ЛЕВ УСПЕНСКИЙ
      Шальмугровое яблоко
      ГЛАВА I. ТАЙНА ГЛАВБУХА КОНОПЛЕВА*
      ГЛАВА II. ОТ СМЕШНОГО ДО ВЕЛИКОГО...*
      ГЛАВА III. БЕЗДНЫ МРАЧНОЙ НА КРАЮ...*
      ГЛАВА IV. ОТ ВЕЛИКОГО... ДО СМЕШНОГО*
      ГЛАВА V. УЛИЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ*
      ГЛАВА VI. В ЦАРСТВО ЗОЛОТОЛИКОЙ*
      ГЛАВА VII. ВО ИМЯ ТУК-КХАИ ВЕЛИКОГО*
      ГЛАВА VIII. О-ВАНГ НА КАНОНЕРСКОМ ОСТРОВЕ*
      И сказал Царь: "В сих лесах заложу я город и нареку его Калавагара, ибо во спасение людям дали боги древо, именуемое Шальмугра, или Калав..."
      Индийская легенда
      "ПАСПОРТ ПА XXIII 725449"
      Действителен по 1.IV 1955 года.
      Имя, отчество, фамилия:
      КОНОПЛЕВ АНДРЕИ АНДРЕЕВИЧ
      Время рождения: 1904 год 31 июля
      Место рождения: г. Ржев
      Кем выдан паспорт:
      35-м отделением ЛГМ.
      ГЛАВА I
      ТАЙНА ГЛАВБУХА КОНОПЛЕВА
      19 сентября 1945 года в Ленинграде, на стадионе "Динамо", во время упорной борьбы между командами "Зенит" и МВО бухгалтер артели "Ленэмальер-Цветэмаль" Андрей Андреевич Коноплев, опустив руку в правый боковой карман своего песочного цвета летнего пальто (он хотел достать носовой платок, чтобы отереть с лица пот своего чрезмерного болельщичества), нащупал в кармане незнакомый круглый предмет - что-то вроде мандарина, завернутого в листик плотной хрустящей бумаги. С удивлением вынув эту вещь, главбух Коноплев, мужчина немолодой, но еще видный, ярый любитель и футбола, и всевозможных других видов спорта, болеющий с ожесточением за "Зенит", некоторое время недоуменно смотрел на нее.
      Бумажка - вроде тех, в которых, бывало, еще до революции, в коноплевской нежной юности, привозили из-за границы апельсины, - полупрозрачная, с каким-то неясным рисунком по ней, развернулась. И на ладони Коноплева лежал неведомо откуда взявшийся плод, вроде яблока или, может быть, недозрелого граната, но покрытый пушком, как персик. От его тонкой кожицы шло легкое, диковатое благоухание. Указательный и большой пальцы Коноплева чуть-чуть липли, точно прикоснувшись к цветку "смолянке". Бумажный листок, довольно помятый, казался капельку промасленным, этой смолкой. А поперек него, поверх неясных рисунков, виднелись косые штрихи сделанной крупным почерком синей карандашной надписи:
      "ЭТО - ПЕРВОЕ, - удивляясь все больше и больше, прочел Андрей Андреевич. В день ТРЕТЬЕГО ТЫ ПРИДЕШЬ КО МНЕ, ЗОЛОТОЛИКАЯ!"
      Брови главного бухгалтера поднялись, лицо выразило полное недоумение. Однако минуту спустя оно слегка прояснилось - неуверенно, но как бы по некоторой догадке. "Контр-адмирал! - подумал Андрей Андреевич. - Кому же, кроме него? Вот лихой мужик! "Золотоликая, а?" Это он, наверное, вместо своего кармана да в мой опустил... Надо же! Даже неудобно..." С обычной своей осторожной вежливостью он коснулся золотого шеврона соседа:
      - Товарищ Зобов, ваше? Карманом ошиблись, а?
      Адмирал, нехотя оторвав взгляд от штрафной площадки МВО, недовольно покосился на то, что ему протягивали. Два тайма прошли вничью, и адмирал сейчас болел еще более страстно, чем обычно: оставались считанные минуты до свистка. В перерыве контр-адмирал даже выпросил у второго своего постоянного соседа, Эдика Кишкина из 239-й школы, отличную милицейскую свистульку и теперь нетерпеливо жевал ее конец крепкими зубами.
      - Мое? Что мое? - пробормотал он. - Это? Ничуть не бывало! Э, дробь, дробь! Дай-ка сюда...
      Вдруг заинтересовавшись, он быстро снял пенсне и вгляделся поближе в золотисто-коричневый плодик.
      - Те-те-те, дорогой товарищ! А откуда оно у вас? Где вы его взяли? Да вы же богач! Знаете, что это такое? Ей-богу, это ШАЛЬМУГРОВОЕ ЯБЛОКО! Ведь оно...
      Вероятно, он имел в виду закончить свое объяснение, но в эту как раз секунду весь стадион взорвался. Знаменитость тех далеких годов Борис Чучелов, обойдя эмвеовскую защиту, ринулся к воротам противника... Мяч свистнул, как ядро. Гол в верхний левый угол был забит великолепно.
      Незачем описывать, что случилось. "Горка", холм на южной стороне стадиона, который тогда входил в зону оккупации мальчишек, превратился в вулкан. Да и на всех секторах болельщики сорвались с мест: гол только на полторы секунды опередил свисток, закрывавший матч.
      Десятки неистовых перескочили невысокий барьер. Кто-то справа изо всей силы бил Коноплева по плечу довольно тяжелым и длинным пакетом. Высокий парень, явно под мухой, бежал по проходу, размахивая поллитрой.
      - Боря! - ревел он, ничего не видя перед собой. - Боря, друг! Чучелов! Да я... Да мы за тебя... Боря, выпьем...
      Человеческая волна подхватила и завертела Андрея Андреевича. Он и сам в восторге размахивал руками и кричал что было сил. Когда же первый порыв иссяк и он оглянулся, контр-адмирала по близости уже не было...
      Теперь между двух опустевших скамей стоял только высокий человек в песочного цвета пальто и мягкой шляпе и в странном смятении глядел на лежавший у него н ладони непонятный плод.
      - Шаль-муг-ровое?! - наконец проговорил он. - "В день третьего ты придешь ко мне". Кто придет? К кому придет? А что значит "ЗОЛОТОЛИКАЯ"?
      Главбух "Ленэмальер-Цветэмали" Коноплев никогда не слыхал такого слова: "Шальмугровое". Взятое само по себе, оно не должно было бы вызвать в нем решительно никаких особых ощущений... Ну, вот яблоко какое-то... Ну, по очевидной ошибке подложили ему в карман в толпе... Допустим даже, оно шальмугровое: бывают же разные там антоновские, шафранные; почему бы не быть и "шальмугровым"? Однако все-таки что-то в этом внезапном появлении такого странного плода приятно поразило его. Что? Почему? Нет, он не мог так просто ответить на это...
      Поднеся золотистый шарик к довольно крупному носу своему - "У тебя кавказский нос!" - говаривала, бывало, жена, Маруся, - он еще раз понюхал тонкую кожицу у деревянистого торочка... Странный запах! Очень странный, ни на какой другой не похожий, тонкий, горьковато-сладкий, самую капельку терпкий душок... Когда, где, при каких обстоятельствах мог он слышать раньше подобный запах? Совершенно ясно - никогда... Но почему же?..
      Он еще раз прочитал надпись на бумажке: "Это - первое. В день третьего ты придешь ко мне, Золотоликая!"
      Он нахмурился. Как это понять? "Золотоликая" - это что, подпись или обращение? Кто придёт? Кто-то к Золотоликой или Золотоликая к кому-то? Так начеркано, что очень трудно разобрать: после "придешь ко мне" - точка или запятая? Да и бумага не для писания: какая-то вроде как гофрированная, и похоже, не то японская, не то китайская...
      Был осенний, но еще очень теплый вечер. Быстро темнело и смеркалось, однако золото и кровь заката еще ярко отражались в водах обеих Невок. И если бы кто-нибудь со стороны посмотрел на тихую воду речных протоков, он увидел бы, как над нею по невысокому берегу шагает, отображаясь в ее глади, высокий, "прилично одетый" человек. Можно было душу прозакладывать, что это обычный советский гражданин, двигаясь вдоль берега Средней Невки, торопится встретить свой - безусловно, самый обычный, ничего особенного с собой не несущий, завтрашний день.
      Знакомые удивились бы: смотрите, Андрей Андреевич! Симпатичный дядя, хотя и службист. Тихоня, малоразговорчивый, любитель разных там Шерлоков Холмсов да Луи Буссенаров, год рождения одна тысяча девятьсот четвертый... Кто-либо в Ленинграде когда-нибудь видел Андрея Коноплева торопящимся? Бухгалтер; у него каждая минута заблаговременно рассчитана...
      Сам А. А. Коноплев тоже давно уже не помнил себя бегущим. Был один такой случай под Каховкой... Но ведь это было в 1919 году, в отрочестве, во дни, когда над мальчишкой грохотала гражданская война... Значит, и было-то вроде как с другим человеком...
      Нет, Андрей Коноплев никогда никуда не бегал ни в прямом, ни в переносном смысле слова. Побуждение такое было двадцать лет назад, накануне записи в загсе с Марусей, но и то не осрамился, не разыграл Подколесина, и, в общем-то, правильно сделал... Да, можно прямо сказать, что с того времени, с двадцати двух лет, с 1926 года, так уж - шагом идущая - сложилась вся его жизнь: просто, прямо, неторопливо, без всяких особенных приключений и тайн, если не считать тех, которые он вычитывал из потрепанных страниц старого Конан-Дойля или с большим трудом, из-под полы доставаемого, изданного до войны в Латвии или Эстонии лондонского борзописца Уоллеса.
      Вокруг коноплевской квартиры бушевали бури, вздымались волны, гремели громы. Мир кипел, а семья Коноплевых плыла через бурные тридцатые годы тихо и просто, как судно, попавшее в штилевой центр тайфуна...
      Андрей Андреевич быстро опустил руку в карман в смутной надежде... Нет, яблоко лежало на месте: это не был сон. Случай? Престранный случай, черт возьми. И почему контр-адмирал так прореагировал: "Вы что, разбогатели очень?" Шальмугровое яблоко?! Что это - сорт такой новый? А кроме того, почему?..
      Он осторожно вынул яблоко и в который раз внимательно оглядел его со всех сторон. Вид его не говорил ему ничего, но вот запах, запах... Определенно было что-то такое, что когда-то, где-то пахло именно так. Только что, где, когда? Фу ты, как неприятно такое странное, ни с чем не связанное, ничего не говорящее полуощущение, полувоспоминание... Надо во что бы то ни стало завтра же отыскать телефон адмирала и расспросить его в подробностях. Может статься, это и впрямь какая-нибудь ценность? Может быть, кто-то потерял его и ищет теперь понапрасну... Ну, может быть, в толкотне, в трамвае, в троллейбусе... Кто-нибудь впопыхах опустил странный плодик в карман соседа. В его, коноплевский, карман...
      Да, но не давать же, на самом деле, объявление в газетах: "Пристало шальмугровое яблоко бурой масти..." Смешно!
      Как бы там ни было, но бухгалтер "Ленэмальера" А. А. Коноплев сошел с троллейбуса у себя дома, на площади Труда, почти успокоенный. С какой стороны все это может его, Коноплева, касаться? И... может быть, даже и жаль слегка, что не может... "В день третьего ты придешь ко мне, Золотоликая!" Ведь кто-то кому-то писал эти раскаленные слова. Кто-то кого-то называл таким именем Золотоликая... Или это из какого-нибудь приключенческого романа, которыми так увлекался тихий бухгалтер Коноплев? Да, в романах такие вещи случаются, но вот так, в жизни, это если и может произойти, то уж никак не в артели "Цветэмаль", не в Замятином переулке, не в "доме, где управхозом тов. Григорьев Н. М.".
      В смутноватом настроении своем Андрей Андреевич прошел по бульвару, где еще опадали желтые листья вязов и лип, свернул в переулок, пересек Красную улицу.
      Дома все было в порядке, хотя Маруся еще не вернулась. Светочка же мирно зубрила свою древневерхненемецкую чертовщину под большой лампой с красным шелковым абажуром. Из кухни раздавалось бравурное пение: там Раечка Серебрянкина, милая-милая подруженька, без лишних церемоний жарила яичницу на одну персону. На тахте, подогнув длинные ноги, спала, положив под щеку вторую часть "Фауста", вторая приятельница, Рэмочка - Революция - Электрификация Мир. А самое показательное - Светлана не залебезила, не стала ходить на задних лапках: "Папочка, папочка!", а небрежно уронила с древневерхненемецким выговором что-то вроде "гут морген, фатэр". Значит, совесть у нее была чиста.
      Повесив пальто на вешалку, Андрей Андреевич достал из его кармана и яблоко, и ту записку.
      - Был у нас кто-нибудь сегодня вечером?
      Светлана даже глаз не подняла:
      - Юрка приходил. Мы его выставили: мешает... Да, к тебе приходил какой-то тип, вроде корейца или японца. Принес пакетик, говорит - от знакомых. Да там. На письменном...
      - Пакет? Мне? Что, из артели? Отложив рассказы и показы на потом, Андрей Андреевич, слегка удивленный, прошел в комнату. Пакеты на дом со службы он получал разве только в далекие довоенные годы, но тогда и служба у него была не "Ленэмальер".
      ...В их с Марусей комнате было полутемно. На большом столе горела его собственная старинная канцелярская лампа с зеленым фаянсовым колпаком: с трудом, но отстоял ее от своих дам. Справа, на грудке отчетных "дел", лежали счеты; слева, на краю стола, стоял и арифмометр, не пользовавшийся особой симпатией хозяина. А посереди стола на розовой глянцевитой бумаге был небрежно положен небольшой, туго перевязанный поверх серо-желтой оберточной бумаги пакет.
      Не без недоумения - на пакете не было ни адреса, ни какой бы то ни было надписи - Коноплев разрезал перочинным ножичком своим прочную, крепко витую, вроде как сизалевую бечевку. Бумага, похрустывая, развернулась. Два предмета оказались внутри: плотная книжка в сером парусиновом переплете с кожаной застежкой-хлястиком и совсем небольшой, почти кубический, лакированный черный ящичек, похожий на китайские или японские, но с каким-то совсем незнакомым не то растительным, не то геометрическим - тускло-цветным орнаментом. Однако Коноплев не успел даже приглядеться к этой шкатулочке. Он, не веря себе, смотрел на книжку. По грубой холстине ее корки было химическим карандашом по мокрому написано: "А. Коноплев. Дневник No 2".
      Что это могло значить? Руки Андрея Андреевича задрожали. Торопясь, не сразу догадываясь, что и как нужно сделать, он сдвинул тоненькую дощечку-крышку. Красная внутренность ковчежка полыхнула горячим светом. В этот же миг бухгалтер Коноплев тяжело опустился на свое старое, покрытое вытертым ковриком рабочее кресло. В коробке, на слое какой-то сероватой ваты или скорее растительного пуха лежало точно такое же буро-золотистое яблоко, как то, которое он все еще держал в руке. Синие буквы замелькали перед ним:
      "Это - второе. В день третьего ты придешь к Золотоликой..."
      В столовой громко пробили стенные часы с башенным боем. Светочка двинула стулом по полу, взбираясь на него с ногами. Рая Серебрянкина на кухне громко пела про какие-то голубые глаза...
      Андрей Коноплев, человек средних лет и средней жизни, ничего не видя, смотрел в окно, где за темным стеклом отражались в невской воде фонари Василеостровских линий - Второй и Третьей... Больше ничего там не было видно...
      ГЛАВА II
      ОТ СМЕШНОГО ДО ВЕЛИКОГО...
      В тот ветреный, еще не холодный, то дождливый, то ясный осенний ленинградский день смешное и обыденное вдруг ни с того ни с вето надолго ушло из жизни бухгалтера А. А. Коноплева. Ушло, как какая-нибудь подвижная кулиса в театре, даже не стукнув... Реалистическая бытовая повесть на полуслове перешла в причудливый гротеск, в фантасмагорию. И все это - без всяких видимых причин.
      Вот тут интересно спросить у вас, читающих эти строки: замечали ли вы довольно существенную разницу в мужском и женском отношении к литературным произведениям? Наблюдали ли вы, что женщинам - от девочек-подростков до самых солидных дам - более всего привлекательны бывают те из них, в которых описывается нормальный, естественный, постоянный и привычный ход событий.
      Пока все идет "как всегда", до тех пор им и читать интересно. Даже в "Робинзоне Крузо" девочек больше всего привлекают страницы, которые содержат описания Робинзоновой "дальней фермы" - почти такой же, как у любого английского иомена! - или заботливого комфорта его уютной пещеры. Даже в жюль-верновском "Таинственном острове" изо всех чудес им всего сильнее импонирует теплый и очень похожий на многокомнатную городскую квартиру с лифтом Гранитный Дворец.
      Женщинам холодновато с Площадки Далекого Вида созерцать Мысы Челюстей, окаймляющие Залив Акулы. Они предпочитают, подняв за собой веревочную лестницу, заглянуть на кухню негра Наба: добрый Навуходоносор развел там такую чистоту, как у лучшей хозяйки в большом городе... Разве не интересно?!
      Нас, мужчин, и лучшую часть мужчин - мальчишек - привлекает иное. Наша литература начинается там, где появляется слово "вдруг". "ВНЕЗАПНО течение реки сорвалось в ревущую бездну... Это и было то, что теперь называется водопадом Виктории..." Ух, как замирает при этом мальчишеское, мужское сердце!
      "Неожиданно из кустов прянул тигр..." "Против всяких ожиданий на воротах спокойного английского сквайра (или купца, неважно) начали появляться пляшущие фигурки..."
      Вот это всё - для нас, и тот из нас, у которого доля таких "вдруг" ослаблена в реальной жизни, тот чаще всего начинает жадно разыскивать ее в рассказах про другую, про чужую жизнь... Когда же к нему, в его тусклое окошко, заглядывают сквозь стекло чьи-то фосфоресцирующие глаза; когда сухой стук ни с того ни с сего раздается ровно в полночь у двери с парадной лестницы, на которой еще с дореволюционных времен сохранилась закопченная бело-голубая круглая бляха страхового от огня общества "Россия" (а кому и зачем пришло бы в голову ее снять?); когда без всяких предупреждений посредине двора, против окон дворницкой разверзается щель и оттуда начинает хлестать какой-нибудь "синий каскад Теллури", - тогда этот давно уже плывущий в штилевых водах человек и пугается сразу, и впервые испытывает толчок непередаваемого, незнакомого, но и желанного наслаждения.
      В этот миг он вдруг начинает жить.
      И теперь, осенним вечером, когда в тихий, давно уже стоящий неподвижно, без всяких водопадов и водоворотов, прудик его жизни на Замятином одно за другим шлепнулись два шальмугровых яблока, он задохнулся от изумления, смешанного с оторопью и смутной надеждой... На что?
      Полчаса спустя, когда резкость первого впечатления сгладилась, Андрей Андреевич, вдруг решаясь - он не был, вообще-то говоря, трусом, нет! - потянул к себе книжку, переплетом своим напоминавшую "этюдники", которые по старой традиции предпочитают всему другому художники. Он отстегнул кнопку и открыл тетрадь...
      Да, это был дневник, написанный сначала чернилами, потом - химическим карандашом, потом чем-то напоминающим китайскую тушь, потом опять химическим. На внутренней стороне верхней корки был налеплен ярлычок: "Магазин No 7. КАНЦБУМАГА. Москва. Ильинка, 22".
      Коноплев слегка пожал плечами: что до него лично, ему не случалось ни разу в жизни побывать в Москве... Развернув книжку, он пристально, придирчивым взглядом опытного счетного работника, которому неоднократно случалось участвовать в ревизиях и экспертизах, вгляделся в почерк. Очень странная вещь: почерк этот показался ему не то хорошо знакомым, не то... Да, пожалуй, похожим на его собственный. Вот такое же, как у него самого, "к". Вот, бесспорно, привычное ему начертание высокого "д"... А вместе с тем писал, безусловно, не он; это было совершенно ясно.
      Дневник начинался (в этом не было ничего странного: на обложке ведь стояло "Дневник No 2") с полуслова:
      "...зит неминуемая гибель. Римба кишит змеями; хорошо еще, что нет крупных хищников..."
      Страницей дальше был довольно грубо набросан какой-то план. Две речки, извиваясь, сливались в одну. Между их руслами был обозначен лес по болоту Коноплев знал эти условные знаки, потому что когда-то, еще юнцом, работал счетоводом в лесозаготовительном тресте. Справа, около изогнутой стрелки, было написано: "Нижняя роща казуарин". Слева, в углу странички, виднелась намеченная несколькими горизонтальными линиями возвышенность: "Вулкан Голубых Ткачиков", - поясняли полустертые слова...
      На одном, по-видимому южном склоне вулкана, темнел обведенный кружком крестик. И вот, увидев этот крестик, главбух Коноплев почувствовал, как у него между лопатками точно бы скользнула холодная змейка. На миг, на один миг, ему показалось, будто он хорошо знает, почему тут стоит этот крест и при каких обстоятельствах он был поставлен.
      На самое короткое мгновение перед ним промелькнула как бы полустертая, неясная картина: нечто вроде бесконечно длинной, неправильно прорезанной в лесной чаще просеки, и в конце ее слабо выступающая из смутного марева, из горячего и влажного тумана, конусообразная гора с синей глубокой тенью складки на лиловато-розовом, точно блеклой акварелью нарисованном, склоне...
      Боже мой! Да ведь именно к ней, к этой синей тени, и относился очерченный кружком крест... Но только... А что он значил? Что и где он значил?! И когда?
      Он не успел уцепиться за эти образы - картина промелькнула и скрылась, как при демонстрации диапозитивов, оставив после себя ненужный яркий свет, оставив пустое раздражение.
      - Казуарины? - недоуменно спросил себя вслух Коноплев. - Где я слышал это слово? Читал в какой-то книге? Или...
      И вот тут-то перед ним из пустоты выплыло второе представление. Синее небо с большим, плывущим по небу облаком и пониже - группа странных, ни на какие другие деревья не похожих растений, напоминающих те, которые изображаются на картинках, подписанных: "Лес каменноугольного периода".
      Они напоминали причудливые канделябры, гнутые зеленые подсвечники... У них был неправдоподобный, нелепый, невероятный вид... "Но ведь я же видел их? Когда, где? Как, как, как?"
      Андрей Андреевич потер себе лоб, и, мне кажется, можно тут сказать "мужественно потер лоб": не так-то легко сохранять присутствие духа, впервые сталкиваясь с настоящей тайной. Ведь вокруг него постепенно все становилось загадочным до непереносимости. Он оглянулся, как бы ища помощи, и "помощь" как будто пришла к нему.
      На небольшой полочке над тахтой с незапамятных времен - с довоенных времен - светло коричневели шесть томиков Малой Советской Энциклопедии, единственные, которые были в свое время куплены. Казуарины? Коноплев, волнуясь, встал с места.
      ...Казуарины нашлись там, где им и надлежало быть, в пятом томе, на его 153-м столбце. "Казуарина, Casuarina род растений сем. казуариновых - деревья или кустарники с чешуйчатыми листьями и тонкими ветвями, напоминающими по внешности хвощи".
      Андрей Андреевич испытал ощущение невыразимое. Ну да, они были похожи, пожалуй, не на хвощи, а на плаун, на ту дерягу, которую в старом Питере продавали перед пасхой для украшения праздничного стола. На гигантскую дерягу, поставленную "на дыбы". Он знал это, но откуда он это знал?
      Закрыв пятый том МСЭ, он хотел было навести справки о шальмугровом яблоке, но - увы! - его Малая Энциклопедия по его же собственной нерадивости простиралась только до сицилийского города Модика. Буквы "ш" в ней не было, так же как и буквы "я", - не удосужился в свое время выкупить, шляпа...
      С минуту он постоял. Впервые в жизни перед ним возникла неотложная необходимость узнать, что значит то или другое слово. Его охватило непривычное возбуждение. Нетерпение.
      Внезапно решившись, он позвонил инженеру Никонову, сослуживцу и, безусловно, ученейшему из его знакомых: у Никоновых весь верх большого дивана был отягощен изобилием бронзовых корешков Брокгауза и Ефрона.
      Последовало длинное телефонное совещание. Игорь Евгеньевич был человеком одновременно и обаятельным и дотошным: он облазил все словари. У Брокгауза слова "шальмугровый" не оказалось: "князь Шаликов" соседствовал у него непосредственно с "Шаляпиным". Не нашлось подобного термина или сходных с ним и в ушаковском толковом: тут за "шальварами" следовал "шальной"...
      Полчаса спустя взволнованный Никонов позвонил еще раз: у Владимира Даля тоже ничего подобного не было, а уж у него-то имелись разные сорта яблок - и анисовка, и грушовка, и титовка... "Наверное, вы ослышались, Андрей Андреевич!"
      Андрей Андреевич поднял брови: ослышка! Хороша ослышка! Он-то знал это слово. Он теперь был совершенно уверен, что знал его! Он множество раз употреблял его... когда-то и где-то... Вот только когда и где?
      Сидя в своем застольном креслице, на маленьком коврике, обычно служившем фундаментом и опорой для его привычных счетно-финансовых размышлений (бухгалтером он был совсем неплохим, инициативным, опытным), покручивая свою аккуратную бородку, он смотрел теперь на пятый том Малой Энциклопедии как на стену с огненной надписью. Со 153-го столбца ее иронически взирала на него большая страусообразная птица - казуар. За казуаром на этом рисунке поднималась отнюдь не казуарина - обыкновенная пальма. Но жутко было то, что он уж теперь определенно знал: и пальмы такие он видел! Нет, не на рисунках над белым прибрежным песком, на фоне изнурительно-синего, горячего неба. Он словно слышал тот неживой, подозрительный шелест, который исходит от таких пальм в часы. когда их кроны треплет бриз. когда ветер еще не набрал силы. а по всему телу бегут от сухого зноя как бы легкие электрические иголочки. Откуда у него это ясное, твердое знание? Зачем оно ему?
      "Родина казуарины - Юго-Восточная Азия. Австралия..." Отлично: но ведь дальше Луги, если не считать времени эвакуации, главбух "Ленэмальера" Коноплев не бывал с 1922 года. Нет. Не бывал... Конечно, не бывал! Если бы он где-нибудь был. так ведь он должен был это помнить? А? Разве нет?..
      -----------------------
      Теперь уже не так-то легко восстановить в должной полноте, как именно провел А. А. Коноплев последующие часы и даже дни. Многое выветрилось из памяти близких к нему лиц; многое в свете последующих событий приобрело совсем иной смысл и другую видимость. Известный психиатр и психолог, член-корреспондент Академии наук А. С. Бронзов, заинтересовавшийся этим любопытным случаем, собрал как будто все сохранившиеся данные по этому вопросу. Но, по его же признанию, накопленных материалов далеко не достаточно, чтобы вынести по нему однозначное решение.
      Надо полагать, что, когда в квартире тем вечером появилась-таки наконец его супруга, Мария Бенедиктовна, урожденная Козьмина, она же Маруся или Мусенька, Андрей Андреевич заговорил в шуточном плане про неожиданные дары ниоткуда. Но жена не стала слушать его. Пакеты, яблоки, дневники...
      - Прославился на весь город своими приключенческими книжонками, вот уж и издеваться начинают над тобой... А за какой год дневник-то?
      Андрей Андреевич попытался было установить, но, к своему удивлению, обнаружил, что сделать этого нельзя. Записи датировались четко: 18.VII, 7.VIII, но никакого намека на год, к которому они относились, найти не удалось. Мусенька махнула рукой и ушла к девочкам в кухню, оттуда послышались возгласы, смех, ахи и охи...
      Как неприкаянный Коноплев походил по комнатам, попил без всякого аппетита чаю, барабаня пальцами по столу; не слыша, он послушал продолжающиеся разговоры дам и наконец ушел к себе спать.
      Улегшись за своими ширмочками. он долго ворочался, кряхтел, покашливал. Засыпать ему было как-то неприютно. Стоило опустить веки, и тотчас перед ним темными фестонами на светлом небе густились заросли, не то описанные в каком-то романе, не то виденные где-то: в кино? Или во сне?
      Сквозь крупные листья продиралась большая хищная голова. От жестких, как перья, усов по черной воде бежала тревожная рябь. Огромная лучистая звезда мерцала, купаясь между сердцеобразных листов водяных растений...
      Да нет, Коноплев, нет! Не выдумывай! Это все из фильма "Чанг"; помнишь, еще до войны ты водил на него маленькую Светку, и она испугалась тигра?
      Последнее, о чем он успел подумать, засыпая, - это о необходимости завтра же (да, никак не позже чем завтра!) выяснить все. Прежде всего надо узнать телефон контр-адмирала Зобова: пусть скажет, что это за шальмугровое. Он-то должен знать: вон с ним на стадионе некий лейтенантик с медалью "За Японию" сидел.
      А если он не знает? "Тогда, - внезапно сообразил Коноплев, - лучше всего, пожалуй, обратиться к каким-нибудь спецам по части разных фруктов. Есть же садоводы, мичуринцы всякие... Им-то это все известно. Только где разыскать такого?"
      Заснул он довольно поздно. Светкины подруги уехали. Мария Бенедиктовна и сама Светочка долго разговаривали еще сквозь открытую дверь: мать со своей кровати, дочка - из столовой, с тахты. Наконец и они угомонились.
      В квартире стало теперь темно, сонно, тихо, тепловато... Пахло тестом, диванной пылью, Светкиной пудрой. Запахи эти были такими же простыми, обыкновенными, знакомыми, как ровное посапывание спящих, как вся ровная коноплевская жизнь. Но между ними, извиваясь, еле заметный и тревожный, ощущался сегодня по всем комнатам и новый, настойчивый, странный, вкрадчивый, неверный аромат. Чуть-чуть, легонько щекотал он и во сне ноздри главбуха. Кошка Гиляровна - так ее прозвал Юрка Стрижевский, - вдруг встала, неслышно пришла из кухни, принюхалась, вскочила на кресло, долго сидела, уткнувшись носом в щель среднего ящика. В ящике, глубоко за коноплевскими "регистраторами", за какой-то потрепанной толстой книгой стояла лакированная коробочка на кругленьких ножках, покоились на чуть зеленоватом пуху два оранжевых, становящихся постепенно все золотистей и золотистей яблока, лежал рядом переплетенный в грубую парусину блокнот. От всего этого и исходил дикий, странный, не русский, не питерский, не северный дух. Все это притаилось тут, в столе, как зарывшаяся глубоко в землю бомба. Замедленного действия.
      ГЛАВА III
      БЕЗДНЫ МРАЧНОЙ НА КРАЮ...
      В два следовавших за 19 сентября дня Андрей Андреевич сделал несколько попыток выяснить хоть что-нибудь во внезапно окутавшем его пахучем тумане. Он легко узнал телефон адмирала Зобова, но эта удача ничего не дала. Женский голос весело ответил, что Василий Александрович рано утром 20-го убыл самолетом сначала в Таллин, а оттуда - за границу, в многомесячную командировку.
      "Ах, прошу прощения!.." Вот так оно всегда и случается!.. Однако вечером того же двадцать первого числа Коноплева осенила неожиданная идея. Осенила, когда он шел пешком по Невскому, шел, как всегда, для моциона, возвращаясь из своей артели. Между Марата и Владимирским он вдруг остановился возле витрины фруктового Особторга, постоял с минуту в нерешительности, открыл дверь и вошел.
      Вызвав из внутренних помещений директора магазина, он продемонстрировал ему одно из двух своих яблок: "Что это за сорт? Нельзя ли узнать?"
      Покупателей в этот час в Особторге почти не было, и яблоком заинтересовались все. Столпившись, торговцы фруктами разводили руками: ни директор, ни старший из продавцов, некий Иван Маркович, ветеран фруктового дела, начинавший мальчишкой еще на Щукином рынке, до первой мировой, не смогли определить, что за плоды перед ними.
      Яблоко переходило из рук в руки. Его мяли - очень осторожно и умело, нюхали, взвешивали на ладонях. "Никак нет-с... Не случалось таких видеть. Напоминают отчасти японскую хурму... Но хурма - помилуйте-с... Она совсем иное дело-с..."
      Явная озабоченность солидного человека - Коноплева произвела на особторговцев впечатление. Пошептавшись, старшие порекомендовали ему, раз уж это так важно, хоть сейчас пройти на Софью Перовскую, дом три... На Малую Конюшенную-с... Там живет большой человек, всем известный помолог, профессор Стурэ...