Еще утром все это было настоящее. А теперь это прошлое, отодвинувшееся назад. И возврата к прошлому не будет. Если и приедешь сюда, то уже совсем другим человеком...
      - Ну, хватит, ребяты, ехать пора, - позвал кучер. - Поезд не лошадь, ждать не будет.
      Игорь словно очнулся, сбросил задумчивое оцепенение и с удивлением заметил, что держит в своей руке руку Насти. И отпускать ее руку ему не хотелось.
      - Поезжайте, мы пройдем немного! - крикнул он.
      Пошли по обочине, по пропыленному, прижавшемуся к земле подорожнику. Начался спуск. Вершина косогора обрезала горизонт позади, будто стеной отделила их от городка. Зато впереди далеко-далеко видна была дорога. Она бежала серой лентой среди полей, петляла, сворачивала то вправо, то влево, скрывалась в оврагах и вновь выбегала из них.
      Старая, тысячелетняя дорога, исхоженная неисчислимыми ногами, истоптанная неисчислимыми копытами, убегала вперед и скрывалась в голубоватой туманной дымке. Многие, многие люди прошли по ней, узнали, куда уводит она. Но каждый когда-то выходил на нее первый раз, и каждому представлялась она новой и бесконечной, манила и пугала неизвестностью, звала узнать, что есть там, за далекой чертой горизонта.
      Часть вторая
      На станцию выгрузки эшелон прибыл холодным и хмурым октябрьским утром. Паровоз, загнавший в тупик красные теплушки, выпустил из-под колес струю пара, вздохнул облегченно и медленно отошел, исчез в предрассветной мгле. На насыпи стояли люди в серых шинелях. Раздавались резкие, повелительные крики.
      - Выходи строиться!
      - Живей!
      - Поторапливайтесь!
      Новобранцы вылезали неохотно, жаль было расставаться с обжитыми местами на нарах. Вагоны - последние, что соединяло с домом. Садились в эти вагоны в родных краях, возле "них прощались с девушками и с матерями.
      Полусонные ребята дрожали от холода, запахивали плотней старенькие пиджаки, драные ватники. Обувь у всех изношенная, дырявая. Уезжая из дому, знали - придется бросать, когда дадут форму.
      В седьмом вагоне хорошо одеты только трое. Виктор Дьяконский в сером демисезонном пальто, в крепких ботинках - шел на призыв, как на праздник. Сашка Фокин поддержал компанию - надел полушубок, новые брюки. Втайне рассчитывал переслать после переобмундирования вещи домой - пригодятся младшим братишкам.
      Лешку Карасева привезли на сборный пункт друзья-трактористы. Лихо подкатили на тройке с бубенцами, кучей вывалились из тарантаса. Лешка сразу рванул гармонь, подвыпившие парни пошли в пляс. Директор МТС, тоже приехавший проводить лучшего тракториста, хотел отвезти Карасева на станцию в своей "эмке", но военком не разрешил. Лешка как был в новехоньких щегольских сапожках, в костюме, в галстуке и с цветком в петлице, так и стал в строй. Закинул за спину гармонь, сдвинул на затылок фуражку, подмигнул Фокину и крикнул: "Пошли, что ли!"
      Карасев и Дьяконский попали в один вагон, но всю дорогу не разговаривали, будто и не замечали друг друга.
      Утренние сумерки редели, отодвигалась туманная мгла. Четче обозначались голые деревья, домики с островерхими крышами.
      Дьяконский стоял на правом фланге, терпеливо ожидая конца построения, пытался понять, куда приехали. Сашка прятал за его спиной от ветра посиневшее лицо, похлопывал руками по бедрам, ворчал:
      - Охота им было в такую рань... Самый сон теперь. Эх, жизнь!
      Лешка Карасев окликнул стоявшего в стороне сержанта.
      - Эй, начальник, что за город?
      - Отставить разговоры! - оборвал тот.
      - Тайна, что ли? Все равно узнаем.
      - Пр-рекратить!
      - Вот пес! - обозлился Лешка.
      - Замолчи, рыжий! - шикнули на него.
      - Равняйсь! - крикнул сержант, натягивая на левую руку перчатку. Ребята подтянулись, подняли с земли фанерные чемоданчики, вещевые мешки. Смирно! Нале-е-во! Шагом марш!
      Новобранцы недружно затопали по подмерзшей земле. Миновав какие-то склады, колонна свернула на широкую улицу. Ребята с интересом смотрели под ноги: больно уж чудная была тут мостовая. Строгими рядами, притертые одна к другой, лежали плитки из черных плоских камней, скрепленных бетоном в одинаковые шестигранники. Отшлифованные временем камни тускло и влажно блестели, идти по ним было скользко. На тротуарах валялась кожура каштанов. Ветер гнал желтые листья.
      У подъезда старинного двухэтажного здания - рессорная пролетка с черным верхом. На высоких козлах, спрятав в воротник пальто седую бороду, надвинув на уши шляпу-цилиндр, дремал извозчик. Под мышкой у него торчал кнут. Когда колонна поравнялась с пролеткой, извозчик встрепенулся, стащил с головы цилиндр, спросил, поклонившись:
      - Пан офицер, не желаете?..
      Капитан, шагавший по тротуару, махнул рукой и отвернулся, прикуривая.
      - Гляди, чудо какое! - дивились новобранцы.
      - Фаэтон-то еще при царе Горохе сработан.
      - Ну и завезли нас!
      Поравнявшись с извозчиком, Виктор спросил негромко:
      - Что за город, товарищ? Извозчик свесился с козел.
      - Це Брест. Брест-Литовский.
      - Ого! - удивился Виктор.
      Сашка толкнул его в бок.
      - Где это?
      - Самая граница. За Бугом - немцы.
      Колонна растянулась, сержанты покрикивали, подгоняли людей. Уже совсем рассвело, и на улицах появились прохожие.
      - Ты гляди, гляди, Витька, - вертел головой Фокин. - У нас на весь район один директор сушзавода шляпу носит, а тут все мужики в шляпах. Где рабочий, где начальство - не разберешь.
      - Ну, мода такая.
      - Странная мода-то.
      Миновав полосатый шлагбаум, колонна вышла на берег неширокой речки. Оправа высились насыпанные холмы земляных укреплений. Впереди показалось длинное здание из красного кирпича. Это стояло на самом берегу и все целиком, сверху донизу, отражалось в тихой, сонной воде.
      - Стой! - раздалась команда. - Можно сидеть, курить. С мест не сходить!
      - А как насчет малой нужды? - сунулся вперед Лешка Карасев.
      - Чего? - не разобрал сержант.
      - До ветру бы...
      - Ждать!
      - Вот она, солдатская служба, - крякнул Лешка. - Начинаются дни золотые...
      - А ты в карман, - посоветовал кто-то.
      Кругом засмеялись.
      Перевоплощение новобранцев началось в предбаннике, где орудовали машинками и ножницами десятка два красноармейцев-парикмахеров в белых халатах поверх гимнастерок. Они молниеносно, деловито стригли под "ноль" притихших парней. В одну минуту ловкач-парикмахер равнодушно снял роскошный рыжий чуб Карасева. Лешка сразу как-то потускнел, насупился, молча побрел в раздевалку.
      В бане - густое, сизое облако пара. Ноги скользят по деревянному решетчатому настилу. Гомон голосов, крики, стук жестяных тазиков. Кому-то мыло попало в глаза, он топчется возле крана, плещет в лицо ледяной водой, от холодных брызг с руганью шарахаются ребята.
      Сержант в раздевалке следил, чтобы мыться шли нагишом, ничего не брали с собой. Но Карасев умудрился пронести кисет. Вокруг сгрудились парни, курили. Лешка рассказывал:
      - После бани укол делают. Болеть будет. Лучше высосать сразу...
      - В спину ведь, как высосешь?
      - А друг другу. Ты мне - я тебе.
      - Саша, ты знаешь, из чего прививка от сыпного тифа делается? - громко сказал Дьяконский.
      - Не слышал.
      - Разводят особых вшей, белокурых таких. И название у них поэтическое - "нимфы". Этих самых "нимф" заражают тифом. Потом специально обрабатывают, высушивают, кажется, толкут и делают настойку, которую людям вспрыскивают.
      Ребята повернулись от Лешки к Виктору, молча слушали его. Дьяконского уважали за ученость.
      - Тьфу, а ведь мы сосватались было.
      - Ты наговоришь, рыжий.
      - Ну, не сосать, выдавить можно, - не сдавался Карасев.
      - И выдавливать ни к чему. Поболит день, зато тиф не схватишь.
      - Это кто как желает, - примирительно сказал Лешка, чувствуя, что Дьяконский убедил ребят. Поколебавшись, впервые за все время прямо обратился к Виктору. - Махорки хочешь? Или ты на папиросах воспитан?
      - Закурю, - спокойно ответил Дьяконский.
      Осторожно ступая длинными, худыми ногами по скользким доскам, подошел к трактористу, сел рядом. Кожа у Лешки белая-белая, будто никогда не трогал ее загар. На покатых сильных плечах - густая россыпь красных веснушек. С хитрецой глядя на Виктора, Карасев спросил:
      - Злишься все?
      - Мне злиться нечего. Блинохватов не люблю, которые среди девчат и ребятишек смелые, похабников тоже...
      - Похабник и блинохват это я? - скривился Лешка.
      - Понимай как хочешь.
      - Эх, Дьяковский! Я думал - хватит собачиться нам. Из-за пустяка погрызлись тогда. А теперь одну лямку тянуть будем. По-хорошему хотел, как с земляком.
      - А я по-плохому? Выкладываю начистоту, а не желаешь - не слушай.
      - Может, извинения у тебя просить? - прищурился Лешка.
      - Опять же твое дело. Хорошо хоть, что ты до такой мысли дошел.
      - Катись-ка ты, знаешь... - разозлился Карасев.
      Виктор улыбнулся:
      - Махорку-то вернуть, что ли?
      - Кури, черт длинный, - тряхнул головой Карасев, забыв, что нет на ней чуба. - Кури. Ведь земляк все-таки.
      Сержант предупредил - время кончается, через десять минут впустят следующую партию. Баня начала быстро пустеть. Красные, распаренные выбегали ребята в соседнее помещение с деревянными лавками возле стен, пропахшее дегтем, карболкой и еще чем-то непонятным.
      Старшины выдавали обмундирование: один - нижнее белье, другой - штаны, третий - шинели. Собрав в охапку амуницию, ребята рассаживались на лавках, примеряли, обменивались вещами.
      - Товарищ командир, сапоги жмут!
      - Гля, рубаха-то до колен!
      - Гимнастерка называется, тюря!
      - Подштанники больно здоровы. Эй, Филюшкин, махнемся давай!
      - Сам носи. Небось не вывалишься.
      Когда, наконец, после споров и перебранки оделись, все стали очень похожими друг на друга. Еще час назад каждого можно было узнать по одежде, по прическе, определить: городской он или деревенский. Даже в бане отличались один от другого. У того ноги толстые да короткие, у этого грудь в волосах. А теперь все одинаково: стриженые затылки да зеленые гимнастерки.
      Сашка Фокин, пыхтя, натянул на туго закрученную портянку сапог, притопнул каблуком. Получилось тютелька в тютельку: не болтается и не жмет. Довольный Сашка поднялся, ища глазами Дьяконского, крикнул громко:
      - Витя!
      Высокий красноармеец, стоявший к нему спиной, круто повернулся.
      - Ты чего?
      - Не узнал, ей-богу. А ну, пилотку надень... Здорово! В Одуев бы заявиться таким, а? Ты ее на бровь, на бровь сдвинь!
      Ребята вертелись перед зеркалом, с интересом разглядывали себя. Ремни затягивали так, что трудно было дышать. И хотя на многих форма сидела мешковато, пузырились на спинах гимнастерки, новобранцам казалось, что они стали уже настоящими красноармейцами.
      В июле, как только кончились экзамены в школе, Виктор собрал документы и отправил в Москву, в пехотное училище. Знал, что не примут его, а все-таки послал. Теплилась в нем подспудная надежда. В автобиографии написал все, ничего не скрывая. Отказ пришел через месяц.
      Особого огорчения Виктор не испытал. Знал, что в армию попадет, призовут на действительную службу. Обидно было только то, что Пашка Ракохруст, которому все равно, где учиться, уехал к родственнику в Минск и там легко поступил в военное училище.
      Стрелковая дивизия, куда попали одуевские ребята, дислоцировалась в Брестской крепости, построенной русскими инженерами на границе вскоре после похода Наполеона. Крепость стояла на четырех островах, омываемых водами широкого Буга и его притока - речонки Мухавец. За давностью лет многие укрепления разрушились, заросли бурьяном. Некоторые форты были взорваны еще летом 1915 года при наступлении немцев. Вокруг Центрального острова тянулось двухэтажное здание казарм из красного кирпича. Эти казармы, имевшие пятьсот казематов, вмещали большое количество людей. В подвалах под казематами хранились боеприпасы и продовольствие. Здание было приспособлено к обороне; в полутораметровых стенах пробиты узкие бойницы для стрелков и пулеметчиков.
      Через арочные ворота в кольцевом здании казарм можно было по трем мостам перейти на три других острова, где находились дома комсостава, большой госпиталь, вспомогательные службы.
      Молодые красноармейцы с трудом привыкали к мрачным казармам старинной цитадели. По ночам, в темноте, Виктору Дьяконскому казалось, что он лежит в замурованном склепе; почти физически ощущал он давящую, гнетущую силу стен и массивного потолка.
      День начинался с команды дежурного по роте:
      - Подъем!
      Отделялись от подушек стриженые головы, взметывались одеяла, мелькали босые ноги. С полузакрытыми глазами, не оторвавшись еще окончательно от мирных домашних снов, ребята на ощупь хватали штаны, наматывали портянки опешили, боясь опоздать в строй.
      Виктор просыпался за несколько минут до подъема: чутким ухом слышал, как подходит дневальный будить командира отделения. Лежал с закрытыми глазами, ожидая сигнала. А вскочив, первым делом сдергивал одеяло с Сашки: у Фокина сон был мертвецкий.
      После гимнастики и завтрака начинались занятия.
      Командир взвода лейтенант Бесстужев, этой весной окончивший военное училище, был всего года на три старше красноармейцев. На плацу, в командирской шинели, в фуражке с красным околышем, он еще похож был на начальника. В казарме же только по широкому ремню да по кубикам на отложном вороте гимнастерки можно было отличить его от рядового бойца. Белые волосы лейтенанта пострижены ежиком, голос по-мальчишески ломался. Ко всему прочему Бесстужев первое время смущался и краснел так, что Виктору становилось даже неловко за него.
      Лейтенант не кричал, не повышал голос, а когда отдавал приказания, обязательно спрашивал:
      - Вы меня поняли? Уяснили?
      Виктор хорошо знал уставы, но знания свои не выказывал. На занятиях садился в уголок, подальше от командира. Спрашивали - отвечал. Не вызывали - помалкивал.
      Иногда приходил ротный, капитан Патлюк, высокий, чернявый красавец в синих щегольских галифе, в скрипучей портупее. На плоском широком лице веселые глаза, рот всегда приоткрыт в улыбке, видны мелкие острые зубы. Подтянутый, с тонкой осиной талией, он держался прямо, ходил строевым шагом. Взмах рук - как на параде: вперед до бляхи, назад - до отказа. Если показывал ружейные приемы, винтовка летала у него как игрушечная, будто и не весила четыре с половиной килограмма. Лихо умел капитан делать повороты, щелкая каблуками сапог; четким движением вскидывал руку, козырял по-особому, резко расправляя у виска сжатые в кулак пальцы. И все это быстро, весело, с улыбкой. Красноармейцы восхищались бравым капитаном, и после его ухода скучными казались занятия Бесстужева.
      Однажды во второй половине дня, когда за окнами сгустились ранние декабрьские сумерки, а в казарме зажглись электрические лампочки в проволочных колпаках, взвод Бесстужева изучал Устав караульной службы.
      - Носов! - вызвал лейтенант.
      - Я! - вскочил длинный, нескладный красноармеец с большими оттопыренными ушами.
      - Вы на посту. Ночь. Слышите шаги. Ваши действия?
      - Кричу: стой!
      - Только не кричу. Командую: стой, кто идет?
      - Стой, кто идет? - повторил Носов.
      - Вам ответили: разводящий со сменой.
      - Ну, скажу, чтобы разводящий подошел, а остальные подождали.
      - Вы очень вежливый человек, Носов! Смысл ответа верен. Но в уставе есть четкая формулировка. Ее надо запомнить твердо. Фокин!
      - Я!
      - Как надо скомандовать?
      - Разводящему идти, остальным стоять.
      - Дьяконский!
      - Разводящий ко мне, остальные на месте.
      - Вот так, - кивнул Бесстужев.
      На его румяном лице задвигались брови: вверх, вниз, вверх, гармошкой собирая кожу на лбу.
      - Повторите, Фокин.
      Сашка не успел ответить. Лейтенант скомандовал:
      - Встать! Смирно!
      - Отставить, отставить, - махнул рукой подошедший Патлюк. - Садитесь, товарищи. Что, орлы, словесные крепостя берем?
      - Учимся, товарищ капитан.
      - Учитесь или мучитесь? - подмигнул Патлюк. - Дело невеселое, по себе знаю.
      - Да, уж это не у тещи на блинах, - заявил Карасев, рыжая голова которого красовалась в первом ряду.
      - Не у тещи, орлы, верно. А учить надо. В нашем деле без устава ни шагу не сделаешь. И начальство требует.
      Виктор видел, как чуть заметно поморщился Бесстужев. Или завидовал он капитану, умевшему запросто говорить с людьми, или не нравился ему панибратский тон ротного?
      Красноармейцы были рады капитану. Все празднично блестело на нем, пуговицы и сапоги, глаза и зубы. Свежевыбритый, пахнущий духами, он приходил из того свободного мира, где были девушки, танцы, кино, где не нужно было соблюдать распорядок дня, думать о взаимодействии частей затвора...
      - Ну, посмотрим, чему вы научились, - сказал Патлюк, и красноармейцы сразу перестали улыбаться. Отвечать самому ротному - это не шутка.
      - Вот вы, - икнул пальцем капитан.
      - Красноармеец Карасев.
      - Какое первое действие бойца при команде "чистить винтовки"?
      - Сперва вынимаю затвор, потом шомпол.
      - А самое первое?
      - Затвор, - уверенно сказал Карасев.
      - Я учил их именно так, - задвигал бровями Бесстужев.
      Капитан сделал жест рукой: помолчите. Ноздри у Патлюка раздувались, он с трудом сдерживал смех.
      - Не знаете, Карасев?
      - Никак нет, товарищ капитан.
      - Тогда слушайте. Как возьмешь винтовку из пирамиды, первое действие на номер взгляни, твой или нет. А для чего это надо? Чтобы не вычистить винтовку ленивого соседа. Ясно?
      - Ясно, - сказал Карасев, а по голосу чувствовалось: не понял шутки.
      - Садитесь... Ну, еще всем вопрос. Что делает часовой, когда на штык его винтовки садится воробей?
      Эта загадка была с седой бородой. Ее задавали, наверное, еще суворовским гренадерам. Виктор не мог промолчать - хотелось поддержать честь своего взвода:
      - Часовой спит.
      - А разве положено спать на посту?
      - Это, товарищ капитан, вопрос для школьников, - голос Виктора прозвучал сухо и резко.
      В самом деле, дурачками, что ли, считает их ротный?
      С лица Патлюка медленно сошла улыбка. Пристально, изучающим взглядом смотрел он на красноармейца. Капитан уже приметил этого бойца. На нем ладно, как на старослужащем, сидела гимнастерка, и выглядел он старше своих товарищей. Патлюк привык видеть молодых красноармейцев робеющими перед командиром. Он любил говорить с ними так, чтобы они ловили каждое слово, смотрели ему в рот. Капитану было лестно сознавать, что он, бывший счетовод, окончивший пять классов, распоряжается студентами, техниками, бухгалтерами, не говоря уже о колхозных парнях. На гражданке Патлюк был бы незаметным человеком среди них, а здесь он пользовался уважением, его побаивались. А этот высокий красноармеец с выпяченным вперед подбородком без всякой робости смотрел ему прямо в глаза, и капитану казалось, что боец вот-вот усмехнется.
      - Ваша фамилия?
      - Красноармеец Дьяконский.
      - Я вас спрашиваю, а не школьника: положено часовому спать на посту?
      - Не положено.
      - Вот так надо отвечать. Коротко, без штатской болтовни... Лейтенант Бесстужев!
      - Слушаю.
      - Обратите внимание на четкость ответов. Продолжайте занятия.
      "Обиделся он, что ли?" - думал Виктор, глядя в спину удаляющемуся Патлюку.
      Вечером, в свободный час, красноармейцы занимались своими делами: подшивали подворотнички, чистили пуговицы, писали письма. В ленинской комнате полно народу. За длинным столом сидели любители чтения, листали газеты, журналы. В углу на диване человек пять плотно сдвинулись возле Карасева, разговаривали потихоньку, чтобы не мешать другим. Виктор, решавший шахматную задачу, слышал шепот Лешки.
      - Не выдумываю, сам видел. На побудке. Все уже в строю стоят, а он дрыхнет. Дневальный хвать за одеяло: "Фокин, подъем!" А Сашка и не чешется. Перевернулся на другой бок и храпит. Ну, тут дежурный к нему: "Фокин, такой-сякой, вставай!" А Сашка ногой брык. Ему, ребята, может, снится, как он с Анькой в лопухах обнимается. Обоими руками подушку облапил и сопит. Ну, старшина Черновод видит, что на всю роту позор - сам за него взялся. Раз! - одеяло долой и как рявкнет: "Тревога!"
      - Не бреши, - сказал Фокин. - Дежурный меня поднял, а не старшина.
      - Ты же не помнишь, спал.
      - Молчи, Саша. Принимай критику.
      - Да! Старшина, значит, командует тревогу, и одеяло с него долой. А Фокин перевернулся на другой бок и опять слит. Тогда я говорю: "Товарищ старшина, его не так будить надо". - "А как?" - "Разрешите мне", - "Валяй!"
      - Черновод так не скажет.
      - Вроде этого... Я, значит, подошел к Фокину, нагнулся и говорю потихоньку: "Сашка, обед!" Он как вскинется, чуть меня не сбил. Глазами спросонок лупает: "Где мой котелок? Куда бежать?"
      - Ну и здоров ты муку молоть, - добродушно ворчал Фокин.
      - Тише, жеребцы, почитать дайте, - крикнул от стола Носов.
      - А ты вухи заткни, - посоветовал кто-то. - Хошь, паклю дам?
      - На его уши по пуду надо.
      - Га-а-а!
      Носов с грохотом отодвинул стул.
      - Вот доложу политруку про ваш балаган...
      - Брось, - примирительно сказал Фокин. - Ну, пошутили, и все.
      - Каждый раз так!
      Носов вышел. В комнате наступила тишина.
      - Политрука нет, кажется, - неуверенно произнес Фокин.
      - Темную надо Носову... Доносчик, гад, - выругался Карасев. - Я ему, стерве, ноги по вырываю и спички вставлю.
      - Не горячись, Алексей, - предупредил Дьяконский. - Не болтай лишнего.
      Дверь распахнулась. Появился лейтенант Бесстужев. За его спиной маячила стриженая, с оттопыренными ушами голова Носова.
      - Товарищи, шумно у вас здесь, - сказал Бесстужев.
      Красноармейцы заулыбались. Лейтенант - не грозный политрук, разноса не будет.
      - Надо мной смеются, - объяснил Фомин. - Я подъем проспал.
      - Плакать надо!
      - Плачем, товарищ лейтенант, когда наряд отбываем.
      Бесстужев помолчал, подвигал бровями.
      - Любители поговорить - в курилку. А здесь чтобы тихо было. Садитесь, Носов, вам не помешают.
      Ленинская комната наполовину опустела. Лейтенант остановился возле Дьяконского.
      - Хотите партию?
      - Давайте попробуем.
      Виктор дважды получил мат. Неудача не огорчила его. Лейтенант играл явно лучше. Было интересно наблюдать, как Бесстужев обдумывает ход. Опершись локтями о стол, он смешно морщил лоб, двигая редкими белесыми бровями. Румяный, с белым пушком над верхней губой, Бесстужев похож был на юношу-десятиклассника. "Хороший он парень, наверно", - подумал Виктор и спросил:
      - Товарищ лейтенант, почему вы волосы не отращиваете?
      Бесстужев удивленно посмотрел на него, провел рукой по голове.
      - Не хочу. Стриженая голова - чистая голова: ни забот, ни хлопот. Раз в месяц под машинку - и все.
      - Девушкам прически нравятся. Такие чубы, как у нашего командира роты.
      - Полюби меня стриженым, а с прической всякая полюбит, - улыбнулся Бесстужев, перефразировав поговорку. И тихо добавил: - Кстати, Дьяконский, капитан не любит шуток на занятиях.
      - Мне показалось - наоборот. Впрочем, спасибо, товарищ лейтенант. Я буду знать.
      - Прекрасно... А ведь вам снова мат. Вы давно, видимо, не играли... И знаете, в чем ваша главная ошибка? Виктор отрицательно качнул головой.
      - Есть, Дьяконский, такой закон: не начинай наступления, пока не имеешь хорошей обороны. Вы трижды атаковали. Бурно, смело. И это правильно. Однако все три раза вы не рокировали короля, и мне удавалось прорываться в ваш тыл.
      - Рокировка обязательна?
      - Почти всегда. Противник переходит в контратаку, и его надо встретить на заранее подготовленных рубежах.
      - А вот Гудериан не так пишет.
      - Вы читали его книгу "Ахтунг! Панцер!"? - с любопытством посмотрел Бесстужев.
      - Книгу не читал. Но у нас дома были немецкие военные журналы. Сестра переводила, она хорошо знает язык. В этих журналах печатались статьи Гудериана.
      - Его теория мне знакома. - У лейтенанта поползли вверх белесые брови. - Он ратует за массированное использование бронетанковых сил. Прорвать линию фронта, окружить противника, смять, подавить, пленить.
      - Теория оправдала себя в Польше и во Франции.
      - Там люди жили воспоминаниями об окопной войне четырнадцатого восемнадцатого годов. А мы противопоставим врагу прочную линейную оборону с крупным резервом танков в глубине... Слушайте, Дьяконский, а у вас нет желания сделаться командиром? Человек вы грамотный, служба дается легко...
      Виктор нахмурился, спросил холодно:
      - Вы помните эпиграф к первой главе "Капитанской дочки"?
      - Нет.
      - Посмотрите, если не лень. - Виктор поднялся. - Разрешите идти? Сейчас начнется поверка.
      - Пожалуйста, - ответил лейтенант, недоумевая, почему так сразу изменилось настроение Дьяконского.
      * * *
      Вступительный экзамен по истории Игорь сдал на "отлично". Старенький, лысый преподаватель в коричневом костюме-тройке, с галстуком-бабочкой, уныло слушавший школярские ответы экзаменующихся, оживился, когда принялся рассказывать Булгаков. Игорь говорил о скифах. Сразу начал с того, чего нет в школьных учебниках. Заметив, что старичку это понравилось, продолжал увереннее.
      - Одну минуточку, - прервал преподаватель, - Вы читали Геродота?
      - Да. У нас в районной библиотеке есть экземпляр. Еще при царе напечатан...
      - Послушайте, товарищ... - Преподаватель поднес к глазам экзаменационный лист... - товарищ Булгаков, давно вы решили пойти на наш факультет?
      - Года три назад.
      - Что же, это весьма солидный срок. Отрадно, молодой человек, очень отрадно. - Старичок улыбался, потирая маленькие, морщинистые руки, глаза блестели под стеклами очков. - Ну-с, что еще у вас там?
      - Второй поход Антанты, - с готовностью выпалил Игорь. - Можно отвечать?
      - Не надо, не надо, - остановил его преподаватель. - Скажите мне лучше, кто командовал засадным полком в Куликовской битве?
      - Воевода Волынский Боброк.
      - Альпийский поход Суворова?
      - Тысяча семьсот девяносто девятый.
      - Достаточно. Я с удовольствием побеседовал бы с вами, но меня ждут другие. - Расчувствовавшийся старичок пожал руку Игоря.
      А через три дня в той же самой аудитории Булгаков провалился на экзамене по литературе. Надо было рассказать о романе "Пролог" Чернышевского. Книгу Булгаков не читал. Сидел, вспоминая с натугой, что и когда слышал о ней. Пошел отвечать с таким чувством, будто грозила ему позорная казнь.
      Преподаватель попросил назвать фамилии главных героев. И тут Игорь умолк. Понял: теперь все пропало. Под мышками выступил холодный пот.
      - Не знаете, - жестко констатировал преподаватель. - Ну, а Короленко вы читали?
      - Конечно, читал!
      - Что именно?
      Игорь с ужасом обнаружил, что не может вспомнить ни одного названия.
      - "Гуттаперчевый мальчик", - пробормотал он.
      Сзади кто-то прыснул.
      Из университета ушел сразу, не отвечая на вопросы товарищей, бросившихся к нему в коридоре. Засунув руки в карманы, быстро шагал по улице, ничего не видя перед собой, толкая прохожих. Бормотал бессмысленно: "Подумаешь, тоже мне выискался!"
      Опомнился только на площади Революции. Остановился возле большого черного чана, под которым горел огонь. Противно пахло паленым. Рабочий железным ломом мешал в чане полужидкую массу асфальта. По ровной обширной площади с фонтаном посредине ветер гнал клочки бумаги, цветные обертки конфет. Гомон толпы, гудки автомашин, трамвайные звонки и визг тормозов все это сливалось в дикий хаос звуков.
      "Как тут живут люди? Это же ад!" - думал Игорь.
      Он побрел к Охотному ряду. Шел уже седьмой час, а в шесть его ждала Настя возле Дома союзов. Увидел ее издалека: она торопливо пробиралась навстречу через толпу.
      - Ну? - тревожно заглянула она в глаза Игоря.
      Он безнадежно махнул рукой.
      - Надо укладывать чемодан. Срезался.
      - А я?
      - Будешь учиться. Сдала ведь?
      - Сдала.
      - Ну и радуйся.
      - Как радоваться, как же одна я?
      - Подумаешь. Все одни. Дай при рубля, в пивную пойду.
      - Не пущу.
      Настя цепко держала его за рукав. Но Игорь, пожалуй, и сам не ушел бы сейчас от нее. С ней было легче.
      - А пересдать нельзя? - опросила она.
      - Шапку ломать перед фертом этим не буду.
      - Ну, ладно. Конфету возьми вот. "Мишка на севере", - оказала Настя. Бери две. А я уже одну съела, не выдержала.
      - Что это шикуешь сегодня? Наследство получила?
      - Думала, дань праздничный будет.
      Дорогой Настя убеждала его не уезжать, походить по институтам, может, недобор где-нибудь. Или на вечернее поступить, а днем работать. Игорь согласился пожить в Москве, пока есть деньги. Дома не очень рады будут его возвращению, спешить некуда.
      Стемнело, когда Игорь и Настя вышли к Елоховскому собору, обнесенному чугунной решеткой. Жили они на Бакунинской улице. Старинный трехэтажный дом с лепными украшениями по фасаду принадлежал раньше какому-то князю. Теперь дом заселен был семьями военнослужащих. В квартире полковника Ермакова были четыре просторные комнаты с высокими потолками, кухня и ванная.
      Гостям Степан Степанович отвел комнату своего сына, отдыхавшего сейчас в Крыму вместе с сестрой. Настя спала на кровати за ширмой. Игорь устраивался на диване.
      Ермаков был вдов, и в комнате, как и во всей квартире, чувствовалось отсутствие настоящей хозяйки. Рядом с дорогим шкафом из мореного дуба канцелярский стол. Стулья разные: и старинные, венские, с гнутыми ножками, и полумягкие, с клеенкой на сиденье, и даже несколько табуреток.
      Настя и Игорь имели свой ключ, уходили и приходили, когда хотели. Ермаков возвращался с работы поздно, иногда не появлялся по нескольку суток. Теща его, высокая, чопорная старуха, не обращала на ребят внимания, целыми днями валялась в своей комнате на кушетке, читала старинные романы.