Конечным пунктом намечался Париж, но, не доплыв до Сены, они остановились в деревушке Грез, где обычно шумной колонией располагались молодые английские и американские художники, приезжавшие практиковаться к барбизонцам в прославленную сень Фонтенбло. Некогда глухая деревенька Барбизон, давшая громкое имя школе французских художников, находилась неподалеку, на окраине леса. Место, среда, обычаи и нравы художнической богемы были Стивенсону хорошо знакомы. Классические времена Барбизона давно отошли. Теодор Руссо, глава барбизонцев, умер 9 1867 году, но Стивенсон еще застал в живых Милле, правда, накануне его смерти, когда впервые побывал здесь в 1875 году.
      Франция, ее столица, но, пожалуй, особенно среда Барбизона оставили в жизни Стивенсона большой след. Он хорошо анал французский язык, был начитан во французской литературе, классической и современной. "Барбизонский период" - время его усиленной литературной выучки и момент, когда он почувствовал, что пришла пора творческого штурма. "Наступает время, - вспоминал он восемь лет спустя в очерке "Фонтенбло", - когда приходится оставить подготовительную тренировку, подняться во весь рост, напрячь всю волю и будь, что будет - начать созидательный труд".
      У барбизонцев Стивенсон встретил Франсес Матильду Осборн, впоследствии Фанни Стивенсон, урожденную Ван де Гриф, или Вандергрифт, как произносили фамилию ее предки, переселившиеся в Америку из Швеции и Дании. Когда Луис встретил Фанни, она увлекалась живописью, потому и находилась в кругу художников. Смерть ребенка, младшего сына, заставила ее к тому же искать уединения. Фанни была замужем, старше Стивенсона на десять лет, с нею находились шестнадцатилетняя дочь и девятилетний сын, Ллойд Осборн, его будущий пасынок и соавтор. Биографы любят воспроизводить встречу Луиса с Фанни, когда он впервые увидел ее в окне ярко освещенной комнаты, и уверяют, что это был случай любви с первого взгляда.
      Возвратившись в Эдинбург поздней осенью 1876 года, Стивенсон принялся описывать путешествие на байдарках, и вскоре у него была готова порядочная рукопись. Очерки "Путешествие внутрь страны" появились, однако, спустя два года, и это была первая книга Стивенсона, если не считать "Пентландского восстания".
      Стивенсон нарочито устремляется "внутрь" страны, где вовсе не ищет ничего примечательного, тем более отвлекающе-авантюрного. И до него были английские писатели - "внутренние" путешественники, причем великие: Лоренс Стерн и Чарлз Диккенс. В отличие от Стерна автор очерков не поглощен "диалектикой чувств", в отличие от Диккенса, или, вернее, от мистера Пикквика, не преследует целей широковещательной познавательности и восторженной добродетели. Стивенсоновские очерки, разумеется, вещь гораздо менее значительная, и сопоставление делается лишь затем, чтобы оттенить направление мысли. Стивенсон не был склонен преувеличивать достоинств своей первой книги и в изящно написанном, остроумно-задорном предисловии признается читателю, что "автору лучше всего делать вид, будто книгу написал кто-то другой, а вы лишь бегло ее просмотрели и вставили все лучшие места".
      Автор описывает повседневные события путешествия, забавные недоразумения, делает пейзажные и бытовые зарисовки, наброски лиц и характеров, делает точно и тонко, однако без видимого расчета и напряжения. Плывя по течению, он отдается ему, но противится инерции ходячих представлений, отстаивает внутреннюю самостоятельность, добиваясь того, чтобы восприятие было подвижным, отзывчивость непосредственной, а вывод самостоятельным.
      Заключительные слова "Путешествия" могут озадачить. Может показаться, что, путешествуя, Стивенсон испытал глубокое разочарование, поблекли в его глазах дальние дороги, и последняя фраза написана лишь для того, чтобы охладить пыл ретивых путешественников.
      "Греби хоть весь день напролет, но, только вернувшись к ночи домой и заглянув в знакомую комнату, ты найдешь Любовь или Смерть, поджидающую тебя у очага; и самые прекрасные приключения - это не те, которые мы ищем".
      Некоторые биографы находят в этих словах скрытый намек на встречу Стивенсона с Фанни в тот момент, в деревушке Грез, когда путешествие завершилось. Может быть, и так, но не в этом суть. Главная мысль состоит в том, что внутреннее развитие и наполнение, собственно жизнь, нельзя заменить механическим передвижением, сколь бы ни было оно динамичным и многокилометровым. И в путешествии, ближнем или дальнем, важен отправной пункт, в конечном счете сам человек, предпринимающий путешествие. И вместе с тем: "Великое дело быть в движении, непосредственно ощутить потребности и тяготы жизни, спуститься с перины цивилизации и почувствовать под ногами земную твердь" - в этих словах выражено не только личное умонастроение Стивенсона; с приближением "конца века" оно становилось все более заметным, как и желание "забить в мужественный барабан". Недоверие к нравственным прописям, ощущение идейного кризиса вызвало порыв самостоятельных исканий, потребность сквозь все наслоения пробиться к "сути вещей" и "собственной кожей" почувствовать "твердь земли". У Стивенсона этот порыв не имел ничего общего ни с нигилистическим отрицанием предшествующего опыта, ни с декадентским безволием.
      В своих очерках Стивенсон создал тип путешественника, который не значится в известном перечне Лоренса Стерна в его романе "Сентиментальное путешествие", хотя в некотором отношении мог бы этот перечень продолжить. Это тип нерасчетливого путешественника, "путешественника-некоммерсанта", если воспользоваться более ранним определением Диккенса. Он оказался своего рода моделью на известный период. Такой путешественник, обычно художник или литератор, не преследует выгоды, пренебрегает стимулом барыша, говоря словами Олдингтона, "отказывается от наград и привилегий, а равно и от ответственности и обязательств человека, делающего деньги".
      "Это литература" - то есть не ремесленная поделка, - сказал об очерках "Путешествие внутрь страны" Джордж Мередит, творчество и авторитет которого Стивенсон ставил высоко.
      Путевые очерки Стивенсона начинают традицию, воплотившуюся позднее в книгах Джерома К. Джерома "Праздные мысли лентяя" (1886) и "Трое в одной лодке" (1889), где "путешествие" подменяется стандартной "прогулкой" и где как бы сам собой обнаруживается идиотизм обывательского быта.
      Радость, обретаемая в муках творчества, дар слова и воображения, рано определившееся призвание, потребность самоутверждения давно побуждали Стивенсона выйти за круг литературных статей и очерков. В октябре 1877 года (в журнале "Темпл Бар") появилось первое его художественное произведение рассказ "Ночлег Франсуа Вийона". Это сюжетное осмысление личности выдающегося французского поэта XV века еще связано с литературно-критическим опытом Стивенсона и подсказано им. Наряду с рассказом он пишет статью "Франсуа Вийон, ученый, поэт и взломщик". И все же "Ночлег" - уже выход в иную область творческой деятельности.
      Стивенсона занимали характер и судьба Вийона: талантливейший поэт - и в то же время бродяга, пропойца и вор; человек свободомыслящий и на свой лад рыцарь чести, у которого, говоря словами Шекспира, "душа добра во зле", и вместе с тем - пример внутренней расшатанности, образец нравственной аморфности. Франсуа Вийону противостоит старик Энгерран де ла Фейе, рыцарь без страха и упрека в буквальном и переносном смысле. Сталкивая характеры, Стивенсон не спешит с выводом и вовсе избегает назидания. Он готов и хочет подчиниться неумолимой логике объективного анализа.
      Вместе с Вийоном автор называет Энгеррана де ла Фейе "чудесным стариканом". Ему нравятся прямота его характера, цельность чувств, широта гуманного жеста. Ему приятно слышать из его уст, как решительно отвергает он принцип наживы, противопоставляя ему принцип чести. И тут же, пробивая его обветшалые рыцарские доспехи, он острием слова колет уязвимые места нравственной модели, слепленной феодальной Европой. Отдавая должное душевной силе и обаянию старого рыцаря, он неспроста замечает, что его "прекрасное лицо, скорее почтенное, чем умное", и что стройная система его принципов далеко отлетела от реальности.
      Вместе с Энгерраном де ла Фейе Стивенсон, одолеваемый какой-то неисповедимой симпатией, вглядывается в поэта, стараясь понять, как это в нем столь причудливо смешались добро и зло. В отличие от старика Стивенсону нравится, что Вийон чужд этического ригоризма, что в нем живет творческий дух, и потребность свободы, и жажда самостоятельной оценки истины, и не утрачена честь.
      Когда же в конце рассказа Энгеррану де ла Фейе становится не по себе в присутствии Вийона, ему "тошно видеть его", а поэт, не сомневаясь в порядочности сеньора, все же не может уверовать в его ум и на этот раз называет его "нудным стариком", то очень похоже, что автор равно разделяет их чувства и мнения. Однако в отличие от средневекового рыцаря писатель новейшего времени, пристально вглядываясь в причудливый облик поэта, видит в нем проявление самобытной артистической натуры и гротескных условий жизни. Бродяга Вийон и зимний Париж 1456 года, описанные с проникновенной выразительностью, хорошо передают и мысль и настроение Стивенсона, проникающего в трагическую судьбу необычайно талантливой личности переходного времени. Несмотря, казалось бы, на замкнутость литературной темы и неразвернутость ее трактовки в малом жанре, рассказ "Ночлег Франсуа Вийона" и его герой тогда же вызвали живой читательский интерес.
      Близко примыкает к "Ночлегу" рассказ "Вилли с мельницы", написанный осенью 1878 года и появившийся в январском номере "Корнхилл мэгэзин" за 1879 год. Этот рассказпритча также возникает еще на основе литературно-критических занятий Стивенсона и служит аллегорическим выражением как бы очередного приступа его размышлений над практическими и философско-этическими проблемами.
      Высоко в горах, в отдаленном и замкнутом мирке, живет юный Вилли, герой рассказа. С гор в долину бежит река, и, прослеживая про себя ее движение через шумные города в огромное море, он испытывает невольное желание бежать вместе с ней, спуститься вниз, приобщиться к большому миру. Проснувшийся дух охвачен волнением, жаждет "путешествия", смелого и энергичного, по морю житейскому, и юноша Вилли одержим беспокойным стремлением. Но обстоятельства препятствуют ему. Не пускает приемный отец, а потом странный гость отговаривает его, внушая мысль, что все это суета духа, так же суетятся люди в долинах, мечтая подняться в горы. Никуда не надо стремиться, лучше сдержать себя, укротить свой дух и жить созерцанием и повседневной заботой. Вилли принимает совет и следует ему, пока наконец не появляется загадочная карета и не увозит его в последний путь. Старинная по сюжетным мотивам притча, пересказанная на современный лад с сохранением элементов библейского стиля, содержит поучение, совершенно ясное по своему смыслу. Вилли вел растительное существование, умирая заживо, и его пример может только отвратить от такого образа жизни.
      В 1878 году, находясь во Франции, в горной деревушке Монистье, Стивенсон закончил серию рассказов, которые с июня по октябрь под общим названием "Современные тысяча и одна ночь" печатались в журнале "Лондон". Подыскать для них издателя оказалось не так просто, и отдельной книгой с несколько измененным заголовком ("Новые тысяча и одна ночь") они вышли только в 1882 году. Эту серию составляют два цикла - "Клуб самоубийц" и "Алмаз Раджи"; в первый входят три, во второй четыре рассказа.
      Со знаменитыми "арабскими сказками", широко известными как "Сказки Шахразады", или "Тысяча и одна ночь", Стивенсон познакомился еще в детстве и увлекся ими. "Сказки", едва они появились в переводе Галлана на французский язык, приобрели в Европе популярность и литературное влияние. "Новые тысяча и одна ночь" Стивенсона - еще одно свидетельство не только устойчивости, но и разносторонности этого воздействия.
      "Клуб самоубийц" и "Алмаз Раджи" объединены общим замыслом и единым героем, романтическим принцем Флоризелем, таинственным и добродетельным правителем Богемии, выступающим в роли современного Гарун аль Рашида, в новейшем написании Харун-ар-Рашида, великодушного халифа книги "Тысяча и одна ночь". Стивенсон обратился к этому классическому и популярному произведению с намерением использовать его сюжетные и иные мотивы в пародийных целях.
      "Новые тысяча и одна ночь" - остроумная пародия на жанр авантюрно-приключенческой и сенсационной литературы в том его затасканном виде, в каком он являлся под ремесленным, пошло-развлекательным или утилитарно-нравоучительным пером. Стивенсоновская пародия не замыкается литературной темой. В отличие от рассказов "Ночлег" и "Вилли с мельницы" в семи циклизованных новеллах отчетливо проступает современный материал и немаловажные проблемы времени.
      "Клуб самоубийц" - ироническое наименование эстетских кружков и групп, предшествовавших декадентским содружествам и группировкам "конца века". Предметом стивенсоновской пародии служит мнимая значительность, эгоцентризм и крикливая поза поклонников меланхолии, проповедников упадочнических идей и настроений.
      "Клуб самоубийц" - заведение для избранных, его посещают чувствительные юноши и молодые люди "со всеми признаками острого ума", однако без намека на энергию и волю, которые способны обеспечить жизненный успех. Клубная атмосфера насыщена экзальтацией. Вспышки лихорадочного веселья сменяются жуткой немотой. Занятия немногочисленны, праздны, но по-своему деловиты, и все делается с позой пресыщенности и под знаком упадочнической бравады. Вино, беседы о смерти и способах самоуничтожения, карточная игра, в которой фатальная карта намечает очередную жертву и очередного убийцу, - таков ритуал этого "храма опьянения". Дух смерти витает над собравшимися, тема смерти на смоченных вином устах. "Что касается меня, - говорит один из добровольных самоубийц, - единственное, о чем я мечтал, это о повязке на глаза да вате, чтобы заткнуть уши. Но увы! В этом мире не сыскать достаточно толстого слоя ваты!" Другой уверяет, что он ни за что не стал бы членом клуба, если бы теория мистера Дарвина не представлялась ему столь убедительной. "Мысль, что я являюсь прямым потомком обезьяны, - сказал сей оригинальный самоубийца, - показалась мне невыносимой". "Неужели все это так важно, чтобы поднимать такую суету, - комментирует про себя предмогильную беседу принц Флоризель. - Если человек решился уйти из жизни, какого черта он не совершает этот шаг, как подобает джентльмену". Иронический характер диалога и комментария очевиден, и в словах комментатора слышен голос самого автора.
      Замысел авантюрных историй с "Алмазом Раджи" более разветвлен и обширен. Бытовая и психологическая его основа и социальная направленность выступают вполне отчетливо, едва прикрытые призрачным покровом фантастического сюжета.
      В четырех новеллах рассказывается о том, как некий Томас Ванделер, находившийся в Индии в рядах английских колониальных войск, оказывается владельцем необыкновенного алмаза кашгарского раджи. Загадка этого таинственного приобретения, щедрого подарка за "услуги", служит предметом недвусмысленных толков. Новоявленный собственник поразительной драгоценности из бедняка превращается в немыслимого богача, и автоматически безвестный и грубый служака становится прославленным светским львом. Почтительно и радушно его принимают в избранных кругах Лондона, и в скором времени объявляется знатная девица, пожелавшая обладать алмазом "даже ценою брака с сэром Томасом Ванделером".
      Алмаз Раджи, подобно лоскутку шагреня из романа Бальзака "Шагреневая кожа", наделен магической и Зловещей силой. Разжигая вожделения, он переходит из рук в руки, вовлекая в авантюрный круговорот новых участников и новые жертвы. Это завораживающий символ собственности, и под его воздействием ничтожества возвеличиваются, нравственные понятия искажаются, истинные ценности подменяются ложными. И так тянется цепь злополучных событий, пока принц Флоризель своим вмешательством не кладет им предел. Нарушая права собственности, он завладевает чужим алмазом и, в надежде избавиться от наваждения, бросает его в реку. Но Ванделеры, истинно предприимчивые буржуа, организуют водолазные работы и не смущаются их безуспешным началом.
      Стивенсоновские "сказки Шахразады", несмотря на шуточный тон затейливой пародии, основаны на сюжетах реальных и отнюдь не шуточных. Характеры действующих лиц обрисованы точно, их психологический рисунок не только верно намечен, но и оживлен, обсуждаемые проблемы не надуманы и не пустячны.
      Герой одной из новелл, молодой человек Саймон Роллз, выражает желание "больше узнать о жизни", имея "в виду не ту жизнь, которая описана в романах Теккерея". Он хотел бы проникнуть как в скрытые преступления общества, так и в его тайные возможности, желал бы постичь основы разумного поведения "в исключительных обстоятельствах". Таково намерение и самого автора. Он будет обнажать скрытые пороки общества; он будет ставить своих героев в исключительные обстоятельства и следить за тем, как они отыскивают основы разумного поведения.
      Казалось бы, избитые в дидактических рассуждениях формулы в "Алмазе Раджи" получают живое наполнение. "И самый добропорядочный человек может попасть в сомнительное положение", - делает малоутешительный для себя вывод юный джентльмен Гарри Хартли, оказавшийся "круглым сиротой и почти нищим". Горестная замета и плачевный опыт незадачливого героя, который тратил юность, "совершенствуясь в пустячных и чисто светских навыках", бросают свет на состояние молодого поколения и уточняют понятие и проблему "добропорядочности", весьма существенную для житейской философии викторианского общества тех времен, как и проблему "сомнительного положения", ее отвлеченно-нравственного и реального смысла.
      Все тот же Саймон Роллз не знает, "кем ему больше восхищаться человеком, привыкшим действовать с безрассудной смелостью, или тонким наблюдателем и знатоком жизни". Эта альтернатива занимала многие, и не только молодые, умы, она занимала и Стивенсона с точки зрения и личного и общественного благоразумия. Принц Флоризель, которому автор явно благоволит, и представляет собой тип олимпийца, тонкого знатока и созерцателя жизни. И ему, однако, приходится отступить с занятых позиций. Движимый гуманными чувствами, он вмешивается в события, но его деятельный всеблагой порыв не способен вселить устойчивую надежду перед лицом бесцеремонного нажима со стороны изворотливых Ванделеров. Олимпийское безразличие сиятельного принца по отношению к "общественным обязанностям" приводит к тому, что в итоге "очередной" буржуазной революции он теряет свои привилегии и удовлетворяется скромной ролью владельца табачной лавочки. Впрочем, иронически заключает автор, "его высочество" продолжает сохранять верность романтическому принципу и "за своим прилавком выглядит настоящим олимпийцем".
      "Клуб самоубийц" и "Алмаз Раджи" при всей оригинальности их замысла обнаруживают связь с традицией, с двумя разнохарактерными направлениями в английской литературе, представленными именами Уилки Коллинза и Уильяма Теккерея. Первый, автор образцовых произведений так называемой сенсационной литературы, в том числе "Лунного камня", интересовал Стивенсона главным образом умением строить занимательный сюжет, второй, классик реалистического романа, - мастерством сатирической характеристики. В новеллах этих циклов заметны манера и приемы сенсационного жанра уже на той стадии его развития, когда он начинает смыкаться с жанром собственно детективным. Симптоматично упоминание в "Алмазе Раджи" французского романиста Эмиля Габорио и героя его уголовно-детективных романов сыщика Лекока, как и появление детектива, правда, во второстепенной роли, в новелле с отвечающим случаю заглавием: "Повесть о встрече принца Флоризеля с сыщиком". Впрочем, стивенсоновские пробы в этом жанре сопровождает ирония - то шутливая и веселая, то едкая и не лишенная горечи, но, как правило, остроумная, напоминая о влиянии Теккерея и Мередита.
      Осенью 1878 года, закончив свои "сказки Шахразады", Стивенсон совершил еще одно путешествие "внутрь страны", на этот раз сухопутное и одиночное, если не считать строптивого ослика, неохотно тащившего спальный мешок и другую поклажу. Стивенсон пересек Севенские горы, прошел по глухим и малонаселенным местам, где некогда скрывались французские протестанты, спасаясь от преследований карательных отрядов Людовика XIV и ведя с ними упорную партизанскую войну. Стивенсона занимала история социально-религиозной борьбы в Шотландии, интересовали восстания непокорных протестантов-ковенантеров, их готовность к решительному сопротивлению во имя независимости и свободы убеждения. Подобный же интерес подтолкнул его к походу в Севенны. Вскоре он написал книгу "Путешествие с ослом", которая в июне 1879 года вышла из печати. Название книги служило поводом не всегда безобидных шуток, чему способствовал упрямый ослик, представленный автором с живым юмором. В одной из рецензий в результате недосмотра или нарочитой ошибки книга была названа
      "Путешествие осла", а в кругу литературной молодежи уже в начале XX века, как вспоминал Олдингтон, очерки ходили под заголовком "Путешествие с Сиднеем Колвином". В свое время видный литератор и влиятельный редактор, Сидней Колвин был близким другом Стивенсона. Под его редакцией вышло четырехтомное издание писем Стивенсона, первое и пока единственное столь полное издание эпистолярного наследия писателя. Колвин, как близкий друг, считал себя вправе подвергнуть письма личной цензуре, и многие из них напечатаны с изъятием главным образом тех мест, которые касались отношения Стивенсона к родителям, к вопросам религии и содержали интимные биографические сведения.
      В начале августа 1879 года Стивенсон получил от Фанни Осборн, давно уже находившейся в Калифорнии, извещение, слова которого так и остались неизвестны. Предполагают, что Фанни сообщала о своем тяжелом заболевании. Стивенсон быстро собрался и седьмого числа на пароходе "Девония" отплыл в Нью-Йорк. Сильное недомогание, нехватка денег, осложнившиеся отношения с отцом, увещевания друзей, запутанность ситуации - Фанни оставалась замужней женщиной, и еще не было ясно, как и когда ей удастся развестись с беспутным супругом, - ничто не остановило его. Это новое "путешествие" явилось для Стивенсона необычайно трудным и едва не стоило ему жизни. К общему недомоганию прибавились усталость и нервное напряжение. В пути Стивенсон не переставал писать и вести дневник, сознавая необходимость самостоятельного и значительного заработка. Условия поездки были тяжелыми даже для здорового человека, особенно в набитом и душном вагоне эмигрантского поезда, в котором он ехал много дней до Сан-Франциско. Здесь он рассчитывал встретить Фанни, но не нашел ее на месте: она переехала в Монтерей, некогда столицу Калифорнии, а теперь полузабытый городок на берегу Тихого океана, находящийся от Сан-Франциско на расстоянии ста пятидесяти миль.
      Один, верхом на лошади, без передышки Стивенсон отправился следом. В пути, в прибрежных горах, не доехав восемнадцати миль до Монтерея, он почувствовал себя совсем плохо и две ночи пролежал под деревьями почти без сознания. Его нашел старый охотник на медведей и препроводил к себе на козье ранчо, где он пролежал немало дней, пока к нему не вернулись силы. "Это был странный и мучительный отрезок моей жизни, - писал он другу в доверительном письме. - Согласно всем правилам, смерть казалась неизбежной, но спустя некоторое время мой дух снова воспрял в божественном бешенстве и стал понукать и пришпоривать мое хилое тело с немалым усилием и немалым успехом".
      За время пребывания в Америке Стивенсон не раз оказывался на грани жизни и смерти. От него требовалось громадное душевное напряжение, чтобы одолевать немощь. В конечном счете духовное мужество ставило его на ноги. "Упорный смертный", - можно было сказать о нем словами Байрона.
      19 мая 1880 года в Сан-Франциско Стивенсон сочетался браком с Фанни, а 7 августа, ровно через год после того, как он сел на "Девонию", направляясь в Нью-Йорк, он вместе с женой и пасынком Ллойдом Осборном отплыл из Нью-Йорка в Ливерпуль. Так завершился существенный этап в жизни Стивенсона, оказавшийся важным и для его творческого развития. Он не только много пережил, но и многое видел, видел жизнь без прикрас, Америку с ее контрастами, и образ ее совсем не отвечал тем идеальным представлениям, какие сложились у него под влиянием литературных и газетных источников. Он писал без устали статьи и очерки, вдохновлялся художественными замыслами. Книга очерков "Эмигрант-любитель" и повесть "Дом на дюнах" - основной итог его литературной работы за это время. "Дом на дюнах" Стивенсон закончил в октябре 1880 года, уже вернувшись из Америки.
      Короткая повесть "Дом на дюнах" - одно из лучших, если не лучшее произведение раннего Стивенсона, предваряющее его приключенческие романы и психологические новеллы периода творческой зрелости. В этой повести занимательный сюжет, сочетаясь с содержательной темой, разветвлен и развернут, характеры, сохраняя четкость внешнего и внутреннего рисунка, даны в энергичном развитии, пейзаж не только точен и выразителен, но и разнообразен при общей выдержанности и слаженности тона. Стивенсон трезво оценивал свое новое произведение, видел его слабости, однако не собирался умалять его достоинств. "Конечно, работа плотницкая, но добротная, - писал он Хенли, оспаривая его придирчивый отзыв. - Кто еще может так плотничать в английской литературе теперь, когда Уилки Коллинз едва стучит топором". (Коллинз умер в 1889 году, его наиболее известные романы "Женщина в белом" и "Лунный камень" появились соответственно в 1860 и 1868 годах.)
      В повести "Дом на дюнах" обнаруживается зависимость Стивенсона не только от сенсационного романа Коллинза, но и от романтической традиции. Вместе с тем отчетливо видно, как он отталкивается от нее, в каком направлении и сколь последовательно подвергает критике, не приемля многие ее нормы и образцы, указывая на их уязвимость или полную несостоятельность. Из писателей-романтиков он выделял для себя Виктора Гюго, которому еще в 1879 году посвятил специальную статью.
      Стивенсон приемлет и поддерживает романтическую одухотворенность и приподнятость чувств, однако воодушевление и деятельный порыв не склонен изолировать от реальной почвы. Не склонен он идеализировать первобытную дикость и вольность цыганского табора, привлекавших к себе европейский романтизм как альтернативу цивилизации и прогресса. Герой романтиков обычно бежал от своей среды, герой неоромантика Стивенсона ищет родственную среду. Фрэнк Кессилис, герой повести "Дом на дюнах", от имени которого ведется повествование, поначалу гордится тем, что держится особняком, восхищается жизнью одинокого цыгана. Но вскоре под влиянием отрезвляющих обстоятельств меняет и свои взгляды и свой образ жизни.
      Трезво-критическую, беспощадную оценку получает у Стивенсона еще Байроном утвержденный тип романтического героя, сильной и яркой бунтарской личности, однако чрезмерно сосредоточенной на самой себе, не способной даже при высоком воспарении чувств освободить их от гибельной примеси бесконтрольного эгоизма. Примером такой личности выступает в повести Норсмор. Ему дана не только психологическая, но и социальная характеристика, краткая, но содержательная.
      Норсмор унаследовал мрачное, запущенное поместье, последним владельцем которого был "бестолковый и расточительней дилетант". Натура незаурядная, но бесцельная, Норсмор весь во власти непомерно раздутого и ничем не сдерживаемого себялюбия. Чувства не получили у него естественного, нормального развития и при его необузданном темпераменте проявляют себя в уродливых контрастах. Даже в своем отношении к Кессилису, составившему вместе с ним "содружество двух нелюдимов", он в одно и то же время и друг и недруг. В самую добрую минуту, приглядевшись к нему, можно было "за наружностью настоящего джентльмена... разглядеть душу, достойную насильника и работорговца". И все же Стивенсон отдает безоговорочное предпочтение Норсмору, когда сталкивает его с "грабителем-банкиром" Хеддлстоном, обманувшим доверие своих вкладчиков, среди которых оказались итальянские революционеры, участники национально-освободительного движения, готовившие восстание Норсмор и Кессилис, отщепенцы и нелюдимы, мнящие себя мизантропами, втягиваясь в конфликт принципиального смысла и значения, невольно поверяют практическим опытом свой романтический образ мыслей и поведения. Создается ситуация, которая позволяет Стивенсону произвести наглядный анализ и здравую переоценку традиционных романтических характеров.
      В повести "Дом на дюнах" - можно сказать, не в одной этой повести, а почти во всех произведениях Стивенсона приключенческого жанра психологический анализ лишен обстоятельности, развернутых подробностей и завершенности: тому препятствует природа жанра, который немыслим без острого, динамичного сюжета, насыщенного внешними, быстро сменяющимися событиями. Но психологический анализ у Стивенсона точен, и логика его убедительна. Даже в таком, казалось бы, маловероятном случае, как решение Норсмора вступить в ряды итальянских повстанцев и бороться под знаменем Гарибальди, исключается мысль об авторском произволе - поведение этого героя внутренне обосновано, как вполне объяснима и его драматическая судьба. Стремление к анализу, трезвому и вдумчивому, явлений сложных и противоречивых - важное свойство стивенсоновского неоромантизма, утверждающего мужественный оптимизм.
      В повести "Дом на дюнах" звучит, хотя и приглушенно, тема национально-освободительной борьбы итальянского народа, имеющая в английской литературе основательную и давнюю традицию. К этой теме обращались старшие современники писателя - Джордж Мередит в романе "Виттория" (1867) и Чарлз Суинберн в некогда знаменитых "Песнях перед восходом солнца" (1871). В начале века Байрон проявлял живейший интерес к освободительному движению в Италии, был связан с тайным революционно-демократическим обществом карбонариев. В повести Стивенсона, действие которой относится к середине XIX столетия, итальянских мстителей называют карбонариями уже по традиции, поскольку в это время революционно-демократической организации карбонариев уже не существовало.
      "Рано или поздно, мне суждено было написать роман. Почему? Праздный вопрос", - вспоминал Стивенсон в конце жизни в статье "Моя первая книга "Остров Сокровищ", как бы отвечая на вопрос любознательного читателя. Статья была написана в 1894 году по просьбе Джером К. Джерома для журнала "Айдлер" ("Бездельник"), который затеял тогда серию публикаций уже прославившихся современных писателей на тему "Моя первая книга".