушки.

– Я бы не хотел, чтобы такой поросенок наведался в нашу машину, – покачал головой капитан.

– Это исключено. Французы умеют стрелять только в мирное время, на полигоне.

Адъютант занес в записную книжку слова генерала и поставил дату. На его глазах делалась история, и капитан хотел сохранить для будущих поколений Третьей империи мысли и слова людей, создававших Великую Германию.

Машина двинулась к городу. Впереди показались островерхие крыши домов, крепостные валы. Странно, что над фортами не были подняты немецкие флаги. До слуха доносились приглушенные звуки орудийных выстрелов.

Гудериан остановил проезжавшего мимо мотоциклиста, маленького ефрейтора с синими глазами на грязном, давно не мытом лице, спросил, где находится штаб 1-й танковой дивизии.

– Здесь, в городе, господин генерал.

– Почему стреляют?

– Французы удерживают форты. Наши выкуривают их оттуда.

Ефрейтор узнал Гудериана, отвечал без робости, весело и быстро.

– Был в Польше? – спросил Гудериан.

– Так точно. До самого Бреста.

– Хорошо. Поезжай вперед, покажи дорогу.

В городе действительно шел бой, но велся он без особого напряжения. Изредка и недружно били пушки. Автоматы строчили короткими очередями.

На узких улочках спокойно разгуливали солдаты, весело и громко перекликались. Некоторые, в одних трусах, обливались водой из ведер, другие возились возле грузовиков, заправляли их. Перед одним из домов, в палисаднике – доходная кухня. Повар в белом колпаке сидел на скамеечке среди цветов и чистил картошку. А за углом, поставив посреди улицы накрытый скатертью стол, завтракали четверо младших офицеров.

Генерал проехал мимо, не останавливаясь, одобрительно кивнул: танкисты заслужили свой отдых.

Штаб 1-й танковой дивизии находился в отеле «Париж». Гудериан вошел в вестибюль, устланный дорогими коврами. На лестнице раздались торопливые шаги, со второго этажа бегом спустился начальник штаба дивизии майор Венк. Известие о прибытии командира танковой группы застало его в тот момент, когда он только что начал бриться. Он едва успел стереть с лица мыльную пену.

– Где генерал Кирхнер? – спросил Гудериан.

– Командир дивизии принимает ванну, – смущенно ответил Венк. – Я доложу сейчас.

– Не надо, потом, – усмехнулся Гудериан. – Пусть смоет дорожную грязь… Где у вас находятся пленные французские офицеры?

– На той стороне площади.

– Проводите меня к ним.

По дороге Венк рассказал Гудериану, что дивизия ворвалась в город с ходу. Войска, занимавшие казармы, капитулировали без боя, под угрозой танковых пушек. Но гарнизоны фортов сдаться в плен отказались. Командование дивизии создало специальную группу, которая сейчас штурмует форты. Дивизия готовится продолжать марш.

Пленные офицеры содержались в казарме. Гудериан пришел сюда не для того, чтобы посмотреть на них – за последнее время повидал достаточно. Сейчас обстановка давала возможность продемонстрировать великодушие победителя. Война кончится в ближайшие дни, и бог знает, представится ли еще такой удобный случай.

Генералу подали плоский солдатский котелок, раскладную алюминиевую ложку-вилку, и Гудериан снял пробу завтрака. Для пленных завтрак был совсем неплох, тем более, что готовил его, под наблюдением немца-повара, повар-француз. А продуктов для своей армии французское интендантство припасло достаточно.

Адъютант несколько раз щелкнул затвором «Кодака», засняв всю группу: и генерала, и пленных, и повара. В отель Гудериан возвратился довольный. На прогулку было затрачено пятнадцать минут. Зато совесть его чиста и перед ботом, и перед людьми.

Вместе с командиром дивизии генерал отправился в только что павший форт Басс-Перш. Каменные стены и земляные валы форта сильно пострадали от артиллерии; снаряды разрушили укрепленные точки. В воздухе держался запах дыма и серы.

Форты крепости давно устарели. Они могли укрыть людей от пулеметного огня, частично от мин, но артиллерии не представляло большого труда разбить их. Форт От-Перш, за штурмом которого решил наблюдать Гудериан, вообще не был похож на укрепление. Вал его зарос травой. За валом – крыши домов среди густой зелени, деревянные ветхие заборы. Форт напоминал маленький хутор, а не военное сооружение.

Штурм начался огневым налетом. Ударили полевые и танковые пушки. Один из первых снарядов угодил в красную крышу дома; в бинокль хорошо было видно, как летели доски и бревна перекрытий. Крыша исчезла. Сотни взрывов молотили землю, форт затянуло дымом и пылью. В грязно-сером облаке вспыхивали желтые при свете солнца огоньки разрывов, будто там кто-то одну за другой зажигал спички.

Артиллерийская подготовка закончилась. Оборвался грохот. После него слабым казалось урчание нескольких десятков моторов. К форту двинулись бронетранспортеры с солдатами. В центре цепи и на флангах тягачи везли 88-миллиметровые зенитные пушки.

Облако над фортом рассеивалось. Если раньше форт ничем не выделялся среди зеленых пригорков, каких много было в этих местах, то теперь вид его был ужасен. Снаряды уничтожили кусты и деревья, вал из зеленого превратился в черный. Горели остатки домов.

Но израненный, изрытый воронками кусок земли еще жил. Оттуда раздавались выстрелы. Они раздражали Гудериана. К чему это бессмысленное сопротивление? Сдаются в плен целые дивизии, целые корпуса. На что надеется эта горстка безумцев, когда ясно, что война французами уже проиграна?

Бронетранспортеры остановились возле самого рва, высаживая пехотинцев. И вдруг из форта ударил пулемет. Очередь пришлась по группе немцев, только что спрыгнувших с транспортера. Солдаты попадали на землю, Гудериану показалось, что он слышит крики.

Пулемет бил торопливо, длинными очередями, будто спешил, зная, что ему не дадут стрелять долго. На несколько минут он прижал к земле пехотинцев, наступавших в центре, но на флангах атакующие уже преодолели ров, быстро лезли на вал.

Зенитная пушка, развернувшись, послала прямой наводкой три снаряда. Они разорвались почти в одном месте. Пулемет умолк. Снова поднялись и побежали солдаты.

Еще несколько минут слышались взрывы гранат, автоматные очереди. Потом вое стихло. На вершине оголенного дерева в центре форта появился немецкий флаг.

– Пройдемте, господа, – оказал Гудериан. – Меня интересуют результаты обстрела.

Следом за автоматчиками генералы поднялись на вал, прошли вдоль старых, полузасыпанных траншей, задержались на минуту возле железобетонного колпака дота, разбитого прямым попаданием снаряда.

– Пулемет бил отсюда, – объяснил командир штурмовой группы. – А вот тут они бросили в контратаку свой резерв.

– Сколько?

– Один взвод.

Там, куда указал командир штурмовой группы, валялись убитые, французы и немцы. Французов было больше. Они поднялись в контратаку с винтовками наперевес, и немцы расстреляли их из автоматов. Среди трупов лежал на спине молодой французский лейтенант. Он будто закрывал своим телом распластанное на земле полотнище флага, разорванное пополам. Рука офицера крепко сжимала белое, свежеоструганное древко.