Мартин

      Эх, увы! Все у меня перекипело. Я уже не злюсь, и что теперь будет? То ли опять стану нахваливать тебя, то ли буду скулить от жалости. И отчего порой на меня нападает такое верноподданническое состояние? В четверг, когда ты соизволил вручить мне свою чертову кровопись, это твое бессмертное творение, ты сказал, что мое письмо тебе больше походит на "причитания отставной любовницы", нежели на "вразумительную форму переписки двух личностей". (Ну, это ты уж чушь сморозил, честное слово! Только позавидовать. Какой шик! Какой стиль! Какая логика! Погоди, я тебя ща тоже отимею.)
      Так вот: во-первых, от твоего эдакого красноречия у меня когда-нибудь крыша точно съедет, а во-вторых, что ты это вдруг вздумал за меня переживать? Что, мол, просиживаю с тобой в этой прокуренной клетке; отождествляю себя и т.д. Так раньше надо было беспокоиться по этому поводу! А сейчас... Знаешь, что я тебе скажу сейчас? Что "сердечно тебя прошу, ну честное слово - от всего сердца прошу тебя" - оставь меня! Не оглядывайся на меня! И уж ни в коем случае, упаси Бог, не поступай, как тебе подсказывает сердце - так как сердце тебе велит оглянуться! И при случае, будь добр, не забудь напомнить себе, что, в конечном счете, всю свою жизнь ты только тем и занимался, что учил меня психически отождествляться с тобой, и муштровал под этого твоего "Мартина".
      Это не ты ли заставлял меня брать в руки всякую пакость, взбираться на разные чертовы пики или шпили - по сей день не пойму, чем они могли быть на самом деле, но зато именно с тех пор меня начали преследовать те "кошмары", от которых мне "не избавиться до конца жизни"?! Не ты ли заставлял меня скакать верхом, невзирая на то, что у меня идут месячные; а еще совсем недавно, стоило мне только раз не ночевать дома, ты налетел на меня, как разъяренный бык, я даже рта не успела раскрыть?! Тебе не напомнить, что ты устроил мне потом? Вот именно! Ты, даже когда жила с нами эта твоя Баська, так давал мне прикурить, что я только воздух ртом хватала. И при этом ты как-то не особенно переживал, что я оказываюсь "эмоционально зависимой" от тебя! К тому же ты всю жизнь служил мне примером для подражания, внедрял в меня эти свои идеи, о любви к ближнему, о внутренней независимости и еще Бог весть о чем, уж и не припомню в точности, да и неважно, ты и так все это знаешь наизусть. Так сейчас?! Иди ты на фиг!
      Ты хочешь, чтобы я выбралась в пивнушку? Отлично! Я выберусь в пивнушку, а ты тем временем будешь "прощаться с самим собою" и "отрубать от себя свою тень"!? Фигня какая-то! А может тебе стоило бы начать с себя? Ты же мне невесть сколько раз повторял - минутку, как там у тебя - что следует избегать чувства обиды? заблуждения следует искать в себе самом? В уровне своего сознания? Или что-то в этом роде. Ну конечно, в философии ты всегда был у нас большая умница. Так я тебя поимею еще раз, готовься! Не помнишь, как сам мне проповедовал, что только недалекие люди рассуждают, что "философия это - О'Кей, - это одно, а жизнь, жизнь на самом деле совершенно иное..."?! Да уж ладно, не буду больше изгаляться... Сам занимайся самоедством. А я, пожалуй, пойду сооружу себе бутербродик, а то уже поташнивает от курева.
      Однако, знатная у Юрека жратва!
      Ой - е-мое! Тебя-то не осенило заглянуть на кухню и посмотреть, что там с тем цыпленком?! Я не уверена, не забыла ли из-за всего этого выключить газ.
      Но фиг с ним, с цыпленком! Послушай, что было дальше.
      Так вот, дальше было так: держись покрепче! - я еще раз позвонила на тот телефон доверия! К счастью, в этот раз я попала на просто милую и толковую пани, которая прониклась нашей проблемой и вообще признала, что оба мы весьма необычная пара. Только, кажется, и она не до конца вникла в суть, потому что все повторяла, что это "такая трагедия", "такая драма". Зато сказала, что у нас уникальный союз, и наша сегодняшняя ситуация тоже уникальна, так что тут накладываются одна на другую две уникальные ситуации. Но получалось все это у нее довольно мило и звучало весьма не глупо. И вообще я ей очень признательна, потому что, хотя она и не сказала ничего для меня нового, мне стало лучше. Я, кстати, сразу ее предупредила, что ничего конкретного от нее не жду - не хотела, чтобы ей сделалось неловко, если не найдет чего ответить. Ибо после всех этих звонков (и тех, когда я только молчала в трубку) я и вправду убедилась, что дело наше непростое и что ставлю им людей в затруднительное положение. Но вот последней пани я по-настоящему признательна, и обязательно как-нибудь позвоню ей еще раз, чтобы поблагодарить. Даже потом, когда мы в основном закончили разговор, она долго молчала, то есть совершенно ничего не говорила несколько минут или даже больше, и не вешала трубку. И это было очень кстати, и, может, именно это было мне нужно больше всего.
      Слонялась я по Юрековой халупе, извела прорву писчей бумаги, которая в итоге благополучно перекочевала в мусорную корзину; с полсуток ушло на заполнение корзины, ну и, естественно, на подробное изучение твоего блистательного произведения. В моей голове проносились всевозможные мысли, включая и ту, что, может, мне и впрямь следует простить-отпустить тебя. Может, это только мой эгоизм заставляет все во мне бунтовать против подобной мысли? Или я во власти тех самых "стереотипов", тех пагубных "штампов", про которые постоянно слышу от тебя? Вспомнила, как трудно тебе добиваться каждой мелочи, имея только одну руку; сколько приходится бороться за каждый сантиметр при пересадке на коляску, и что даже на коляске тебе долго не высидеть. Встала перед глазами сцена год тому назад, когда тебе вообще ничего еще не удавалось, и когда ты свалился на пол, пытаясь сам перебраться на кровать. Я бросилась помочь тебе - а ты схватил меня за руку (так сильно, аж я испугалась, что треснет кость), и с таким исступлением, с таким отчаянием, что даже не знаю, с чем сравнить, каким-то чужим прерывающимся голосом крикнул: "Добей меня! Мартин, сжалься надо мной! добей меня!"
      Ах, Анджей. Я так тебя люблю. И что же я могу с этим поделать.
      Но - к делу! К делу, а то совсем раскиснем.
      Короче говоря, тебе, как всегда, удалось запудрить мне мозги. Ну конечно же: все логично-отлично! Тут, вроде, такой несчастный калека, никогда больше не сядет на лошадь... И тут же мой инфантильный эгоизм! И еще эти пагубные стереотипы. Разве не так? Одним словом, позволила я запудрить себе мозги, и, - был такой момент, - вся из себя такая понятливая стала, что уже почти согласилась дать тебе свое прощение-благословение.
      Но в этот же самый момент; а скорее - не в этот самый, шевельнулась во мне какая-то неприязнь к тебе, будто какая-то обида. Ну, как если бы ты зло разыграл, подвел меня. Я инстинктивно стала отталкивать от себя это чувство, защищать себя (а вернее тебя) от этой неприязни - но она не отступала. И, в общем, - что тут вдаваться в детали - защититься от нее я так и не смогла. Я вдруг почувствовала, что все это ни к чему. Что никакая дурацкая "логика", никакой "эгоизм" или не-эгоизм тут ни при чем; суть-то в чем-то совершенно ином...
      И внезапно меня будто осенило - и все-все я поняла в одно мгновение. Все разом поняла, и все сразу. Мне вдруг стало понятно и то, что ты мне говорил - об этой моей "зависимости", о той "отставной любовнице"... И вообще, в этот миг я поняла все. Все что есть. Как бы все на миг высветилось - и снова исчезло. Но что-то оставило внутри меня. И этого чего-то оказалось вполне достаточно, чтобы я почувствовала себя освобожденной от какой-то неимоверной тяжести. Будто вдруг то, что казалось мне таким запутанным и сложным, сделалось может не легче, но гораздо-гораздо проще.
      Потом пошла я прогуляться на старое кладбище (мы обязательно должны пойти туда как-нибудь вместе, там супер-здорово!). Ходила я по этому кладбищу и не переставая ревела, но все равно было мне уже хорошо. И вот тут-то взяла меня такая злость на тебя (и одновременно полная ясность того, что мне следует тебе сказать), что стремглав помчалась я назад к Юреку, опасаясь, как бы все это не испарилось. И стала писать вот это письмо. И так складно мне пишется, так легко, как никогда еще не получалось. И нет нужды в каких-то сложных понятиях, в каких-то просьбах о прощении и милости, в каких-то заумных и драматических аргументах. Мне хорошо и даже весело, а как писала о телефоне доверия, то чуть ли не над каждой фразой хохотала. Может, это была "ситуационная неуравновешенность"? Ну и пусть. Ты прав, у меня, наверно, не все дома... Ты что, так и будешь всегда прав?
      Но пора мне закругляться с этим письмом, что-то соскучилась я по нашему склепу. Просто мечтаю уже вернуться домой! Ты там тоже, поди, не цветешь без меня. Как я рада, что снова увижу тебя! Ну уж ладно, пусть я похожа на эту "отставную любовницу". Я уже готова сойти и за дядю, и за деда, за тетю-бабулю, и за кого ты только не пожелаешь! И, о Господи! наконец-то высплюсь. Не намерена я нажить себе из-за тебя бессоницу! Железяка ты Бессердечная!
      * * *
      У меня к тебе еще одно. В общем, так:
      В том, что я якобы делаю для тебя, нет никакой дурацкой жертвы. Я такая эгоистка (что тебе, кстати, досконально известно), что даже само слово "жертва" вызывает у меня тошноту. (Пардон, звучит это жутко физиологично. Та пани с телефона доверия до того задолбала меня придирками к лексике, что, боюсь, как бы впредь не начать выражаться с исключительной деликатностью. Вот! Так что - не удивляйся.)
      И поскольку я эгоистка, или неэгоистка, что, собственно, оказывается одним и тем же, то, что я делаю, делаю я для себя, а не для кого бы то ни было иного. Ну клянусь, можешь мне верить! И в конце концов, что такого я для тебя делаю, о чем, вообще, речь. Что "вожусь с твоим сраньем"? Да это инсинуация чистейшей воды! Если что проглядела, то уж прости, но это меня совершенно не трогает. Я же говорила, что, едва выбралась из пеленок, ты совал мне в руки всякую гадость. Так что теперь, - не обижайся, - мне по барабану, с чем я "вожусь".
      Что до твоих культей, так они мне очень нравятся; и даже, не побоюсь сказать, я их люблю. Не знаю почему - может я извращенка какая-то? Из чего со всей определенностью следует, что, сколь это ни печально, я совсем не гожусь в святые.
      По поводу того, что "не осмеливаешься отягощать" меня просьбой о моем "согласии", но зато не побоялся отяготить просьбой о "прощении и понимании", то поздравляю с высокоразвитым чувством ответственности. Но мне-то что?! Какая же мне разница?
      В отношении моего самочувствия - это еще как посмотреть. С твоей помощью я себе устроила такой марафон, что впору бы и коньки откинуть, а я вот - совсем наоборот, просто процветаю. Из этого не надо делать вывод, что у меня не получалось достойно цвести раньше - или что впредь не смогу цвести еще краше. Если вдруг такое желание мне взбредет в голову.
      Насчет моего будущего, то есть, пардон, "так называемого будущего" будь спок, не переживай. А будешь переживать, то возьму и сооружу тебе внука - и тогда уж точно будешь переживать! И уж точно будешь вкалывать за шахтера.
      Если речь о смысле твоей жизни, то ты уж сам, пожалуйста, поупражняйся, а то у меня уже шарики за ролики заходят от всей этой философии. Но для пущей ясности спрашиваю: если твоя жизнь не имеет смысла, то какой смысл вообще в чьей бы то ни было жизни? Должен же (!) быть какой-то Смысл во всем? Разве что его нет ни в чем. Но тогда каждый может запросто себе пулю в висок... Не так ли? (Убийственная логика, а?)
      Ну, ладно. Придется добавить драматизма.
      Насчет того, что все у тебя болит словно тебя... (не знаю, чем мне заменить это слово) и всего, что из этого следует:
      Но сперва надо объявить минуту молчания. То есть, ты посиди себе молча, а я сбегаю сделать пи-пи...
      Все у меня болит, все внутри стонет, как подумаю об этом. Не могу, никогда не смогу переступить через тебя спокойно. Пройти мимо тебя безразлично. И не надейся, и не рассчитывай на это. Не смогу, потому что никогда такого не пожелаю. Ибо, знаю и не знаю почему, я просто чувствую, что это мне как дар. И я должна - нет, не должна, я хочу сберечь этот дар даже если сам ты сберечь его не сможешь. Не пытайся понять этого логикой просто слушай.
      Я не буду больше говорить, что люблю тебя, ни тебя больше спрашивать о том же. Да и что это может значить, что можно про это сказать. Когда я говорила той пани на телефоне доверия, что люблю тебя, что я - просто же люблю тебя и это все, она подумала, что, по-видимому, нас связывает "что-то большее". А ведь я сказала ей, что это все - так откуда здесь взяться чему-то большему? А если бы и была твоей любовницей? Или, если бы ей не была? Да какое это может иметь значение, и кому до этого какое дело. Мне все равно, являюсь я или не являюсь твоей любовницей! Брат ты мне, или не брат! Или ты просто-напросто, как говорится, "совершенно чужой" человек! Мне все равно. Все мне - одно и то же.
      Потому что все - одно и то же. И если человек поймет это, или, скорее, почувствует, то тогда утрачивают значение все различия и все слова. Ибо различия - это тоже только слова. И тому, кто чувствует, что все - одно и то же, что за разница, есть ли у тебя ноги, или же вдруг четыре руки? Только те, кому не дадено чувство, кто пока только ищет его в суете окружающего мира, придают значение этим различиям, так как не в силах освободиться от них. Будь у тебя четыре руки, ты был бы для них точно тем же, что сейчас с одной. Точно так же бы на тебя смотрели.
      На самом деле они тебя не видят. Не знают. Поэтому и не способны полюбить. Ибо "знать" и "любить" - одно и то же. И не познать им тебя, пока не познают самих себя. Только тогда поймут, что между ними и тобой нет никакой разницы. Теперь же смотрят на тебя с жалостью, так как сами теперь достойны жалости. И поэтому все те слова, которые они придумали самопожертвование, милосердие, долг - тоже достойны жалости. Это только попытка оправдать свое бессилие, только маска. Отрицание того единого, что есть истина. Что есть то, что есть и не нуждается в названии.
      Этот мир и изрядно ебнутый, и тяжко изувеченный, это точно. Но ведь мир-то еще не все - "мир" не равняется жизни. А жизнь изувечить невозможно разве только если самого себя. И поэтому то, что случилось с тобою, это еще не трагедия, это тебе еще не драма. Подлинная трагедия в чем-то совершенно ином. А "драмы"? Их может и вообще не существует. Ты же сам говоришь, что драматичны только наши чувства. А мы? Мы - нечто бесконечно большее, чем наши чувства, и большее чем наш "интеллект". И даже не то, что нечто большее - мы, наверно, нечто совершенно иное.
      И все-таки мне опять подумалось это слово... Я тебе благодарна, Анджей. Благодарна я - потому что я тебя люблю. Это ты научил меня любить. Или, точнее, я сама научилась любви подле тебя. А может даже и не нужно мне было ей учиться - достаточно было открыть ее в себе, увидеть. Но открыла я ее именно благодаря тебе. И теперь во всем, что я люблю, люблю тебя, а в тебе люблю все, что есть. И иначе быть не может.
      Благодарю тебя. Благодарю твое увечье. За то, что оно позволило мне столь многое понять. За то, что смогла его полюбить. Я по этому поводу передумала массу вещей, а точнее, они сами во мне думаются. И все они добрые. Слышишь ты?! Что-то рыдает во мне, когда пишу эти слова, и однако все до единой они добрые. И даже не так уж важно (хотя и это важно среди всех прочих добрых вещей), что ты спас кому-то жизнь. А, собственно, и не спас - лишь тот кто-то, лишь он сам, может спасти свою жизнь. Ты же спас ему только шанс на это. Я опять плачу, да это уже мелочи.
      И еще одно, уже последнее. Ты просишь у меня прощения. И что я могу тебе на это ответить. Понимаешь, я меньше всего хочу, чтобы ты, если уж примешь такое решение, уходил с тяжестью на душе оттого, что между нами осталось что-то не так. У нас все так. Я прощаю тебя. Прощаю тебя, Анджей, от всей души. Но если быть до конца откровенной, то я этого не чувствую. Ты говорил, что каждый нуждается в прощении - и что каждому мы должны свое прощение. Что мы все в долгу друг пред другом; все мы задолжавшие и виноватые.
      Я тоже думаю, что так оно и есть, но на самом деле я этого не понимаю. Для меня это все только слова. Это так же, как и с тем самопожертвованием. Я ни для кого, пожалуй, не смогла бы пожертвовать собой, а уж в первую очередь - для тебя. И точно так же не могу простить тебя. Потому что во мне только одно чувство: я люблю тебя, я тебе благодарна. И это все. Никакое самопожертвование, никакое прощение тут ни при чем. Для них просто не находится места в моей душе... И когда все это переживаю, то думается мне в такой момент, что не имеет значения, есть ли Бог или нет Бога. И вот тогда, и именно тогда, я вправду чувствую, что он есть.
      У меня такое впечатление, Анджей, что все мы запутались в неких словах. Мне всегда казалось, что мне понятны эти слова. И в то же время я всегда чувствовала, что что-то с ними вроде не так. Теперь же я их вовсе не понимаю - не понимаю, что они означают. Похоже, их не понимает никто - все их только механически повторяют и прячутся за ними, словно сговорились играть в какую-то игру. И оттого все так несчастны. (Это же от того все так несчастны!) А все так удивительно просто - и понять это можно в одно мгновение. Так же как мне оно стало понятно в одно мгновение. Мне стало понятно все. Все, что есть.
      Ты пишешь, тебе порой кажется, что все обо всем знаешь. И я могу понять, что ты имеешь в виду - но ты не прав. Ты просто измучен страданием, и когда так говоришь, то хочешь сказать, что все знаешь о страдании. Но и о страдании ты знаешь не все. Ибо если бы знал все о страдании, тогда действительно бы знал все обо всем. Потому что достаточно знать все об одном, чтобы знать все обо всем остальном. И именно тогда становится ясно, что все есть добро, что ничего плохого не существует.
      Я сама этого не понимаю. Но мне и не нужно понимать - я это чувствую.
      Анджей, я не хочу, чтобы ты оставался жить любой ценой. И что, собственно, может означать это "жить любой ценой". То есть - какой ценой? Если цена жизни - страдание, то да, цена, которую платишь ты, выше той, что плачу я. Но и этого нам не знать достоверно. Может она - эта цена - не выше и не ниже, а просто иная? Но даже если это и так, если твоя цена за жизнь выше, то разве это не говорит за то, что твоя жизнь имеет большую ценность?
      Не знаю. Я вообще очень мало знаю. Ты знаешь больше. Написала я это просто так - мне самой непонятно как - вдруг смогу тебе как-нибудь помочь...
      От одной мысли, что ты мог бы что-то с собой сделать, у меня все внутри леденеет. Но мне остается только верить. Верить, что ты этого не сделаешь. И я верю, что ты этого не сделаешь.
      Слышишь?!! Слышишь ты, Железяка Бессердечная?!! Я верю, что ты этого не сделаешь! О, Господи! Верую, что этого не сделаешь!
      ----------------------------------------------------------------------------------------------------
      Девочка Моя, вернись домой. Я виноват - но уж не предавай меня больше этой пытке беспокойством. Тебя нет уже третью ночь, меня одолевают самые ужасные мысли. Ты переусердствовала - нервы у меня не те, что прежде.
      Ты права - нам следует больше разговаривать друг с другом. Обещаю: буду разговаривать с тобою дни и ночи напролет! Ты права, что в моей неспособности заплакать больше слабости, чем мужества. Погоди, я еще зареву белугой; боюсь, что начну уже сейчас. Если ты хотела меня чему-то научить, то ты преуспела. Был момент, когда молил я Бога, чтоб позволил мне положить под топор последнюю руку, лишь бы с тобой не случилось беды. Лишь бы он уберег тебя.
      И ужаснулся я, сколько могу еще потерять. И тут осенило меня, что могу потерять не только тебя - могу потерять еще все.
      А раз так, то и все могу еще сберечь.
      Помоги мне сберечь это Все.