И сразу все стало скучно н противно, и весь мир превратился в какого-то немца в шутливом костюме с шутовским акцентом. С Маргарет заговорили две дамы. А Лесли отошел в сторону и закурил. Если бы он мог видеть черта, то он заметил бы, что черт посмотрел сначала со злобой и с торжеством вслед Маргарет, потом перекувырнулся три раза на песке, подбежал к нему и стал против него, передразнивая его движения и делая вид, что курит какую-то палочку. Потом все пошли к дому и стали прощаться. Когда Лесли взял теплую и мягкую руку Маргарет, между ними пробежал электрический ток. Это было последнее.
      Потом Лесли ехал домой, опять по той же железной дороге. Он сидел один в купе, курил трубку, и в душе у него шел целый вихрь самых противоположных мыслей и настроений. С одной стороны все его мысли об искании чудесного приобрели какие-то новые, совершенно необыкновенные краски, когда к ним примешивалась мысль о Маргарет. С другой стороны он знал, что о Маргарет он не может даже мечтать. Он давно уже пришел к заключению, что ему с его привычками и взглядами нужно быть одному. И теперь он чувствовал, что он должен держаться за эту мысль, не допуская никаких колебаний и уклонений. Средств у него никаких не было. Службу, какую бы то ни было, он мог терпеть только до тех пор, пока знал, что каждую минуту может ее бросить. Мечты о любви были бы только слабостью и больше ничем. Маргарет должна выйти замуж, может быть, у нее даже есть жених. Впрочем, лэди Джеральд знала бы. Но все равно, разве он может мечтать о женитьбе? Женатый он был бы связан, привязан к одному месту, к службе, должен был бы идти во всем на тысячу уступок и компромиссов, на которые он теперь ни за что не пойдет. И потом, все равно это невозможно. Его жалования едва хватает ему одному. Нельзя же жить с женой в отеле. Чтобы жениться, нужно по крайней мере в пять раз больше, чем он получал. Лесли говорил себе все эти благоразумные вещи, но в тоже время он чувствовал, что в Маргарет было что-то, уничтожавшее всякое благоразумие и всякую логику, что-то такое, ради чего можно было пойти на все, согласиться на все, не думать ни о чем. Да, Маргарет... -- сказал он себе, точно это имя было каким-то магическим заклинанием, делавшим возможным все невозможное. Черт, лежавший на диване, свернувшись в клубок, заворчал, как собака, и, открыв один глаз, посмотрел на Лесли теперь уже с нескрываемой ненавистью. -- Нет, я не должен думать об этом, -- сказал Лесли. Он закрыл глаза, откинулся на спинку дивана и стал стараться увидать лицо старика-индуса, желая вместе с тем вызвать в памяти его слова. Но вместо этого он увидал Маргарет, медленно говорящую: -- "пойдемте смотреть ваше море". -- Милая, -- тихо сказал Лесли, и черт заскрипел зубами
      200
      П. Д. Успенский
      и съежился совсем в комочек. Вероятно, он чувствовал себя скверно, потому что временами начинал дрожать, совсем как собачонка под дождем. А Лесли погрузился в мечтания, очень смутные, но необыкновенно приятные, в которых Маргарет переплеталась с какими-то чудесами, которые Лесли должен был найти с помощью старика-индуса в каких-то пещерах, у каких-то йогов. -Должно же что-нибудь быть во всем этом, -- говорил он себе. Да, этот русский (это был я) совершенно прав, мы должны найти новые силы. С тем, что у нас есть, мы не можем устроить свою жизнь, можем только проигрывать. Нужно найти какой-то новый ключ к жизни, тогда все будет возможно. И в голове Лесли все время мелькали неясные, но захватывающие картины, в которых главное место занимала Маргарет.
      Как всегда бывает в таких случаях, его сознание раздвоилось. Один Лесли прекрасно понимал, что в пределах обыкновенных, земных возможностей Маргарет также недоступна для него, как жительница Луны. Но другой Лесли совершенно не желал считаться ни с какими земными возможностями и уже строил что-то фантастическое, по-своему переставляя кубики жизни. Было необыкновенно приятно думать о Маргарет. Пускай даже она не знает этого. Лесли чувствовал себя рыцарем, который будет служить своей принцессе даже без ее ведома. Но, когда он добьется чего-нибудь, когда он найдет чего-нибудь, он напишет ей,какое впечатление произвела на него эта встреча, как много сделала на него Маргарет, сама того не подозревая, и как он для нее искал и нашел. Как только Лесли останавливался в своих мечтаниях, какой-то другой голос в нем немедленно брал нить и продолжал говорить, что Маргарет может ответить на его письмо, может написать, что она часто вспоминает Цейлон, помнит их встречу и разговор и собирается приехать опять, если не в этом году, то в будущем. Лесли мечтал совсем как школьник, но в этих мечтах было больше реального, чем даже он сам думал. Многим показалось бы просто сумасбродством тратить время на такие воздушные замки, но я давно привык думать, что самое фантастическое в жизни и есть самое реальное. Я хорошо знал Маргарет, потому что знал этот тип, и мечты Лесли совсем не казались мне невозможными. Именно такие мечты имели шансы на осуществление. Маргарет считала себя очень положительной и практичной, но в этом она ошибалась. В действительности она принадлежала к женщинам, рожденным под особым сочетанием планет, благодаря которому они доступны влияниям, идущим со стороны фантастического и чудесного. И если бы Лесли когда-нибудь сумел затронуть эти струны ее души, она бы пошла за ним, не спрашивая ничего другого. Черт, по-видимому, был одного мнения со мной, потому что ему очень не нравились мечты Лесли. Он проснулся и сидел, делая гримасы, точно у него болели зубы. А потом, очевидно, не выдержав больше, он подпрыгнул и выпрыгнул в
      201
      Совесть: поиск истины
      окно. Перевернувшись три раза в воздухе, черт влетел в окно узенького отделения третьего класса, где было совершенно темно (из экономии вагоны третьего класса не освещаются на Цейлоне) и очень тесно и шумно. Там он вмешался в начинавшуюся ссору и в короткое время довел ее до довольно оживленного состояния. Это немножко подняло его настроение, и, когда он догнал Лесли по дороге от станции к отелю, у него не было такого несчастного вида и, видимо, он готов был на дальнейшую борьбу. Хотя я заметил, что вообще теперь к вечеру он был только тенью самого себя, до такой степени было ему, очевидно, трудно пасти Лесли Уайта.
      Лесли прошел к себе в комнату и, не зажигая огня, сел у стола. В УГОН комнате на него сразу нахлынула действительность, и он очень ярко ощутил, что больше не увидит Маргарет. Завтра утром она уезжает в Кэнди и оттуда в Индию. Его отпуск на днях кончается и, вероятно, его пошлют в командировку в джунгли, в юго-западную часть острова. Он встал и пустил электричество. Жмурясь от света, он закрыл ставни-жалюзи и достал из стола толстую тетрадку, в которой вчера делал заметки. Как-то странно чужим показалось ему сегодня все, что он писал вчера. Точно год прошел со вчерашнего вечера. Все было так наивно, почти по-детски. Лесли вспомнил утро и прогулку на катамаране. И это было тоже давно. Теперь он сразу начал понимать столько нового. У него точно раскрылись глаза. И все это произошло в течение последних двух часов от разговора с Маргарет, от нахлынувших на него ощущений, от смутных воспоминаний чего-то. Все вчерашние мысли как-то перестроились на новый лад, когда в них вошла Маргарет, и стали еще ближе, еще реальнее и в тоже время еще недоступнее, еще труднее. -- Нужно разобраться во всем этом, -- сказал себе Лесли и невольно оглянулся крутом. И почему-то комната отеля в этот момент показалась ему особенно пустой и скучной. В дверь постучали. -- Приходите обедать, Уайт, -- сказал голос за дверью. -- Там приехал один человек, мине-ролог из Ратнапуры, вам нужно познакомиться с ним. Лесли не хотел идти обедать, но стены кругом смотрели на него как-то очень негостеприимно, казалось уж чересчур мрачно сидеть здесь одному, и он почти обрадовался предлогу уйти отсюда и быть среди людей. -- Ладно, - сказал он. Еще полсекунды Лесли колебался. Скучно было одеваться. Но в тоже время он чувствовал, что не в силах просидеть вечер один. Он слышал раньше про этого минеролога из Ратнапуры. Это был человек, влюбленный в Цейлон, знающий местную жизнь лучше людей, родившихся на острове; человек того типа, с которыми Лесли любил встречаться, у которых всегда можно было что-нибудь узнать, чему-нибудь научиться. Лесли нехотя встал и начал раздеваться. Черт так и забегал вокруг него. Скоро в смокинге, в высоком воротничке и в лакированных ботинках Лесли шел в столовую.
      202
      П. Д. Успенский
      -- Халло, Уайт, заходите сюда, -- закричала компания из бара. Его познакомили с минерологом, и в тоже время черт перекинулся в довольно объемистую рюмку виски с пиконом и очутился в руке у Лесли. Лесли с недоумением посмотрел на рюмку, но выпил. -- Нет, благодарю, -- сказал он, когда ему стали наливать другую. Пить ему не хотелось. Но минеролог его заинтересовал. Это был маленький, черный как жук, человек, сразу расположивший его в свою пользу сингалезскими анекдотами. Вся компания пошла в столовую. Черт забежал вперед и превратился в тарелку черепахового супа, ставшую перед Лесли. Полковник обедал в городе и на его место сел минеролог. За разговором Лесли кончил суп и в честь гостя велел подать бутылку вина. Черт воспользовался этим и превратился в майонез из раков. Он имел очень аппетитный вид, и Лесли положил его себе гораздо больше, чем позволяло благоразумие. Белое вино со льдом уничтожило ощущение, что майонеза было слишком много, а черт к этому времени превратился в жареную рыбу с очень замысловатым соусом. Когда Лесли кончал свою порцию, я заметил, как черт, пошатываясь и держась за голову, отошел от стола. Подали бифштекс из черепахи, потом жареную утку с салатом. И все это, конечно, был черт. Хотя черту это и не легко доставалось, но он, очевидно, решил доконать Лесли. А Лесли, у которого никогда не было никаких неприятностей с желудком, ел все, что перед ним ставили, тем более, что он еще чувствовал разочарование в жизни, когда вспоминал о Маргарет. Черт превратился в жареную баранину с каким-то кислым соусом. Потом в индюка, жареного с ветчиной, потом в пудинг, потом в сладкий крем; потом, совершенно непонятно почему, после сладкого, в горячий поджаренный тост с икрой. Вообще на столе проходило обычное нелепое цейлонское меню из полутора десятка довольно скверно приготовленных блюд, все почему-то одинакового вкуса, но с очень большим количеством острых приправ, больше подходящих для полюса, чем для экватора. Затем, очевидно, уже из последних сил черт превратился в миндаль, синий изюм и в очень острый и жгучий "индийский десерт", фрукты сахаром с имбирем, -- и, наконец, стал перед Лесли в виде чашечки кофе. Хотя Лесли был и очень здоровый человек, но даже он почувствовал тяжесть во всем теле. Минеролог ехал в город. Два других соседа Лесли шли неподалеку играть в бридж. Он оставался один. -- Ну, вот и отлично, подумал он лениво, -- пойду работать. Он встал, но после почти незаметного колебания, пошел не к себе в комнату, а на веранду. -Нужно выпить соды, -- сказал он себе. -- Большую виски с содой, -- сказал он бою. На закрытой стеклянной веранде, в низких креслах с длинными ручками, на которые можно было класть ноги, дремало четыре человека с вчерашними газетами. Лесли набил трубку и взял газету. Принесли виски. Он отхлебнул из стакана, выпустил несколько клубов дыма и зевнул. О
      203
      Совесть: поиск истины
      чем-то ему нужно было думать, но мысли ползли в голову ужасно лениво. -- Завтра я все это соображу, -- сказал себе Лесли. Еще через полминуты он лениво положил погасшую трубку на столик. Потом он повернул голову набок, глубоко вздохнул, и еще через полминуты его дыхание уже стало совершенно ровным. Лесли спал. А на ручке кресла, не желая все-таки отойти от него, висел черт, совершенно прозрачный и мягкий, как пустой пузырь, из которого выпустили все содержимое.
      -- Видишь, -- сказал дьявол, -- вот она наша жизнь. Это ли не самопожертвование? Подумай, ведь, бедный черт должен следить за каждым его шагом, не оставлять его ни на одно мгновение, чуть не ежеминутно предоставлять ему себя на съедение, доходить вот до такого состояния и в результате все-таки рисковать его из-за каких-нибудь глупых фантазий. Ну, что, разве кто-нибудь из вас был бы способен на что-нибудь подобное? А что бы с вами было без нас? -- Не буду спорить, -- сказал я. Вижу, что вы вкладываете много усилий и изобретательности в то, чтобы держать нас в своих руках. Но я не верю, чтобы такие простые средства действовали долго. -- Они действуют со времени Адама, -- скромно сказал дьявол. И их главное достоинство заключается именно в том, что они очень просты и не вызывают подозрений. Люди в этом отношении разделяются на два разряда. Одни не предполагают опасности с этой стороны. Даже, когда им говорят, они не хотят видеть ее. Понимаешь, им даже смешно думать, что завтраки, обеды и ужины могут иметь какое-то отношение к их "духовному развитию", мешать ему и останавливать его. Им кажется оскорбительной сама мысль о такой зависимости духа от тела, они из самолюбия не могут допустить ее и не желают считаться с этим. По их мнению, одна сторона жизни идет сама по себе, а другая сама по себе. Конечно, вследствие этого, как все люди, обманывающие себя, они уже нации. А другие, наоборот, кусочком мозга поймут, где опасность, но сейчас же ударяются в противоположную крайность. Начинают проповсдывать воздержание и аскетизм и доказывать, что это хорошо само по себе и угодно Богу, и высоко морально, и тому подобное. При этом обыкновенно они не столько следят за собой, сколько за своими ближними. Это наши любимые сотрудники. -- Пускай даже так, -- сказал я. -- Но все-таки я уверен, что Лесли Уайт, раз уж он заинтересовался йогой, доберется до суги дела. Дьявол, видимо, со злобой стукнул ногой с копытом о камень и из скалы вылетел целый сноп искр. -- Ты прав на этот раз, -- сказал он. -- Лесли добрался до суги дела, и, что еще хуже, он нашел пути сношения с другими такими же сумасшедшими. И теперь это создало для него очень опасное положение. Я расскажу тебе, как это вышло.
      Началось все с того, что, проезжая на юг Цейлона, он опять заехал в тот буддийский монастырь, где вы с ним познакомились. Ну
      204
      П. Д. Успенский
      вот, ты знаешь его привычку во все совать нос. Расспрашивая о жизни монахов, он заинтересовался вопросом, что они едят, как едят, когда едят. И когда ему рассказали, что,согласно правилам для буддийских монахов, они ничего не едят после полудня, он весь так и загорелся:
      почему это так? В конце концов он решил попробовать такой режим на себе. И теперь он питается рисом и фруктами и ест один раз в день. А это очень опасная игра. Но еще хуже другое. У него явилась мысль, что он не один. А ты знаешь, что когда у человека явится эта мысль, он очень скоро найдет подтверждение. Кончилось это тем, что он узнал о существовании цепи. Говоря иначе, произошло то, что ему обещал старик-индус, что среди темной ночи он увидит огоньки людей, идущих в один храм, на один праздник. Ну, а это уже, знаешь, скверно. Я в этот бред не верю. Но людям это очень опасно, особенно таким, типа Лесли Уайта, которые не удовлетворяются хорошими словами и добрыми намерениями. Я-то знаю, что это за праздник. Все эти люди идут к собственной гибели; летят, как бабочки, в огонь. Я уж это говорил тебе. И ты понимаешь, их собственная гибель еще туда-сюда, хотя мне и их жалко. Но ведь они за собой и других тащат. Вот что ужасно. Я не верю ни в какую мистическую цепь, ни в какой храм, но я должен сказать тебе, что пробуждение каких-то стремлений в этом направлении меня пугает. И в конце концов мне придется прибегнуть к экстренным мерам, тоже довольно старым, но взять их на этот раз в более сильной дозе. -- Что же это за меры? -- Ну, это я тебе теперь не могу сказать, я и так разболтал тебе слишком много. Скажу только, что это -- ставка на благородство. И в этой игре я еще ни разу не проигрывал. -- Да, откровенно говоря, меня удивило, что ты так разоткровенничался со мной, -- сказал я. -- Ведь я же могу все это рассказать людям. Дьявол рассмеялся неприятным дребезжащим смехом. -- Можешь рассказывать, сколько хочешь, -- сказал он. -- Тебе никто не поверит. Потомки животных не поверят, потому что это им не выгодно, а потомки Адама не поверят из великодушия. Они решили, что во чтобы то ни стало, считать потомков животных равными себе или даже самих себя считать потомками животных. Ну, а кроме того мое экстренное средство надолго остановит всякие разговоры. Теперь прощай!
      Очевидно, дьявол меня хотел поразить на прощание. Он вдруг стал расти и подниматься. Скоро он стал выше слона, потом перерос пагоды. И, наконец, стал огромной черной тенью, перед которой я почувствовал себя маленьким, как это бывает иногда среди гор. Черная Тень двинулась, я двинулся за ней. И на равнине Тень стала еще больше, поднимаясь до неба. Потом за спиной Тени протянулись два черных крыла, и Тень начала отделяться от земли, постепенно закрывая все небо, как черная туча.
      С этим впечатлением я проснулся. Лил проливной дождь. Небо
      205
      Совесть: поиск 'ютилы
      было затянуто серыми тучами, и по склонам гор разбегались обрывки туманов, сгущаясь опять в каждой ложбинке. Я чувствовал себя усталым, разбитым и больным. Постояв некоторое время на веранде, я решил, что никуда я не пойду, ничего смотреть не хочу и поеду обратно. Все равно под этим дождем идти к храмам было невозможно, и потом теперь дне.У( пещеры меня содеем не интересовали. Я чувствовал, что они будут пустые. Пока мой возница запрягал лошадей в тонгу, я собирал свои вещи, и почему-то мне хотелось скорее уехать отсюда. О своем сне к мало думал. И я не мог даже сказать, был ли это, действительно, сэн, или я просто фантазировал от скуки во время бессонницы... Потом мы поехали опять с горы на гору, над пропастями, где далеко внизу чернели развалины, остатки водопроводов и водоемов; проезжали сквозь ворота мертвых городов, окруженных стенами -- и с домами, внутри которых растут деревья; проехали Даула-табад с его крепостью на круглой скале, похожей, по выражению Пьера Лоти, когда-то в этих местах, на недостроенную вавилонскую башню и с башней-минаретом, в которой живут теперь дикие пчелы. А на станции я узнал приятную новость, что размыло пути и что мне придется ждать неизвестно сколько времени, пока его починят. В результате я просидел там три дня. Но это уже относится к удовольствиям путешествия по Индии в сезон дождей. Вскоре после этого я возвращался из Индии, и по дороге в Европу меня настигли вести о войне. А в октябре в Лондоне я еще раз видел Лесли Уайта.
      Я ехал на верхушке беса от Странда к Пиккадили, и на углу Хеймаркет нас остановили проходившие солдаты. Волынки весело высвистывали бойкий марш, отбивали дробь барабаны, и перед нами проходил, очевидно, вновь формируемый шотландский полк. Впереди на кровной английской лошади, длинной и тонкой, ехал полковник, прямой и широкоплечий, с большими опущенными усами, в маленькой шапочке с ленточками, и потом шли ряды солдат вперемешку с добровольцами, из которых многие были еще не в форме: одни еще в пиджаках, но уже в шотландских шапочках, другие еще даже в шляпах, но уже все с ружьями; все молодец к молодцу, высокие, стройные и идущие тем особенным широким и легким шагом, каким ходят шотландские полки. Они были все удивительно стильны, я прямо загляделся на них, и полковник на своей лошади, и высокий худой унтер-офицер с голыми коленками, проходивший с моей стороны, не спуская глаз со своего взвода -- во всех было что-то особенное, отличающее шотландцев от всех солдат всего мира. Это особенное, по-моему, досталось им от Рима. Шотландские солдаты -- это римские солдаты, сохранившие и свой шаг, и свой тип, и свой костюм. Форма шотландцев с голыми коленками, которая кажется очень смешной, когда мы говорим, что они одеты в "юбочки", на самом деле -- это римский костюм, переживший 2000 лет. И теперь суровая простота хаки, унич
      206
      П. Д. Успенский
      тожившая традиционные шотландские клетчатые ткани, еще больше приблизила их к Риму. Эти мысли и все другие, -- мучительные и противоречивые мысли о войне, с которыми я жил два месяца, пробегали у меня в голове, пока я смотрел на солдат, И я опять ощутил весь этот кошмар, от которого временами я все еще надеялся проснуться. Один взвод растянулся и потерял ногу. Высокий лейтенант, шедший сбоку, повернулся и коротко скомандовал что-то. Молодые солдаты, смеясь, подбегали, равнялись и быстро впадали опять в такт марша. Лейтенант остановился, с серьезным взглядом пропуская их мимо себя. Это был Лесли Уайт.
      Весело играли волынки, и отбивали дробь барабаны, весело проходили солдаты и добровольцы с короткими ружьями на плечах. А мне вдруг стало как-то физически холодно. Я не мог больше смотреть на солдат с эстетической точки зрения. Я все вспомнил: пещеры Эллоры, храм Кайлас, и черную тень дьявола, и его угрозу, которую я тогда не понял. Да, очевидно, это и было его экстренное средство, которое он собирался пустить в ход, чтобы отвлечь Лесли Уайта и других ему подобных от вредных мыслей и вредных стремлений. В этот момент я ощутил всю невероятную безвыходность положения. С одной стороны жертва Лесли Уайта и других, проходивших внизу, была прекрасна. Если бы они и многие другие не решили отдать свою жизнь, молодость, свободу, потомки животных уже совершенно явно диктовали бы всему миру свою волю. Варвары давно бы пришли в Париж, и, может быть, теперь они уже разрушили бы Хо1гс Ваше так же, как разрушили собор в Реймсе. Погибли бы умные старые химеры, которые всегда так много говорили мне; улетела бы от земли эта странная сложная душа... Сколько всего еще они могли разрушить!... И в тоже время во всем, что происходило, было что-то еще более ужасное. Я понимал, что потомки Адама могли оказаться в разных лагерях. Где им теперь узнать друг друга? Была или не была цепь, начала она создаваться или нет, я не знаю. Но я чувствовал, что теперь надолго была разбита всякая возможность понимания чего-либо. Все шашки опять были спутаны на доске жизни. И из глухих подземелий пошлости были выпущены на землю целые тучи лжи и лицемерия, которыми теперь должны были дышать люди, я не знаю сколько времени.
      Солдаты прошли, и тяжелый бес, покачиваясь, двинулся вперед, объезжая другой бес, остановившийся впереди. -- Что осталось теперь у Лесли Уайта от йоги и от буддизма? -- спросил я себя. -- Теперь он должен и думать, и чувствовать, и жить, как римский легионер, обязанность которого защищать от варваров вечный город. Совсем другой мир, другая психология. Теперь все эти тонкости -- ненужная роскошь. Вероятно, он уже забыл о них или скоро забудет. А кто знает в конце концов, где больше варваров -- за стенами вечно
      207
      Совесть: поиск истины
      то города или внутри стен. И как их узнать? Ключ опять брошен в глубокое море. "Ставка на благородство", вспомнил я слова дьявола. И я не мог не признать, что на этот раз он опять выиграл.
      ПИСЬМА ИЗ РОССИИ 1919-ГО ГОДА
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      С 1907 по 1913 Успенский довольно регулярно писал для русских газет, главным образом о зарубежных событиях. В то же время он работал над различными книгами, основанных на идее, что наша сознательность -незавершенное состояние, не особенно далекое от сна, и что наш трехмерный взгляд на вселенную неадекватен и несовершенен.
      Надеясь, что ответы на некоторые из изложенных им вопросов могли бы быть найдены у более древних цивилизаций, он совершает большое путешествие по Египту, Цейлону и Индии.
      По возвращении Успенский узнает, что Россия находится в состоянии войны. Некоторое время надвигающиеся события не препятствовали ему читать лекции о своих путешествиях очень большой публике в С.-Петербурге и Москве. Но в 1917 году, когда революция распространялась по всей России и большевики устанавливали господство своего террора. Успенский жил в различных временных квартирах в Южной России, в условиях большой опасности и лишений.
      До тех пор, пока он не сумел добраться до Турции, он вместе с теми, кто его окружал, был полностью отрезан от внешнего мира, неспособный послать или получить новости даже из соседнего города, и бывший постоянно начеку, чтобы не бьггь пойманным и убитым большевиками.
      В 1919 Успенский каким-то образом нашел возможность послать серию статей в "Хе\у Ас", которая, под умелым редакторством А. Р. Орейджа, была ведущей литературной, художественной и культурной ежедневной газетой, издававшейся в Англии. Эти пять статей появились в шести выпусках газеты под названием "Письма из России". Они дают беспристрастное и ужасающее описание абсолютного развала общественного порядка и переиздаются здесь впервые.
      Удивительная особенность "Писем" состоит в том, что в то время как революция прогрессировала и режим большевиков еще не был до конца установлен, Успенский предвидел с необычайной ясно
      208
      П. Д. Успенский
      стыо неизбежность тирании, описанной Солженицыным пятьдесят лет спустя.
      В течение зимы 1919 и весны 1920 К. И. Бечхофер (впоследствии известный как Бечхофер-Роберте) наблюдал события в России в качестве британского корреспондента, знающего русский и имевшего ранее опыт знакомства со страной и людьми. Он встречал Успенского и прежде, в 1914, и в России, и в Индии; он был постоянным сотрудником "Хе\у Ае" и самостоятельно перевел первое из "Писем" Успенского, написанное в июле 1919-го. В своей книге "В Де-никинской России" Бечхофер описывает одну или две недели, которые он провел с Успенским и Захаровым в помещении, находящемся над чем-то, напоминающем сарай, в городе Ростов-на-Дону. Этот немного грустный, немного смешной эпизод является подходящим эпилогом для тайно полученных "Писем" Успенского.
      Фэйрфакс Холл
      ПИСЬМО I
      Екатеринодар, 25-го июля 1919-го года
      Уже прошло два года с тех пор, как я в последний раз видел "Хе\у Ае", и я не знаю, что говорят, думают и пишут в Англии, и что вы знаете. Я могу только догадываться. В течение этого периода мы здесь пережили столько чудес, что я искренне жалею каждого, кто не был здесь, каждого, кто живет по-старому, каждого, кто не знает того, что знаем мы. Вы даже не знаете смысла этих слов -- "жить по-старому". У вас нет необходимой перспективы; вы не можете отойти, и посмотреть на себя с другой точки зрения. Но мы сделали так давно. Чтобы понять, что это значит -- "жить по-старому", вам нужно быть здесь, в России, и слышать как люди, и вы сами тоже, говорят время от времени: "Будем ли когда-нибудь снова жить по-старому..?" Для вас эта фраза написана совершенно неразборчивым языком -- не пытайтесь понять это! Вы, конечно, начнете думать, что это что-то, связанное с восстановлением старого режима или угнетением рабочего класса и так далее. Но на самом деле это означает что-нибудь простое. Например: "Когда мы сможем купить кожу для сапог, или мыло, или коробок спичек?"
      Но нет, это бесполезно. Я уверен, что вы не поймете меня.
      Вы привыкли рассматривать вопросы на намного более широкую тему; вопрос о коробке спичек покажется вам чересчур обыденным и безынтересным. Я вижу совершенно ясно, что мы полностью и навсегда потеряли способность понимать друг друга.
      Подруга моего знакомого, чей муж все это время был за границей, тогда как она была здесь со своим маленьким сыном, сказала
      209
      Совесть: поиск истины
      мне недавно: "Я страшусь момента, когда мой муж и я снова встретимся. Он не поймет. Возможно, он спросит меня, почему Алексей не учил английский; и я -- я не буду знать, что сказать. А мы оба будем все время молчать. Каждая мелочь будет создавать пропасть между нами. Раньше мы понимали друг друга очень хорошо. Но сейчас мы будем далеки друг от друга, чужие..."
      Я понял. Мы знаем слишком много, чтобы быть способными говорить с вами на равных началах. Мы знаем истинное отношение истории и слов к фактам. Мы знаем, что значат такие слова,как "цивилизация" и "культура"; мы знаем, что значит "революция" и "Социалистическое государство", "зима", "хлеб", "печь", "мыло" и много, очень много подобных вещей. У вас нет никакого представления о них.
      Мы знаем, что "война", "политика", "экономическая жизнь" -- словом, все те вещи, о которых человек читает в газетах, и в которых те большие двухмерные создания, называемые Нациями и Государствами, живут, двигаются и существуют -- мы знаем, что все это одно, а жизнь отдельных мужчин и женщин -- совершенно другое, не имеющее точек соприкосновения с первым, кроме того момента, когда оно не позволяет им жить. Мы знаем теперь, что вся жизнь отдельных мужчин и женщин -- это борьба против этих гигантских существ. Мы без труда можем понять, что Нация -- это существо, стоящее на намного более низком уровне развития, чем отдельные мужчины и женщины; оно примерно на уровне зоофитов, медленно двигающихся в одном направлении или другом, и поедающих друг друга. Слава Богу, что сейчас мы начинаем осознавать, что мы не такие.
      Я не собираюсь излагать вам эзотерическую философию. Ничуть. Жизнь, как мы видим ее здесь, показывает нам, что она совсем не то, что мы о ней думали, и что в любом случае мы не должны относиться к ней как к единому целому. Внутри нее происходит бой слепых, борющихся сил; и сквозь этот бой мы каким-то образом способны идти своей дорогой.
      Если мы начинаем исследовать эту жизнь великих сил в том, что оставлено России сегодня, прежде всего мы замечаем, что все в ее действиях соответствует одному всеобщему принципу, который можно назвать Законом Противоположности Целей и Результатов. Другими словами, все приводит к результатам, которые противоположны тому, что люди намереваются осуществить и за что они борются.
      Люди, которые начали войну с Германией и указывали па необходимость ушгчтожения Германии, милитаризма, и так далее, совершенно не собирались свергать в России монархию и устраивать Революцию. И те, кто мечтал о Революции и свободе, совершенно не намеревались вводить эпоху речей Керенского ("Достаточно слов.
      210
      П. Д. Успенский
      Пришло время действовать"). И Керенский не собирался создавать условия, в которых большевики могли бы так хорошо развиваться и созревать. И большевики не предполагали жить в состоянии бесконечной войны и вводить в России то, что в действительности есть диктатура криминального элемента. И совершенно так же люди, которые сейчас борются за осуществление восстановления великой, объе-динсшюй, неделимой и так далее России, пожинают плоды, очень мало похожие на то, за что они боролись. И, с другой стороны, их противники -- не большевики, а те другие, кто поддерживал идею союза отдельных и независимых государств вместо единой России -- уничтожают любой шанс такого разделения и укрепляют идею единства.