Все знают слово «зенит».

Еще не так давно, правда, им пользовались только немногие ученые люди: мало кого в народе особенно занимала та, практически ничем от других не отличающаяся точка небесного свода, которая приходится как раз у каждого над головой.

Поэтому, пожалуй, у слова «зенит» почти и не было «слов-детей», производных слов; лишь астрономы да землемеры употребляли такие выражения, как «зенитный круг» или «перевести через зенит»; кроме них, никто ими не пользовался.

Теперь же, за последние двадцать – тридцать лет, слово это удивительно пошло в ход. Если уж футбольные команды носят такое название, если таким словом называют папиросы или конфеты, – значит, оно стало известным.

Породило оно и целую семью детей, производных слов: «зенитка», «зенитчик», «зенитный», тоже отлично известных в народе. Изменилось его точное значение: теперь, говоря «зенит», мы чаще всего подразумеваем вовсе не единственную математическую точку небосвода, расположенную у нас как раз над головой, а всё небо вообще, воздух, верх.

Мы говорим: «Орудия, приспособленные для стрельбы по зениту», то есть поверху, по самолетам. «Сначала стреляли по танкам, потом перешли на зенит».

Все это случилось по очень понятной и важной причине: небо вместе со своим «зенитом» приобрело совсем новое значение в жизни людей с тех пор, как в нем появились военные самолеты. Но ведь вражеские самолеты не все и не всегда появляются точно в «зените»!

Меня, однако, сейчас интересует не весь этот период в жизни слова «зенит», а самый момент его рождения. Что значит это слово? Откуда взялось оно у нас?

Слово «зенит» существует не только в русском, но и во многих европейских языках. «Зенит» остается зенитом и по-французски, и по-немецки, и по-английски. Но, так же как в русском языке, сколько бы вы ни искали, вы найдете некоторое количество произведенных от него слов-детей, но не обнаружите нигде слова-предка, того, от которого родилось бы само слово «зенит».

Это и неудивительно: таких «безродных», на первый взгляд, слов можно указать немало в любом языке; чаще всего обнаруживается при этом, что повсюду они «взяты напрокат» из какого-либо третьего языка. В тех случаях, когда одно и то же безродное слово попадается в ряде языков Европы, обычно приходится предположить, что оно взято либо из греческого, либо из латинского языка, или же из языка арабов. Особенно это справедливо, если речь заходит о научных терминах, о словах астрономических, математических, географических и т. д.

Однако если говорить о слове «зенит», то тут-то и начинается странность.

Ни в одном из этих языков такого слова не обнаруживается. Нет даже похожих на него слов того же корня. Выходит, что слово это родилось во всех современных языках само по себе, а «родителей» нигде не имеет. Это вещь совершенно невероятная.

Понадобились сложные разыскания, чтобы разоблачить «беспаспортного пришельца», явившегося невесть откуда и самонадеянно обосновавшегося во всех странах. Что же оказалось?

Слово «зенит» – очень редкий пример слова-ошибки. Происхождение его, как выяснилось, все же арабское. Только в арабском языке самая высокая точка неба именуется вовсе не «зенит», а «замт». Да, «замт»!

Когда астрономы Европы ознакомились с арабскими астрономическими трудами, они стали охотно заимствовать из них многие термины, для которых еще не существовало соответствующих европейских слов.

Не было нигде в Европе и слова, которое бы значило: «верхняя точка небосвода». Показалось удобным наименовать ее арабским словом «замт».

Трудно уже сейчас сказать, когда и как именно была сделана ошибка, но какой она была – понятно.

Как только арабское «замт» переписали европейскими, латинскими буквами – zamt, в середине слова образовалось сочетание из трех вертикальных палочек. Они означали здесь букву «м».

Но малообразованным переписчикам чужое слово «замт» ничего не говорило; оно было непонятно, да и звучало для европейского, для испанского в частности, слуха как-то дико. Переписчики решили, что ученый, видимо, нечетко пишет, и те же три вертикальные палочки прочли не как m (м), а как ni (ни), то есть не «zamt», а «zanit», – так, на их взгляд, слово выглядело хоть и столь же непонятно, но все же более удовлетворительно. Ошибки никто не исправил: арабского языка не знали. Так и пошло в испанском языке астрономов гулять чужое слово «занит», которое скоро превратилось в «зенит». Слово родного языка недолго, конечно, просуществовало бы в таком искаженном виде. А слово языка чуждого, да еще столь малоизвестного в Европе, как арабский, не только осталось жить, но и начало путешествовать по всем народам и странам.

Не все ли было равно людям, так ли называется «зенит» по-арабски или иначе? У нас он называется так! И понадобились труды языковедов, чтобы восстановить истину.

Теперь, прочитав на футбольном состязании или на пачке папирос слово «Зенит», вы будете знать, что перед вами одно из редчайших слов в мире: оно появилось во многих языках в результате простой ошибки (даже описки) переписчика.

Но, с другой стороны, перед вами одно из самых обыкновеннейших слов мира, имеющих самую обычную историю. Оно пришло в европейские языки из чуждого им азиатского языка; позаимствовано оно было для того, чтобы им можно было назвать понятие, у которого еще не было имени. Значит, и возражать против него не приходится.

Во всех языках большое число новых слов, особенно таких, которые нужны новейшим наукам и технике, заимствуется именно таким образом из древних языков. Как вы видели только что и как увидите сейчас, при этом происходят иной раз курьезные случаи. Против их наличия, против существования созданных ими слов тоже бессмысленно протестовать: победителей, как говорят, не судят.

Каждому знакомо слово «автомобиль». Огромное большинство знает даже не только то, что наш язык называет сейчас этим словом, но и что значит оно само, если приглядеться к его составу, Откуда оно взялось?

Авто-мобиль – слово, составленное из греческого местоимения «аутос», означающего «сам», и латинского прилагательного «мобилис», которое значит «подвижной». «Автомобиль» – «сам собою подвижной».

«Мото-цикл» – тоже слово двойное и искусственное. «Мото» – часть латинского слова «мотор» – двигатель. «Ци

Совершенно так же слово «автобус» должно означать… Гм! Что такое? «Авто» – это «само», а вот «бус»?

Тут-то и начинается самое неожиданное. Никакого слова «бус», подходящего к нашему случаю, ни в одном из известных нам языков мы опять-таки не обнаруживаем. Нигде оно ровно ничего пригодного для нас не означает. Как же быть?

Как всегда в таких случаях, для того чтобы понять историю слова, разумнее всего обратиться к истории того предмета, который оно называет, к истории человечества или народа, наименовавшего так этот предмет.

«Автобус» получил свое имя сразу же после своего создания, как только он сменил собою своего предшественника – неуклюжий конный многоместный почтовый рыдван, возивший пассажиров столетие назад. Рыдван этот именовался «оОмни-бус? Что же значит и из каких частей состоит это, теперь уже забытое, слово?

Тут все ясно. Слово «одательный падеж множественного числа от латинского слова «омнис». «Омнис» значит «весь», «омнибус» – «для всех», «всем».

Падеж здесь произведен по всем правилам латинской грамматики: ignis = огонь, igni-bus = огням; avis = птица, avi-bus = птицам.

Значит, это «бус» есть не что иное, как окончание дательного падежа некоторых древнеримских имен существительных и прилагательных. Только и всего.

В слове «омнибус» такое окончание было совершенно законно. Омнибус ведь был экипажем, предоставленным «всем», повозкой «общего пользования». Вот его название «omnibus» и означало «для всех», «всеобщий».

Однако тот инженер или предприниматель, который первым решился соединить автомобильный мотор с кузовом огромного омнибуса, был, вероятно, человеком изобретательным, но не языковедом, во всяком случае. Он не поинтересовался значением слова «омнибус» и, без раздумья отбросив его корень (а с корнем и смысл), спокойно присоединил окончание латинского дательного падежа к греческому местоимению[84]. Получилось слово «автобус»; слово, которое, если судить по его составу, не значит ровно ничего или означает предмет довольно удивительный, что-то вроде «само+м» или «сам+ех» (сам+[для вс]ех); «сам+[вс]ем».

Но странная вещь язык! Именно это изуродованное и исковерканное слово-калека, слово чудовищный гибрид, отлично привилось во французском языке, стало сначала его полноправным гражданином, а потом поползло и в другие языки Европы.

Более того, оно начало испытывать своеобразные приключения. В скором времени, у него появилось немало «братьев», в составе которых механически отрезанное от корня латинское окончание стало с полным успехом играть роль полнозначного и полноправного «корня». Все мы свободно употребляем слово «троллейбус», которое, если разобраться, может быть переведено только как «роликобус» («троллей» по-английски – «ролик»). Стал довольно употребительным термин «электробус» – повозка с электрическим двигателем. Мне попалось, наконец, в одной статье даже слово «аэробус», то есть «воздухобус», потому что «аэр» по-латыни – «воздух»; слово это, по мысли автора, должно было обозначать «многоместный пассажирский самолет»[85].

Приходится признать, что все это – слова одного корня, и корень этот – все то же не имеющее значения «бус».

Вот что смешнее всего: в Англии у слова «автобус» главный корень «авто» и вообще затерялся, исчез. Осталось и сделалось целым словом только бывшее окончание латинского дательного падежа, частица почти ничего не означающая. В Англии автобус называется просто: «бас» (пишется «bus»). Попробуйте там сказать, что это «бас» не настоящее английское слово.

Некоторые из вас, может быть, опять подумают: как, значит, легко всё-таки составлять и выдумывать «новые слова»! Придумал, а оно живет и живет и даже расходится по всем странам мира!

Но это только так кажется. Все дело в том, что слово «автобус» утверждено языками Европы и русским языком в частности. А язык, как мы сейчас еще раз увидим, утверждает далеко не все предлагаемые ему слова. И заранее угодить на его причудливый вкус бывает крайне трудно.

Когда вы в наши дни читаете цирковую афишу о «Выступлении труппы лилипутов», вам и в голову не приходит задать себе вопрос: а откуда взялось в языке это странное слово – «лилипут»? Вам оно кажется совершенно таким же «обычным» словом, как «карлик», «пигмей», «гном» и т. п. Между тем хотя у каждого из этих слов свое, и даже очень интересное, происхождение, но «лилипут» отличается от них всех. Это одно из тех редчайших слов человеческой речи, про которое можно положительно и наверняка утверждать, что оно «создано из ничего», просто выдумано. И выдумано притом совершенно определенным, всем известным человеком, с определенной – и тоже всем хорошо известной – целью.

В 1727 году впервые вышла в свет в Англии знаменитая доныне сатира – книга Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера». Автор среди прочих фантастических чудес описывал в ней сказочную страну, населенную крошечными, с мизинец, человечками, которым он придал племенное имя «лилипуты».

Свифт вовсе не собирался вводить в английский язык новое слово, которое обозначало бы «карлик», «гном» или «пигмей». Он просто нарисовал народец-крошку, людей которого звали «лилипутами», так, как англичан англичанами, а немцев немцами.

Но сделал он это с такой силой и правдоподобием, что в устах каждого читателя книги вскоре слово «лилипут» стало само по себе применяться ко всем маленьким, малорослым людям. А постепенно – и не в одном английском языке только – оно просто начало значить то же самое, что и «карлик».

Можно сказать наверняка: сейчас в мире несравненно больше людей, которые помнят и постоянно применяют слово «лилипут», чем таких, которые знают Свифта и его книгу. Слово это ушло из книги и зажило самостоятельной жизнью. И, пожалуй, у нас, в нашем языке, да, как мне сообщил один читатель этой книги, у венгров, эта самостоятельность его даже особенно заметна.

В английском «лиллипьюшн» (lilliputian) и во французском «лиллипюсьен» (lilliputien) все-таки еще чувствуется значение «лилипутиец» – житель «Лилипутии». А в русском языке эта связь давно исчезла. У нас «лилипут» – недоросток, малютка, и только.

Откуда Свифт взял такое причудливое слово? Об этом можно только гадать. Правда, было несколько попыток сообразить, что86]. Поверить же тому, что он просто переделал на свой лад английское слово «литтл» – «маленький» – крайне трудно. Это ничуть не более вероятно, чем предположить, будто он составил свое слово из перековерканного словосочетания «ту пут ин лили», «засовывать в лилию», намекая на крошечный размер своих человечков. Это все досужие домыслы.

Вот рядом с лилипутами в книге Свифта действуют еще и люди-лошади: их название – «гуигнгнмы» – является уже явным подражанием лошадиному ржанию.

Но следует отметить одно: ни труднопроизносимое слово «гуигнгнм», ни название страны великанов «Бробдингнег», ни странное имя «струльбруги», приданное Свифтом несчастным и противным бессмертным старикам в другой из выдуманных им стран, не сделались самостоятельными словами. Читатели Свифта помнят их и иногда, может быть, применяют в переносном значении. Однако, увидев человека высокого роста, нельзя просто сказать: «Вот, смотрите, какой бробдингнег идет» – вас не поймет никто. Назвав древнего старца «струльбругом», вам придется объяснить, что

Языки мира приняли только одно из всех изобретенных Свифтом слов. Видно, творить новые слова – далеко не простое занятие, потому что составить из звуков нашей речи то или другое сочетание и придать ему какое-либо значение – это еще даже не полдела. Самое важное – чтобы язык и народ приняли все это соединение звуков и смысла, утвердили, начали употреблять и понимать и, таким образом, ввели бы вновь созданное звукосочетание в словарный состав языка, сделали его словом.

И все-таки новые слова творятся, иногда удачно, иногда нет, но творятся постоянно.

Если вы заглянете в словарь и найдете там слово «газ», вы получите справку: «Слово изобретено в XVII веке физиком Ван-Гельмонтом». По-видимому, это так и есть.

Семнадцатый век оказался веком бурного развития физики. Впервые люди поняли, что в мире, кроме жидких и твердых тел, существуют особые тела, подобные воздуху, но все же отличные от него по разным своим свойствам. Таких тел раньше никто не знал. Понятно, что и сло

Ван-Гельмонт взял на себя эту задачу. Ученые спорят теперь о том, почему ему пришло в голову именно сочетание звуков «г+а+з». Пытаются установить связь этого сочетания с различными греческими и латинскими словами, относящимися к предметам и понятиям, более или менее близким, – например, со словом «хаос», которое по-голландски звучит похоже на «хас». Однако попытки эти пока остаются, по меньшей мере, сомнительными, так как сам Гельмонт не оставил нам на этот счет никаких указаний. И приходится слово «газ» считать таким же «измышленным», «изобретенным», как «лилипут» Свифта.

Тем не менее слово это вошло в словари огромного числа языков, совсем не родственных друг другу. И потурецки «газ» будет «газ»; даже в Японии оно звучит как «гасу». Так слово, созданное между 1587 и 1644 годами в крошечном фламандском городишке Вильварде, завоевало весь мир. Это случилось только потому, что оно было принято, утверждено человеческими языками.

Есть в русском языке не слишком употребительное, но все же известное слово «хлыщ». Употребляется оно тогда, когда надо с оттенком презрения обрисовать самонадеянного и неумного франта, щеголеватого пошляка. «Это был аристократически глупый хлыщ», – говорится у писателя Лескова.

Слова «хлыщ» вы не найдете ни в одном словаре позапрошлого века. Оно родилось на свет всего лет сто назад, и в литературе нашей сохранились свидетельства, показывающие, что его придумал и пустил в ход другой писатель – Иван Панаев. Есть предположение, будто его изобретение основывалось на каком-то особом, бранном значении слова «хлыст», существовавшем в местном городе около Новгорода. Там-де «хлыстами» называли «беспроких» молодых людей, лодырей или что-то в этом роде, тогдашних провинциальных «стиляг».

Но вполне возможно, что создатель его шел и по совсем иному пути: просто он отправлялся от выразительного и неприятного слова «хлыст»=кнут, которое знали не в одном только Новгороде, а везде и всюду. Так или иначе, слово это сразу привилось в русских журналах и в газетах; через письменный язык оно пошло и в устный. От него, как от корня, возникло прилагательное «хлыщеватый», сходное по смыслу со «щегольский». «Хлыщ» стало как бы чисто русским дубликатом иностранного слова «фат».

Во всяком случае, про все три слова эти – «лилипут», «газ», «хлыщ» – можно сказать одно: при их создании человек, возможно, и не использовал старых корней, а создал корни, или «основы», новые. С ними увеличился не только «словарный состав» языка, всегда изменчивый и непостоянный. Они обогатили и самую заповедную, самую глубокую, самую «вечную» часть этого состава – его «ядро», которое состоит из «корневых слов». Это случается крайне редко[87]. Гораздо чаще новые слова языка, его неологизмы, возникают другим, более простым способом. А именно: их производят от тех древних корней, которые издавна жили в языке.

В огромном большинстве случаев остается неизвестным, кто, как, когда и где первым сказал то или другое слово, хотя любое из слов языка когда-нибудь да было произнесено в первый раз.

Мы знаем, что слова «столяр» и «столешница» родились от cлова-корня «стол». Но, разумеется, даже они не могли возникнуть сразу в головах тысячи или хотя бы сотни людей. Кто-то их придумал первым. Мы только никогда не узнаем, кто именно.

Установить это можно лишь в тех случаях, когда по каким-нибудь причинам их рождение было сразу же замечено или следы этого сохранились в каких-то записях.

Слово «тушь» (черная краска особого состава) известно в русском языке давно. Люди, работавшие с этой краской, также довольно давно начали употреблять и различные производные слова от этого словакорня: «растушевка» (особый инструмент), «тушевать» (закрашивать тушью, а потом и вообще покрывать темным цветом) и т. д.

Но с середины прошлого века в языке наших писателей начало мелькать новое слово того же корня: «стушеваться». Оно означало: скрыться, сделаться незаметным. Слово это, как видно, ново не только потому, что отличается от старых своих собратьев по составу и форме. В нем и сам корень – «тушь» – получил новый, переносный смысл; оно уже не значит «покрыться темным цветом».

Мы бы никогда не узнали ничего о рождении этого слова, если бы в одной из книг писателя Ф. М. Достоевского не нашлось заметки, в которой он утверждает, что слово «стушеваться» придумано им.

В 1845 году Достоевский читал свой рассказ «Двойник» на квартире у Белинского. «Вот тут-то, – пишет он, – и было употреблено мною в первый раз слово „стушеваться“, столь потом распространившееся».

Действительно, слово это какое-то время было очень популярным. Надо сказать, что особенно любил и постоянно употреблял его сам Достоевский. У него «стушевывался» герой «Двойника» Голядкин, «стушевался» даже один генерал. Однако рядом с этим особым употреблением данного глагола в значении «незаметно удалиться, трусливо и скрытно отступить» (равносильно теперешнему просторечно-вульгарному «смыться») язык знает и совсем другое значение слова: «образовать мягкий переход от темных тонов к более светлым». В этом значении оно употребляется художниками, фотографами и другими специалистами. Никак нельзя думать, что оно возникло путем придания второго, переносного, смысла слову, придуманному Достоевским; дело обстояло как раз наоборот: писатель по-новому переосмыслил пленившее его слух профессиональное словечко. Он сам рассказывает об этом.

Так или иначе, однако он его считал своим творением и, видимо, очень гордился этим словотворчеством. Впрочем, своей заслугой считал он и введение в литературный язык другого нового слова – «стрюцкий», имевшего смысл «пустой, не заслуживающий доверия человек». Слово это тоже доныне держится в наших словарях.

Не будем отнимать у Достоевского чести введения в литературу этих слов, но скажем, что оба случая не являются примерами словотворчества в чистом виде. И там и тут родились не новые слова, а были переосмыслены или введены во всеобщее употребление старые. Это не одно и то же.

Но в то же время приходится сказать, что такого рода новые слова, производимые от корней и основ уже известных, имеют в языке куда большее значение, чем слова-курьезы, слова-редкости, порожденные вдруг «из ничего», вместе со своим корнем.

Великим творцом именно таких полуновых слов в нашем языке был гениальный архангелогородец, «первый наш университет» – Михаил Васильевич Ломоносов.

В этом нет ничего удивительного. Ломоносову приходилось заново строить на пустом месте целый ряд наук: физику, химию, географию, литературоведение, языкознание и множество других. Совершенно не было слов, которыми могли бы пользоваться первые работники этих наук. Ученые-иностранцы беззаботно засоряли наш язык великим множеством нерусских, неуклюжих терминов. Из-за них чтение тогдашних научных книг для русского человека становилось пыткой. Ломоносов взял на себя задачу создания основы для русского научного и технического языка.

Слов, которые Ломоносовым введены в русский язык, так много, что рассказывать о каждом из них нет никакой возможности. Из нашей таблички вы легко поймете, что очень часто встречающиеся вам в современной речи слова, про которые каждый из вас думает, что они «всегда были», на самом деле созданы лишь 180–200 лет назад, и созданы именно Ломоносовым. Некоторые из них построены по правилам русского языка, но из чужестранных корней, как «градусник» (от латинского слова «градус» – ступенька). Другие связаны со словами, и до Ломоносова жившими в нашей речи, например название «предложный падеж».

Вот те из них, про которые точно известно, что их впервые употребил Ломоносов:

Немалое количество русских слов обязано своим появлением крупному писателю Н. М. Карамзину, жившему одновременно с Пушкиным. Хорошо известно, например, что он придумал и пустил в ход через свои произведения такие совершенно необходимые теперь для нас слова, как «влияние», «трогательный», «сосредоточить». Даже сло

Но, конечно, роль и Ломоносова и Карамзина не может равняться по своему значению той роли, которую в языке играли и играют все время, ежедневно, ежечасно, незаметно работающие, никому не известные рядовые творцы новых слов.

Можно довольно точно установить время, когда впервые прозвучало слово «большевик». Это случилось в дни II съезда РСДРП, в 1903 году. Можно сказать, что наше теперешнее слово «совет» приобрело свое новое значение не раньше 1905 года, а производное от него слово «советский» стало широко распространяться уже в послереволюционные годы. Но если вы захотите узнать, кто и когда в первый раз произнес каждое из этих слов именно в этом значении, вам придется совершить сложную и нелегкую работу, причем, весьма возможно, установить не удастся ничего. Тысячами наших самых ходких слов язык обязан великому творцу – народу.

СЛОВА В МАСКАХ

Среди слов, ежегодно, ежечасно создаваемых народами, особое место занимает одна их любопытная и даже курьезная группа. Я говорю о словах как бы переодетых, по разным причинам замаскированных.

С первым таким словом мы встретились в самом начале этой книги. Речь шла о выражении «рынду бей», этой своеобразной команде русского флота. Но замаскированных слов много, и происхождение их совершенно различно.

Вы, полагаю я, еще помните: в языкознании установление происхождения слов называется «этимологизацией». Когда такую же работу проделывают не осведомленные ученые, а сам народ, руководствуясь смутным ощущением сходства между словами, он обычно впадает в удивительные ошибки. Приравнивая чужое слово к своему схожему, стараясь дать ему объяснение на основании этого сходства, люди как бы вскрывают его этимологию. Но такие доморощенные этимологии недаром ученые именуют народными или «ложными». Надо сказать, что иной раз они приводят к самым неожиданным результатам.

В свое время католический монах Доминик основал в Тулузе, во Франции, новый монашеский орден. Его последователей стали звать по имени их духовного вождя – доминиканцами, по-латыни – «dominicani» от слова «dominicanus»; точно так же последователей Ария звали арианами, а Нестора – несторианами.

Но слово «доминус» по-латыни значит «господин», «господь», а окончание слова «домини-кани» созвучно со словом «канис» – «собака». Этого оказалось достаточно: народная этимология сделала из имени ордена, словосочетание «до

В любом языке мира есть немало слов, возникших именно благодаря таким ложным «этимологизациям». Французы из перешедших к ним латинских непонятных выражений «бо

Всем нам известно полушутливое выражение: «быть не в своей тарелке». Фамусов говорит Чацкому в «Горе от ума»: «Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон!» Уже Пушкин заметил, что это русское выражение является переводом с французского, скорее точным, чем правильным. Во Франции одно и то же слово «ассьетт» означает и «тарелку» и «положение, расположение духа». Французы говорят «не в своем обычном расположении духа», «не в настроении», а мы перевели это каламбуром «не в своей тарелке». Это несомненная ошибка, но надо признать, что она никому не принесла ни малейшего вреда, а язык русский обогатила удобным и небесполезным, хотя и совершенно бессмысленным, если не знать его истории, постоянным словосочетанием. Оно прочно вошло и в нашу литературу и в разговорную речь.

Однако, разумеется, литературный язык гораздо реже принимает, а тем более сохраняет, подобного рода «слова-ошибки», чем народная речь.

В наших говорах и вообще в просторечье надолго прижились такие слова, как «полусадник» (от французского «palissade» – ряд растений, подвязанных к колышкам или к изгороди) или «полуклиника» (вместо греческого «poly» (много) «klynike» (врачевание).

В народе упорно держалось смешное слово «спинжак» (то, что носят на спине), из английского «пиджак». Каждый, кто читал рассказы Н. А. Лескова, знает, каким великим мастером на отыскивание и комическое использование таких «маскированных слов» был этот писатель: «клеветон» (фельетон), «публицейские (полицейские) ведомости», «потная спираль» (спертый воздух), даже «гимназист Пропилей» (помесь слов «пропиливать» и «пропиле

Особенно распространены народные этимологии разных чужестранных имен, фамилий, географических названий, Это и естественно: имя не имеет ясного значения; его легче связать с любым желательным смыслом, нежели значимое слово. Поэтому, как только народ замечает хотя бы отдаленное сходство чуждой ему иноплеменной фамилии с тем или иным русским словом, переосмысление ее происходит легко и просто.

Известно, что фамилию любимого солдатами полководца Багратиона, которая по-грузински значит просто «Багратов», «сын Баграта», воины 1812 года произносили и толковали, как «Бог+рати+он», видя в ней своего рода благоприятное пророчество. Напротив того, талантливый и дальновидный, но непонятный солдатской массе медлитель Барклай де Толли превратился в устах рядовых в «Болтай, да и только»[88].

Старые имена географические, которые в значительной своей части достаются народам от их древних предшественников по жизни в той или другой местности, обычно бывают совершенно непонятны им по своему происхождению и составу.