ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Ну, милочка, — говорила мисс Эдвина, — нелёгкий был у вас сегодня день, и доктор советует вам принять вот это…

Она протянула Кэсси рюмку, в рюмке лежала красная облатка.

Кэсси, полулежавшая на подушке, подумала, как это в духе мисс Эдвины — подать таблетку в винной рюмке старинного хрусталя. В лечебнице сестра разносила лекарства на блюдце. Блюдце не всегда бывало чистым.

Она взяла рюмку и вытряхнула таблетку на ладонь. Улыбнулась мисс Эдвине.

— Пожалуй, я и в самом деле немного устала сегодня, — сказала она. Потом добавила: — О, мисс Эдвина, вы так добры ко мне!

Кэсси наблюдала за лицом мисс Эдвины. Её волосы, такие белые, что они отливали голубизной, казалось, испускали сияние, а бриллиантовая подвеска на чёрном шёлковом платье ловила свет маленькой лампы, стоявшей на столике у кровати, и тоже сверкала.

При последних словах Кэсси лицо мисс Эдвины неожиданно расплылось от удовольствия, покрылось сетью морщинок, а выцветшие голубые глазки засветились. Глядя, как она блаженно улыбается, Кэсси подумала: «Как мало человеку нужно для счастья».

От этой мысли ей и самой вдруг стало хорошо, и это неожиданное ощущение радости её удивило. Она уже забыла, какая она — радость. Упав на подушку, Кэсси, счастливая, закрыла глаза, предоставив себя заботам других и все думая об этой улыбке.

Но она вспомнила.

И неловким, жадным, ребяческим жестом поднесла руку ко рту, словно для неё было удовольствием проглотить таблетку, и потянулась к бокалу с водой — тоже хрустальному, — стоявшему на серебряном подносе.

Мисс Эдвина подала ей стакан, и она осторожно отпила глоток, закашлялась, сделала вид, будто ещё отпила, отдала стакан мисс Эдвине. Потом легла, подтянула одеяло и прижалась щекой к подушке.

— Бедное милое дитя, — говорила мисс Эдвина, — вы так устали, — и, наклонившись, погладила её по плечу. Стараясь не раскрывать рта, Кэсси вытащила руку из-под одеяла и в знак признательности слегка пожала пальцы мисс Эдвины, думая: «Боже, сейчас она сядет рядом и будет держать меня за руку, и все мне испортит».

Но мисс Эдвина, очевидно, преодолела в себе это желание, — глядя из-под полуприкрытых век, Кэсси видела, как она, поколебавшись, на цыпочках вышла из комнаты.

Как только дверь за ней закрылась, Кэсси села в постели, нащупала на столе коробочку гигиенических салфеток, вытащила одну, поднесла ко рту и сплюнула. Оболочка таблетки, которую она держала под языком, почти растворилась. Кэсси уже чувствовала горький вкус лекарства.

Она выскользнула из постели и босиком прошла в ванную. Прополоскала рот. Вовремя вспомнила, что унитаз очень шумит, и, завернув салфетку в туалетную бумагу, кинула её в мусорную корзину под раковиной.

Тут она все же почувствовала приступ слабости. Но не поддалась ему. Ей предстояло долгое ожидание. Она знала, что они все ещё в гостиной, разговаривают. Кэсси стояла в темноте, ей было холодно, и она знала, что там, внизу, говорят о ней.

В полночь, когда ещё не отзвучал последний удар часов на здании суда, Кэсси поднялась со стула, на котором сидела, чтобы не уснуть. Она стояла посреди тёмной комнаты и представляла себе, как звук последнего удара часов замирает вдали над крышами, как в темноте над городом горят звезды, а в домах спят в своих постелях люди. Одной только ей нельзя спать.

Все ещё босиком, но накинув халат, она выскользнула из спальни, прикрыла за собой дверь и прислушалась. Тускло горело бра на нижней площадке широкой лестницы, и перила отбрасывали на стену вертикальные полосы теней. На мгновение ей показалось, что это не тени, а железные решётки. Нет, глупости! Осторожно ступая босыми ногами, ярко белевшими на красной ковровой дорожке, она стала спускаться.

«Я даже не знаю, какой сегодня день», — подумала она.

Внизу было достаточно светло, и она добралась до гостиной, потом вошла в библиотеку, но того, что она искала, там не было. Она вернулась и прошла в столовую, потом в кладовую. Отважилась включить свет и заглянула в шкафы.

Она побоялась зажигать свет в кухне, потому что мисс Эдвина могла заметить это из своего окна — её спальня выходила во двор. В полутьме Кэсси долго шарила в чулане, на веранде, потом, вернувшись в кухню, заметила ещё одну дверь. Вошла, закрыла её за собой, нажала выключатель, и лампочка, висевшая на шнуре, вспыхнула. Она стояла на верхней площадке лестницы, ведущей в подвал.

По стенам здесь были устроены полки.

Наконец-то!

Руки у Кэсси тряслись. Сверху лежала «Нэшвилл Бэннер», под ней номер паркертонской «Клэрион». Кэсси схватила его.

Ничего.

Перебрав семь или восемь газет подряд, она нашла ещё один номер «Клэрион». Опять ничего. Ещё несколько номеров, по-прежнему безрезультатно. Она задыхалась. Она старалась не думать о том, что ищет.

И вдруг поняла, что смотрит прямо на заголовок, который искала, — смотрит и не может его прочесть. Она понятия не имела, сколько времени простояла так, затаив дыхание, не сводя глаз с ничего ей не говорящих чёрных букв.

А они гласили:

«Губернатор отказывает в просьбе о помиловании».

Она села на верхнюю ступеньку, закрыла глаза, уткнулась лицом в газету, развёрнутую на коленях. Она говорила себе, что это что-то другое, что старый дурак губернатор отказал кому-то другому. Она хихикнула. Ну конечно же, тут ошибка. Но в заметке было сказано черным по белому: «Сославшись на то, что Верховный суд штата подтвердил приговор, губернатор Дэтвайли отказал в прошении о помиловании, поданном Лероем Ланкастером из Паркертона от имени его клиента Анджело Пассетто, в настоящее время находящегося в камере смертников в тюрьме в Филдерсбэрге. В июне прошлого года Пассетто был обвинён в убийстве Сандерленда Спотвуда из нашего округа, последнего члена известной фамилии. Сандерленд Спотвуд был зарезан в своей постели. Дело привлекло внимание общественности не только штата Теннесси, но и всей страны после того, как вдова покойного встала…»

Кэсси не могла читать дальше. Она опять почувствовала, как крик, точно когтистый зверь, вырывается из её груди, раздирая в кровь все у неё внутри и причиняя ей боль, которая однажды уже сделала её счастливой. Кэсси снова увидела сцену, преследовавшую её по ночам, лишь только она закрывала глаза: увидела, как Анджело, услышав огненный крик, вырвавшийся из её груди, вскочил на ноги и при всех закричал: «Рiccola mia, рiccola mia», — и лицо его сияло.

Она закрыла глаза, но теперь уже не опустила голову на колени. Она сидела выпрямившись и представляла себе, как того самого Анджело, который тогда в суде весь просиял от счастья, теперь туго, до боли, привяжут к стулу и электрический ток с рёвом ударит в его мозг, словно молния, и помчится по позвоночнику, так что взвоют все нервы. Она почувствовала, как при этой мысли взвыли её собственные нервы, словно по ним ударил электрический ток.

Она открыла глаза. Она была мокрая как мышь и вся дрожала. Но она была жива. А вот Анджело Пассетто умрёт.

Потом она подумала: «Может, он уже умер».

Она вскочила. В газете было написано: «Исполнение приговора назначено на 12 часов 05 минут 21 марта».

Какое же сегодня число?

В кухне календаря не было. В чулане тоже. В столовой его, конечно, тоже не было. Подумала о библиотеке и столе мисс Эдвины. И снова направилась туда, уговаривая себя не спешить, идти тихонько и не шуметь.

Слабый лунный свет проникал в библиотеку, но было все же слишком темно. Пришлось рискнуть и включить настольную лампу.

В ящике стола она нашла записную книжку-календарь. Она открыла её и начала листать. На каждой странице стояло число. Кэсси разрыдалась. Какая же она дура! Думала, что календарь поможет ей узнать, какое сегодня число. Единственное, что она знала, — сейчас март. Она села на стул у письменного столика, плача от досады и усталости.

Вдруг она поняла, что плачет не из-за Анджело, а просто оттого, что она такая дура. Слезы остановились. Она поймала себя на том, что смотрит на телефон, стоящий на столике. По щекам её текли слезы. Она сняла трубку.

Как бы он ни устал за день, вечером ему было трудно заснуть. Когда-то Сай Грайндер умел засыпать в любое время суток и в любых условиях, даже на снегу, свернувшись клубком рядом с собакой и завернувшись в одеяло. Он превосходно спал даже на сырой земле в джунглях, когда температура достигала тридцати градусов, а влажность ста процентов, спал и на голом жёстком полу, когда по телу его бегали крысы. И на бильярдном столе без подушки. А теперь, видно, состарился. Впрочем, когда ложишься в одну и ту же постель каждую ночь и знаешь, что только что прожитый день как две капли воды похож на тот, что предстоит тебе завтра, а сама эта ночь окажется точно такой же, как все последующие, — какой уж тут сон!

Он не спал, когда зазвонил телефон.

Он сел и опустил ноги на пол. Направившись к двери, он оглянулся на Глэдис, громоздившуюся на кровати, хотя знал, что до утра она всё равно не проснётся, а утром выплывет из сна, как из омута, сонная и медлительная, с бледным и опухшим лицом, с припухшими губами, точно поднявшаяся на поверхность утопленница, за которой тянутся влажно-тёмные водоросли, запутавшиеся в волосах.

Он поспешил снять трубку, пока звонок не разбудил ребёнка.

Телефонистка спросила Сая Грайндера. Он ответил: «Это я» и только теперь, окончательно проснувшись, удивился, что кто-то звонит ему в такое время.

Потом в трубке послышалось: «Сай, Сай…»

Он стоял босиком на холодных половицах, а из трубки, которую он держал в руке, раздавался резкий, напряжённый шёпот. Он отвёл трубку от уха и некоторое время стоял, глупо уставившись на неё. Потом снова услышал слабый, далёкий шорох и наконец понял, что где-то там, вдалеке, кто-то повторяет его имя.

Он снова поднёс трубку к уху. Чей-то голос, глухой, напряжённый, требовательный, повторял:

— Сай? Сай?

Он облизнул губы и спросил:

— Кто это?

— Какое сегодня число?

Он не мог вспомнить, какое сегодня число. Он почувствовал, как холодный пот побежал у него по спине. Что-то случилось, там, далеко, в темноте, а он не мог даже вспомнить, какое сегодня число.

— Число? Число? — настаивал шёпот, все более глухой, переходящий в хрип. — Какое число будет завтра утром, Сай Грайндер?

— Двадцатое, — сказал он, неожиданно вспомнив. — Кто это? Кто говорит?

Ответа не последовало, только глухой сдавленный кашель донёсся до него по проводам, сквозь тьму, неизвестно откуда.

— Черт возьми, да кто это? Или я повешу трубку!

Наступила недолгая пауза, потом он снова услышал шёпот:

— Это Кэсси.

И, стоя с трубкой в руке, он вдруг понял: все эти годы, лёжа ночами в своей постели, он знал, что однажды среди ночи зазвонит телефон, и он поднимется в темноте, пойдёт босой по холодным половицам и услышит этот шёпот.

А из трубки ему говорили:

— Да, это Кэсси Спотвуд, и ты… послушай, ты должен для меня кое-что сделать. Потому что все началось из-за тебя, Сай Грайндер, и теперь…

— Погоди, — перебил он.

— Нет, слушай, — сказал шёпот, — ты пошёл к двери палаты и даже не обернулся. Даже не обернулся, и…

— Послушай, Кэсси…

— Все так и было, и ты это знаешь, а потом в суде ты стоял и боялся взглянуть на меня, тебе было стыдно, но теперь ты сделаешь то, что я скажу. Ты знаешь дом Паркеров в Паркертоне. За домом есть переулок. Завтра днём, в полтретьего, будь у южного въезда в этот переулок. С машиной. Жди до…

— Но… — прервал он.

— И тут в трубке раздался щелчок.

Он держал трубку в руке и глядел на неё, чувствуя, что мир раскачивается и теряет свои очертания, как бывает в лесу, когда неожиданно наступает оттепель и над сыровато-холодным, только-только начинающим таять снегом поднимаются белые клубы тумана, скрывая чёрные ветви деревьев.

Он снова поднёс трубку к уху. До него донёсся какой-то глухой звук, словно где-то далеко, в межзвёздной тьме, поднялся ветер и, прилетев на землю, заиграл в проводах.

Слушая пение проводов, Сай будто старался что-то вспомнить.

Мисс Эдвина ела медленно. Ей явно хотелось поговорить, но она то и дело останавливалась на середине фразы, словно собиралась сказать что-то и вдруг вспоминала, что говорить об этом нельзя.

«Ей не велели говорить со мной о казни, — подумала Кэсси, — но как раз об этом ей до смерти хочется поговорить».

Казалось, мисс Эдвина никогда не кончит есть.

Наконец Кэсси решилась.

— Мисс Эдвина, — сказала она вставая, — пожалуйста, извините меня, но мне надо пойти наверх вздремнуть. — Она увидела, как лицо мисс Эдвины погасло от разочарования, словно задутая свеча. — И вам, — добавила она, — мне кажется, вам тоже стоило бы вздремнуть. Доктор Спэрлин всегда говорит, чтобы я ложилась сразу после еды. Он говорит, если лечь сразу, то выспишься по-настоящему.

От разочарования лицо мисс Эдвины не просто погасло — оно буквально разваливалось на части, точно раскрошившееся печенье. Кэсси обошла вокруг стола, поцеловала бедную старую даму и поблагодарила её за доброту и заботу.

Лицо мисс Эдвины просияло, её розовые серёжки закачались.

Кэсси едва сдержалась, чтобы не пуститься по лестнице бегом.

Она на ходу сбросила туфли, легла на кровать, укрылась шерстяным пледом на случай, если мисс Эдвина вдруг вздумает заглянуть в комнату. Наконец она услышала, как в спальне мисс Эдвины хлопнула дверь. Кэсси вскочила и взглянула на часы. Оставалось меньше двадцати минут. Она достала своё лучшее платье, то, в котором она была в суде, надела его, подобрала к нему туфли и шляпку. Открыла дверь и проскользнула в коридор.

Внизу она почувствовала себя в безопасности. Немного помедлила, прислушиваясь к приглушённому шуму на кухне, потом нырнула в парадную дверь, вышла на солнечный свет, обогнула дом, держась поближе к стене, и приготовилась к самому опасному переходу — от стены до старой каретной, служившей теперь гаражом. И ворота, и задняя дверь гаража, к счастью, оказались открыты, и она юркнула в гараж, обошла старенький «рено», которым мисс Эдвина никогда не пользовалась, и выбралась в переулок.

В конце переулка стояла машина.

На Сае был добротный шерстяной костюм, явно ему тесноватый. Кэсси села в машину.

— Здравствуй, Кэсси, — сказал Сай.

Она посмотрела на него.

— На Нэшвиллскую дорогу, — приказала она, все ещё напряжённо дыша.

Машина двинулась по улице. Доехав до угла, Сай повернул направо. Потом снова посмотрел на неё. Она глядела прямо перед собой.

— Здравствуй, Кэсси, — повторил он.

Она повернулась и окинула его быстрым, безумным взглядом широко раскрытых, беззащитных глаз.

— Быстрее, — попросила она.

Он прибавил газу.

— Ещё быстрее!

— Нарвёмся на неприятности с городской полицией, — сказал он.

Она наклонилась вперёд, напрягшись, точно это могло увеличить скорость машины.

Они пересекли железнодорожные пути и промчались мимо лесного склада.

— Ещё, ещё, — повторяла она, не глядя на него, не отрывая глаз от дороги.

Домов уже не было. Машина шла со скоростью почти 55 миль в час.

— Быстрее, — сказала она.

— Дорога не позволяет, — сказал он. — Можно рессоры поломать. Когда выедем на шоссе, я выжму до семидесяти. Это старый «де сото», но он гораздо крепче, чем кажется. Не обращай внимания на внешний вид, главное — ходовая часть. Я за своей машиной ухаживаю.

Он знал, что она не слушает его. Она следила за дорогой. По обеим сторонам тянулся лес. Лес оживал — на деревьях уже лопались почки.

За лесом они выехали на шоссе.

— Ну, — сказала она.

Он разогнал свой «де сото» до семидесяти миль в час, потом до семидесяти пяти. Машина начала вибрировать.

— Быстрее.

— Нельзя, — сказал он.

Кэсси по-прежнему сидела, напряжённо подавшись вперёд.

— Они убьют его, — сказала она.

Не глядя на неё, он отозвался:

— Я так и подумал, что это насчёт него.

Кэсси не ответила.

Немного погодя, все так же не глядя на неё, он сказал:

— Я отвезу тебя, куда тебе надо, Кэсси. — Он помолчал. — Может, я вмешиваюсь не в своё дело, но что ты собираешься делать?

— Я ему все расскажу, — сказала она.

— Кому?

— Губернатору.

— Ему уже рассказывали, — сказал Сай, по-прежнему не глядя на неё.

— А теперь я расскажу.

— Он тебе не поверит.

— Поверит, если увидит меня и выслушает. Ведь в том-то и беда, что никто, ни единая душа, не хотел меня выслушать до конца. А я как закрою глаза, так и вижу все снова; вот мы приедем, и я закрою глаза, и увижу опять, как Сандер на меня смотрит, и тогда так все губернатору опишу, что он не сможет мне не поверить.

Она ударила себя кулаком по лбу.

— Все это у меня вот тут, — сказала она, — вот тут, и повторяется снова и снова. Я ему все расскажу.

Теперь Сай смотрел на неё. Машина замедлила ход.

— Кэсси, — тихо сказал Грайндер. Она сидела, громко дыша, подавшись вперёд и прижав кулак ко лбу, и глаза её были закрыты. — Кэсси, — сказал он, — открой глаза. Посмотри на меня.

Она поглядела на него и сказала:

— Это всё равно. Я и с открытыми глазами все вижу.

— Все-таки лучше смотри на меня, — сказал Грайндер.

— Вот он, я его вижу, — произнесла она. — Тот самый нож, который Маррей нашёл у Анджело. В кармане пиджака. Он…

— Я не хочу этого слышать, — сказал Сай.

— Он его положил на стол, — упрямо продолжала Кэсси, — на большой стол, в комнате Сандера, да и забыл о нем. Потом настала ночь, потом опять день, и я дала Анджело деньги и сказала ему, чтобы он взял машину, заехал за девушкой и уезжал. Я сказала ему, что люблю его и хочу, чтобы он был счастлив, потому что он сделал меня такой красивой и такой счастливой, и он… Ты знаешь, что он сделал?

— К черту, замолчи, я не хочу ничего этого знать.

— Он опустился на колени и поцеловал мне руки, — сказала она. — И назвал меня «piccola mia», и я была счастлива, потому что хотела ему счастья. Я едва чувств не лишилась, до того мне было хорошо. А потом… — она помолчала, — потом он ушёл.

Сай смотрел прямо перед собой; Кэсси молчала, и он слышал, как она дышит. Да, он отчётливо слышал её дыхание.

— Я видела, как они отъезжали, — снова заговорила она. — Я смотрела в окно, и они проехали по дороге, разбрызгивая грязь, потому что шёл дождь. Анджело со своей девушкой. И в тот день, когда он пришёл, тоже шёл дождь. Потом…

Она снова замолчала. А потом заговорила уже совсем другим голосом, слабым и блеклым, как воспоминание.

— Потом, — продолжала она, — я вернулась туда. Туда, к Сандеру. А нож… нож лежал на большом столе, там, где Маррей его оставил. И моя рука… она взяла нож. Я знала, что она его возьмёт. И всё-таки я удивилась. А потом…

— Я сказал тебе, что не хочу ничего этого знать, — снова сказал он, не глядя на неё.

— Но я должна рассказать, я никому об этом не рассказывала. Теперь я расскажу все губернатору, когда мы приедем. — И она заговорила нервной скороговоркой:

— Сандер глядел на меня. Я положила нож на одеяло. Потом обеими руками приподняла Сандера…

— Черт подери! — взорвался Сай. — Я сказал тебе, что не желаю ничего знать!

Но он так и не смотрел на неё, только слушал, как она дышит.

— Сандер глядел на меня. Казалась, он вот-вот улыбнётся. Он и вправду улыбнулся. Я просто уверена. И знаешь — я ему тоже улыбнулась.

Твёрдый разбухший комок подступил к горлу Грайндера, но тут их на большой скорости обогнала машина, жгучим воем разорвавшая тишину и мгновенно растаявшая вдали, в брызгах солнечного света.

— Быстрее, — сказала она. — Как ты медленно едешь.

Он посмотрел на спидометр, извинился, прибавил газу. Стрелка резко пошла вправо.

После долгого молчания, она сказала:

— Он поверит.

Сай Грайндер по-прежнему молчал, даже не обернулся к ней.

— Ты ему скажешь, Сай Грайндер. Ты ему скажешь, чтобы он мне поверил.

— Я? — Сай резко повернулся к ней.

— Да. Ты, — спокойно ответила она. — Ты знаешь меня лучше всех и ты знаешь, что я не лгу. Ведь ты-то веришь, что все так и было?

— Да, — сказал он, помолчав.

— И ты ему скажешь, — услышал он. Кэсси не просила и не приказывала. Она просто сообщила ему об этом как о непреложном факте.

— Значит, — заговорил он, не сводя глаз с дороги, — для этого ты и подняла меня среди ночи. Чтобы я мчался за сотню миль к этому проклятому губернатору в Нэшвилл и сказал ему, что это ты убила Сандера Спотвуда. И пусть они отпустят твоего даго, который так обожает черномазых, и возьмут тебя, и пусть делают с тобой что полагается. Вот, значит, для чего я понадобился. Из трех с половиной миллионов населения штата Теннесси именно меня будят среди ночи, чтобы все это провернуть.

— Да, — подтвердила она, — тебя. — И, помолчав, добавила совершенно спокойно: — И ты расскажешь ему, как я в тебя стреляла и чуть не убила. Тогда он скорее поверит. Обязательно расскажешь ему об этом.

Сай, казалось, не слышал её. Он долго глядел на дорогу, залитую солнцем. Наконец он спросил:

— Ведь ты не хотела убивать меня, Кэсси?

Она словно забыла о его существовании. Наконец, когда он уже забыл, о чём спрашивал её, снова вдруг раздался её голос.

— Нет. Не хотела. Тебя — не хотела.

Сай Грайндер все так же смотрел на дорогу. Мотор работал исправно. «Любой механизм, — думал он, — даже машина бедняка, имеет право на тщательный уход». Шоссе, прорезанное сквозь холмы, было прямым, как стрела.

Машина мчалась в город, вгрызаясь в пустоту яркого дня.

Солнце уже клонилось к закату, когда они пересекли холмистую местность и въехали в зеленеющую долину, окаймлённую с юга ещё одной грядой холмов, у подножья которых едва заметно белели заросли цветущего кизила. На одном из лугов возле самой изгороди стояли четыре лошади: три гнедых и одна чалая. Их гладкие спины отливали металлическим блеском в лучах заходящего солнца. Ворота, то и дело возникавшие по сторонам дороги, были навешены на белые столбы, сложенные из известняка. За воротами виднелись гравиевые дорожки, уходившие к стоявшим под деревьями домам, сложенным из белого камня, а иногда из кирпича.

— Вот они где живут, — сказал Сай, — владыки наши.