Фреда Уоррингтон
      Янтарная Цитадель
      (Драгоценный огонь-1)
      Перевод с английского Д. Смушковича
      Было время, когда земля полыхала драгоценным огнем - полуразумной буйной природной силой. Аэлирский чародей заключил с нею союз - и пришли боги и люди, и другие существа, и создали цивилизацию, и начался золотой век, оборвавшийся вторжением пожирателей - бхадрадомен. Но люди и аэлиры, объединившись, сумели одержать победу и заключить новый завет с духом земли - ксаурому. Что случится, если завет этот будет отравлен или, хуже того, разрушен? Какие неисчислимые несчастья обрушатся на Авентурию? Как остановить обезумевшего царя?
      Пролог первый. Затаившийся зверь
      В цвета сумерек облачились они - двое пришедших купить знания провидца: в паутинно-тонкие накидки цвета фиалок, и серые, как туман, вуали. Но провидец все равно признал в них элир. Мужчина и женщина; он видел их в первый и в последний раз.
      Бывало - приходили чужинцы из своего далекого царства в его землянку, затерявшуюся в высоких зеленых горах. И всегда искали одного и того же сведений о судьбах людей-авентурийцев. Платили хорошо; поэтому провидец никогда не отказывал.
      Сношения между людьми и элир был, конечно, незаконны. Но кто узнает?
      - Садитесь, - присоветовал провидец. - У некоторых кружится голова. А хрусталь тонок, и колодец глубок.
      Тесной, темной и грубой была его землянка: стены из плетня и дерна, пол засыпан галькой. Коз и кур, бродивших под ногами, провидец выгнал, но вонь осталась. Гости прокашливались от омерзения. Хозяин только улыбался.
      Посреди землянки в полу был устроен колодец, глубокий и темный, обнесенный невысоким срубом. Далеко внизу виднелась вода, но сам сруб перекрывала хрустальная глыба, исчерченный молочно-белыми полупрозрачными линиями. Провидец устроился в своем кресле, воздушно-стройные и гибкие элиры же по мановению его руки опустились на невысокие табуреты по другую сторону сруба.Даже не видя лиц, он мог определить их натуры: мужчина застывший в напряжении, женщина - гибкая и настойчивая, как плющ.
      На первый взгляд провидцу можно было дать лет тридцать. Кожа его посмуглела до орехового оттенка, в огненно-рыжих волосах проглядывала белая прядь. Голову он привычно склонял набок, так что волосы спадали на левое плечо. Его ремесло требовало такой отдачи, таких немысимых сил, что провидец давно уже возненавидел его. И никогда не занимался им для себя только для других.
      - Покуда я нахожусь в трансе, вы узрите мои видения, и я буду отвечать на вопросы. Но позже я ничего не вспомню. Потому запоминайте крепко, ибо второго раза не будет. И поймите - будущего я не прорицаю. Я вижу только сбывшееся.
      Нечеловеческие глаза вглядывались в него из-под серых вуалей.
      - До нас дошли слухи, - проговорил мужчина, - о беспорядках в Авентурии. Некие столкновения... что ты можешь показать нам?
      - Столкновения? Это после двух с лишком столетий мира? Что ж... будут вам виденья. Начнем гимн, которому я вас учил...
      Они помогли ему войти в транс. Их вклад был важен жизненно - провидец не мог помочь тем, в ком не было своей силы. Но с элирами всегда бывало легко. Дыхание провидца стало шумным, неглубоким, бледные руки заскользили по хрусталю, точно по воде...
      - Бхадрадомен восстали!
      Слова гальками скатывались с языка. Рот ясновидящего приоткрылся, с уголков губ стекала жемчужная слюна, взгляд замутился. Серебряный блеск покрывал его кожу, волосы, делая провидца подобным внимательно прислушивающимся к его словам элирам.
      - Нет... - прошептал мужчина.
      - Тш! - оборвала его женщина. - Пусть покажет.
      Руки ясновидящего сплетали узоры в воздухе, дыхание клокотало в горле. Душная, жаркая тьма в землянке дрожала от явившейся мощи, и вонь хлева перебили запахи грозы и влажной земли.
      - Всадник, - послышался хриплый шепот. - Скачет, чтобы предупредить их. Но зверь затаившийся...
      Смуглые пальцы впились в край хрустального диска. Элиры внимали. Вначале видны были только их собственные отражения, затем муть медленно протаяла, покуда в глубине не завиднелась черная вода. Круг тьмы расширялся, выплескиваясь им навстречу, так что зрители пошатнулись, теряя равновесие - пожравший землянку, поглотивший весь мир колодец предстал им окном в ночь.
      - Это... для тебя! - Провидец указал на женщину, но видение предстало обоим пришлецам.
      Ночь сменилась днем. Невинная сценка - холм, застроенный изящными домиками, поросший зелеными деревьями - но свет казался безжизненным, тени - застывшими, перспектива - смазанной. Верхушку холма украшало здание из снежно-белого мрамора, окруженное колоннадой, увенчанное статуями. Несмотря на массивность, великолепное строение казалось радостно-невесомым, будто вылепленным из сверкающего инея.
      - Театр в Парионе, - прошептала женщина. - Старый царский театр. Какую все же красоту умеют творить люди, когда хотят.
      Поначалу картина была недвижна. Потом время возобновило ход. Детали, будто во сне, разобрать нельзя было, но теперь стены театра окружала беззвучно гомонящая, бурлящая толпа.
      Ниже по склону люди и кони волокли по крутым скатам к боковому фасаду театра стенобитное орудие. Толпа хлынула вперед, пытаясь задержать пришельцев, и навстречу ей, подняв мечи, ринулись солдаты в зеленом и офицеры в синем с золотом. И все без единого звука.
      Мужчина-элир стиснул руку спутницы.
      Солдаты пробились через толпу. Качнулся таран, и навершие его врезалось в стену здания. По мрамору побежали уродливые трещины. Мятущаяся толпа напирала, стремясь остановить размах тарана, но людей рубили мечами, сбивали с ног, хватали и заковывали в цепи.
      Еще один удар. Покачнулась, выпала из ниши на фронтоне и разбилась о мраморные плиты внизу статуя - Нефетер, богиня поэтов, преданая и погубленная.
      Женщина вздрогнула.
      В отчаянии элиры наблюдали, как все более жестокой становится схватка. Видение казалось разорванным, непостоянным, так что несколько часов схватки сжались до пары минут. Те, кого не убили и не схватили солдаты, разбежались - по крайней мере, толпы вокруг театра больше не было. Мертвые тела оттаскивали в сторону, но на белом мраморе оставались кровавые пятна. А разрушительная работа продолжалась, и все здание было уже готово рухнуть.
      - Хватит! - воскликнула женщина. Ее паутинно-тонкая вуаль намокла от слез.
      - Это лишь видение, - резко проговорил мужчина.
      - Лишь виденье? - эхом отозвался провидец, и холм провалился в бездну. - Внимайте, господин, - ясновидящий указал на колодец, - это предназначено вам.
      Во втором видении была тьма. Снова черное зеркало воды прыгнуло им в лицо, но свет не вспыхнул за ним - только влажная, живая тьма.
      Не было откровений. Не двигались армии, людские или бхадрадоменские. Не рушились крепости, не раскрывались в подземных логовах зловещие тайны, не заключались союзы. Только это
      Ночь. Лес. Дождь сочится сквозь листву, размывает тропы. Над головой расходятся облачка, открывая взору серп небесного светильника, который люди зовут Лиственной луной; она не дает света, и лишь тусклое зеленоватое мерцание ведет одинокого всадника.
      Взмыленный конь - чалый мерин с темной гривой и хвостом, той породы, что предпочитают сеферетские дворяне. Всадник жмется к его крупу, и разлетаются на ветру плащ и длинные волосы. Стучат по грязи копыта, конский храп смешивается с дыханием всадника - жарким, загнанным, отчаянным.
      - Куда он спешит? - прошептала женщина.
      - Предупредить их, - донесся в ответ голос провидца, рваный, точно отражение мыслей самого всадника. - Тех, кто еще не знает. Надо предупредить - горе, мрак, но они же не поверят, они не знают! Надо дойти. Помощь. Но я скакал всю ночь, конь загнан, а оно преследует... Они не позволят мне дойти. Но я сдамся. Иначе нельзя. Или так, или смерть...
      Конь спотыкался, оскальзывался на мокрой траве и грязи. Всадник с трудом удерживался в седле. Ветви над его головой сплетались, как руки, деревья образовывали живой туннель, а позади, медленно нагоняя и подгоняя всадника, мчалось в небе черное семя.
      Мужчина-элир вздрогнул, захваченный азартом гонки.
      Конь споткнулся и встал, дрожа всем телом. Всадник оглянулся, хватая воздух ртом - все тихо, только капли падают с листьев. Может, они обогнали тварь? Может...
      Не только элиры, но и сам провидец ощутил всплеск его ужаса. Небо обрушилось, сквозь полог ветвей рванулось к ему нечто, сгусток тьмы весь из горящих глаз и когтистых крыльев. Пронзительно заржав, лошадь понесла.
      Еще пару мгновений всадник оставался в седле. Потом кинжально-острые когти впились ему в плечи, со страшной силой сдернув с коня. Мгновение паники, падение в водоворот кожистых перепонок и немыслимой тухлой вони. Где-то на краю поля зрения мелькнул хвост удирающей лошади. "Хотя бы конь уцелел", была последняя мысль всадника. А потом, пресекая последний хриплый вопль, зубастый клюв вонзился в шею и вырвал всаднику глотку.
      Темная туша скорчилась над своей добычей, валяющейся на лесной тропе. Сцену охватила неровная круглая рамка, еще секунду она держалась на дне колодца, а затем померкла, оставив лишь мутный хрустальный круг.
      Придя в себя, провидец, как обычно, обнаружил, что чуть не выпал из кресла. Слюна стекла на плечо, замарав одежду, серебряное мерцание угасло. Провидец чувствовал себя очень старым, съежившимся, сморщенным в жаркой скорлупе одеяний.
      Молчание затягивалось. Ясновидец не видел лиц элиров. и не нуждался в этом - он и так чувствовал их потрясение, их неизбежные вопросы. Мужчина держался пред лицом видения, точно стена; женщина, как ива, гнулась под его ударами. Но теперь они приходят в себя. И будут злиться, потому что не увидели ничего путного.
      - Провидец, - потребовал мужчина, - объясни, что мы видели. Что это было - истина, бред, предупрежденье?
      - Я говорил вам, - выдавил провидец, - я не могу объяснить, потому что не знаю, что вы видели.
      - Ты лжешь! Как связаны первая сцена со второй?
      - Прекрати, - укорила его женщина. - Нам не следовало приходить. Этот способ ненадежен. Смотри - ему плохою
      Она обошла колодец, чтобы помочь провидцу выпрямиться, поднесла к его губам флягу со сладким элирским вином. Он был благодарен за ее помощь, но теперь, когда видения ушли, он куда больше бы хотел, чтобы клиенты ушли.
      - При чем тут бхадрадомен? - настаивал мужчина. - Бхадрадомен изгнаны или уничтожены. Как бы не были связаны оба виденья, это все людские горести! - Голос его был легок, точно дуновение эфира, но отнюдь не мягок. В нем сквозил холод промороженых камней.
      - Видения не подчиняются мне, - жестко ответил провидец. - Я не знаю, что вы узрели. Я не просил вас приходить, и я предупредил о границах, которые ставит мое мастерство. Не так ли?
      - Так, - согласилась женщина. Сквозь вуаль проглядывали черты ее лица - в них читалось беспокойство. - Но театр, провидец! Они разрушали Старый царский...
      - Не будем о видениях! Мы договорились.
      - Но зачем людям губить столь древнее и прекрасное строение, когда они так им гордятся? - воскликнул мужчина. - Это безумие.
      - А это было? - спросила женщина.
      - Хватит! - рявкнул провидец.- Вы купили мой товар. Теперь ваши видения в вашей ответственности, не в моей. Вот и убирайтесь с ними!
      Элиры отшатнулись, потрясенные на мгновение.
      - Пусть будет так, - тихо произнес мужчина. - Если мы запросили больше, чем ты способен дать, мы приносим извинения. Благодарю.
      Обернувшись, он бросил пару изумрудных дисков в горку бутылей с дорогими винами и тонких шелков, которой расплатились пришлецы.
      - Очевидно, это целиком и полностью людские неурядицы, - заметил он. Нас они не заботят.
      - Нет? - переспросила женщина, подхватывая его за локоть.
      Провидец наблюдал, как отворяется дверь, как две фигуры в одеждах цветов сумерек уходят в ночь.
      Когда элиры скрылись из глаз, ясновидящий поднялся и откинул занавесь, скрывавшую ножки его кресла. Под креслом пряталась золотая клетка, а в ней находилось существо, сходное с человеком, чуть более локтя ростом. Кожа существа имела цвет серебра. Оно записывало что-то тростниковым перышком на листе пергамента знаками, ведомыми лишь самому существу и провидцу. Клетка служила ему для защиты - некоторые клиенты пытались причинить существу вред. Завидев провидца, создание отворило клетку и вышло.
      - Все мои премудрости записал? - устало поинтересовался провидец.
      - О да, - с поклоном ответил его среброкожий спутник. - Прочитать сейчас?
      Провидец вздохнул.
      - Я сказал что-то любопытное? - Снова эти игры...
      Секретарь пожал плечами, изучая свои записи. У провидца скопился уже не один тюк таких вот записей, сделанных тайнописью, на случай, если они попадутся на глаза непосвященным. Прежде он часами мог изучать их, пытаясь найти в собственном бреду объединяющее начало. Теперь он забросил это занятие - не потому, что оно не давало плодов, а потому, что плодов находилось слишком много. Но записи он вел все так же аккуратно. По привычке.
      Когда-то он собирался на деньги, собранные с наивных искателей истины, построить себе поместье, да как-то руки не дошли. Теперь он был вполне доволен жизнью в нищете, а плату принимал спиртным.
      Потянувшись, провидец расчесал пятерней свои разноцветные волосы, с наслаждением скинул тяжелый балахон, оставшись в одних штанах - невысокий, крепко сложенный мужчина, на вид лет тридцати пяти. Он откупорил флягу с элирским вином, сделал глоток.
      Он солгал элирам. Не в том, что не может объяснить увиденное - тут он не приврал ни капли, - а в том, что не может запомнить.
      Отставив лозное вино, он налил себе кружку зеленого. Хороша лоза, да пьянит медленно. Если он налижется достаточно быстро, из памяти сотрется хотя бы часть зловещих, въедающихся в разум видений. Во всяком случае, на это хотелось надеяться.
      - Зря ты пьешь, - укорил его секретарь.
      В голову провидца пришла какая-то мысль.
      - Я, кажется, знаю, кто они! Отступники... изгнанники... отвергнутые элир и людьми... Нет, вылетело. - Он сделал еще глоток. - Образ ушел. Не знаю я, кто они.
      - А тебе не начхать?
      - В общем, начхать.
      - Что ж тебя проймет-то? - риторически вопросил среброкожий. Черные его глазки смотрели пристально и остро. - Нонче в твоем бреду еще меньше смысла, чем обычно. "Всадник. Скачет, чтобы предупредить их." Такие вот перлы.
      Провидец отвернулся.
      - Так что не знаю, откуда взялась твоя первая фраза, - продолжал секретарь. - Помнишь?
      - Нет.
      - Смотри. - Секретарь указал на строку рун, казавшихся более остроконечными, более зловещими, чем остальные. Руны словно бы шевелились на пергаменте.
      - Твой почерк мне не разобрать, - пробормотал провидец, и тут же пожалел об этом. Голос секретаря пробудил память о том, как с его собственных губ слетают нелепые, жуткие слова...
      - Тут сказано "Бхадрадомен восстали. Бхадрадомен восстали".
      Пролог второй. Семя тьмы
      - Царь недоволен, - объявил придворный.
      Этот чернобородый мрачный тип настиг драматурга сразу после представления - как только зрители покинули театр - и зажал в углу за кулисами.
      - Царь вправе не любить мои пьески, господин Поэль, - ответил Сафаендер. - Это совершенно необязательно.
      - Царь более чем недоволен!
      - И чем же, позвольте осведомиться, вызвано такое неудовольствие?
      - Не лукавьте. Вы написали и поставили пьесу, высмеивающую царя Гарнелиса.
      - Если вам так угодно ее воспринимать. В моей пьесе выведен царь, впавший в старческое слабоумие, растрачивающий богатства страны на некую безумную и никому не нужную стройку, и ради этого обращающий в рабство собственный народ. Но зовут его не Гарнелис.
      - Всем понятно, на кого вы намекали.
      - Да. Это называется сатирой.
      - Вы попытались выставить Его Величество в глупом виде!
      - А что: наш царь уже выше критики? В прошлом, сколько мне помнится, он умел над собой посмеяться. Разве у его подданных нет права высказывать свое мнение? Или свободу речи у нас загадочным образом отъяли?
      Придворный примолк. Глаза его казались колодцами темноты.
      - Многое изменилось, - напористо проговорил он.
      Сафаендеру стало зябко.
      - Действительно, изменилось, - пробормотал он. - Царь потерял чувство юмора. Да это катастрофа.
      - Для вас.
      - Я не сниму спектакля, пока меня не заставят силой.
      - Тогда поищите для него новую сцену, - посоветовал господин Поэль. Ваше дозволение на постановки более недействительно. Царь избрал для своего монумента новое место.
      - Новое место? - Сафаендер недоверчиво хохотнул.
      - Превосходное место. Мы стоим прямо на нем. Старый царский театр будет снесен.
      - Снесен?
      Сердце поэта колотилось, каждая жилка в его теле вопила от отчаяния, но он стоял недвижно.
      - Самое знаменитое, почитаемое, драгоценное здание в городе - на снос?..
      - Подготовка к сносу, - спокойно заявил чиновник, - уже начата.
      - Царь не осмелится!
      - Вы сами навлекли это на себя, Сафаендер. Винить вы можете только себя.
      - Вы не осмелитесь. Народ Парионы вам не позволит. Я вам этого не позволю! Не осмелитесь!
      Теперь Сафаендер рыдал, скорчившись среди развалин театра. Он заполз сюда, когда остальных защитников разогнали или взяли под стражу - тех, кто выжил. Труппа его распалась. Многие актеры погибли, защищая театр. Мраморная щебенка царапала колени. Вершина холма походила теперь на рану, на гнойную язву.
      Мерзость запустения.
      Лил дождь, промачивая поэта насквозь, стекая по щекам вместе со слезами. Сафаендер ласкал разбитые камни и колотил их кулаками. Он потерял больше, чем сцену, которой отдал жизнь. Театр был ему отцом, сыном и любимой.
      - Пойдем, - донесся до него голос. - Пойдем отсюда.
      Сафаендер поднял голову. К нему склонялся его лучший друг, бывший в разные времена театральным распорядителем, постановщиком, актером, вдохновением. Теперь с этим кончено.
      - Элдарет, я не могу...
      - Они искали только повода, - сказал Элдарет, беря друга за руку. Это готовилось месяцами. Твоя пьеса не могла не вызвать бурю. А ты же у нас тишины не любишь.
      - Они за это поплатятся.
      - Да. - Элдарет потянул его за руку. - Пойдем со мной, Саф, пока тебя не нашли. Поторопись. За нас обоих назначена награда.
      Глава первая. Потерянное зеркало
      Танфия, как всегда, размечталась.
      Нет, трудилась она так же усердно, как все остальные, таскала снопы ячменя на телегу - рукава закатаны, к потной коже пристала солома, спина болит. Но прочие за работой болтали да хихикали. Четверо ребятишек играли в пятнашки на золотом жнивье. Здоровенный черный вол лениво дремал под ярмом. А Танфия ничего этого и не видела, потому что взгляд ее стремился к горам за лугом.
      Небо палило. Танфии щуриться приходилось от его нестерпимой яркости. Но в горах обитали хищные птицы, серебряные волки, летучие чешуйчатые твари с кожистыми крыльями - хищники, готовые покуситься на благополучие долины. А за гранитной грядой лежал океан, которого Танфия никогда не видела, и только воображать могла, как бьются о далекий скалистый берег серые валы. Интересно, такое ли небо раскинулось над Парионой - городом ее мечты, лежащим дальше далекого моря и безнадежно недостижимым.
      Танфия только вздохнула. Нет, она определенно родилась не в том месте. Это какая-то ошибка...
      В синеве небес проглянула черная точка. Девушка затаила дыхание прихотливый лет узнавался безошибочно.
      - Дра'ак! - взвизгнула она.
      Работа остановилась. Из-за телеги выбежали ее отец и мать, за ними и другие деревенские. Танфия хорошо могла разглядеть подлетающую тварь широкие кожистые крылья, недоразвитые перышки, торчащие из чешуйчатой шкуры, огромный страшный клюв. И растопыренные когти, как серпы.
      Ребятня с визгом прыснула в стороны - в том числе ее младший братик Ферин. Танфия затаила дыхание от ужаса. Детям от хищника не убежать. Тварь избрала жертвой самую маленькую девочку и теперь кружилась над ней, не отставая. Танфия рванулась к ним, размахивая руками и вереща как оглашенная.
      Драконоястреб не обратил никакого внимания не попытки себя напугать. Он сложил крылья и пал вниз.
      Прозвенела тетива, свистнула в воздухе стрела. Дра'ак словно замер на полпути и, нелепо крутясь и размахивая крыльями, камнем рухнул на землю всего в трех футах от перепуганной девочки.
      Танфия подхватила малышку на руки. Тварь пялилась на них мертвым черным газом. Девушка никогда раньше не видела дра'аков так близко. Больше всего ее удивил почему-то его цвет - чешуя переливалась на солнце бронзовым и лилово-синим.
      Бык с перепугу чуть не понес вместе со своим драгоценным грузом, и дядюшка Эвайн побежал успокаивать животину. Остальные деревенские бежали по полю к Танфии. Мать девчушки принялась успокаивать плачущую дочку, прочих ребятишек расхватали родители. Ферин, которого происшествие больше порадовало, чем испугало, помчался к матери.
      И тут Танфия сообразила, что пристрелил хищника Руфрид. "Проклятие, подумала она, - ну почему именно он героя из себя корчит?". Парень стоял у телеги, прилаживая вторую стрелу на тетиву. Но небо оставалось чистым. Дра'аки - охотники одиночные.
      Деревенские обступили труп зверя тесным кругом.
      - Обнаглели, твари, - Эодвит, отец Танфии, прижал тварь к земле каблуком и выдернул стрелу. - Им что ягненок, что ребенок. Ладно, пошли по домам. Веселье кончилось.
      Растрепанные, в бурых штанах и мокрых от пота расшнурованных юбках, излучинские жители толпой побрели к телеге. Потрясение быстро сошло с их лиц; вскоре все уже болтали, шутили, хлопали Руфрида и Танфию по спине и хвалили за сметку. Руфрид шествовал, как петух, принимая похвалы с обычным неловким самодовольством. Танфия мрачно смотрела ему вслед.
      Последние снопы закинули на телегу и закрепили. Ферин запрыгнул к дядьке Эвайну на облучок, и телега покатила по неразъезженной дороге к деревне. Танфия приотстала, чтобы не обгонять родителей.
      Эодвит, высокий и стройный, хромал после давнего несчастья - груженая телега переехала ему ногу. Танфия его другим и не помнила; случилось это двадцать лет назад, как раз перед ее рождением. От отца девушка унаследовала рост и угольно-черные кудри. Ее сестренка Изомира пошла больше в мать, Эйнию - невысокая, округленькая, с волосами цвета темного янтаря. А восьмилетний Ферин выдался светлее солнышка.
      - Ну, милая, - заметил Эодвит, - после этого поля мы заслужили отдых.
      - С Ферином все в порядке?
      - Ты же видела. Здоров как конь, - ответила Эйния. Дочери она едва доставала до плеча. Лицо ее, как и лицо Эодвита, избороздили морщины, но то были морщины веселья, выжженные солнечные лучики. - Думаю, он не понял, что ему грозило. А как ты, милая?
      - Да я-то что, мам? Никто же не поранился. Ну и ладно.
      - Ты Имми не видела?
      - Уже час как нет.
      - Я за нее волнуюсь. Что-то утром она была стишком тихая.
      - Наверное, опять кошмар привиделся, - отмахнулась Танфия. - Все с ней в порядке.
      - Может, пойдешь ее поищешь? Догадываюсь, куда она задевалась, но... Эйния одарила дочь полу-неодобрительным, полу-веселым взглядом. - К ужину я бы ее хотела видеть. Не опаздывай. И береги себя.
      - Дра'аки на взрослых не бросаются, мама. Найду я ее, не волнуйся.
      - Сегодня ты хорошо поработала, - заметил отец ей вслед. От него, никогда и никому не льстившего, это была большая похвала. - Без тебя бы не сдюжили. Далеко пойдешь.
      В нескольких милях от свежего жнивья некто поднял голову, ощутив дальние отзвуки человечьего горя. Мурашки ужаса покалывали его кожу, как прикосновение целительной мази. С каждым днем, по мере того, как рос и усиливался людий страх, существо становилось сильнее. Освежившись, оно поплотнее запахнуло плащ и продолжило свой путь по зеленым склонам.
      Одеяние послушно приняло цвет травы, скрывая своего владельца. Без плаща тело существа было бы полупрозрачным. Кости просвечивали сквозь кожу, вместо лица - студенистая пленка над серыми костьми черепа, застывшей ухмылкой длинных серых клыков. И только верхний слой шкуры отливал травянистой зеленью. Поэтому существо предпочитало скрывать свой облик, особенно от людей. Люди странно на него реагировали. Они не понимали.
      Существо звали Гулжур, что на его языке значило - Дозволяющий.
      Дозволяющий прибавил шагу, чтобы не отставать от тех, кого ему поручили защищать. Отряд людских солдат-конников. Как это странно предоставлять им защиту, а не погибель. Как бесконечно странно сотрудничать с людьми, вековым врагом, или хотя бы создавать видимость сотрудничества. Почти унизительно... хотя что еще одно унижение среди тысяч со времен Битвы на Серебряных равнинах? А игра доставляла существу странное наслаждение.
      Две сотни лет Гулжур трудился, чтобы обрести нынешние свои способности. Теперь он был одним из немногих, способных одновременно касаться двух царств, призывать свою паству сквозь немыслимые дали.
      К его разочарованию, на этом пути Гулжуру редко приходилось вызывать подмогу. Люди едва ли сопротивлялись царским указам; подчиняются своему владыке, точно овцы. Покуда лишь две деревушки отказались сотрудничать. Как это раздражает - растягивать ожидание! Но когда он спускал на них гхелим!.. Ужас, отчаяние и неверие этих людишек, а затем - боль, раны, кровоточащая разодранная плоть... что за благодать! Гулжур подозревал, что получаемое им наслаждение сродни тому, что людишки испытывают при своем нелепом спаривании, но неизмеримо глубже.
      Дозволяющий немного пошевелил измерениями, появившись впереди конного отряда и остановившись на придорожном холме, поджидая спутников. О присутствии его знали только их вожаки, да и те знали не совсем правду. Никто из людишек не понимал, откуда приходит подмога - знали только, что она появится, когда придет нужда. Солдатам наговорили какого-то вранья о природе их защитников, и они поверили. К ним Гулжур относился с ленивым презрением.
      Плодотворное было путешествие, но ему приходит конец. Осталось собрать подать лишь в нескольких деревнях. Гулжур искренне надеялся, что в тот раз без сопротивления не обойдется. Как робки и покорны эти людишки, как доверчиво готовы отдать все, чего не попроси. Какой в этом интерес?
      Когда родители скрылись из виду, Танфия развернулась и побежала вверх по раскинувшемуся на склоне золотому полю. Под ногами шуршала солома. Воздух наполнял запах разогретой земли. Жужжали пчелы, щебетали на изгороди птахи. Позади раскинулось по плодородной долине лоскутное одеяло полей и лугов; впереди лежали только леса и дикие горы, где люди не живут, а за ними - суровый берег, где прозябала лишь горстка рыбачьих деревушек. Сеферет был самым западным из Девяти Царств Авентурии, а Излучинка последней деревней на широком мысу, выдававшемся в Серый океан.
      Несмотря на полуденную жару, порой Танфию настигал дующий с вершин пронзительный ветерок, приносивший чудной визг дра'ака. Говорили, что в этих горах орудуют подземцы, но девушка их никогда не видала.
      "Без тебя бы не сдюжили. Далеко пойдешь". Отец, конечно, не знал, но от этих его слов сердце девушки ушло в пятки. Потому что они значили: "Ты готова принять от меня хозяйство, и оно в твоих руках не пропадет. Я на тебя полагаюсь".
      А Танфия не хотела быть крестьянкой.
      Она любила своих родных. Она любила деревню, в которой родилась и выросла, обожала вольные земли вокруг. Она никогда не забиралась дальше Хаверейна - ближайшего городка, до которого был день пути пешком. И все же Танфия не находила себе места здесь. Она мечтала о дальних городах. Когда-нибудь ей придется уйти; но как сказать об этом родителям? Они-то ждут, что она, по их примеру, проведет в деревне все свои дни. Найдет себе парня, заведет детишек, а те тоже жизнь прокоптят в Излучинке. И что решат отец с матерью, если она подведет их в этом?
      Танфия сердцем чувствовала, что ее рождение здесь - это колоссальная ошибка судьбы. Ей бы жить богатой интеллектуальной жизнью в Парионе, а не гнуть спину в полях на этом охвостье Девяти Царств.
      Вечерами, после дневных трудов, Танфия пропускала через сито тростниковую мульчу и выкладывала сушиться листы грубой бумаги. Она и чернила делала сама, и учила читать и писать деревенских ребятишек, чтобы те могли когда-нибудь читать стихи и романы и трактаты, как ученые горожане. Слабая надежда, но другой у нее не оставалось. Она перечитывала стихи и пьесы великих писателей, таких, как Сафаендер, покуда книги - те немногие, что как-то добирались до Хаверейна, - не разваливались по листам. Она даже уговорила Имми и других разыгрывать, переодевшись, пьесы на потеху всей деревне... но смеялись все больше над ней. Смех был добрый, терпеливый, но у Танфии становилось пусто на душе. Ей надоело притворяться. Она хотела настоящего - блистательной Парионы и Янтарной Цитадели.
      Таких далеких; далеких, как элирские края.
      Добежав до края поля, девушка заслышала голоса. Дальше догадаться было нетрудно. У самой опушки была солнечная лощинка, вот там Танфия и нашла Изомиру вместе с Линденом.
      Те целовались. Линден уже запустил ладонь Имми под рубаху, но, к превеликому, облегчению Танфии, оба были еще одеты. Волосы Имми сияли золотом, Линдена - спадали на плечи каштановой волной. Закатанные рукава обнажали загорелые руки, солома пристала к намокшей коже. В общем и целом они походили на еще один дар урожая.
      - Прек-кратить! - командирским голосом рявкнула Танфия.
      Любовники подпрыгнули, как ошпаренные, вцепившись друг в друга, и заозирались, точно перепуганные зайцы. Танфия ухмылялась.
      - Ради богов, Тан! - Изомира первой заметила сестру и одарила ее яростным взором. - Обязательно было нас до смерти пугать?
      Линден молча покраснел.
      - Извини. Сил не было удержаться. Меня прислали тебя притащить к ужину.
      - Ох, времени еще уйма. Посиди с нами.
      - Не против? Я не хочу мешать...
      - А мы ничего не делали! - быстро возразил Линден, обнимая Изомиру за плечи. Девушка прижалась к нему.
      Танфия находила их взаимную привязанность трогательной, и одновременно раздражающей - сама она ничего подобного не испытывала, да и вообще влюбляться не хотела... во всяком случае, ни в кого из излучинцев. Она хлопнулась на землю рядом с сестрой, вытянулась и прикрыла ладонью глаза от солнца.