– «Набегай, честной народ, раскрывай пошире рот! Рот-фронтовский шоколад, каждый угощенью рад! По три тыщи за плитку – никакого убытку!..»

– Это ваша картинка? Что вы видите? Один, два, три, четыре, пять. Дайте мне фразу, пожалуйста!

– Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы… Едет поезд запоздалый… Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы…

Так Маринка стала работать на «железке». Взяла под залог у Илюхи несколько коробок с шоколадом с обещанием за неделю отработать.

– Смотри, если с товаром удерешь, я тебя из-под земли достану! – пригрозил хозяин на всякий случай. – У меня все бандиты куплены. И не только на Ярике и на Казанке, но и на Курке [2], на Белке [3], на Киче [4], да и на других направлениях…

Целую неделю без продыха, от зари до зари вкалывала Маринка на самых невыгодных электричках. Но товар в конце концов «отбила» и даже вошла в небольшие барыши. Торговала она шоколадками, товаром всегда актуальным и не тяжелым, коробки брала оптом на «Ярике».

Брали у нее охотно – выглядела девушка скромно, с достоинством, не нагличала, не обсчитывала, текст свой проговаривала четко, но при этом не орала на весь вагон, так, что закладывало уши. И еще – всегда указывала срок хранения продукта, что вызывало доверие у покупателей.

Ночевала она первое время на вокзале, но потом Катька подсказала ей, где можно недорого снять жилье.

– Сейчас ранняя весна, дачу возле станции снять легко – и дешево, и на работу опять же удобно ездить.

«Дачу» – это было слишком громко сказано. Летний домик у самой полосы отчуждения, в огородном товариществе, дощатый, продуваемый всеми ветрами, с чадящей печкой-буржуйкой и колодцем во дворе, с отхожим местом на задах заброшенного огорода, с протекающей крышей… Но какое дело до роскоши городского жилья тому, кто всю жизнь привык скитаться по баракам да по общежитиям?

После вокзальной неприкаянности садовый домик, который каждые пять-семь минут опасно содрогался от проходящих на скорости составов, показался раем. По ночам, просыпаясь в полутьме от тонкого свистка подходящей к платформе электрички или от рева скорого поезда, летящего на всех парах в неведомое далеко, Маринка счастливо улыбалась, ежась под тремя сопревшими одеялами и старым тулупом. Эти звуки напоминали ей родной Мурмыш, их барак возле вилки раздваивающихся путей… По утрам вода в умывальнике покрывалась тонкой коркой льда, выла мартовская метель за окном, вокруг не было ни души, но все это было не важно… Главное – у нее теперь есть пристанище, есть работа… Вот заработает она кучу денег и вернется домой, увидит своего мальчика, прижмется губами к его лобику в редких курчавых завитках, как у вероломного Игореши, и…

Предательская слезинка катилась по щеке, холодя кожу, глаза влажно блестели в зыбком мареве станционных фонарей, сеющих луноподобный свет… И с потусторонней улыбкой на устах Маринка засыпала, убаюканная перестуком колес за окном и грохотом проходящего состава – когда-нибудь все будет хорошо, все будет очень хорошо…

На исходе первого месяца ей наконец удалось отослать в деревню первые деньги. Относя предназначенные к отправке купюры на почту, она так гордилась собой! Сынишка ее пока не понимает, как для него старается мать, но зато Ленка и Валька по достоинству оценят заботу старшей сестры.

Маринка, счастливо улыбаясь, входила в хмурый утренний вагон ранней электрички.

– Доброе утро, граждане пассажиры, – начинала она светлым, доброжелательным голосом, голосом «Радионяни» и «Пионерской зорьки». – Желаю вам приятного пути и удачного рабочего дня!

– Да пошла ты! – мрачно отзывался на ее приветствие обтерханный мужичок в старой кроличьей шапке, надвинутой на самые брови. – Орет на весь вагон, спать мешает…

– Развелось спекулянтов, – ворчала скандальная старуха в пуховом платке, с подбитым глазом. – Прохода не дают, кровопивцы…

К обеденному времени вялые лица постепенно просыпались, торговля разгоралась, достигая своего пика к вечеру. Домой девушка возвращалась около полуночи, сонная, с гудящими ногами и чугунной головой. Наскоро ужинала и, дрожа от холода, забиралась в промерзшую постель. Работала она без выходных. А зачем ей выходные? На что их тратить? На кого? В воскресенье она позволяла себе только лишний часок понежиться в постели да с работы вернуться пораньше. Зевая, грела на печке воду, мылась, стирала, убирала свои дощатые хоромы.

Постепенно ей даже начала нравиться такая работа. Вскоре Маринка заметила, что шоколадки у нее покупают в основном девушки-сладкоежки да пенсионеры для внучат, тогда как мужчины остаются не охваченными ее торговым энтузиазмом. Они лениво цедят пиво в вагоне, а на шоколад косятся с равнодушным пренебрежением. Задумалась Маринка и стала на «Ярике» брать оптом еще и соленые орешки. Торговля ее пошла совсем бойко.

Вскоре она узнала многих своих коллег из Илюхиной бригады – и Витьку-пятновыводителя (он торговал пятновыводителем китайского производства, дешевым и совершенно бесполезным, который брал на «Башне» – китайском рынке у гостиницы «Севастополь»), и Сережу-книжника, и Лейлу-газетчицу, и мороженщиц тетю Иру и тетю Свету, а уж наставница молодежи Катька ей вообще за родную маму была.

Дружба с товарищами по бригаде была делом необходимым и нужным. Кто, как не коллега, собрат по несчастью, шепнет тебе, где зверствует ментовская облава, оповестит, какую электричку бригада с «Электрухи» себе забрала, расскажет про результаты недавней «стрелки» хозяина с крышей. Только благодаря взаимовыручке товарищей Маринке удавалось безбедно существовать до поры до времени.

Однако не надолго задержалась удача в ее бизнесе… Вскоре неприятности посыпались одна за другой.

С поездными контролерами у торговцев вопрос решался просто – покупай билет в оба конца и катайся сколько хочешь. А вот с милицией девушке пока сталкиваться не приходилось.

Тот день начался как обычно. Она только что «пробила» два вагона. Торговля шла не очень бойко, но в принципе нормально. Вошла в третий – и сразу же испуганно метнулась к тамбуру: заметила серые фигуры в бушлатах с резиновыми дубинками на боку. Из вагона выскочить не смогла – электричка подтягивалась к большой станции, народ толпился в тамбуре, готовился к выходу. Маринка быстро спрятала товар в сумку, встала скромно в сторонке, опустила глаза, будто тоже собиралась выходить. Однако напрасно…

– Ваши документы! – Один из милиционеров, тот, что был пониже, с русой запущенной щетиной на подбородке и мутными после вчерашнего глазами, возвышался перед ней, перекрыв ход. – Тэк-с, регистрации, конечно, нет! – обрадованно заметил он. – Ну, пошли, красавица, в отделение, поговорим…

– Ребята, я… я только…

Обреченно следуя за милиционерами по вагону, Маринка краем уха уловила их обрывистый разговор:

– Она?

– Та самая, белобрысая, как Чалый говорил…

– Долго мы ее пасли… Юркая…

Чалый – это была кличка Илюхи. Маринка навострила уши. Значит, это Илюха «продал» ее ментам? За что, ведь она исправно платит ему подати!

– Ну, красавица? – Мутноглазый развалился на стуле, в голосе его слышалось полное сознание своей силы и уверенность в полнейшей безнаказанности. – Законы нарушаем? На статью 171 нового УК «Несанкционированная торговля в поездах» плюем с колокольни?

– Нет, что вы… Я… я только ехала и… Бестолковое мычание Маринки не произвело особого впечатления на ее стражников.

– Между прочим, по 171-й статье до трех лет лишения свободы или 500 минимальных окладов, – многозначительно заметил мутноглазый, постукивая концом дубинки по столу.

– Нет такой статьи! – отчаянно выкрикнула Маринка. – Я читала!

– Ого, образованная! – ухмыльнулся мент. – А ты знаешь, грамотейка, что Бог велел всем людям делиться?

– Я уже и так делюсь, – дерзко заявила девушка. – С хозяином, Илюхой Чаленко, вы же его знаете. Он же вам платит!

– Мало ли кого мы знаем… А за оскорбления, за намеки, мол, нам кто-то платит, можно и ответить…

Они мучили ее недолго. Ровно до тех пор, пока Маринка не решила расстаться со своей дневной выручкой. Спрятав деньги в карман, мутноглазый оживился.

– Вижу, мы подружимся, – произнес с ухмылкой.

А его напарник добавил вдогонку:

– Через месяцок опять встретимся!

Маринка была ужасно расстроена неприятным инцидентом. Вечером на электричке в 17.38 она встретила Витьку-пятновыводителя и пожаловалась ему на наглость милиционеров. Тот выпучил свои водянистые глазки.

– А чего ты удивляешься? – не понял он. – Дело же ясное! Ты новенькая, вот Чалый на тебя наводку ментам и кинул. Он с тебя взял, сколько ему причитается, а там уж не его забота, как ты с ментами разберешься. Им ведь тоже кушать хочется.

– Но я же Илюхе регулярно плачу! – возмутилась Маринка. – Это он должен проблемы с милицией решать!

– Он платит милиции, чтобы они ему существовать на железке дозволяли, а за каждого из нас он платить не может.

– Ну и дела! – воскликнула Маринка потрясенно.

– Да ты не переживай, – успокоил ее Пятновыводитель. – С нашим линейным отделом договориться можно, нормальные ребята. У них такса твердая, чаще чем раз в месяц приставать не будут. Ну я пошел, а то у меня дело стоит…

У Маринки даже руки опустились, так она расстроилась. Присела на скамейку, пригорюнилась, щеку кулаком печально подперла. Думает, то ли уходить из Илюхиной бригады, то ли дальше терпеть бессловесно. Что это за жизнь, когда и хозяин дерет три шкуры, и менты не отстают? С одной стороны конкуренты подпирают, с другой – пассажиры недовольно ворчат, чуть что по матушке посылают… Задумалась она и в растерянности уехала на «кривую».

– Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху… Подайте на построение храма и содержание монашествующей братии! – Внезапно в гремучем вагоне раздался пронзительный жалостливый голос. Молодой человек, в черной рясе и потертой скуфейке, с черным, обитым бархатом ящиком на шее, соткался из тамбурного зловонного мрака.

Обойдя немногочисленных пассажиров и каждому пожертвователю поклонившись и перекрестив его троеперстно, святой человек неожиданно присел на скамейку рядом с Маринкой, устало снял с шеи ремень брякнувшего мелочью ящика.

– Что в тоске-печали, дева, пребываешь? – спросил игриво.

Маринка лишь мрачно пожала плечами, отворотив заплаканное лицо к окну.

– А все потому, что божеского в тебе, дщерь моя, мало. Вижу, очи твои пусты, бесовскими мыслями твоя глава полнится, а губы жаждут плотского греха… – Вагонный проповедник был немногим старше Маринки, а говорил гладко, как по писаному, точно перед его глазами витали строки невидимой книги. – Я инок Феофилакт, монастыря Святомученика Варфоломея схимник, хожу в народ, несу слово Божье.

– Ну и неси себе дальше! – обозлилась Маринка. Что за жизнь! То менты обирают, то проповедники в душу лезут…

– Чё такая сердитая-то? – неожиданно по-свойски спросил инок, отбросив поучительный тон, точно змеиную шкуру. – Обидел кто? – Он запустил руку в карман брюк, вытащил оттуда две слипшиеся карамельки и щедрым жестом протянул их девушке: – На, грызи.

– Спасибо. – Маринка расстроенно захрустела конфетой.

Они разговорились.

– А меня менты не трогают, – поведал новой приятельнице чернорясый. – Они меня Уголовным кодексом пугают, а я их цитатами из Священного Писания крою. Геенной огненной пригрожу, попугаю раскаленными сковородками и кипящей смолой – и ничего, отпускают. А то давай со мной будешь ходить. Дело, между прочим, не в пример более выгодное, чем твои шоколадки. Опять же, богоугодное…

Маринка впервые за день улыбнулась, обнажив свои острые, беличьи зубки. Ей почему-то нравился этот странный юноша в нелепой одежде.

– А вы правда священник? – наивно спросила она. – А я вообще-то некрещеная. А я вот все думаю в последнее время, зачем вообще жить на этом свете? Вот я торгую, деньги зарабатываю, чтобы родным отослать. А их у меня отнимают. А я после этого еще больше работаю. И зачем? Зачем все это? Лучше, может, сразу сдохнуть? Лечь на рельсы – и нет тебя… И мучений нет. Главное, хоть всю жизнь честно работай, хоть воруй-убивай, – а помрут все одинаково…

– Шатура, выходим, – обронил юный попик, вставая. – Чувствую, дщерь моя, надо нам с тобой подробнее побеседовать. Клокочут в тебе великие вопросы, ищут выхода.

До позднего вечера продолжалась нравоучительная беседа Феофилакта с заблудшей «дщерью». В заплеванном семечками зале ожидания дальней станции они то спорили, чуть не переходя на крик, то успокаивались и начинали тихую задушевную беседу. Новому знакомому Маринка все выложила как на духу: и про Мурмыш, и про мать свою, и про Игорешу… И вроде бы полегчало.

– Вот я думала, в Москву приеду, здесь люди другие, светлые, добрые. А здесь тоже… Мурмыш! Везде Мурмыш! Вся страна – Мурмыш! – с горечью заключила она. – Что делать, куда податься?

– К Богу!.. А ты, вообще, на каких электричках ездишь?

Маринка рассказала.

– Значит, еще встретимся.

На прощание Феофилакт пообещал ей принести душеспасительную книгу и хмуро приказал готовиться к великому таинству крещения. Иначе гореть ей в геенне огненной! Вечно!

Новые знакомцы расстались на «стояке». Феофилакт затрусил на другую электричку, а Маринка отправилась за товаром.

После проникновенной беседы стало легче, ушла куда-то тупая злость и сосущая усталость. Захотелось, чтобы поскорей наступил новый день, захотелось вновь встретить Феофилакта, вновь облегчить душу жалобой, вновь утишить бушующую внутри безысходную тоску.

С того дня «коллеги» стали частенько встречаться «на работе». Однажды Феофилакт вручил ей толстую книжку с «ятями» и опять многозначительно намекнул насчет крещения.

– Да некогда мне! – отшутилась Маринка.

Но книжку взяла и с интересом прочитала. И поразилась.

Как она до сих пор жила? Как живет сейчас? Как живут все, кого она знает? Как звери, в грехе, в грязи душевной, ежесекундно упиваясь ужасными пороками. Кто побогаче – те живут, чтобы наесться до отвала, напиться, нагуляться всласть. А кто победнее – те живут, чтобы только выжить. Вот и она не живет, а выживает…

Через пару дней поведала девушка Феофилакту свои мучительные раздумья. Тот согласно затряс тощей бородкой, книжку забрал, вручил новую.

Высокодуховные встречи продолжались всю весну. И всю весну Маринка глотала поучительные книжки одну за другой. И в электричках читала урывками, как только все вагоны «пробьет», и на конечных станциях, в ожидании следующего поезда, и дома, на сон грядущий, для утишения душевной смуты. И как-то ярче ее жизнь стала, радостней, надежда в ней появилась, что ли. Только надежда на что?

Теперь не с гордостью она посылала родным деньги, а со стыдливым смирением (чтобы левая рука не ведала, что творит правая). И уже собиралась креститься, думая о предстоящем дне как о светлом празднике, после которого вся жизнь пойдет по-другому, светло, красиво, радостно…

Однажды шла она по вагону с дневной выручкой и остатками товара в сумке. Поздно уже было, за окном расплывались синие кляксы деревьев, убегали назад черные тени придорожных поселков, тонули в чернильной темени дома, расцвеченные желтыми искрами фонарей.

– Три тыщи штучка, десять – кучка, в кучке четыре штучки, – оттарабанила весело, чтобы понравиться покупателям.

Но народ в вагоне попался квелый, брал плохо. Компания подростков, что цедила пиво, вольготно развалясь на скамейках, и громко хохотала, стала было задирать девушку. Но та не ответила, прошла побыстрее мимо, опустив голову, – чтобы не связываться.

Скрывшись от неприятной компании, Маринка присела на лавке, пересчитала выручку. «Негусто, но и на том тебе, Боже, великое спасибо», – прошептала смиренно и тайком перекрестилась. Раскрыла книжку, впилась жадными глазами в текст. Задумалась над прочитанным.

Вот Владимир Соловьев пишет, что человечество когда-нибудь превратится в богочеловечество. А как оно превратится, если ни Бога ни черта не знает и знать не хочет? Вот взять хоть Мурмыш. Там и церкви-то никогда не было. Там вместо церковной возвышенной архитектуры над окрестностями властвует торжественный шпиль заводоуправления, а вместо Бога – водка. Как же народ спасется, если он не знает, чем ему нужно спасаться? По мысли Соловьева, именно «София», душа мира, всечеловеческая мудрость, поднимет тварь земную до Бога. А где народу набраться мудрости? Только одна водка и дает ему мудрость. В Мурмыше – водка, а в Москве – деньги. Везде разные боги.

Да и вообще, неужели так-таки каждый человек когда-нибудь станет богочеловеком? И этот сидящий напротив нее алкоголик с сизым носом? И безбровая старушенция, алчно поглядывающая на ничейную бутылку в проходе? И размалеванная девица в юбке, длина которой опровергает последние жидкие сомнения в характере ее профессии? И Игореша? И Чалый? И Мутноглазый с Напарником? И грубая Катька? И Витька-пятновыводитель? И даже она, Маринка? Все они станут богочеловеками? Что-то не верится!

Решила девушка поделиться своими сомнениями с Феофилактом. Вспомнила его редкую бородку, светлые усы – и неожиданно зарделась. Поймала себя на том, что думает о нем не столько как о своем духовнике, сколько как о мужчине. Отмела грешные мысли – решила, что это ее дьявол соблазняет. Проговорила в уме молитву об очищении от греховных помыслов и избавлении от змея искусительного. И засомневалась тут же в существовании вышеупомянутого змея… Какой змей может быть, если хуже змея человека его кровные сородичи грызут?

– Ой, конечная! – спохватилась поздно. Пора выходить. Подхватила сумки, побежала в тамбур.

Дружная компания уже перекочевала туда из соседнего вагона. Горланя, парни ввалились в узкое пространство прохода, запалили сигареты.

– А, вот она! – воскликнул один из приятелей с глумливой радостью. – Эй, белобрысая, дай шоколадку!

– Три тысячи, – тихо ответила Маринка, оглядываясь в поисках путей отступления.

Но шпана уже обступила ее со всех сторон. Со всех сторон ее теснили омерзительные рожи, пивной кислый запах распространялся из гогочущих ртов. Их было пятеро или шестеро… Главарь – невысокий парень в красно-белом шарфе, наглый, уверенный.

– А ты дай бесплатно! – наступал он, бесстыже скалясь. Точно чувствовал свою силу и безнаказанность в стае.

– Ребята, пустите, а? – жалобно промычала Маринка. – Мне выходить.

– Гони шоколадку, тогда отпустим, – усмехнулся главный, прижимая девушку в углу.

Маринка беспомощно оглянулась. В вагоне – только три старушки, пьяненький дед с рюкзаком да еще несколько боязливых пассажиров. Никто не придет ей на помощь, никто не хочет связываться со шпаной. Ведь эти подонки и пырнуть могут…

Пришлось отдать только что открытую пачку. Лучше потерять часть, чем все.

– Ого, вкусненько! – Шоколадка исчезла в смрадной чавкающей пасти. – А что у тебя еще есть?

Жадные руки вырвали матерчатую сумку.

– Что пристали к девушке, а ну, отпустите! – вступился было пожилой мужчина у окна.

– Ты чё, мужик, поговорить хочешь? Пошли, выйдем! – Главарь вызывающе опустил руку в карман, будто собираясь вытащить нож.

Защитник нехотя отвернулся к окну, смущенно бормоча что-то насчет бандитов, безобразий и «куда милиция смотрит».

– Ребят, пустите, а? – еще раз жалобно выдавила из себя Маринка. – Я спешу.

– А мы нет! А ну, пошли в тамбур.

В тамбуре ее вновь прислонили к дверям. Поезд гремел на переезде, сбивчиво отстукивая колесами сердечный ритм.

– Выворачивай карманы!

– Гони все!

– Чё-то мало, всего тридцатка!

– Ребя, у нее в лифчике бабки припрятаны!

Маринка сопротивлялась, когда холодные жадные руки лезли за пазуху, но против пятерых поделать ничего не могла и только жалобно скулила, сгибаясь пополам.

Электричка замедлила ход, остановилась. Двери с шипением растворились.

– Патруль ментов! – выкрикнул парнишка, который стоял на стреме. – Тикаем!

Мазурики отшвырнули свою жертву и гурьбой вывалились на перрон.

Маринка осталась в тамбуре, испуганная, ограбленная. Исчезла дневная выручка, исчез товар. Только книжку философа Владимира Соловьева грабители не тронули. Зачем она им, в самом деле?