Глава первая

“Внимание! Говорит и показывает Билл Данхэм с мыса Канаверал. До старта остается девяносто секунд, и обратный отсчет продолжается. Все будет в ажуре, как только что сказал представитель НАСА генерал Билли Магуайр… До старта остается восемьдесят шесть секунд.

Смотрите, какая суматоха, а ведь сегодня провожают не астронавта. Насколько нам известно, у Мема на Земле не остается ни родных, ни близких, так что волноваться за него некому. Восемьдесят секунд, и отсчет продолжается…

Да, Мем холостяк. Но сегодня он весьма именитый холостяк, тринадцатый шимпанзе, которого запускает на орбиту Америка страна свободы, равенства и… Семьдесят две секунды, и все будет в ажуре. Имя Мему дала миссис Билли Магуайр. Изучение древнееврейского и арабского языков – ее конек… Пройдет шестьдесят секунд и… Мем отправится в испытательный полет. Мем в полном ажуре, как сказал генерал Магуайр.

А полет этот – дело не шуточное… Остается пятьдесят секунд… Двадцать четыре часа на орбите, и все это время датчики будут сообщать на Землю обо всех процессах, происходящих в организме Мема… Остается сорок пять секунд… Радио передаст показания датчиков о биении его пульса, о нервной дрожи, о количестве адреналина и… Остается всего тридцать секунд, да, всего полминуты, и двигатели взревут…

Прекрасный экземпляр шимпанзе этот наш Мем. Вы видели на ваших экранах, как, направляясь к космической капсуле, он остановился, чтобы пожать руку врачу, доктору Араму Бедояну, который привез его из Уайт Сэндс и неотлучно находился при нем… До старта остается пятнадцать секунд… Не думайте, что волнуетесь только вы – вот сейчас на ваших экранах крупным планом мои руки, видите, как они дрожат?.. Десять секунд… Кажется, не проявляет нервозности только один Мем, он не знает, что ему предстоит… Девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… ноль.

Пошел! Старт что надо! Ракета медленно ползет вверх. Через несколько секунд мы увидим, как первая ступень отделится и упадет в море… Вот она отваливается… еще секунда, и “Мем-саиб” – название корабля тоже придумала миссис Магуайр – полетит над Атлантическим океаном, и через полчаса старина Мем сможет взглянуть вниз и увидеть Африку, откуда привозят его сородичей, всех этих славных шимпанзе… Или, может, их привозят из Азии? И… Что это? Вторая ступень отделилась, но КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ ПОВОРАЧИВАЕТ НЕ НА ВОСТОК, А НА ЗАПАД… он летит над Соединенными Штатами… ОН НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ЛЕТЕТЬ В ЭТУ СТОРОНУ!.. Последняя новость… только что получено сообщение от генерала Билли Магуайра – “Мем-саиб” на орбите… Я на минуту прекращаю передачу для наших нью-йоркских телезрителей, чтобы разыскать генерала Билли и попытаться получить у него объяснение, почему заблудился шимпанзе!”

“УАЙТ СЭНДС вызывает ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ НАСА… Вы меня слышите, НАСА? О’кэй. Сигналы с “Мем-саиба” были громкие и четкие, когда он взлетел. Но как только корабль оказался точно над нами, передача сигналов с автоматической станции прекратилась и началась морзянка… Ну да, морзянка, та самая – точки-тире… Я не пью на дежурстве и вообще никогда не пью, потому что заработал себе язву желудка, разговаривая с такими вот болванами, как ты… Простите, сэр. Да, да, азбука Морзе, я же именно это сказал… Ну вот, я так и думал, что в конце концов вы поймете… Оттуда передали… Почем я знаю кто? Читаю: “Солнце слепило глаза, и я повернул на запад”. Открытым текстом. Похоже, он разрывал и замыкал цепь. У него такая сноровка, словно он служил на флоте радистом, как я когда-то… Повторяю, сэр: “Солнце слепило глаза, и я повернул на запад”.

“САН-ДИЕГО вызывает ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ НАСА. С “Мем-саиба” только что сообщили, что он сделает всего один виток. Читаю: “Облетел Землю один раз, смотреть больше не на что. Через час приземлюсь неподалеку от Грэнд Инагуа. Распорядитесь насчет обеда”. Конец радиограммы… Я просто передаю сообщение, я не комментирую”.

В районе Карибского моря была прекрасная погода. Американский военный корабль “Кук”, миноносец-авианосец (МА), без особого труда выловил в море космическую капсулу и втащил ее на палубу. Команда выстроилась в очередь, и старший писарь фотографировал всех подряд на фоне надписи “Мем-саиб”. С матросов он брал по доллару с головы, а с офицеров – по два.

Но не успел командир “Кука” (старший лейтенант) принять позу, как крышка бокового люка откинулась и на палубу ступил Мем.

Это был высокий, довольно худощавый шимпанзе, весивший всего фунтов сто двадцать; впрочем, для своих семи с половиной лет он был даже тяжеловат. В космическом костюме и шлеме он мало чем отличался от человека.

Прежде всего он потребовал:

– Помогите мне выбраться из этого костюма. Кажется, я подцепил блоху на мысе Канаверал.

Моряки с готовностью пришли ему да немощь.

Пока бравая команда сдирала с шимпанзе замысловатое одеяние, командир удалился на капитанский мостик. Туда же пришел и его старший помощник, лейтенант.

– Вы слышали, что он говорит? – спросил командир.

– Я бы сказал то же самое, – задумчиво произнес старший помощник. – Черт побери, заставили бы меня провести двадцать четыре часа на орбите с блохой под скафандром!

Он содрогнулся.

– Но, Джонки, он же говорит! Я слышал собственными ушами. Обезьяны ведь не говорят?

– Да, сэр. Но позволю себе заметить, что именно эта обезьяна действительно говорит. Черт возьми, пехота и та говорит… так почему бы не говорить шимпанзе?

– Перед нами встает проблема этикета. Куда ему подать ленч?

Старший помощник чуть было не сказал: “Что, что?”, но вовремя спохватился и трансформировал свой вопрос в “Простите, сэр?”.

– Я хочу сказать, – пояснил командир, – что это всемирно известный шимпанзе. Много ли обезьян или людей летало в космос? Он знаменитость, хотя и обезьяна. Мы не можем кормить его вместе с рядовым составом.

– Никак нет, сэр.

Старший помощник не мог оторвать глаз от синей поверхности моря.

– А я не знаю, что скажет начальство, если мы будем кормить обезьяну в офицерской кают-компании.

– Так точно, сэр.

– Я не хочу, чтобы мне задержали присвоение звания капитан-лейтенанта. У меня уже подходит срок.

– Так точно, сэр.

– К черту официальности, Джонни. Я же прошу совета.

Старший помощник вздохнул. Срок присвоения ему очередного звания еще не подходил, но он не хотел, чтобы в его личном деле появилась характеристика “неуживчив”. Пусть уж пишут “несообразителен”, но “неуживчив” – ни в коем случае.

– Посадим его с мичманами, – сказал он. – И объявите им, что они удостаиваются этой чести, потому что мичмана – это костяк флота.

– Ну, Джонни, плавать вам под собственным флагом еще до того, как уйдете в отставку.

– Благодарю вас, сэр.

Мичманская кают-компания на “Куке” была небольшой – за столом сидело четверо мичманов и восемь главных старшин. С Мемом их стало тринадцать, но шимпанзе их успокоил:

– В конце концов, я тринадцатая обезьяна, слетавшая в космос, и все обошлось благополучно.

Радист первого класса Бронстейн по прозвищу Счастливчик заметил:

– Так точно, сэр. Раз вы не придаете значения суевериям, то и нам не следует.

– Джентльмены, не называйте меня сэром.

– Ну, тогда и вы не называйте нас джентльменами, – сказал Счастливчик. – Мы не офицеры.

– Горилла… простите, я хотел сказать, мичман-минер Бейтс здесь старший. Тридцать пять лет на флоте.

Шимпанзе Мем рассмеялся.

– Горилла – это ваше прозвище, мичман?

Произошло событие, достойное быть отмеченным в истории военно-морского флота США: мичман Бейтс покраснел.

– Так точно, сэр, – сказал он.

Мем снова захохотал и с наслаждением почесался.

– Не стыдитесь своего прозвища, мичман. Я предпочел бы, чтобы меня называли Обезьяной, но только не Мемом. Эта дурища – супруга генерала – собиралась даже окропить мою голову шампанским, когда дала мне это имя. Доктор Бедоян отговорил ее. Кстати, мне сейчас пришло в голову… – Тяжелое морщинистое веко чуть поднялось, приоткрыв левый глаз. Шимпанзе оглядел стол. – Нет ли у вас чего-нибудь выпить?

Счастливчик Бронстейн уныло покачал головой.

– А у нас нет даже денатурата, Мем, простите, Обезьяна.

– Зовите меня Паном, – сказал шимпанзе. – Пан Сатирус это видовое название чернолицых шимпанзе по-латыни. – Он улыбнулся задумчиво и немного грустно. – Так было написано на металлической табличке, прикрепленной к клетке моей матери. Когда я был еще маленькой обезьянкой, я думал, что ее так зовут.

– А, ладно, пропади оно все пропадом, – сказал Горилла Бейтс. – Я человек простой, грубый, мистер Сатирус. Простой и грубый. Уже двадцать пять лет как минер. Я и хочу знать: где это вы научились говорить?

Пан Сатирус рассмеялся.

– Прямо поставленный вопрос – это не грубость, мичман. Что ж, отвечу. Я научился говорить… да и читать, если на то пошло… в два года. Просто я не видел необходимости в применении своих знаний, пока не очутился с блохой под скафандром в этом космическом корабле с идиотским названием.

– Черт побери! – сказал старший писарь Диллинг. – А ваши все могут говорить, если захотят?

– Наверно. Я никогда над этим не задумывался.

– Ладно, – сказал Счастливчик Бронстейн. – Ладно. Но вот, чтобы все шимпанзе… то есть Паны Сатирики или как вас там… могли шпарить хорошей морзянкой да еще без ключа это у меня в котелке никак не укладывается.

– А хороший у меня радиопочерк? – спросил Пан. – Я давно не практиковался. Еще когда я жил с матерью, наш ночной сторож, бывало, все стучал ключом. Он хотел получить работу в торговом флоте. А я стучал по полу клетки ему в такт.

Вестовые, посовещавшись шепотом в камбузе, стали подавать. Пан Сатирус разломил французскую булку и принялся попеременно откусывать от обеих половинок.

– Свежих фруктов, поди, нет, – сказал он. – Ну, да все равно. Живя с людьми с самого рождения, я привык к любой пище. Я умираю от голода; мне не дали позавтракать – боялись, что наблюю в шлем.

– Принесите джентльмену банки персиковых консервов, распорядился Горилла. Вестовые засуетились. – Пан, ты мне нравишься. А теперь ты всегда будешь говорить?

Пан Сатирус оторвался от клубничного джема, который он уплетал столовой ложкой.

– Горилла, – медленно произнес он, – это очень уместный вопрос. Кажется, я уже не смогу остановиться. Сдается мне, что я совершил ошибку, облетев вокруг Земли с такой скоростью и в том направлении, как я это сделал. Надо было мне придерживаться естественного направления, то есть летать с запада на восток. Кажется, я регрессировал!

– Что ты сделал? – спросил Счастливчик Бронстейн.

– Должно быть, я употребил не то слово, – сказал Пан. Черные глаза его погрустнели. – В общем, совершил эволюцию наоборот, как бы это ни называлось.

– У меня в столе есть толковый словарь, – сказал писарь, но никто его не слушал.

– Видите ли, шимпанзе более развиты, чем люди, – продолжал Пан Сатирус. – Не очень-то вежливо говорить это, находясь у вас в гостях, но от правды не скроешься. Впрочем, один человек… я прочел об этом через плечо доктора Бедояна, когда был болен и он выхаживал меня… один человек создал теорию об очень быстром путешествии, о путешествии со скоростью, превышающей скорость света, и о том, что в результате получается с путешественниками.

– Летать быстрее света невозможно, – сказал Бронстейн.

– Тем не менее я летал, – возразил Пан Сатирус. – Меня то и дело сажали в эту капсулу, или космический корабль, или как его там. – Он содрогнулся на обезьяний манер – шерсть его стала дыбом. – Ради тренировки… Имитировали полет на земле. Делать там было нечего, и я изучал устройство корабля. Как только меня запустили, я все в нем переиначил.

– Это до меня не доходит, – сказал Горилла.

– Я регрессировал, – сказал Пан Сатирус. Без всякой видимой причины он добродушно похлопал Гориллу Бейтса по руке. Да, я уверен, что говорить надо именно так. “Деэволюционировал” не годится. Видите ли, я чувствую непреодолимое желание говорить. Я всегда считал дар речи проклятьем Адама.

Он вздохнул.

Кроме Гориллы Бейтса, никто, по-видимому, не понимал его.

– Ты можешь пойти служить на флот, – сказал старый мичман. – В море не так уж плохо. Если верить Бронстейну, из тебя получился бы радист второго класса, а может, и первого.

– Мне всего семь с половиной лет, – сказал шимпанзе. Меня не возьмут.

– Не возьмут, даже с согласия родителей не возьмут, вставил писарь, хотя его никто не слушал.

– Во всяком случае, – сказал Пан Сатирус, – матросская форма – это не для шимпанзе.

– А, понимаю, – догадался Бронстейн. – Я видел фотографию Бейтса, снятую еще до того, как он стал мичманом.

Послышались свистки, звонки, а затем властная команда:

– Все наверх! По местам стоять!

– Как стоять? – спросил Пан.

Но в кают-компании уже никого не было; все побежали на взлетную палубу и к своим боевым постам.

Пан Сатирус прикончил последние персики и побрел следом, сопровождая каждый шаг постукиванием костяшек пальцев о стальную палубу.

Команда корабля построилась и стояла “вольно”, когда он добрался до взлетной палубы. Моряки стояли в строю по подразделениям, или поротно, или как уж они там строятся в военно-морском флоте; ни один из сторожей Пана никогда не читал морских рассказов, и поэтому по части знания морских порядков Пан был нетверд.

“Мем-саиб” оттащили на край палубы. Шимпанзе вразвалку подошел к капсуле, прислонился к ней и стал наблюдать, как моряки совершают перестроения, свистят в дудочки, что-то принайтовывают или, бог его знает, что они там еще делают. К “Куку” приближался вертолет.

Наблюдая, Пан Сатирус усердно почесывался и с наслаждением ощущал, как под порывами тропического ветерка шевелится шерсть на спине. Ловким привычным движением он наконец прижал ногтем блоху, которая заставила его прервать полет, и с торжеством раздавил ее. Он был бы рад вернуться в Уайт Сэндс: Флорида определенно была проблошиной и антиобезьяньей стороной.

Позевывая, он чуть скептически наблюдал за вертолетом. За последние пять с половиной лет он побывал не в одном исследовательском центре военно-воздушных сил и НАСА. Он даже немного поработал на Комиссию по атомной энергии в Лос-Аламосе, где был превосходный врач и прескверное питание; там, по-видимому, считали, что шимпанзе любят только замороженные бананы.

Да, с тех пор как он расстался с матерью, ему пришлось повидать чертову уйму мест, где садились вертолеты. Шумные махины. Притом сконструированные скверно и неизвестно для чего. Большая часть поездок осуществлялась так: вертолет брал на борт какого-нибудь бездельника в одном месте и поспешно доставлял его бить баклуши в другое. Хождение, карабканье, покачивание – все создавало приятное ощущение осмысленной деятельности.

Есть! Вертолет благополучно сел на палубу. Пилот заглушил двигатели, и люди в нелепо раскрашенных комбинезонах подбежали к вертолету, закрепили его и ушли.

Так, значит, вертолету обеспечена безопасность. У Пана Сатируса в Холломэне был врач, моряк. Если он говорил, что надо обеспечить безопасность, это, по-видимому, означало, что надо кого-то или что-то оставить в покое.

Офицеры отдали честь. Пан Сатирус знал все о воинских порядках, установленных формах одежды, рангах, денежном содержании. Он был весьма наслышан о государственной службе, как гражданской, так и военной. Отдавали честь старший лейтенант и лейтенант. А это адмирал… скажи на милость, АДМИРАЛ… выходил из вертолета. И врач – капитан третьего ранга. И двое гражданских, которые очень смахивали на сторожей. Сторожа теперь хотят именоваться служителями (обезьяньими), но для него они все равно сторожа, а знавал он их всяких – и мерзких, и очень Даже приятных в обращении…

Писарь, которого никто не слушал, теперь фотографировал адмирала.

Пан Сатирус пригладил шерсть и заковылял вперед, постукивая костяшками пальцев о палубу.

Первым его увидел адмирал. Он перестал позировать перед аппаратом и показал пальцем:

– Обезьяна! Почему не обеспечена безопасность?

Врач обернулся и что-то сказал одному из сторожей, который торопливо полез в вертолет.

– Не надо обеспечивать мне безопасность, адмирал, – сказал Пан Сатирус. – Мне очень нравится говорить с людьми. У нас был такой славный ленч в мичманской столовой.

– У мичманов не бывает ленча, – сказал адмирал. – Они обедают и ужинают. Ленч бывает только у офицеров.

Пан Сатирус пожал плечами и отвернулся. Спорить с этим человеком было совершенно бесполезно. Спор продолжался бы годами, а толку не было бы никакого. Как от самолетов и вертолетов… и космических кораблей под названием “Мем-саиб”.

Штатский вернулся, и, заметив его, Пан Сатирус, собиравшийся уйти, тотчас повернулся к нему лицом. Он знал, что было в руках у этого человека: смирительная рубашка и пистолет, стреляющий зарядом успокоительного лекарства.

– Уберите эти штуки, – сказал он. – Я не хочу их видеть.

– Стреляйте, стреляйте, – рявкнул адмирал. – Я не собираюсь лететь вместе с обезьяной, пока ее не свяжут!

Сторож колебался.

– Это просто успокоительное, сэр, – сказал он. – Оно его с ног не свалит.

Пан Сатирус решил, что ему пора зарычать. Затем он немного поколотил себя в грудь кулаком, подражая человеку, который играл гориллу в какой-то телевизионной постановке.

– Осторожней с пистолетом, Нельсон, – сказал врач. Обеспечьте безопасность.

– Взять обезьяну! – командовал адмирал. – Обеспечить безопасность.

Тут что-то было неладно. “Обеспечить безопасность” могло, оказывается, означать и “оставить в покое”, и, наоборот, “что-то предпринять”. Пан пожалел, что ему пришлось мало читать морских рассказов, рассказов о военно-морском флоте. Интересно, что теперь с тем сторожем, который хотел поступить в торговый флот радистом?

Адмирал адмиральствовал вовсю.

– Вы командир этого корабля? – вопросил он старшего лейтенанта. – Выделите несколько человек, пусть займутся этой обезьяной и обеспечат безопасность!

– Я бы вас попросил не подчеркивать мою принадлежность к обезьянам, адмирал, – сказал Пан Сатирус. – Я не люблю, когда меня сваливают в одну кучу с гориллами, орангутангами и гиббонами. Я шимпанзе, Пан Сатирус, для краткости меня можно называть просто Пан. – Он почесал голову и добавил: – Сэр.

– Он еще разговаривает! – возмутился адмирал.

Пан Сатирус ответил вполне резонно, как он полагал:

– Как и вы, адмирал.

Адмирал побагровел.

– Старший лейтенант, вы слышали, что я сказал? Выделите несколько человек и…

Командир вытянулся в струнку.

– Сэр, для этого мне придется вызвать добровольцев.

– Действуйте.

Пан Сатирус завопил. На этот раз он бил не в грудь, а по палубе. Шум получался изрядный.

Служитель, державший смирительную рубашку, вытирал ею лицо.

– Вряд ли вы найдете добровольцев, – сказал Пан.

– Старший лейтенант, прикажите главному старшине корабельной полиции пристрелить это животное, – распорядился адмирал.

Пан шагнул к адмиралу.

Но тут произошла заминка. Моряк с такими же почти знаками различия, как у Счастливчика Бронстейна, но только с меньшим числом нашивок, подбежал к адмиралу, отдал честь и вручил листок бумаги. Радиограмму.

Адмирал прочитал ее и перечитал снова. Он отер пот с лица, хотя в руках у него не было для этого смирительной рубашки.

– Старший лейтенант, – сказал он. – Отмените последний приказ. Пусть ваш главный старшина корабельной полиции поставит у космического корабля часовых. Никто не должен заходить в корабль. Повторяю, никто. И никто не должен говорить с… с пилотом.

Подбежавшие моряки построились вокруг “Мем-саиба”.

Горилла Бейтс, стоявший во главе своих минеров, печатая шаг, подошел к адмиралу и отдал честь.

– Сэр, – сказал он. – Я вызываюсь охранять мистера Сатируса.

Адмирал внимательно поглядел на Гориллу. Казалось, он считает нашивки на его рукаве.

– Мичман, вас зовут Бейтс? – спросил адмирал. – Мы вместе служили на “Хауленде”.

– Так точно, сэр. Вы были тогда лейтенантом. Я вызываюсь охранять мистера Сатируса.

– Кого?

– Пана Сатируса, сэр, шимпанзе. Он любит, чтобы его называли Паном Сатирусом, мистером Сатирусом.

– Не называйте его мистером.

– Но он же пилот? Я буду стоять на часах и следить, чтобы никто не говорил с ним, пока не прибудут с берега ребята из службы обеспечения безопасности.

Пан Сатирус раскачивался на руках. Его уже не беспокоило, сколько он здесь пробудет. Тут было гораздо приятнее, чем на мысе Канаверал.

– Откуда вы знаете, что прибывают люди из службы обеспечения безопасности, мичман? – спросил адмирал.

Пан посочувствовал Горилле Бейтсу, у которого был такой вид, будто ему хотелось почесать в затылке – ощущение, весьма знакомое Пану и особенно острое, когда тебя привязывают в космической капсуле, в барокамере или в реактивной тележке. Мичман с трудом нашелся что ответить.

– Ну, за де… обедом Пан сказал, будто он переделал свой космический корабль так, что тот полетел быстрее света. Вот я и прикинул… Телеграмму вы насчет этого получили, ребят к космическому кораблю пускать не ведено и разговаривать с мистером Сатирусом тоже никому не разрешается… Полет быстрее света – это, видно, очень хорошее секретное оружие.

Адмирал кивнул. Теперь его лицо было уже не краснее обычного.

– Старый верный служака, – сказал он. И, взволнованно откашлявшись, бросил старшему лейтенанту: – Вы здесь командир, распорядитесь!

– Возьмите себе в помощь еще одного добровольца, мичман, – тотчас распорядился старший лейтенант. – Господин адмирал, кофе подадут в кают-компании.

– Вызвался еще радист первого класса Бронстейн, – сказал мичман Бейтс.

Счастливчик и Горилла с серьезными физиономиями подошли к Пану Сатирусу, а адмирал, капитан и врач направились вниз, или внутрь, или куда там ходят на корабле.

Лейтенант распустил строй. Оба сторожа, бросив смирительную рубашку в вертолет, полезли туда же и заперлись изнутри.

– Пошли вниз, в каюту Гориллы, Пан, – сказал Счастливчик. – Я не могу сообразить никакой выпивки, но у меня в радиорубке есть немного лимонада и печенья.

– Это будет совсем неплохо, – сказал Пан. – У этого адмирала не все дома, что ли, Горилла?

– Прежде было незаметно, а теперь, похоже, идет к тому. А здорово я ему выдал, когда сказал, что тебя нужно называть мистером, раз ты пилот? Водить эту космическую штуковину можно только с высшим образованием.

– Правду сказать, этот адмирал мне совсем не понравился.

– Не обращай внимания, дружище. Флот держится на мичманах.

Глава вторая

В каюте мичмана Бейтса им было очень неплохо. “Чудное дело, – думал Пан, – стоит увлечься разговором с человеком, и постепенно забываешь, как странно, совсем не так, как мы, выглядят люди, и даже на вид они начинают казаться настоящими шимпанзе”.

Конечно, Горилла Бейтс уже далеко ушел от человека, он и в самом деле был скорее похож на гориллу, на очень молодую гориллу.

О космическом корабле и о том, как Пан его реконструировал, они не говорили. Они держались подальше и от проблем, волновавших службу обеспечения безопасности. Горилла рассказал, как он однажды напился в Китае, Счастливчик – о знакомой девушке из Виллафранки, а Пан – о том, как в зоопарке макаки-резусы стащили у сторожа бутылку виски.

– Вы бы видели, что вытворяли эти макаки, когда перепились. Бог мой!

– Как моряки в Сан-Диего после долгого плавания, – сказал Счастливчик Бронстейн.

– Вот этого я никогда не видел, – признался Пан. – Может быть, увижу, если удастся уйти с государственной службы. В Сан-Диего прекрасный зоопарк.

– Я там дальше четырех кварталов от набережной никогда не бывал, – сказал Горилла. – Много чего я в жизни упустил.

– И всегда будешь упускать, – вставил Счастливчик Бронстейн. – Ты слишком долго был моряком. В любом порту мира тебе не уйти от родной деревни дальше чем на три квартала. Так мы называем набережную у пристани, – добавил он, обращаясь к Пану.

– Ну что за жизнь у мичманов, – сказал Горилла, – подчиняйся любому офицеришке… И знаете, хоть я никогда раньше не встречал шимпанзе, но не раз думал о них, хотите верьте, хотите нет. Я хочу сказать, что это последнее дело – привязывать хорошего малого к реактивной тележке и гонять, пока у него сосуды не полопаются. Или устраивать такое, что с тобой сделали сегодня утром. Глядеть тошно.

Счастливчик Бронстейн открыл дверь каюты Гориллы Бейтса и заорал:

– Позовите писаря!

Эхо его голоса замерло где-то в недрах корабля.

– Я кое-что придумал, – добавил он.

Писарь первого класса Диллинг, должно быть, бежал всю дорогу. Другие старшины очень редко удостаивали его разговором, и он несся так, словно его самого запустили на орбиту. Он ворвался в каюту.

– Что вам, Счастливчик Горилла?

– Что говорится в уставе насчет талисманов? – спросил Счастливчик.

– На усмотрение капитана, – ответил Диллинг и прирос к месту.

– Спасибо, – сказал Горилла. И так как больше никто ничего не говорил, лицо писаря вытянулось, и он покинул каюту. Когда дверь за ним закрылась, Горилла добавил: – Может, что-нибудь выйдет.

– Ты прав, черт побери, – сказал Счастливчик. – Видел ты когда-нибудь капитана, который бы отказался выполнить справедливую просьбу мичманов и главстаршин? – Он откашлялся. Ты будешь нашим талисманом, Пан, но это только так, для виду. Тебе же нельзя завербоваться во флот. Принять тебя, так весь флот будет кишмя кишеть семилетними ребятишками.

– Тогда Кэролайн Кеннеди была бы ДЖО[1], – сказал Горилла.

– Славная девчушка, – сказал Пан. – Я видел ее как-то раз.

– Кроме шуток, – сказал Горилла. – Слушай, я думаю, такому малому, как ты, приходится встречаться со всякими знаменитостями. Ты не стал бы плавать на МА.

– Ты говоришь об этом корабле? – спросил Пан.

– О, господи, – сказал Счастливчик.

Пан и Горилла посмотрели на него.

– МА – секретный корабль, – пояснил Счастливчик. – Это прототип опытного образца. Пану никогда не разрешили бы находиться здесь, знай кто-нибудь, что он умеет говорить. А может, у тебя есть допуск и ты дал подписку о неразглашении и все такое прочее?

Шимпанзе покачал головой.

– Нет, мне никогда не представлялось такой возможности.

– М-да, – сказал Горилла. – Оно и видно.

Послышался дробный топот – кто-то спускался по стальным ступеням трапа. В дверь властно постучали.

– Полундра! Облава, – сказал Счастливчик. – Запах легавых я чую даже сквозь стальную переборку.

– Вот что значит образованный человек, – заметил Горилла. Он встал с койки (два стула, которые ему полагалось как старшему среди старшинского состава корабля, он предложил гостям) и направился к двери.

– В эту каюту вход воспрещен, – сказал он.

– ФБР, – послышалось в ответ.

Горилла осторожно приоткрыл дверь.

В щель просунулась рука с удостоверением! Горилла наклонился, прочел и отворил дверь.

Вошел не один полицейский, а целых три. У каждого в левой руке было удостоверение, в правой – пистолет. Каждый был в летнем синем костюме. У каждого был весьма глупый вид.

– Я Макмагон, – сказал агент ФБР. – Это мистер Кроуфорд из службы безопасности НАСА, а это старший лейтенант Пикин из морской контрразведки. Не могли бы вы нас оставить, нам надо задать несколько вопросов этому… этому… Вы не возражаете, если я буду называть вас шимпанзе?

– Разумеется, нет, – сказал Пан Сатирус.

– Если вы предпочитаете называться человеком…

– Ни в коем случае.

Специальный агент ФБР Макмагон слегка зарумянился. Он поглядел на Счастливчика, потом на Гориллу, потом снова на Счастливчика.

– Простите, мистер, – сказал Горилла, – но командир приказал не подпускать к мистеру Сатирусу никого, а на корабле слово командира – закон.

– Вы правы, – сказал старший лейтенант Пикин, в своем тропическом костюме имевший весьма внушительный вид.

Работник службы безопасности НАСА Кроуфорд присовокупил:

– В таком случае, Пикин, сходите к капитану и попросите его отменить приказ. Дело государственной важности.

– Это не только мои стражи, но и друзья, – сказал Пан. Во всяком случае, у меня нет особой охоты разговаривать с полицейскими. Я не очень жалую блюстителей закона. Когда я был совсем маленьким, еще годовалым шимпанзе, полицейские как-то увели одного из моих любимых сторожей. Он учил макак-резусов отвлекать внимание публики по воскресеньям, чтобы ему было легче очищать чужие карманы.

– Пусть этот зоопарк будет хоть у черта на куличках, резусов я все равно пойду и погляжу, – сказал Горилла.

Хотя Пикин ушел, в каюте все еще было очень тесно.

– Я плохо разбираюсь в огнестрельном оружии, джентльмены, – сказал Пан, – и все же мне бы хотелось, чтобы вы перестали им размахивать. Хотя бы потому, что, если бы вы засунули руки в карманы, у нас было бы больше свободного места. – Он улыбнулся и добавил: – Впрочем, я могу запрыгнуть вон на ту трубу под потолком и освободить для вас место на полу.

– Не советую, мистер Сатирус, – сказал Счастливчик. – По трубе идет горячий пар.

– Благодарю вас, радист первого класса!

Счастливчик Бронстейн улыбнулся. И не он один. Но улыбка Пана Сатируса встревожила агентов службы безопасности куда больше.

– Мичман, – сказал Пан, – почему вы не предложите вашим гостям присесть?

Макмагон и Кроуфорд спрятали пистолеты и сели на койку.

Вернулся Пикин.

– Командир возложил обязанности на меня. С согласия адмирала.