А Лидочка Туркова удостоилась чести выставить в «Ла бомбилье» свои иллюстрации к «Илиаде». Выполнены они были в виде обломков древнего барельефа, но не из мрамора, а из разноцветного «вечного» пластилина. Получилось изрядно.

Завистники (и, в особенности, завистницы) из русских творческих кругов объясняли выбор Паблито вовсе не талантом Леди, а тем, что «этот тупой неандертальский грызун» обратил внимание на фотографию русской художницы.

ГЛАВА 6

Подъехать к «Бомбилье» было невозможно.

Бывшую арену окружили столбики с жёлтой лентой, стояли десятки полицейских машин, «амбулансы», лимузины начальства. «Гуардия сивиль» гоняла туристов и журналистов. Галдёж на площади стоял вселенский, и галдели по-каталонски, так что даже из выхваченных реплик ничего нельзя было понять. Подпрыгивали папарацци.

Но герцога Блэкбери суматоха в заблуждение не ввела.

– Всё понятно, – сказал Дюк. – Так вот кому мостили дорогу несчастные антиглобалисты! Чтобы отвлекли полицию, а под шумок ограбили музей! Для того и электричество отключили… Хотя ведь есть аварийное! Там такое хозяйство…

– Ну, если мою «Илиаду» тронули, я с этого Зайчика с живого не слезу! – двусмысленно пообещала Лидочка.

Зайчик тем временем прилюдно тряс мэра-содомита за грудки и сулил тому куда менее приятную кончину, хотя трясти следовало начальника охраны музея. Но сеньор Понсиано Давила был очень большой и тяжёлый, он сам тряс своих сотрудников – тех, кто успел прийти в себя.

– Паблито, я здесь! – закричала Леди, замахала платком.

Вместо того чтобы с понятной досадой отмахнуться, Паблито отпустил несчастного градоначальника и приветливо улыбнулся – словно при случайной встрече:

– Сеньорита артиста фермоза! Как я рад, что с вами ничего не случилось! Эй, ребята, пропустите девушку, она ко мне…

Папарацци тут же, не сговариваясь, поделились на две группы: одна снимала, как дон Мендисабаль-и-Пердигуэрра жарко обнимает русскую фермозу, другая помчалась к особняку Зайчика, чтобы сообщить об этом люксембургской принцессе и запечатлеть её реакцию.

Теренс устремился за Леди, неубедительно изображая телохранителя – выставлял вперёд челюсть.

– Ну и выдержка у тебя, Паблито, – сказала Лидочка, выскальзывая из объятий. – Я бы уж давно всех поубивала!

– А, пустяки, – отвечал форвард. – Фигня, как говорил дед. Жулики сами со страху того… ну… в общем… да цело всё! Да чтобы меня! В моём городе! В моём доме! Какая-то шпана! Хай, Терри! Беседы сегодня не получится. Того… сам видишь. Кум Понсиано, проведи людей внутрь, им можно… А ты заткнись, Педрито! Экспертизу ему… Здесь твоё войско должно было того… Костьми… Иди Кристобаля своего теперь охраняй… А про выборы забудь! Вечером поговорим… В ресторанчике… Да нет, петушатина, не тебе это! Сеньорите это! С тобой-то мы в другом месте потолкуем! Я его величеству так и скажу…

– А интересно, что скажет он молодому величеству, – задумчиво молвил Дюк.

– Да уж скажет! – мстительно прошипела Леди. – Как людей хватать, так они первые, а как шедевры стеречь, так их нет. Господи, сделай так, чтобы если что и спёрли, так «Чёрный квадрат»!

– Отчего же вы так строги к полотну своего соотечественника, дорогая?

– Отчего, миленький? Уж больно картина удобная: и выставить не стыдно, и украдут – не жалко. Их ведь штук пять или шесть, этих квадратов. Копируется на раз. Да, господи, чтобы ещё заодно у Глускера всех курей сожрали!

Главным соперником из россиян у Лидочки Турковой был только великий Демид «Зюзя» Глускер, выставивший в Музео Мендисабаль сотню замороженных тушек бройлеров. Каждая тушка была украшена татуировкой, как правило, традиционной: «Родные спят, а сын страдает», «Они устали, но к любимой дойдут», «Вот что нас губит», а также сердца, соборы, тигры и прочие драконы.

– Увы, в вас говорит обычная зависть, – подколол Терри.

– Какая зависть? Рисую-то я лучше!

Сеньор Понсиано понял, что этаким манером русская «артиста» скоро доберётся до самой «Девушки с кирпичом», и сказал:

– А вы всё-таки гляньте, сеньорита, сами, непредвзято, свежим взглядом. Я бы искусствоведшам этим… А вам хозяин доверяет. Поедем вниз?

Они поехали вниз и начали осмотр под косыми взглядами полицейских и экспертов с приборами.

Буклет «Музео Мендисабаль» толщиной не уступает Библии, так что осмотр занял часа три.

«Чёрный квадрат» уцелел. Курей Глускера не сожрали, зато они успели завонять, пока не работала холодильная установка. Но главное – «Илиада» была в целости и сохранности.

– А этот придурочный румын говорил – некрофилия, некрофилия, – ворчала Леди. – Гуленьки ему! Дюк, ну где тут некрофилия? Просто Ахилл убивается по своему любимому Патроклу, они же древние греки или где? Переживает человек… И тебе, профессионалу, надо объяснять, что без этого дела сейчас не обойтись? Никто и не глянет…

– Но не с такими же подробностями! – скромно восстал Дюк.

– Тогда сам бери да лепи! Обоснуй, что ты пацан! Руки дырявые!

Так и доехали до верху, к свету и пальмам.

– Да всё вроде нормально… – сказала Лидочка ожидающему сеньору Понсиано. – Ложная тревога.

– Ложная-то ложная, – сказал сеньор Давила. – А кто ворота вынес? Кто охранникам глаза закрывал?

– Какие глаза? – вскричала Леди. – Я ничего не знаю!

– Да все охранники, сеньорита, в один голос твердят: перед тем, как потеряли сознание, кто-то сзади закрывал им глаза холодными, мокрыми, липкими лапами…

– Фридо, умедо, глутинозо патас… – повторила поражённая Лидочка. – Надо же! Бр-р!

– Может, они в темноте сослепу газ пустили? – предположил Дюк.

Сеньор Давила недаром считал проклятых британских оккупантов Гибралтара сведущими в дедукции, тем более, что Ярд ихний не простой, а Скотланд:

– Ну и нюх у вас, дон Теренсио! Но ловушки-то не сработали! Словно все аккумуляторы разом сели! Потом-то газ пошёл, в самый неподходящий момент. Ладно, я догадался вытяжку включить на полный ход… Нет, мои люди тёртые, на службе не выпивают, дурью не балуются… Если они говорят, что лапы были мокрые и холодные – значит, были они мокрые и холодные!

– И липкие, – уточнила Леди.

– И липкие, – согласился главный охранник. – Выдумать такого они не могли, не та публика. Нелепый какой-то взлом… Хулиганский…

– Когда погас свет, – сказал Дюк, – начался такой рёв… Нет, в такие минуты человек старается быть поближе к толпе. Честно скажу, сеньор Давила, я бы не осмелился шагу ступить в сторону. Потом уж, когда все побежали… А вероятность того, что среди А-глобо были никталопы, равняется… равняется…

– Это что за гадость? – ужаснулся сеньор Понсиано.

– Это которые видят в темноте, – объяснил сэр Теренс.

– Ага… А этих… никталопов… их в Англии ставят на полицейский учёт?

– Вряд ли. Они же не дальтоники.

– Ну, тогда всё обошлось. Разве что в холле у выхода поглядеть… Но на что там глядеть? Там нынче только детские рисунки – кстати, с вашей, сеньорита, родины…

– Да вы что? – воскликнула Леди. – Вот не знала… Дюк, пошли!

В холле обычно выставляли (совершенно бесплатно) местных примитивистов, безнадёжных реалистов да вот такие, как сейчас, трогательные ребячьи почеркушки – «Дети мира против глобального потепления», «Дети мира против трансгенной порнографии», «Дети мира против Ста Сказок Мадонны», против старения и приапизма, против абортов и перенаселения, против виртуальных продуктов и повышения учётной ставки…

Нынешняя выставка, однако, носила название «Дети России рисуют свою малую родину».

– Глупости, дорогая! Что там смотреть? Ну, мило… Не более того…

За долгие годы своего безнадёжного ухаживания мрачный шотландец так и не научился простому приёму: не настаивать на том, что Лидочка Туркова, по его мнению, делать не должна. Ну и добился:

– Гуленьки тебе! У меня, может, припадок ностальгии!

Рисунков было около сотни, и об их-то сохранности беспокоились менее всего – пост охраны рядом, да и кому придёт в голову тырить весёлые картинки?

Русские дети рисовали и свои родные типовые коробки, и ограждённые кирпичными стенами пылающие барские особняки, и ветхие крестьянские подворья, и заливные луга средней полосы с табличками «Частное владение», и саха линские сопки, утыканные нефтяными вышками, и степи в тюльпанах и терриконах, и тундру с оленями, запряжёнными в крошечные «Вольво Арктик», и памятники на площадях, тычущие пальцами в разные стороны, и берёзку, и рябину, и куст ракиты над рекой, и самолёты с кораблями, и тайгу с китайскими лесорубами, и собачек с кошечками, и орлов на кремлёвских башнях, и папу с кейсом, и маму с коровкой, и школу с огромной училкой, и Ваню Золотарёва, с которым я опять помирился, и Веру Титову, мою лучшую подругу, и Пушкина с котом учёным и русалкой на ветвях, и много чего ещё.

– Видишь, цвета какие? В пять-то лет! Лох цепенеет! Только бы ему толковый учитель попался… Вот нигилистка юная – какого кадавра из лучшей подруги заделала! Да, Терри, ваши так не могут. У вас всё по самоучителям – как нарисовать лошадь, как нарисовать дракона… Так, а этого котика я, пожалуй, скопирую, пригодится для панно… Ну и что же, что с одним глазом? Может, просто он пиратский котик… Вот молодец! Пальчиками, пальчиками, а что это у нас? А, это мы с папой в пейнтбол играем! Прямо Петров-Водкин, «Смерть комиссара», ты не находишь? Хорошо, что подписи есть, с бодуна и не догадаешься… Я тоже в пятом классе забабахала инсталляцию из старых фоток… Из вирированных… Не поверишь, в натуральном мусоре копалась! Тогда как раз деревянные дома сносили, много всякого добра выкидывали… А это как понимать? Нашла! Я бы, да не нашла! Дюк, зови нашего мента! Ограбление века!

Да, пора было звать сеньора Давилу.

Вместо очередного стандартного альбомного листа зияла дыра, сквозь дыру белела стена – рисунок вырезали прямо с куском картонного щита, на котором крепились детские работы.

Осталось только название на приклеенной внизу бумажной ленточке:

«ТРИ ХОЛМА, ОХРАНЯЮЩИЕ КРАЙ СВЕТА».

Катя Беспрозванных, 2-й «г» класс, г. Малютин.

…Почесал себе затылок
Простодырый Тилипона
И сказал: «Однако, искры
Из моих же глаз летели!
Между тем, открытье света
И победу надо тьмою
Приписал себе тотчас же
Хитрозобый Наморгал!»

ГЛАВА 7

У двери в кабинет Паблито тоже толпились какие-то мужики и бабы в синих моно с гербом «Барселоны».

– А этих почему пустили? – спросила Леди, словно она здесь главная.

– А это родня хозяина, – пояснил сеньор Понсиано Давила. – Дон Пабло тут пристроил на работу всех кузенов, кумовьёв, тёток, племянниц… Всякие там электрики, сантехники, грузчики, уборщицы… Семейное предприятие, словом. Деревенщина из глухих углов. Зато работящая и без профсоюзов… Теперь им на месяц разговоров хватит…

Среди работящей деревенщины выделялась древняя старушка во всём чёрном. Старушка сидела в кресле на колёсах, а за спиной у нее стояла совсем юная девушка – тоже во всём чёрном.

– Это бабка Канделария, – пояснил Давила. – Ей чёрт знает сколько лет, но она всю эту публику вот так держит! И у нас в Клаверо держала, и здесь! У бабули не забалуешь! Она даже свою праправнучку, дурочку Ампаро, к делу пристроила – за собой ухаживать… Дурочка, а жалованье-то идёт! Потрошат хозяина почём зря все эти Мендисабали да Пердигуэрры!

Леди посмотрела на бабку с уважением:

– Какое лицо! Ух, какое лицо! Недаром Рембрандт любил рисовать стариков… На ней же настоящая мантилья!

– Ну, мы пойдём, – сказал Дюк.

– Обождите малость, – сказал начальник охраны. – Я пойду спрошу у хозяина. Невозможно думать, чтобы он вас отпустил без угощения. Подозреваю, что вы примчались с утра без молитвы, на пустое брюхо, а это непорядок. То, что подают в гостиницах…

– Да в гробу я видела эти жареные зелёные помидоры, – пояснила Леди. – И рыбу у вас не умеют готовить…

Сеньор Понсиано побагровел:

– Прекрасная сеньорита, в Каталонии умеют готовить рыбу, уж будьте спокойны. Не судите о нашей кухне по гостиничным ресторанам. Просто нужно места знать… А туристы всё равно ничего не понимают, и вы в этом убедитесь. Подождите вот здесь, покурите, вам можно. А я вернусь мигом.

– Подождем, Терри, – распорядилась Лидочка.

Герцог Блэкбери мрачно промолчал. Паблито нравился ему всё меньше.

Они прошли к расставленным у окна креслам и расположились под сенью пальм.

– Ну и чего мы будем ждать?

– А куда спешить? – сказала Леди. – Не в кафешку же идти – чашечка бурды за двадцать евро! И вообще я спать хочу… У меня джет-шок ещё не прошёл…

– Тем более! – воскликнул Дюк.

Ему бы давно потерять всякую надежду, но герцог Блэкбери был упорен. С горя он запалил сигару.

– Я же сказала! – зевнула Леди и прикрыла свои зелёные длинные глаза.

А когда открыла, перед ней уже сидела старуха в чёрном и что-то говорила – жарко и непонятно.

– Пэрдони, сеньорэ, – разом проснулась Лидочка. – Но парлу катала. Эн эспаньоль, пор фавор.

Старая Канделария немедленно перешла на испанский – словно в ней регистр переключили:

– Вот я и говорю – это неспроста! Неспроста украли картинку! Это очень, очень хорошая картинка, а вор очень, очень плохой… Его никогда, никогда не поймают! А станут ловить – пожалеют, пожалеют! Скажите Паблито, чтобы не ловил его, не ловил… Паблито добрый, но он дурачок, дурачок. А вас, вас он послушает. Иначе будет беда, беда. И не ищите того, кто сделал эту картинку, сделал… Он бедный, но вы ему не поможете, нет, не поможете…

Леди напряглась – старуха неожиданно схватила её за руку своей жёлтой лапкой в бурых пятнышках.

– Успокойтесь, бабушка, – ласково сказала Лидочка. – Картинка самая обыкновенная, и нарисовала её одна маленькая русская девочка из одного маленького русского города. Никто её не будет искать – зачем огорчать ребёнка? Всё в порядке. Дорогие картины на месте. Всё хорошо…

Канделария убрала лапку и поправила чёрные кружева.

– Нет, русская девочка так не рисует, не рисует. Потому что картинка была кон дуэнде! Это вам всякий, всякий скажет, кто видел! Для кого-то она дороже самых дорогих картин, дороже десяти тысяч песет…

– О чём она вам толкует, дорогая? – встревожился сэр Теренс. Всякий шотландец суеверен, будь за ним хоть десять Оксфордов и двадцать Кембриджей, а почтенная донна Канделария казалась ему натуральной недожжённой ведьмой с офорта Гойи.

– Кон дуэнде – значит, с чертовщиной, – досадливо обернулась к нему Леди. – Ну, в смысле… Я даже не знаю, как тебе объяснить…

Дюк пожал плечами.

– А что там было нарисовано? – спросила художница. – И почему кон дуэнде?

Бабка взмахнула руками. Девочка, стоявшая за спинкой кресла, вздрогнула, но её тупое личико не изменилось.

– На ней было видно больше, много больше, чем нарисовано!

– Да что нарисовано-то?

– Как что, фермоза? Да три холма, охраняющие край света! Три холма!

Тут и Лидочка поняла в собеседнице ведьму: вряд ли кто из деревенской родни сеньора Мендисабаля мог бы перевести старухе подпись под картинкой, они, поди, и по-испански-то не все разумеют…

– Трес колинос… – медленно повторила она.

– Да, девочка, да! Там, за тремя холмами, совсем другая страна, но туда нельзя, нельзя! Паблито не должен узнать ничего, не должен, но он же упрямый, как ослик Пахеро! Молчи, молчи, не сказывай ему!

– Так почему же вы мне это говорите?

– А тебе можно, можно. Ты уедешь домой, и он не узнает. Только не говори, не говори ничего. Скажи, что картинка простая. Хорошо хоть, ты сама её не видела… Хорошо…

– Ну а если бы и увидела? Я и сама с детства рисую…

– Если бы увидела – то потеряла бы покой навеки, навеки… Ты бы тоже, тоже увидела больше, чем нарисовано, да… Потому что ты сама – кон дуэнде. Мужики глупы, они вообще ничего, ничего никогда не видят, да и женщины – одна из тысячи… Здесь крутился коко, но его тоже никто не увидел, не мог увидеть… Он плохой, злой, и лапы у него…

– Оле, я знаю! – воскликнула Леди. – Лапы у него липкие, мокрые и холодные!

– Вот видишь, какая ты умница! Всё, всё поняла! – Канделария снова ухватила Лидочку. – Коко чёрный, маленький, лёгкий… Я его видела краем глаза! Смотри, чтобы не увязался он за тобой! Беги, беги, путай следы! Я не цыганка, мне карты ни к чему, я и так вижу… Берегись, господь с тобой!

Старая Канделария перекрестила Лидочку, поцеловала невидимый крестик и скомандовала что-то по-каталонски.

Дурочка Ампаро лихо развернула кресло и покатила его по проходу – навстречу летящему сеньору Понсиано.

– Ну, пошли! – воскликнул шеф охраны. – Паблито злой, но он всё-таки всех разогнал – и сыщиков, и журналистов. Нечего здесь ошиваться кому попало! А о чём это старуха с вами толковала?

Дюк собирался что-то сказать, но Леди наступила ему на кроссовку.

– Старая сеньора вспоминала о том, как за ней ухаживал один русский пилот, – объяснила Лидочка. – Как он специально ей крыльями махал… Интересовалась, не знаю ли я, что с ним сталось, не расстрелял ли его камарада Жусеп Эсталин по своей привычке? Я наврала с три короба, что заделался, бабушка, твой Мигелито аж маршалом авиации – жалко, что ли? Не понимает, что Россия большая, не все друг друга знают…

– Да она вообще ничего не понимает! Но хозяйство знает туго. Пойдёмте, господа, в кабинете уже всё готово…

– Романтичная какая бабушка попалась, – сказала Лидочка Теренсу. – Предсказание ведьмы! Три холма! Только как она название угадала? Дюк, не прячь сигару в карман! Опять ведь дыру прожжёшь!

В кабинете с раззолоченной и раскоряченной мебелью действительно было всё готово.

Сеньор Мендисабаль-и-Пердигуэрра продолжал махать руками, но уже остывал:

– Какая наглость! Вроде того, что они сами тоже того… что-то понимают в живописи! Да ни хрена они не понимают! И в своём деле тоже… того… Сами, говорю, разберёмся! Нам, того, советчиков хватает! Лучше надо смотреть, что на улицах делается! Как будто «Селтик» играть полуфинал приехал! На что тут смотреть?

Сеньор Понсиано гулко высморкался.

– На чём порешили-то? – спросил он.

Паблито глянул на него, потом на Лидочку, сконфузился и спрятал черноволосую грудь, застегнув гавайку.

– Сказал им, что, того… разобрался! Сказал, что это дед Балагер, пьяная рожа, там… это… на погрузчике в ворота въехал! Приволокли деда. Я ему, придурку, моргаю, киваю, того… Соглашайся, мол. До-олго моргал, пока до него это… Сообразил! Въехал! Хорошо ещё, что у него бельма действительно, того… Не проспался. Ну, того… поверили вроде. Лучше бы вы за городом лучше смотрели! А то понаехали эти… Да я это не про вас! Я это про мэра. Вот же скотина голубая!

Он ещё долго критиковал градоначальника, шефа полиции, тупых следаков и безмозглых искусствоведов с журналистами («Это не к вам, сеньор Теренсио»), и меньше всех у него выходил виноватым начальник охраны.

Только после того, как разлили по кружкам домашнюю мадеру, Паблито действительно успокоился и провозгласил тост за всё хорошее – за футбол, за живопись и лично за русскую артисту фермозу. Без люксембургской жены он мог себе позволить.

Артиста фермоза тем временем убеждалась, что кое-где тут рыбу действительно умеют готовить – деревянная дощечка перед ней быстро опустела.

– Это рыба-монах, – объяснил сеньор Понсиано. – Ещё на рассвете в море своему богу молилась. А это – кролик, тушённый с улитками…

– Терри, миленький, – негромко, но зловеще сказала Леди. – Не капай вином на рубашку. Мадера не отстирывается. Руки дырявые, так ещё и рот дырявый… Короля позоришь…

Лорд Фицморис хотел было вслух сказать, что мадера к рыбе вообще не подаётся, а домашней мадеры и вовсе не бывает, но сказал про себя.

Когда было выпито-поедено, сеньор Мендисабаль перешёл к делу:

– Друзья, вы, это… Просил бы вас не распространяться… Ни к чему это. Никто сюда не вломился. По официальной версии. Не засчитано. Но я ему… Он у меня… Он проглотит свои… И чужие… И ведь спёр не Шагала, не Сурбарана! Не этого, как его… Продемонстрировал класс! Я вот тоже того… Любил, это… Когда ведёшь с сухим счётом… И в верхний угол! Штанга! В смысле того… Мог бы и ещё заколотить, но жалею… Вот и мне так же…

– Не парься, Зайчик, – ласково сказала Леди. – Нешто мы не понимаем? Надо об этом забыть.

– Ну уж нет, – сказал Паблито и грохнул кулаком по столу. – Я найду! Кум, ты у меня землю будешь, это, грызть! Это кто-то из местных – или Джорди Ласточка, или того… молодой Жужоль! Больше это такое дело некому… Опозорить меня, того… в глазах…

– Точно, – робко поддакнул Давила. – Разберёмся. Но нашим гостям это уже не интересно. Главное – шедевры целы.

– Да я уж всё забыла, – сказала Лидочка. – Глупости какие… А теперь, Дюк, нам действительно пора! Пресс-конференция, доклад на секции… Сеньор Пабло, нам и в самом деле нужно идти. Спасибо, что спасли нас от голодной смерти. Всё было очень вкусно.

– А, это, ресторан? – вскинулся Паблито. – Сеньорита, вы ещё не ели по-настоящему! Я повезу вас в «Эль Булли», к Феррану…

– Посмотрим по обстоятельствам, – развела руками Леди. – До вечера, парни! Адэу!

Она подняла Дюка, бегло его осмотрела на предмет пятен и крошек, осталась довольна и потащила лорда к дверям.

– Правильно! – воскликнул Паблито. – Конференцию никто не отменял! Это… Из-за пустяков… А то разговоры пойдут…

– Я провожу! – вскочил сеньор Понсиано. Вот уж кого пятна и крошки нисколько не заботили.

Когда начальник охраны вернулся, богатый форвард уже сидел за чистым столом.

– Вот это, кум, – сказал он. – Мы не дети. Того. Оно не простая картинка была. Наши двери ведь не то что погрузчиком, а на танке… И то… Так не бывает, чтобы это… озорство. Сегодня картинку, завтра меня самого… туда… А! Это! – осенило его. – Там, наверное, на обороте что-то… Типа телефон или номер банковского счёта… Или ещё важнее…

– У русской фермозы? – не поверил Давила.

– Ну, есть же у неё этот… того… отец там или дед… Русские ведь очень богатые попадаются… Один меня приглашал на яхту – я тебе дам!

– А то тебе, кум, денег не хватает, – вздохнул Давила.

– Не деньги! Вот! Это… Обидно! Деньги всплывут – себе возьми. А мне, это… Найди! Они у меня яйца проглотят! Найди! Все связи свои… Напрягись, в средствах не стесняйся… Да, а это… О чём сеньорита болтала с бабкой Канделарией?

– Говорит – о боевом прошлом, о каком-то русском пилоте… Но я узнаю. Ампаро не такая уж дурочка, за то и деньги платим… Словлю я тебе этого самого никталопа, кум… Уже бегу… Вот, кстати – на всякий случай…

И положил на стол бумажную ленточку, которая сопровождала украденную картинку.

ГЛАВА 8

Народу в конференц-зале было довольно много, и все обсуждали ночное происшествие, причём слухи были самые дикие. Стальные плиты прожжены кислотой… Все охранники зверски задушены… Нет, охранники заснули… Спустились по лифтовым тросам… Улетели на дельтаплане… Всё отменяется, музей закрыт на ревизию… Шейх Зия выдвинул ультиматум… Нет, это конкуренты в целях дискредитировать… Нет, это чтобы отвлечь внимание от несчастных А-глобо, которых тут положили не менее сотни… Нет, это баски ревнуют к каталонской автономии…

– Кажется, мы попали в крупные неприятности, – сказал Дюк.

– Ну, мы-то знаем, как всё на самом деле, – ответила Лидочка. – Меня только картинка смущает…

– Да нет, я не о том, – отмахнулся Дюк. – Странно, что Паблито вообще нас живыми выпустил. Я только сейчас сообразил. Детский рисунок – демонстрация возможностей грабителя. Все бросятся изымать шедевры назад. Ему огласка ни к чему. А что? Вполне возможно. На этого сеньора Давилу только глянешь, и жить расхочется… Наши трупы потом подбросили бы в общую кучу – вроде задавили ночью в панике… У них же всё схвачено.

– Ну да! – воскликнула Леди. – Ты вечно трагедии на пустом месте разводишь. Во-первых, нас толпа народу видела, и тут, и в отеле. Во-вторых, твоя маменька им бы такое устроила! В-третьих, ты вообще мой ангел-хранитель. Я тебя за это со временем даже поцелую. Вероятно. Большие шансы… Но картинка… Рисунок…

Когда пропадает некая вещь – хоть даже пустяковая, – человеку начинает казаться, что вот она-то и была самая главная, что он без неё жить не может. Серебряная ложечка, швейцарский нож, аптечный рецепт – не имеет значения. Статус пропажи в сознании резко возрастает и грозит перерасти в манию. Сказано же: «Потерявши – плачем»…

Лорд Теренс приободрился. В его положении даже одиночный грядущий поцелуй был целой неистовой оргией, безудержным праздником чувств и песнью торжествующей любви.

– Всё кончено… ласточка, – осмелился сказать он. – Мы сегодня же улетим в Лондон – и ко мне. Вы не представляете, как там здорово!

– Ага, неброская красота шотландского сельского ландшафта, – якобы согласилась Леди. – Вересковые поля, пронзительный звук волынки… Гуленьки. Мы картинкой как раз и займёмся. Вдруг да откроем гения? Катя Беспрозванных… Да мы и откроем! Лох цепенеет… Я ведь тоже, между прочим, русская девочка из маленького города была, а нынче…

И осеклась, поскольку и нынче продолжала оставаться не бог весть кем в мировом рейтинге изящных искусств.

Художница погрустнела, отчего сделалась ещё привлекательней для лорда Теренса. Только парнишка забыл, что грусть его русской «zaznoba» никогда не продолжалась более минуты.

– Сейчас я её найду, пока не начали!

– Кого? – опешил Дюк.

– Так ведь наверняка к этой детской выставке толпа чиновников из нашего минкульта прилипла! Кто-нибудь что-нибудь да знает!

И повлекла титулованного ухажёра за собой, в гущу международной богемы. В этой гуще она чувствовала себя уверенно – обнималась с мышиными жеребчиками, говорила комплименты по поводу туалетов экстравагантным старушкам, болтала на чудовищной смеси языков с коллегами-ровесниками, успевала у них затянуться тайком переходящей самокруточкой, подставляла бюст под камеры репортёров, показывала им же язык, весомым русским словом гвоздила завистниц, летала из угла в угол обширного холла, двигалась хаотично, словно хорошо заряженная элементарная частица в камере Вильсона, так что Дюк еле поспевал за ней.

– О! Ленка! Ты, что ли, тут у наших старшая?

Ленке стояло крепко под полтинник даже на некритический взгляд, что не мешало московской культурдиве гулять облачённой в ярко-жёлтое пончо под цвет измученных мокрой химией волос.

Лорд кое-как разобрал фамилию дамы на бэдже. Фамилия состояла в основном из шипящих, легче было бы на русском прочесть.

– Это Терри, – объясняла Леди. – Он герцог. Это не Ник! Это Дюк! Герцог в натуре! Мы учились вместе. А это наша Елена Кондрать…

– Можно просто Элен, – разрешила дама. – Очень приятно. Лидочка, кто это тебя так?

– А, ерунда! С трансвеститами в ихней лавочке поцапалась из-за туфель. Тридцать шесть им самим-то не налазит, золушкам хреновым, а ей, мне то есть, кричат, не продавайте, она не наш! А они в лавочке всего сорок евриков вместо трёх сотен! Так что ты в «Эль Корте Инглез» не ходи. Какой там Инглез? Чайна без продыху! Ленка, это ты детскую выставку привезла?

– С оказией, – туманно ответила Ленка. – Больше некому было.

– Ага! – напоказ поверила Леди. – Там есть что-нибудь интересное?

– Чтоб я так знала! – возмутилась Ленка. – Девочки в отделе отбирали… Тебе она зачем?

– Да вот Терри книжку пишет. А буклет есть?

– Какой буклет? Кое-как на билеты наскребли.

– Понятно, проехали… Ты вот что, ты сходи в ту лавочку. Вот где они вещи от добрых людей прячут! Это, значит, как идёшь в Бари Готик, так возле рыбного ресторанчика. Там ещё такая бронзовая коряга стоит, классик какой-то или герой… С трансами не церемонься, они только страх понимают! Ну, мы пошли, нас люди из «Космополитен» ждут…