– С моего лица не исчезло ни единого волоска, – крикнул Пан. – Очень рад. Я не хочу быть человеком.

– А тебя не интересует, какой получен приказ? – спросил доктор Бедоян.

Пан Сатирус, шаркая ногами, вернулся в спальню, энергично растираясь на ходу сухим полотенцем.

– Судя по вашей реакции, мы должны встретиться с очень важными лицами. Я с такими уже встречался. С учеными и генералами, с адмиралами и сенаторами. А на сей раз кто это?

– Политические фигуры, – сказал доктор Бедоян. – Государственные деятели.

– Ваша новость нисколько не улучшила моего мерзкого состояния, – сказал Пан Сатирус. – Нисколько. – Он швырнул полотенце в угол и стал расчесывать шерсть ногтями. – Кто-нибудь из вас бывал в Африке?

– Я бывал в Кейптауне, – ответил Счастливчик, – и в Порт-Саиде.

– А знаете ли вы, что я никогда не видел шимпанзе, живущих в естественных условиях? – спросил Пан Сатирус. – Это приходит мне в голову всякий раз, когда я в меланхолии, как сейчас. Как вы думаете, если я скажу этим людям то, что они хотят знать, отправят они меня обратно в Экваториальную Африку? Оттуда идет наш род. Возможно, мой отец еще там.

– А кто твой отец? – спросил доктор Бедоян.

– Не знаю. Моя мать была в положении, когда… когда ее поймали. Она не любила говорить о своем прошлом, о джунглях. Шимпанзе не выдерживают слишком острого горя. Вы же знаете!

– Тогда тебе нельзя пить джин, – сказал Горилла. – Попробуй ром.

– Есть ведь такое слово “трезвенник”? – спросил Пан Сатирус. – Вот кем мне хочется стать.

– Никогда не зарекайся пить с похмелья, – сказал Счастливчик.

Тут принесли завтрак и бритвенный прибор.

Они отправились на север в трех автомобилях – агенты в передней машине и в задней, гражданская и военная полиция расчищала путь. Возник небольшой спор с мистером Макмагоном относительно того, заезжать ли на базу к Ски за чистой одеждой, но в пылу спора агенты не усмотрели за Паном Сатирусом, который снова схватил Кроуфорда.

Мольба коллеги тронула мистера Макмагона, и он согласился остановиться, если Пан обещает не выходить из автомобиля на территории военно-морской базы.

Еще до полудня, ревя сиренами, машины подкатили между шпалерами сыщиков к портику частного, очень частного дома. Доктор Бедоян в новом, купленном на казенные деньги костюме дремал рядом с шофером. Он проснулся и вышел первым.

Генерал Магуайр спускался по лестнице частного дома. Он был уже не в летней, а в полной форме класса А.

– Мне приказано ввести Мема в дом, – сказал генерал. Точнее, согласно приказу я должен считать себя адъютантом Мема.

– Не называйте меня этим нелепым именем, – сказал Пан Сатирус.

– Но это же ваше имя. Видели бы вы утренние газеты – мы произвели настоящую сенсацию! То, что мы сделали вчера, – на первых страницах всех газет! Такой рекламы у нас еще не было. Теперь вам уже нельзя менять имя…

– Я вижу, у вас опять две звезды, – сказал Пан и протянул руку.

Генерал Магуайр отпрыгнул назад.

– После вашей… когда вы выйдете, репортеры хотят видеть…

– Как я буду целовать вашу жену?

– Миссис Магуайр уехала на север, чтобы показаться своему врачу в Балтиморе. Пожалуйста, будьте покладисты. Вся моя карьера зависит от вас.

Пан сел на дорожку, посыпанную дроблеными ракушками. Он взял горсть ракушек, пососал их и выплюнул.

– Пахнет нефтью, – сказал он. – И все же мне хочется устричных ракушек. Что это, нехватка кальция в организме, доктор?

– Я возьму это на заметку, – сказал доктор Бедоян. – Может быть, мы попробуем принимать глюконат кальция. У него вкус как у конфет, Пан.

– Она… он, кажется, слушается вас, доктор, – молвил генерал Магуайр. – Не могли бы вы вразумить его? Если теперь не все пройдет гладко, меня уволят в отставку, разжаловав в полковники.

Доктор Бедоян пожал плечами.

– Скажите мне, генерал, – спросил Пан, – могли бы вы съесть больше, если бы у вас на каждом плече было по две звезды вместо одной? Могли бы вы больше выпить или меньше страдать с похмелья? Могли бы у вас быть две молодых жены вместо одной старой?

– Черт побери, вас бы хоть на недельку ко мне в подчинение рядовым, Мем, – ответил Магуайр.

– Меня зовут Пан Сатирус. Для всех, кроме моих друзей, я мистер Сатирус.

Генерал поджал тонкие губы и сквозь стиснутые зубы процедил:

– Ладно. Мистер Сатирус. Однако пошли. Нельзя заставлять ждать таких людей. Их не заставлял ждать еще ни один человек на свете.

– Я не человек, а простой шимпанзе.

– Так точно, сэр. Вы простой шимпанзе.

– И вчера вечером вы застрелили бы меня, если бы у вас был с собой пистолет.

– Забудьте про вчерашний вечер, мистер Сатирус. Вчера вы провели вечер хорошо, а я ужасно.

– Вы делаете успехи, – сказал Пан. Он вытянул руки во всю длину, а ноги задрал кверху, так что теперь он мог тронуться в путь, опираясь только на костяшки пальцев. – У меня все тело свело от езды в машине, – пояснил он. – Ну, ладно, малый. Доктор идет со мной, мичман Бейтс и радист Бронстейн пристроятся сзади, а ты, Магуайр, будешь замыкать шествие.

– Это непорядок!.. – взвизгнул было генерал. Но тут же взял себя в руки. – Слушаюсь, сэр. Как прикажете, сэр.

Пан Сатирус злорадно засмеялся.

– Представляю, что понаписали в газетах. Со времени изобретения твиста большего фурора, чем я, наверное, никто не производил.

– Человек, который написал твист, – сказал генерал Магуайр, – уже сочинил новый танец под названием “шимпанго”. Он сглотнул слюну и добавил: – Сэр.

– Так будем шимпангировать, бога ради, – сказал Пан. – Я вам кое-что скажу, генерал. Со мной ладить легче легкого. Как и со всеми шимпанзе, если их не одергивать каждую минуту. И я вам скажу еще одну вещь: миссис Магуайр может вернуться. Я не посягал на нее всерьез.

И они пошли по дорожке, посыпанной дроблеными ракушками, поднялись по лестнице мимо стоявших на часах морских пехотинцев – те взяли на караул, а Пан Сатирус отдал честь – и оказались в прохладных покоях дома.

Здесь учтивый вариант агента службы безопасности остановил их и вежливо сказал:

– Я принужден просить вас показать мне ваши удостоверения личности, джентльмены.

Генерал Магуайр выхватил свое обрамленное золотой каемочкой и обернутое в целлофан удостоверение. Горилла и Счастливчик доставали свои чуть помедленнее. Доктор Бедоян предъявил служебный пропуск.

Пан Сатирус, задрав кверху ноги, покачался на руках и сказал:

– Я оставил свое удостоверение в других штанах.

– Но на вас, – возразил страж, – нет никаких… о-о!

– В таком случае, я полагаю, беседа отменяется, – сказал Пан. – Доктор, как вы думаете, мы можем добраться до мыса Канаверал на…

– Мне приказано доставить его сюда! – военным козлетоном проблеял генерал Магуайр, напоминая о том, что в Уэст-Пойнте тех, кто получал самые низкие баллы при выпуске, называли “козлами”.

– А мне приказано никого не пускать без удостоверений, стоял на своем агент.

У Счастливчика Бронстейна был даже более счастливый вид, чем обычно. А Горилла Бейтс еще больше смахивал на гориллу.

– Вы, конечно, узнаете эту… этого мистера Сатируса? – спросил генерал Магуайр.

– Узнает ли? – переспросил Пан Сатирус. – Вы узнаете меня? Я самец-шимпанзе, семи с половиной лет от роду. Быть может, доктор Бедоян еще и отличит меня от другого самца-шимпанзе моего возраста и комплекции. Но сомневаюсь, чтобы кто-либо другой был на это способен.

– Пан, более отвратительной личности, чем ты, я в жизни не встречал, – сказал доктор Бедоян.

– Я не личность. Я шимпанзе. Мы не возражаем против неприятностей. Мы любим их.

– Причинять неприятности другим людям?

– Нет, Арам, не обязательно. Просто мы любим лезть на рожон… Никто еще не приручил десятилетнего шимпанзе, верно? Ни в кино такого не увидишь, ни на сцене, ни сидящим в смирительной рубашке в капсуле. Этого сделать нельзя. Потому что шимпанзе всегда лезут на рожон.

– К черту, – сказал генерал Магуайр. – Мы не можем торчать здесь перед дверями, как какие-нибудь каптенармусы. Я ручаюсь за эту… за этого…

– Шимпанзе, – продолжил Пан. – Большую человекообразную африканскую обезьяну. Пана Сатируса.

– Я ручаюсь за него, – снова козлетоном проблеял генерал.

Агент пропустил их.

– Мне кажется, они делают ошибку, – тихо сказал Горилла Счастливчику. – У Пана что-то на уме.

Еще один телохранитель открыл дверь, и они оказались лицом к лицу с Большим Человеком Номер Первый.

Он сидел за изящным письменным столиком, откинувшись на спинку кресла-качалки. И он был не один. Тут же сидел губернатор – другой большой человек.

Опираясь на руки, как на костыли, Пан Сатирус перекинул тело вперед, взлетел и приземлился на углу стола. Стол оказался хрупким только с виду – он даже не скрипнул, а лишь слегка покачнулся.

Генерал Магуайр вытянулся и отчеканил:

– Задание выполнено, сэр.

– Вижу. Познакомьте нас, генерал, – попросил Большой Человек.

– Сэр…

– Это не обязательно, – вмешался Пан. – Я называю себя Паном Сатирусом. Как люди образованные, вы оба знаете, я не сомневаюсь, что это правильное научное название моего вида. Единственного вида шимпанзе, в то время как орангутанов и горилл имеется два вида… А кто такие вы оба, я знаю. Я видел ваши лица десятки раз.

Губернатор был почти столь же обаятелен, как сам Большой Человек. Он наклонился вперед.

– Очень интересно. Где же вы видели наши лица?

– На полу обезьяньего питомника, – сказал Пан. – Просто удивительно, сколько газет валяется воскресными вечерами на полу, после того как сторожа выдворят наконец публику. Мятые газеты, заляпанные горчицей, со следами грязных подошв… И в каждой… или почти в каждой… какая-нибудь ваша фотография.

– Губернатор, эту беседу направляем не мы, – сказал Большой Человек.

– Разбиты наголову Паном Сатирусом, – добавил со смешком губернатор.

Большой Человек взял инициативу в свои руки.

– Мистер Сатирус, как бы там ни было, мы собрали двухпартийное совещание. В вашу честь.

Пан нахмурился, а может быть, это только показалось. Выражение лица шимпанзе не всегда передает те же чувства, что выражение лица человека.

– О? Разве один из вас коммунист?

Это шокирующее слово подействовало на участников совещания, как обложной дождик на горожан, устроивших пикник. У генерала Магуайра был такой вид, будто он жалеет, что у него нет под рукой бригады легкой кавалерии.

Но Человек Номер Первый был человек светский, изворотливый и понаторевший по части укрощения задир, надоедающих выкриками во время предвыборных митингов.

– Вряд ли, – сказал он ровным, немного гнусавым голосом. – Что вы знаете о коммунистах, мистер Сатирус?

– Как же, ведь они составляют другую партию, – ответил Пан. – Ведь это из-за них создаются все эти проекты, а меня и сотни две других шимпанзе гоняют по всей стране: Лос-Аламос, Аламогордо, Канаверал, Ванденберг… По-видимому… во всяком случае, так без конца твердят по радио и телевидению… люди раскололись на две партии – на коммунистов и на партию “свободного мира”. Кто из вас кто?

– Вы никогда не слыхали о республиканцах и демократах? – спросил губернатор.

– А, об этих… – сказал Пан Сатирус.

– Он слишком долго пробыл на Юге, – заметил губернатор. Он превратился в одного из тех людей, которые признают только одну партию.

– В одного из тех шимпанзе, – поправил его Пан Сатирус. Но вообще-то я ничего не признаю. Сторожа обычно выключали радио, как только начиналось это… о демократах и республиканцах. Вы когда-нибудь подумывали о разделении людей на две партии по эволюционному признаку?

– Губернатор, – сказал Большой Человек. – Я начинаю думать, что мне не стоило приглашать вас на это веселое сборище. Кажется, в основу политики будет положен новый принцип.

– Раз уж вместе, так вместе, – сказал губернатор. – Как же вы разделите людей на две эволюционные партии, мистер Сатирус?

Пан Сатирус спрыгнул с письменного стола. В стерильно чистую комнату каким-то образом проникла муха. Пан машинальным движением руки поймал ее, раздавил в розовой ладони и бросил на пол.

– Ну, – сказал он, – как вам должно быть известно, некоторые люди ушли по пути эволюции дальше, чем другие… Например, взгляните на присутствующих. Мичман Бейтс пошел далеко; в сущности, он весьма напоминает очень молодую гориллу. Друзья по службе подметили это и даже почтили его соответствующим прозвищем, хотя он еще на добрый десяток тысяч лет не дорос до гориллы. А с другой стороны, возьмите генерала Магуайра. Здесь, джентльмены, разрыв составит уже полмиллиона лет, да и то, если всех магуайров случать с очень культурными женщинами.

– Я начинаю сожалеть, что вы меня пригласили, сэр, – сказал губернатор. – Тут перешли на личности. Надеюсь, что на очереди не я.

Горящий взгляд Пана Сатируса на мгновение остановился на нем.

Затем Пан обратился к доктору Бедояну.

– Помните, о чем мы говорили с вами только что, за этой дверью, доктор?

– Когда вы называете меня Арамом, я запоминаю все.

– Откровенная лесть, – сказал Пан Сатирус. – Не пугайтесь, я не собираюсь оскорблять кого бы то ни было… Это люди делятся на группы, джентльмены, а потом снова делятся на группы. Шимпанзе этого не делают.

Губернатор подался вперед.

– Но люди ловят шимпанзе и превращают в рабов. А шимпанзе когда-нибудь ловили людей?

– Кому они нужны? – спросил Пан.

Оба больших человека получили высшее образование в тех восточных учебных заведениях, которые существуют для того, чтобы излечивать молодых людей от чувства неловкости, внушаемого унаследованным богатством.

– Человек – единственное животное, которое господствует над своей средой, – сказал Большой Человек Номер Первый, – и поэтому он и есть животное, дальше всех ушедшее по пути эволюции.

– Оставайтесь при своем мнении, сэр, – сказал Пан Сатирус, – потому что вы можете набрать голоса только среди людей. Вы когда-нибудь видели шимпанзе у избирательной урны?

– Иногда трудно сказать, кто голосует, – заметил губернатор.

Но Большой Человек был настойчив.

– Вы не согласны с таким определением эволюции?

Пан Сатирус прыгнул обратно на свой насест на углу стола.

– Конечно, нет, – сказал он. – Это все равно, что сделать что-нибудь, а потом придумать, для чего вы это сделали, и гордиться этим. Наиболее развитое животное – это существо, сумевшее найти для себя такую экологическую среду, которая полностью соответствует его потребностям, и обладающее достаточным запасом здравого смысла, чтобы не расставаться с ней. Что касается шимпанзе, то нам нужен только густой тропический лес, предпочтительно лиственный. И где мы находим шимпанзе? В густых лиственных тропических лесах – там они ведут спокойную легкую жизнь. Не на Северном полюсе, где им пришлось бы охотиться на белых медведей и одеваться в их шкуры, чтобы не замерзнуть насмерть.

– Вы неплохо строите свои доводы, – сказал губернатор.

– Стойте, – перебил его Большой Человек. – В чем смысл жизни шимпанзе? Как использует ваш народ ту среду, к которой он так чудесно приспособился?

– Не мой народ. Мои шимпанзе. Мы не люди… Во всяком случае, не были ими. Теперь со мной это случилось, о чем я горько сожалею. Ну, мы имеем все, что только можно пожелать: время для долгих неторопливых бесед; время для самосозерцания и размышлений; отличное пищеварение и, само собой разумеется, плотскую любовь. При всем том мы сидим дома и сами пестуем своих детей. Одно удовольствие, а не жизнь.

Пан Сатирус раскинул свои длинные руки, потянулся и зевнул. Затем стал торопливо искать у себя в шерсти. Под ногтями у него что-то щелкнуло.

– Не мешало бы почаще окуривать здесь, – сказал он Большому Человеку.

– Субтропики, – коротко пояснил Большой Человек. – Естественная среда для насекомых.

Пан Сатирус кивнул.

– Вы, наверно, думаете, что утерли мне нос. Но шимпанзе редко спят в одной постели дважды, так что мы не страдаем от насекомых.

– Хорошо. – Большой Человек ударил ладонью по столу и опять превратился в лицо административное. – Это была приятная беседа. Пища для размышлений, когда мои тревоги не дадут мне спать ночью… что, я уверен, никогда не случается с шимпанзе. Но вызнаете, почему мы хотели встретиться с вами. Вы знаете также, почему я просил присутствовать губернатора. Чтобы вы были уверены, что информация, которую мы хотим получить от вас, будет использована в интересах всех людей, а не в моих личных политических интересах. Как вы заставили корабль превысить скорость света?

– Перемонтируйте устройство управления кораблем, – ответил Пан.

Все, как один, тяжко вздохнули – все люди, кроме Гориллы Бейтса и Счастливчика Бронстейна, которые с непринужденностью, выработанной долголетней практикой, умели делать вид, что стоят по стойке “смирно”.

Затем наступила тишина.

И тут послышалось блеяние генерала Магуайра:

– Сэр, эта обезьяна нам ничего не скажет. Она работает на противника.

– Пройдет три четверти миллиона лет, – сказал Пан Сатирус, – и только тогда ты станешь бабуином или, может быть, резусом.

– Генерал, вы можете подождать за дверью, – сказал Большой Человек.

Генерал Магуайр отдал честь, сделал поворот “кругом” и исчез.

– Мистер Сатирус, – продолжал Большой Человек, – считайте, что этого не было сказано. Нелепо предполагать, будто вы агент или сторонник русских.

– Верно, – согласился Пан Сатирус. – Или ваш сторонник. Или вообще сторонник людей.

– Значит, давайте попытаемся убедить вас, что мы на стороне ангелов, – сказал Большой Человек. – А вы, губернатор, тоже хватайте быка за рога, когда придет ваш черед. Мне кажется, это будет твердый орешек.

Губернатор рассмеялся.

– Вы уже сделали ошибку, упомянув ангелов. Мистер Сатирус только что собирался спросить вас, слыхали ли вы когда-нибудь о шимпанзе, возведенном в ангельский сан[4].

– Недурно, – заметил Пан. – Эта сетка снимается с окна?

– Вероятно, – сказал Большой Человек.

– Счастливчик, сделай одолжение.

Счастливчик Бронстейн был недаром радистом первого класса. При нем оказалась отвертка; трудно сказать, где он хранил ее, так как на нем была белая форменка без карманов. Но так или иначе отвертка появилась у него в руке. Он подошел к окну, и через несколько минут сетка была снята.

Снялся с места и Пан Сатирус. Со стола – на подоконник, с подоконника – на вольный теплый воздух Флориды и приземлился на мохнатой финиковой пальме, росшей у окна. Счастливчик, все еще стоявший с сеткой в руках, сказал:

– Гляньте, он спускается по стволу, как обезьяна. – И тут же извинился перед Большим Человеком: – Простите, сэр.

– А он и есть обезьяна, радист, – сказал Большой Человек.

– Забываешь об этом, как побудешь с ним немного, – оправдывался Счастливчик Бронстейн.

– Не послать ли за ним охрану? – спросил губернатор.

– Он не сбежит, – сказал Большой Человек. – В стране, где обитают только люди, он будет бросаться в глаза. Ему никого не одурачить, даже если он постарается хорошо замаскироваться.

Пан Сатирус уже спустился в сад и то появлялся, то исчезал среди пышной субтропической растительности. Вот он появился вновь, вскарабкался на пальму, а оттуда прыгнул в комнату. В ногах у него были какие-то плоды.

– Поставь сетку на место, Счастливчик, – сказал он. – В этих широтах насекомые просто одолевают.

Он сел на пол и рассортировал свою добычу.

– Бананы несладкие. А вот эти маленькие, красноватые, во Флориде очень хороши. Рожки. Я люблю их. У вас хороший сад, сэр. Он мог бы прокормить семью из пяти шимпанзе.

– Там, за домом, есть участок, где растут настоящие овощи. Морковь, капуста, помидоры и прочее, – сказал Большой Человек.

– Я довольствуюсь щедротами природы, а не человека, – ответил ему на это Пан Сатирус. – Кто хочет сладкий рожок?

– Нет, спасибо.

– Если голоден, ешь, – сказал Пан. – Если устал, спи. А человек пусть себе господствует над своей средой.

– Когда меня в споре припирают в угол сильными доводами, – заметил губернатор, – я начинаю испытывать невыносимый голод. Так бывает с большинством худых людей. Вы на вид тоже худой шимпанзе, Пан Сатирус. Правильно, доктор?

– Для шимпанзе он высок и худ, сэр, – ответил доктор Бедоян.

– Ну, так как же, мистер Сатирус, трудновато приходится? – спросил губернатор. – Ваши позиции слабеют?

Пан Сатирус протянул между сжатыми зубами стручок и плюнул шкуркой в направлении мусорной корзинки, но промахнулся. Тщательно прожевав зернышки, он проглотил их.

– Я еще не слышал вразумительных доводов. Предлагаю ответить на один вопрос. Почему я должен стать на вашу сторону и помочь получить оружие одной группе людей, которая применит его для убийства другой группы людей и таким образом развяжет войну, которая может захлестнуть и тропики?

– Густой лиственный лес тропиков, – уточнил губернатор.

– Совершенно верно.

Красноватая шкурка банана легла по другую сторону мусорной корзинки.

Губернатор обернулся к Большому Человеку.

– Вам шах.

– Мы искренне считаем, – сказал Большой Человек, – что упомянутая вами “наша сторона”… мы ее называем “свободным миром”… права и в конце концов победит, потому что она права. Мы считаем, что другой стороной руководят люди, лишающие других людей… очень многих других людей… свободы, чтобы удовлетворить свое нездоровое и даже патологическое властолюбие…

– Вы забываете одно, – перебил его Пан.

– Что же?

– Шимпанзе семи с половиной лет не имеют права голоса.

– Вы изволите шутить, – сказал Большой Человек. – Ну, ладно. Попытаюсь еще раз. Если бы мы были в силах… мы бы построили так называемую противоракетную ракету, которая сделала бы нас неуязвимыми для ракетного нападения. И тогда мир наступил бы во всем мире, включая и ваши густые лиственные леса тропиков.

Пан Сатирус ковырял в зубах длинным пальцем. Случайно ему подвернулся палец левой ноги.

– Вы говорите о том, что сделали бы вы. Но вы – лицо выборное, находитесь у власти ограниченное время. Предположим, что ваш преемник решит сделать не противоракетную ракету, а просто ракету?

Большой Человек рассмеялся.

– Десять шансов против одного, что моим преемником будет человек, которого назначу я, или вот… губернатор. Девять шансов из десяти – уж лучшей гарантии человек требовать не может.

– Я не человек, а шимпанзе. И мне думается, я вам ничего не скажу. Мне думается, что вы – не вы лично, не обижайтесь, – недостаточно эволюционировали, чтобы владеть таким секретом.

– А кто же? – спросил губернатор.

– Вид, у которого хватает здравого смысла не использовать подобную информацию. Вид, у которого хватает ума вести естественный образ жизни, не пытаясь господствовать над средой, в которую ему не следовало бы даже переселяться.

– Уж не вернуться ли нам всем в Африку? – спросил Большой Человек.

– К чему такой кислый тон, сэр? Могу вас даже заверить, что не намереваюсь вступать в сделку с русскими.

– Этого недостаточно.

– Это очень много, – сказал Пан Сатирус. – В конце концов, не русские посадили мою мать в клетку, в которой я родился. Не они вытащили меня из клетки, чтобы привязывать к реактивным тележкам и закупоривать в барокамерах и ракетных капсулах.

– И они поступили бы так же, если бы вашу мать поймала их экспедиция, а не наша.

– Да, конечно, они тоже люди, – сказал Пан Сатирус. Он зевнул, обнажив огромные зубы и мощные десны. – Доктор, все это мне начинает надоедать.

– С тех пор как я принял присягу и занял этот высокий и почетный пост, – заметил Большой Человек, – такого в моем присутствии не говорил еще никто. – Он засмеялся. – Разрешите задать вам еще вопрос, мистер Сатирус?

Пан Сатирус опять принялся расчесывать шерсть ногтями. Он кивнул с серьезным и рассудительным видом.

– А я, с вашего разрешения, задам вопрос вам и вашему другу.

– Вы, по-видимому, очень любите читать. Есть ли библиотеки в ваших тенистых, лиственных, тропических африканских джунглях?

– Вы не безнадежны… – сказал Пан Сатирус и задумался. Руки его машинально обследовали шерсть, и ногти снова щелкнули, поймав еще одного непрошеного гостя. – Полагаю, что библиотек в джунглях нет. Но, видите ли, я так пристрастился к чтению, мне кажется, потому, что все время был пленником. Куда же смотреть в обезьяньем питомнике или в биологической лаборатории, как не в книгу из-за плеча какого-нибудь сторожа? Подвигами мартышек сначала восхищаешься, а потом это надоедает.

– Доктор Бедоян, достаньте Пану Сатирусу биографию и произведения Торо, – сказал губернатор. – Им тоже владела иллюзия, что примитивный образ жизни – лучший из всех.

– Слушаюсь, сэр, – ответил доктор Бедоян. – Большую часть книг он, по-видимому, прочел через мое плечо.

Большой Человек пристально посмотрел на доктора, но произнес только:

– Что вы хотели спросить, Пан?

Пан Сатирус сел прямо, положив все четыре ладони на пол.

– Вот вы с губернатором, – спросил он, – дорожите ли вы своими высокими постами?

Оба настороженно кивнули.

– Я хочу сказать, считаете ли вы эти посты высокими?

Они снова дружно кивнули, хотя принадлежали к соперничающим политическим партиям.

– Вы считаете их более важными, чем богатство, накопленное вашим отцом, сэр, и вашим дедом, губернатор? – Пан встал. – От чего бы вы отказались в первую очередь? От поста или от богатства?

На этот раз ни один из государственных деятелей не шелохнулся. Выражения их лиц были настолько одинаковы, что казалось, пропасть, вырытая Александром Гамильтоном и Томасом Джефферсоном, наконец засыпана.

Люди не прерывают аудиенции у сильных мира сего… не получив разрешения удалиться.

Шимпанзе обходятся без разрешения.