От нечего делать забрел к Соне Соломоновой, жившей на втором этаже, над почтой. Учился с ней чуть ли не с первого класса, было что вспомнить. Не понравилось только, что мать Сони очень уж предупредительно ухаживала за ним, так и рассыпалась бисером, даже пальто Игоря повесила сама. "Как жениха встречает", - недовольно подумал он.
      Соня, тихая девушка с большими печальными глазами и глянцевито-черными волосами, часто болела. В августе простудилась, слегла, в институт поступить не успела. Теперь скучала дома, дожидаясь лета. Расспрашивала о Насте Коноплевой и все время тягуче вздыхала - ведь и она собиралась туда же, в медицинский.
      Мать ушла, сказав со значительной улыбкой, что дети теперь взрослые и она не опасается оставить их одних. Соня села к роялю. Играла она хорошо, но вещи все были старые - из детского альбома Чайковского. Игорь слышал их в этой комнате еще лет шесть назад.
      У Сони очень бледные пальцы. Игорю они казались почему-то холодными, как у мертвеца. На лбу - припудренная засыпь прыщиков. В полутемной комнате пахло лекарствами и чесноком. Игорю стало муторно.
      - Пойду я, - поднялся он. - Дома ждут.
      На следующий день, в субботу, его уже не тянуло на улицу. До полудня провалялся в постели, потом возился с Людмилкой: делал ей бумажные кораблики и пускал в тазу. После обеда, взяв розовый кулек с конфетами, отправился в Стрелецкую слободу.
      Прасковья Петровна, мать Насти, худая, по-мужски широкая в кости, с суровым лицом, встретила Игоря сдержанно. Стояла у печки, окрестив на груди руки, слушала его рассказ. Настин братишка сидел на печке за ситцевой занавеской, высовывал взъерошенную голову. Мать сняла его оттуда, голоногого, в короткой рубашонке, приказала надеть валенки и посидеть с дядей. Игорь взял его на колени. Мальчуган сопел и дичился.
      - Ну, помнишь, как я летом приходил, ты тогда еще уток побежал смотреть?
      - Я помню.
      - Так чего же ты боишься меня?
      - Я не боюсь, дяденька, я заробел.
      - Ну вот и разобрались, - смеялся Игорь.
      Прасковья Петровна вытащила из-за божницы четвертинку, поставила на стол соленые огурцы и картошку. Игорю налила рюмку, себе - в стакан. Выпили за Настю. Повеселевший Игорь принялся вспоминать, как ходили в театр, как жили у Ермаковых вместе, в одной комнате.
      - Вы только не подумайте чего-нибудь, - смутился вдруг он. - Мы с Настей друзья.
      - Я и не думаю, паренек. Может, оно и к лучшему, что все так. Я-то вот хворая стала, не знаю, дотяну ли, пока она выучится. На ее руках ребятенок останется...
      - Что вы! Поболеете и пройдет.
      - Не успокаивай, сама знаю, - сурово сказала она. - Ты уж не бросай там Настьку-то. Девке в чужой стороне трудней, чем парню. Присоветуй ей, коли что, успокой.
      За разговором не заметили, как наступили сумерки. Игорь посидел бы еще, но дома должны были собраться гости: сегодня день рождения отца.
      Вечер, морозный и тихий, светлой синевой подернул сугробы, и синева эта с каждой минутой сгущалась, темнела. Кое-где в домах затеплились уже огоньки. Над базарной площадью, возле колокольни Георгиевской церкви, с криком кружили галки. Стены церкви будто седые - белым мхом наросли на кирпич пушистые пучки инея.
      Выпитая водка согревала Игоря. Шагал расстегнувшись, весело поглядывая по сторонам. Из переулка впереди появилась женщина в белом платке, шла не оборачиваясь, спиной к нему. Пальто плотно облегало полные бедра, оставляло открытыми почти до колен красивые ноги в резиновых ботиках. У Игоря горячим комком сорвалось в груди сердце. "Ольга!"
      Перелез по сугробам на другую сторону улицы, пошел быстрей, почти побежал, стараясь заглянуть в лицо.
      Нет, это была не она. Чужой, незнакомый профиль. Игорь почувствовал вдруг усталость и безразличие. Прислонившись спиной к гудящему телеграфному столбу, машинально вытащил папиросу, прикурил. Дальше побрел, не поднимая головы.
      Дома собрались уже учителя, товарищи отца по охоте. Мужчины курили возле открытой форточки, женщины смотрели альбомы с фотографиями. Шел общий, волновавший всех разговор - от первой или второй жены дети у нового райвоенкома.
      Игоря сразу затормошили, засыпали вопросами. Толстый, с грубым, обветренным лицом лесничий Брагин навалился огромным животом, обнял за плечи, потянул к окну, заполнив комнату гудением могучего баса, рождавшегося в глубине его обширных недр.
      - А ну, сынку, поворотись к людям, поглядим, как жилось тебе на столичных харчах...
      Среди гостей оказалась и Соня Соломонова. Заботливая Антонина Николаевна пригласила ее, чтобы не скучно было Игорю среди взрослых. Игорь даже засмеялся - никого другого мама найти не могла! С Соней только и веселиться! Недаром же еще в школе про нее говорили: если Соломонова улыбнулась, значит, в Засеке медвежонок родился.
      Гостей пригласили к столу, началось перемещение из одной комнаты в другую. Воспользовавшись этим, Игорь ускользнул на кухню, к дяде Ивану. О том, что он приехал, догадался еще во дворе, увидев под навесом сани с поднятыми оглоблями.
      Дядя Иван выглядел празднично. Чисто выбрит, волосы подстрижены в скобку. Под узковатым в плечах пиджаком - синяя сатиновая рубаха с белыми пуговицами. Солдатские брюки заправлены в кирзовые начищенные сапоги.
      Разом вспомнились Игорю летние беззаботные дни в деревне. Крепко обняв дядю, теребил за рукав, расспрашивал радостно:
      - Как вы там? Тетя Лена здорова? А галчата твои?
      - Все слава богу, - улыбнулся дядя Иван. - Алена кланяться велела.
      - Чего же не приехала?
      - Хозяйство не на кого оставить. Тебя в гости ждет. Малины, значит, вот прислала сушеной... Василису-то помнишь? Красивой она теперь девкой стала.
      На кухню пришел Григорий Дмитриевич, позвал в столовую. У дяди Ивана сразу угасла улыбка.
      - Я, Гриш, лучше тут посижу. Дюже у тебя народ серьезный. Я бы пропустил маленькую с Марфой Ивановной и спать. На базар спозаранку.
      - Идем, - строго сказал Григорий Дмитриевич. - Там лесничий тебе место держит.
      Дядя Иван одернул пиджачок, пригладил рукой волосы, сутулясь, пошел за братом.
      В столовой был раздвинут большой стол, покрытый хрустящей, накрахмаленной скатертью. Со всего дома собрали сюда стулья. Закуска была приготовлена славная. По центру стола одна возле другой стояли глубокие обливные миски. В них кислая капуста - красная и белая, моченые яблоки, пупырчатые огурцы своего посола: с перцем, чесноком и листом смородины. В салатницах пламенел рубиновый от свеклы винегрет. Оттаивая, запотевали графины с водкой, только что принесенные из холодных сеней.
      Жирные каспийские селедки, нарезанные крупными кусками, лежали в стеклянных лотках, открыв рты с пучками зеленого лука его выращивал на окне Славка). Рядом заливная рыба в светлом желе. Тесно стояли тарелки с закуской из магазина - сыром и колбасой. Для любителей был тут и белый, влажный, недавно натертый хрен, и густая горчица.
      На маленьком столике возле двери дожидались своей очереди запеченный окорок с розовой корочкой, большие блюда с холодцом и вареное мясо в чашках.
      - Вот это по-нашему, по-российски, - басил Брагин, усаживаясь на стул, скрипевший под его тяжестью. - Такой стол и трогать жалко, а ведь придется. Верно, Марфа Ивановна?
      Бабка, причесанная по-праздничному, в голубой поплиновой кофте с буфами на плечах, в черной со множеством сборок юбке, будто помолодела, с лукавинкой поглядывала из-под платка.
      - Не осуди, Дорофеич, не осуди. Чем богаты, тем и рады!
      - Все бы вам скромничать, - грозил ей пальцем лесничий.
      Григорий Дмитриевич утром побрил голову, и теперь она, гладкая, желтоватая, блестела под электрической лампочкой. Ворот новой, не надеванной еще гимнастерки врезался в крепкую шею. Рядом с ним - Антонина Николаевна. Синее платье с короткими рукавами не закрывает ее острых локтей. Губы немного подкрашены, и это старит ее. На груди многоцветно вспыхивает камешек в маленькой брошке.
      Игоря посадили между мамой и молчаливой, немного испуганной Соней. У Соломоновых гости бывали редко и угощали их обычно чаем. Сейчас девушка была просто подавлена и огромным столом с пузатыми графинами, с дюжиной бутылок вина, и громовым басом лесничего Брагина, и обществом взрослых, среди которых видела недавних своих учителей. Она побаивалась смотреть туда, где сидела завуч школы, женщина средних лет и весьма строгих правил, от которой Соне часто доставалось за пропуски уроков.
      Первый тост за хозяина дома произнес смуглый, жуковатый Магомаев, преподаватель физики. Шел ему уже четвертый десяток, но до сих пор каждый год влюблялись в него романтичные десятиклассницы, покоренные горячим блеском восточных глаз.
      Игорь не слушал длинного замысловатого тоста. Посмеивался над Соней. Налил ей вина в большую рюмку и убеждал шепотом, что первую обязательно положено пить до дна. "Напоить ее до положения риз, чтобы в драку полезла, - весело думал он. Захотелось расшевелить эту тихоню с мировой скорбью в глазах. - Достану огня из нее", - решил Игорь.
      После первой рюмки гости притихли, взялись за закуску.
      - Яблоки, яблоки берите, - потчевала Марфа Ивановна.
      - Погоди, мать, до всего доберемся, - угрожал Брагин.
      Дядя Иван неуклюже ухаживал за строгим завучем, навалил ей сразу полную тарелку винегрета, селедки и соленых грибов.
      - Допей, допей, - уговаривал Соню Игорь.
      - У меня уже голова кружится.
      - Пройдет. У всех так сначала. Знаешь, как студентки пьют? Кружками, похлеще ребят. Особенно медички, - врал Игорь. - Тренируйся сейчас, а то пропадешь.
      Это подействовало, Соня допила. Мать, заметив, дернула Игоря за рукав.
      - Смотри мне. Отвечаешь за Соню.
      - По второй пора! - гудел Брагин. - Иван, действуй!
      Скоро Соня охмелела, влажно зарумянились щеки, повеселели глаза, выступил на лбу пот. Она тоненько смеялась, слушая Игоря. А его вдруг охватила беспричинная злоба к ней, ненужной ему, чужой, потной, грудастой. Локтем чувствовал ее горячий бок. Усмехнувшись, нашел под скатертью ногу Сони. Ладонь скользнула под юбку. Хотел ущипнуть - не поддалась тугая гладкая кожа. С холодным злорадством смотрел на девушку, ждал: оскорбится, вскрикнет. Но на ее лице удивление сменилось улыбкой, раскрылись мокрые губы. Только порозовела сильней да опустила глаза.
      Игорь, сунув руку в карман, долго вытирал пальцы о носовой платок. Злость, всколыхнувшая его, затихала, уходила вглубь.
      За столом сделалось шумно. Не было уже общей беседы, говорили, спорили, разбившись на группы. Гости помоложе ушли в соседнюю комнату танцевать. Магомаев пригласил Соню. Игорь ел, с интересом следя за подвыпившими гостями. Строгий завуч - старая дева - привалилась плечом к дяде Ивану. Тот истово, серьезно слушал ее рассуждения.
      - Годы, понимаете, годы жаль. И так мало сделано, так мало. Сидишь вечером одна, подводишь итоги...
      Из неразберихи голосов вырывались обрывки фраз:
      - Марфа Ивановна, за ваше...
      - Свининку люблю, свининку...
      - Все мир да мир, прожужжали все уши. И в газетах, и по радио. А знаете, что старики думают: если часто про мир говорят, значит, войны жди...
      - В таком разе я, Марфа Ивановна, один выпью...
      - Против русского мужика никто не устоит, - доказывал лесничий Брагин. - Русский, он прирожденный боец. У нас и одежда солдатская, обратите внимание. В Европе там народец мягкотелый, штиблеты да галстуки. А у нас - сапоги. Только рубаху на гимнастерку смени - и сейчас в строй. Сегодня с косой, а завтра с винтовкой.
      - Эй, танцоры, еще по рюмке! Наливай, Дорофеич!
      - А может, хватит, мужчины?
      Черный Магомаев, появившийся в дверях, крикнул гортанно:
      - Кто говорит хватит? Зачем на столе водка?! Пей водку! - и, гикнув, пошел вприсядку:
      Эх, пить будем, я
      Эх, гулять будем,
      А смерть придет
      Помирать будем!
      Испуганная, спиной пятилась от него Соня.
      - Абрек, кинжал дать?
      - Ножик ему!
      - Не надо кинжал, я мирный. Рюмку за пляску! Григорий Дмитриевич, разрешаешь?
      - Безвозбранно.
      Снова уселись за стол. Шли теперь под горячую закуску: жареную гусятину с капустой.
      - Марфа Ивановна, голубушка! Вы волшебница, а не хозяйка. Я вам волка за такое угощение привезу, - обещал расчувствовавшийся Брагин.
      Соня горячо шептала в ухо Игоря:
      - А Магомаев танцует как замечательно... На уроках строгий был... Он мне руку поцеловал.
      - Ну и дурак, - сказал Игорь.
      - Почему? Неудобно, да?
      Булгаков только хмыкнул: прикасаться губами к этой холодной мокрой руке? Тьфу!
      Спели хором несколько песен и перешли в другую комнату, ожидая, пока женщины соберут чай. Брагин пустился в пляс. Выпятив живот, уперев в бока могучие руки, шел, притопывая, по кругу, бил чечетку, оглушительно рвал слова:
      Эх, топор, рукавица,
      Жена мужа не боится,
      Рукавица и топор
      Жена мужа об забор!
      - Обирючел ты совсем, Егор, в лесу сидючи, - щурила глаза Марфа Ивановна. - И песни-то у тебя разбойные.
      - А я и сам Соловей-разбойник, Муромца на меня нету!
      - Так свистни!
      - Р-разойдись, оглушу!
      Эх, топор, рукавица...
      Игорь вышел в сени взять из кармана пальто спички, но там сидели на сундуке дядя Иван и потерявшая свою строгость завуч. Они смутились. Игорь поспешил уйти. В комнате танцевали под патефон. Длинный носатый землемер, выставив локти, осторожно водил Соню. Григорий Дмитриевич тяжело и неуклюже топтался возле Антонины Николаевны. Мама улыбнулась Игорю, кивнула из-за плеча отца.
      Возле накрытого к чаю стола сильно захмелевший Брагин обнимался с Магомаевым, басил:
      - Друг, мы с тобой Маннергейма били?
      - В клочья! - кричал Магомаев, страшно сверкая глазами.
      - Мы этих... разобьем... Этих японцев, - покачивался Брагин. - Ты, друг, волков ко мне приезжай бить!
      - Разобьем! - обещал Магомаев. - Завтра приеду, всех разобьем!
      Игорь послушал, побрел на кухню. Им опять овладело тоскливое чувство одиночества. Захотелось выйти на улицу, в тишину, на чистый морозный воздух. Закрыл на минуту глаза: смутно всплыло перед ним лицо Ольги, косы, переброшенные через плечи. Он затряс головой, чуть не застонал от боли, стиснувшей сердце. Схватил графин, опрокинул его над стаканом и, не глядя сколько, выпил до дна водку, даже не почувствовав ее крепости. Взял огурец.
      Растрепанная, красная вбежала Соня, крикнула со смехом:
      - Вот ты где, обжора! Не наелся? А там чай пьют.
      - Хочешь я провожу тебя? - хмуро спросил Игорь.
      - Меня? - вытянулось ее лицо. - Но...
      - Времени знаешь сколько? Одиннадцатый уже. Да и надоело мне здесь. Пойдем, что ли?
      - Пойдем, - вяло согласилась она.
      Игорь первым вышел во двор. Жадно хватал ртом холодный воздух, чувствуя, что от него ясней становится голова.
      - Погуляем? - предложила Соня. - Я очень лунные ночи люблю. Все так неестественно, красиво. Как в театре. А тебе нравится?
      - Ну, еще бы, - рассеянно ответил Игорь. Он думал, что и Ольга, может быть, вышла сейчас на улицу. Вот бы встретить ее! Или просто пройти хотя бы мимо Дьяконских... Если есть свет - стукнуть в окно. В темноте Ольга ничего не увидит, а он увидит ее.
      Торопил Соню, даже подтолкнул, когда она остановилась. Девушка обиделась и замолчала. Игорь довел ее до почты, пожал руку и пошел в нижнюю часть города. Боялся сейчас одного - не пропала бы решимость.
      Под валенками звонко хрустел снег, и звук этот, казавшийся слишком громким в ночной тишине, пугал Игоря. Он поднял воротник пальто, чтобы не узнали прохожие. Свернул в переулок, посмотрел направо, налево - никого нет. Перемахнул через невысокий забор, по колено в снегу выбрался к колодцу, на скользкую ледяную тропинку. "Сейчас или никогда... О Вите спрошу", - пронеслось в голове.
      Свет горел только в одном окошке, выходившем во двор, - в комнате Ольги. "Читает, наверное..."
      Было нестерпимо жарко, бешено колотилось сердце, и удары его отдавались в висках. Игорь подкрался к окну, встал на завалинку. За обмерзшим стеклом ничего нельзя было различить. Легонько, костяшками пальцев, постучал в раму. По стеклу промелькнула тень, и сразу вспыхнул свет в соседней комнате. Игорь побежал к крыльцу. Хлопнула дверь внутри дома, знакомый встревоженный голос спросил:
      - Мама, ты?
      - Открой, Оля.
      Молчание показалось очень долгим. Голос Ольги прозвучал неуверенно:
      - Кто это?
      - Это я, Игорь Булгаков.
      - Сейчас, сейчас.
      Она долго возилась с засовом, никак не могла открыть.
      - Проходи... Ну, проходи. - Ольга прижалась к стене, пропуская его, руки теребили, дергали косу на груди.
      - Веник бы, в снегу я.
      - Вот в углу... Напугал ты меня. Мама недавно на дежурство в больницу ушла. Вдруг - стучат. Думала, случилось что...
      - Я не разбудил?
      - Нет.
      - Виктор пишет?
      - Вчера получили. Я покажу потом. Раздевайся.
      Ольга ушла в свою комнату. Игорь видел через дверь: накрыла одеялом кровать, скомкала и сунула под подушку что-то белое. Вешая пальто, чувствовал, что улыбается натянуто и глупо. Стиснув зубы, чтобы овладеть собой, шагнул в комнату. Гибкая и высокая Ольга повернулась к нему, растерянно улыбнулась, придерживая халат на груди.
      - Вот, приехал я, - сказал Игорь, садясь на краешек стула.
      Ольга робко, боком подвинулась к нему и вдруг, охнув, горячими руками охватила его голову, прижалась щекой к его лбу, гладила волосы, шею, говорила, говорила что-то бессвязное, жалкое. Распахнувшийся ворот халата открыл смуглые груди, темную между ними ложбинку. Запах ее кожи дурманил Игоря, путал мысли.
      - Пришел наконец, - шептала Ольга, опустившись возле него на колени.
      10
      Волчий выводок дядя Иван выследил еще по чернотропу. Едва выпал снег, начал приваживать стаю, чтобы не уходила далеко от своего логова. Вывозил на скотомогильник падаль, волки по ночам сжирали ее, оставляя на снегу кости, до блеска отшлифованные зубами. Сытые, прямиком, ступая след в след, уходили в глухое урочище, в глубокий, заросший кустами овраг на краю леса.
      Надо было торопиться с облавой. Скрываясь днем в урочище, волки ночами навещали окрестные деревни верст на десять вокруг, резали неопытных собачонок, гусей; в Стоялове сгубили молодого телка. Иван беспокоился: близилось время волчьего гона, когда стаи рассыпаются, и волчицы, тревожимые самцами, не спят днем, переходят с места на место.
      У Булгаковых на празднике обговорили детали облавы. Старшим команды выбрали Егора Дорофеевича Брагина, охотника заядлого, знающего все порядки.
      Председатель стояловского колхоза, не чаявший как избавиться от волков, прислал в город три подводы. На них выехали Григорий Дмитриевич с Игорем, Магомаев и еще трое охотников. В Стоялове, где провели ночь, к ним присоединился лесничий Брагин.
      В поле вышли незадолго до рассвета. На полпути команда разделилась. Охотники остановились покурить. К лесу отправился дядя Иван, захватив флажки для оклада. С ним ушли пятеро стояловских мужиков-загонщиков. Припадая на левую ногу, прохромал мимо Игоря пасечник Герасим Светлов в пушистой заячьей шапке. Дед Крючок взял с собой берданку. Брагин отобрал у него патроны - загонщику стрелять нельзя, - но с берданкой дед не расстался.
      - Пущай хоть ружье будет, - говорил он, вытирая рукавицей сизо-красный нос. - Без оружия нам иттить никак невозможно. Армяк у меня чужой. Случись чего - мне тогда Федька Кривцов голову с корнем скрутит.
      По жеребьевке Игорю и Григорию Дмитриевичу места достались рядом, у верховья оврага, на самой волчьей тропе. Лес тут был редкий, поодаль друг от друга стояли толстые березы в пухлом белом убранстве. На рыжеватом снегу выделялась цепочка свежих следов с бороздками между глубокими ямками. Волки, возвратившись с ночного набега, недавно прошли в овраг.
      Справа появился дядя Иван, подвязал к ветке красный флажок, полез по сугробам дальше, разматывая бечеву. Где-то слева окладывал овраг Герасим Светлов.
      Игорь, утоптав снег, плотно прижался спиной к березе. Держал навскидку ружье, настороженно поводил глазами по сторонам. Вокруг было пустынно, только из-за дальнего дерева торчал ствол ружья - там затаился отец.
      День выдался пасмурный. Одноцветная белесая пелена заволокла небо. Было сумрачно. В глубине леса надрывалась, трещала сорока. Игорь чувствовал себя каким-то возмужалым и обновленным. Это ощущение новизны началось у "его в то утро, когда вернулся он на рассвете от Ольги. Дома все спали, гости разошлись часа в три. Про Игоря думали, что он остался у Соломоновых. Открыла ему Марфа Ивановна, назвала обормотом. Игорь засмеялся, обнял ее. "Тише, оглашенный", - улыбнулась бабка.
      А поздно вечером Игорь, крадучись, снова ушел к Ольге. Возвратился с зарей, опустошенный бессонной ночью, счастливый от впервые испытанной близости к любимому человеку. Открылась для него новая сторона жизни, о которой раньше только догадывался: полная безмерной радости до самозабвения, обогащавшая его, раздвигавшая прежние представления. То, что совсем недавно казалось серьезным, становилось смешным и ненужным. А слово "любовь", которое прежде бездумно и часто вырывалось у него, наполнилось тайным смыслом, стало своим, сокровенным.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.