Михаил Успенский

Семь разговоров в Атлантиде

Недалеко от них живут атланты, полудикие эгипаты, блеммийцы, гамфасанты, сатиры и гимантоподы. Если верить писателям, атлантам чужды человеческие обычаи: они не называют друг друга по именам, смотрят на восход и заход солнца как на гибель для них самих и их полей, ужасно проклинают его и не видят во сне того, что остальные смертные.

Плиний Старший

…тогда, не будучи уже в силах выносить настоящее свое счастье, они развратились, и тому, кто в состоянии это различать, они казались людьми порочными, потому что из благ наиболее драгоценных губили именно самые прекрасные; на взгляд же тех, кто не умеет распознавать условия истинно блаженной жизни, они в это-то преимущественно время и были вполне безупречны и счастливы, когда были преисполнены духа корысти и силы.

Платон

– Итак, вы уверены, что рассказ мальчика не игра воображения?

– Да, уверен.

– Но ведь могло же быть, что он начитался разных фантазий и все это увидел во сне?

– Нет, я этого не думаю…

Профессор чуть улыбается…

Ю. Шпаков. Это было в Атлантиде

Глава 1

– Кто будешь? Да из какой страны будешь? Мать и отец твои на имя кто? Как сюда, к воротам, попал?

– Зовусь именем Главк, из заморской страны. Матери-отца не помню, добрые люди воспитали и к делу пристроили. А прислан сюда неким незнакомцем.

– Как же ты моря переплыл, мосты миновал, неподкупную стражу подкупил?

– А никак не миновал. Повернул он меня трикраты, велел зажмуриться, а когда разожмурился – вот он уже и ты передо мной в воротах стоишь. Ты, кстати, на имя кто будешь?

– Никак не зовут.

– Как это никак? У нас всех как-нибудь да зовут. Бывает, и имя-то так себе, срамота, а все равно зовут. Рабам – и тем клички дают для удобства. Может, и ты раб? Что же мне с тобой тогда речи вести? Я и так, без речей пройду… Эх!

– Ну вот. Что, прошел? Или не очень? Ага, не больно-то прошел. У нас больно-то не расходишься. Болит лоб-то?

– Ой, болит. Кто же мне путь застит? Нету ничего. Может, тонкую бечевку натянули?

– Не бечевку. Никакую не бечевку. А валяется тут поперек дорожки одно словечко, оно и не пускает.

– Так бы и сказал, что заклято.

– Не заклято, а поперек лежит, пройти не велит. Ну что, берешь речи про раба обратно?

– Беру, беру.

– Нет, не так. Говори: не раб, не раб, но человек ворот.

– Не раб, не раб, но человек ворот.

– Вот так-то лучше.

– А что же ты мне имени назвать не хочешь?

– Нету имени. И не надо. Говори, зачем пришел.

– Пришел с товаром. Торговать пришел. Меняться, по-вашему. У нас товар, а у вас, говорят, купец.

– Где же товар? Не вижу такого. Руки пустые, ноги босые…

– В голове товар. Царю несу вашему.

– Царя у нас нет, а у нас вот кто зато есть: Держатель тверди да моря.

– И держит?

– Еще как держит. Топни-ка ногой. Не проваливается? Вот и хорошо. Держит, куда он денется.

– А у нас говорят: Калям-бубу землю держит на каменных руках.

– Глупости у вас говорят. Подумай сам хорошенько: как же может Калям-бубу землю держать, да еще море в придачу? А? Замучается!

– Не замучается, он бог.

– Не знаю, не знаю такого бога.

– Ну и плохо, что не знаешь. А вот если бы знал да приносил ему жертвы почаще, он бы к тебе мирволил. Не торчал бы тогда у ворот на солнце.

– Сплюнь. У нас про него, гадину круглую, не поминают, а если и поминают, так сплевывают.

– Как же так? Оно же священное. Оно же у Калям-бубу из пуза выскочило, а за ним два арбуза. Без него, говорят, никакой жизни нет, одна тоска.

– От него никакой жизни нет – это точно. То вскочит, то свалится, зараза.

– А вот есть страна, где река Нил. Там солнце сильно уважают и богом зовут.

– Дураки, вот и зовут. Знаем мы эту вашу страну. Нету ее больше.

– Как же нету? Три года назад оттуда купец приезжал, финики продавал. Его за это еще дети неразумные финикийцем дразнили, хотя никакой он не финикиец…

– Чего три назад проезжал?

– А три года.

– Какого такого года?

– Ты что, годов не знаешь? Калям-бубу не знаешь, счета годам не знаешь… Ну, я тебя обучу. Смотри: день прошел – кладем камешек. Еще день – еще камешек. У жены Калям-бубу на подбородке волосы растут, как у мужика. Их немного, правда: три сотни, шесть десятков да еще пяток. Последний волос она, чтобы красоту наблюсти, вырывает, да он через четыре года снова вырастает. Как раз столько дней в году.

– Глупости говоришь. Смотри: день прошел – кладу камешек. Ночь пришла – убираю камешек. День начался – кладу обратно. Ночь пришла – убираю. Вот так. Один камешек – один денек. За все про все.

– Ох, человек ворот, ты не злыми ли духами обуян? Голова не болит?

– Голова у тебя болит. Ты здесь глупостей не говори, а говори лучше дело. Чего принес?

– Про то старшим людям скажу.

– Ну, твое дело. Как на имя-то тебя?

– Главк.

– Как собака пролаяла.

– Не собачь меня, человек ворот. Я вам хорошую вещь принес, полезную очень… Да что ты за страж? Болтаешь тут со мной, а город, может, жгут уже и грабят!

– Никто нас жечь и грабить не может, до нас не вдруг-то доберешься.

– Вот я же добрался.

– Ты не добрался, тебя послали. Словечко тебя подхватило да понесло.

– Что у вас за словечко такое?

– Да уж словечко.

– Что же ты им хвастаешься? Вот у нас жрецы Калям-бубу сколько просяного пива ни выдуют, секреты свои при себе держат. А ну как ваши боги разгневаются?

– Не разгневаются. Очень уж они нас любят.

– Боги, говорят, всех людей любят. По закону, ясное дело. Вот взять, к примеру, Калям-бубу…

– Боги только у нас есть, а у вас так: камни да бревна.

– Как же камни да бревна, когда они чудеса творят?

– Бывает, конечно. Редко, но бывает. То наши лазутчики над вами пошучивают.

– Легко тебе над моей верой ругаться, если я в чужой стране, без защиты. Я торговый человек, мою веру уважай, я ваших богов не задираю.

– И не задерешь. Они далеко, боги-то.

– Как далеко? На небе всего лишь.

– Сказал бы я тебе, где они, да ты не поймешь.

– Этак мы до вечера дела не кончим. Давай не будем про большие вещи говорить. Как ваш город зовут?

– Никак не зовут. Город и город.

– А страна?

– Страна и страна.

– Ну, как-нибудь да должна ведь называться?

– Не называется никак, и все.

– То болтаешь все подряд, то тайны какие-то… Вы, может, гамфасанты?

– Не знаю. Может, и гамфасанты.

– А не авгилы, часом?

– Может, и авгилы.

– А давно здесь живете?

– Как это – давно?

– Ну, сколько лет?

– Каких таких лет?

– Да годов же!!!

– Опять он про года. Живем и живем.

– А кто главный у вас? Есть ли рабы? Много ли их? Хороши ли ремесла?

– У нас главный – Держатель. Без него бы все развалилось. Я тебе про него уже сообщал. Рабов у нас очень много: весь мир. Ремесла нам ни к чему, у нас и так все есть.

– А ученые люди есть? Мне к ним нужно.

– Ни к чему нам ученые люди. Мы сами ученые. У нас есть словечко, а в нем сила.

– Что за сила – слово?

– А большая сила.

– Да я понимаю, что большая. Вот мы с тобой разговариваем… Э, погоди! На нашем ведь языке разговариваем! Ты его откуда знаешь?

– На каком таком вашем? Язык и язык.

– На разных языках люди говорят. Левкоэфиопы есть. Рот откроет – и дыр-дыр, быр-быр. На пальцах торгуемся.

– Знаем и эфиопов. Черненькие такие, стыда не знают. Да только нету их.

– Да как же нету? Страна даже есть специальная – Эфиопия. У них золота навалом…

– Золота и у нас навалом. А эфиопов нет. Сдуло их наше словечко.

– Это ты прилыгаешь. То нильской страны нету, то эфиопов. Куда же они делись?

– А так. Нету, и все. От них одно беспокойство.

– И нильской страны нету?

– Ясное дело, нету.

– А гробницы их, пирамиды? Ох здоровы, ох я видел!

– Да вон, выгляни за ворота. Видишь, одна стоит?

– Калям-бубу! Она же у вас не так стоит! Она же так грохнется – всех передавит! Кто же так пирамиды ставит – на маковку?

– Мы. Захотели и поставили. От нее тень.

– Спасите, Эники да Беники!

– Это кто еще?

– Калям-бубу дети. Один луну водит, другой моря баламутит. Ой, спасите! Может, у вас и висячие сады есть?