— Тогда я поведу вас в Галерею.

— Куда?

— В Галерею Виктора Эммануила. Это самый замечательный пассаж во всем мире. Бесхитростный, но, одновременно, необычный и романтический. Пойдемте, я покажу вам.

Она подала Ренделлу руку самым естественным образом, и тот коснулся ее; близость этой девушки возбуждающе действовала на него.

— Анжела, — заставил он себя произнести, — это место, куда мы направляемся, смогу ли я там взять у вас интервью? Мне обязательно необходимо сделать это.

— Ну конечно же, — весело ответила та. — Мы же в Милане, а не в Риме. Здесь всегда поначалу дела, а уже удовольствия — потом. Я не стану вас совращать. — Ее пальцы сжали его собственные уже посильнее. — Пока что, — легким тоном закончила она свою речь.

Спустившись по лестнице, они уселись в ее низкий красный «феррари» прошлого года выпуска. Вскоре они уже проезжали по Пьяцца делла Република (“именно здесь повесили Муссолини и Петаччи за ноги” — рассказывала девушка) и свернули налево, на широкую Виа Филиппе Турати.

Ренделлу было интересно узнать о девушке побольше. Анжела удовлетворила его любопытство. Во время их недолгой поездки она открыто, хотя и коротко, рассказала о себе. Анжеле было пятнадцать лет, когда ее мать, наполовину итальянка — наполовину англичанка, умерла. Анжела поступила в Падуанский университет, еще два года проучилась в Лондонском университете. Там она изучала греческое и римское искусство. У нее имелась сестра, Кларетта, старше на пять лет, уже замужем, с двумя маленькими дочками, проживавшая в Неаполе. Сама Анжела один раз уже была замужем. “Только у нас ничего не вышло. Он был наглым и лживым, типично итальянским типом, а я была слишком независимой, чтобы стать существом второго сорта и вечно жить в тени мужа”. Большую часть своего времени Анжела помогала отцу с его записями, она редактировала его научные статьи, занималась их домом в Риме и дважды в неделю преподавала итальянское искусство в частной школе для студентов-иностранцев. Сейчас ей уже исполнилось двадцать шесть лет.

О себе — Анжела ведь проявила любопытство к нему — Ренделл говорил с осторожностью. Он рассказал о начале своей карьеры на Среднем Западе Америки, о нынешней болезни своего отца. Он приоткрыл кулисы рекламных акций, проводимых им в Нью-Йорке и совсем коротко упомянул о той жизни, которую вел. Но он упомянул о Барбаре и Джуди, о собственном решении, принятом на прошлой неделе, дать Барбаре развод. Но вот о Дарлене он даже и не упомянул.

Анжела слушала внимательно, хотя глаза ее были заняты уличным движением.

— Могу я вас спросить, Стив, сколько вам лет?

Тот поколебался, не желая выдавать, что на целых двенадцать лет старше своей собеседницы.

— Мне тридцать восемь, — признал он в конце концов.

— Вы молоды для человека, добившегося таких успехов.

— Успехов в бизнесе, хотите вы сказать, — поправил он и отметил, что его самоосуждение не осталось ею незамеченным.

Тут Анжела показала рукой:

— Teatro alla Scala, известнейший во всем мире оперный театр.

Внешний вид театра Ла Скала был самым банальным, что смутило Ренделла.

— Вы разочарованы? — спросила Анжела. — Ла Скала любима многими людьми. Его нельзя оценивать по внешнему виду. Все находится внутри. Места на три тысячи зрителей. Чудесная акустика… Великолепная музыка… Мы находимся на Пьяцца делла Скала. Поищу местечко, чтобы припарковаться.

Припарковав «феррари» и закрыв машину, Анжела повела Ренделла в Галерею Виктора Эммануила.

Когда они зашли вовнутрь, девушка сказала:

— Если вы в чем-то похожи на меня, вы не поверите в это чудо.

Ренделл и вправду не мог поверить в это.

Сама Галерея напоминала миниатюрный город в городе. Под широким и восхитительным стеклянным куполом, самым громадным, который довелось видеть Ренделлу, были бесконечные ряды великолепных магазинов: сразу же, справа от них, находился громадный книжный магазин Риццоли, слева — модные лавки, туристические агентства, дневные гостиницы для приезжих бизнесменов. Здесь были рестораны и открытые траттории, заполненные хорошо одетыми итальянскими мужчинами и модно выглядящими дамами, которые ели, выпивали, болтали друг с другом; тот тут, то там были видны люди, поглощенные чтением миланской элитарной утренней газеты “Корриере делла Сера”.

— И большинство из них читают terza pagina, третью страницу, на которой помещают новости культуры, аналитические статьи. У газеты имеется шестьсот специальных корреспондентов в Италии и двадцать шесть за рубежом. Это наша национальная газета, весьма важная для вашей работы.

— Знаю, — ответил на это Ренделл. — Она внесена в наш итальянский список, наряду с “L’Osservatore Romano”, “La Stampa”, “Il Messaggero” и вашим агентством новостей, Agenzia Nazionale Stampa Associata.

— Они будут размещать все сообщения о Международном Новом Завете?

— И рассказы о профессоре Монти — если, конечно, вы нам поможете.

— Я буду помогать, — пообещала Анжела. — А теперь давайте пройдемся до другого конца Галереи.

То, что она желала показать ему на другом конце Галереи, был Duomo, собор, четвертый в мире по величине, с его башнями и фронтонами, с его ста тридцатью пятью шпилями и двумястами статуями святых.

— А вот теперь мы уже можем поесть и поговорить, — сказала Анжела, ведя Ренделла снова внутрь Галереи.

— Я всегда считал Милан городом, абсолютно лишенным романтики, деловым, — признался тот. — Никогда не ожидал увидеть нечто подобное.

— Вы читали Анри Бейля, Стендаля?

— Один из моих любимых авторов. Наверное потому, что он был таким же интровертом, анализирующим самого себя, глубоко погруженным в собственное эго, как и я сам.

— Он прибыл сюда и после того пожелал, чтобы на его могильном памятнике написали: “Henri Beyle, Milanais — Анри Бейль, миланец”. Сама я всем сердцем римлянка, но могу его понять.

Они пришли в центральную часть Галереи, на перекрестье двух основных пешеходных потоков, залитых солнечными лучами, проходящими сквозь купол над головой.

Анжела выбрала “Кафе Биффи”, где они смогли занять относительно изолированный столик снаружи помещения. Ренделл доверил Анжеле заказать ленч для них двоих. Она выбрала “рисотто по-милански”, сваренный в масле рис, с куриным бульоном, изрядно сдобренным шафраном, и osso buco, тушеные телячьи ножки, после чего долго обсуждала с официантом, какое из двух вин выбрать, и остановилась на Vatellina, красном вине из окрестностей Сондрино.

После этого, хотя он сам и не был настроен на деловой лад, Ренделл понял, что следует начать интервью. Он положил свой диктофон на столе, поближе к Анжеле, нажал на кнопку пуска и сказал:

— Ну ладно, Анжела, а теперь поговорим о твоем отце, профессоре Монти. И, чтобы долго не раздумывать, начнем с того, как он стал археологом”.

— Это займет гораздо больше времени, чем потребуется на ленч.

— Хорошо, расскажите понемногу обо всем, заканчивая его открытием. Меня, в основном, интересует его карьера. У меня будет возможность определить, что станет наиболее важным для нашей рекламной кампании, и в следующий раз я попрошу рассказать об этом поподробнее.

— Значит, будут и другие разы?

— Надеюсь, что их будет много.

— Прекрасно. Значит, карьера моего отца. Дайте подумать…

Августо Монти был студентом Римского университета, получив свой диплом на Facolti di Lettere, факультете свободных искусств. Следующие три года он посвятил различным учебным заведениям, специализируясь в археологии: Институту Археологии при Лондонском университете и Еврейскому Университету в Иерусалиме. После этого, соперничая с другими студентами, он участвовал в конкурсе в Риме, где его экзаменовали пять профессоров. Победивший в конкурсе сам должен был стать профессором и занять первую же вакантную должность на отделении археологии. Августо Монти превзошел всех конкурсантов и вскоре после того занял должность в качестве профессора христианской археологии Римского университета.

Если не упоминать о том, что он вырос до Direttore Instituto di Archeologia Cristiana, положение Монти в институте и за его пределами в ранние годы ненамного отличалось от нынешнего. Четыре раза в неделю с подиума Археологической Аудитории, с многочисленными картами и доской за спиной, он читал курсы лекций для двух сотен студентов. Довольно часто, днем или между лекциями, ему приходилось подниматься наверх по лестнице, пересекать мраморный пол кабинета за библиотекой и садиться в свое зеленое кожаное кресло за исцарапанным письменным столом, чтобы принимать посетителей и писать статьи для археологических журналов.

В течение каждых летних каникул, а иногда и находясь в специальных командировках, профессор Монти руководил полевыми раскопками. Самыми ранним его успехами стало обнаружение ряда новых участков в пятидесяти катакомбах, окружающих Рим — подземных переходах и криптах, где, в период с первого по четвертый века нашей эры, было захоронено шесть миллионов христиан. Но более всего профессора Монти интересовали поиски оригинальных документов, написанных во времена Иисуса или же вскоре после того, которые бы предшествовали появлению четырех евангелий.

Большинство библеистов соглашается с тем, что подобный документ — обычно называемый документом Q, от немецкого слова Quelle, обозначающего “источник” или же перводокумент — существовал на самом деле. При этом они указывают на то, что в евангелиях от Луки и Матфея имеется ряд одинаковых пассажей, которых нет у Марка. Очевидно, Лука и Матфей взяли эти пассажи из одного более раннего источника. Возможно, этот источник был изустным, таким образом, для истории он был потерян. Скорее же всего, как считал профессор Монти, источник был письменным, а то, что записано или копировалось, могло и сохраниться.

Через десять лет, основываясь на собственных разработках, догадках и полевых исследованиях, профессор Монти опубликовал сенсационную, хотя и чисто научную статью в Notizie degli Scavi di Antichita, издающемся в Риме журнале, посвященном археологическим раскопкам в различных странах, а расширенную версию той же самой статьи — в Biblica, журнале итальянских иезуитов с международной известностью, посвященном научным исследованиям Библии. Его статья была озаглавлена “Новые направления в поисках исторического Иисуса Христа”. В этой статье он изложил большую часть своих предыдущих размышлений о возможности восстановления документа Q.

— Каким же образом, Анжела? — хотелось знать Ренделлу. — Что считали библеисты, и в чем ваш отец противоречил им?

Девушка поставила свой стакан с красным вином.

— Попытаюсь объяснить это попроще. Теологи, библейские археологи, ученые типа доктора Туры, исследователи типа тех, кто окружал моего отца в Римском университете, в Папском Институте Христианской Археологии, в Американской Академии Рима — все они придерживаются той версии, что источник Q был устным. Они верили в то, что христовы апостолы ничего не записывали. Они аргументировали это эсхатологическими мотивами: якобы у апостолов не было никакой причины или необходимости что-либо писать. Апостолы считали, будто конец света близок, скоро наступит царство небесное, посему они и не беспокоились тем, чтобы оставить письменные записи. Уже позднее, когда конец света так и не наступил, появилась необходимость евангельские сказания записать. Только эти записи вовсе не были историческими сообщениями. Они представляли Иисуса, как бы увиденного глазами чистой веры.

— А ваш отец с этим не соглашался?

— Мой отец придерживался того мнения, что записи делались и до времен Христа, как, например, эссейская библиотека, открытая в свитках Мертвого моря. Мой отец чувствовал, что ученики и приятели Иисуса не были только лишь неграмотными рыбаками и изготовителями палаток. Ведь некоторые из них, как Иаков, даже стали предводителями раннехристианских сект. Один из таковых, не столь уверенный в том, что мир идет к концу, обязательно должен был надиктовать или собственноручно записать высказывания Иисуса, какие-то факты о его земной жизни и служении. Мой отец частенько шутил, что наиболее величайшим открытием стала бы находка дневника самого Иисуса. Понятное дело, что на это он даже и не надеялся. Истинной его надеждой было обнаружение оригинальной версии Марка, не обработанной последующими церковными авторами, либо же оригинальный источник — книгу свидетельств, сборник речений, притч — отсутствующий источник “М”, использованный Матфеем. Еще мой отец видел возможность того, что были оформлены и какие-то римские документы, относящиеся к смерти Христа.

Помня о работающем диктофоне, Ренделл продолжал настаивать:

— В чем еще ваш отец не соглашался с ученым сообществом?

— Остальные, в большинстве своем, считали, будто новые манускрипты первого столетия могут быть найдены только в Египте, на Иордане или же в Палестине, где сухой климат и почва могли сохранить древние папирусы или пергаменты. В Италии, твердили они, это совершенно невозможно, поскольку у нас сырой климат, и если даже манускрипты были переправлены сюда, то они давным-давно уже сгнили или же сгорели в бесчисленных пожарах, столь частых в древнем Риме. Мой отец возражал на это тем, что в первом веке многие священные тексты и предметы могли быть доставлены из Палестины в Италию контрабандным или вполне законны путем, чтобы сохранить их от уничтожения в мятежах, равно как и для пользования множества новообращенных тайных христиан в самом Риме и его окрестностях. Еще мой отец возражал им тем, что папирусы второго века сохранились и были обнаружены в древних развалинах Дура-Еуропуса на Евфрате и в Геркулануме, где климат не такой уже и сухой. А поскольку эти документы, полученные новообращенными христианами из Палестины, были для них крайне ценными, они могли заматывать их в кожу, помещать в воздухонепроницаемые сосуды и хранить их в подземных катакомбах, где отец уже находил тела, благовония и вазы с надписями, неплохо там сохранившиеся. Но самый большой шум вызывали теории отца относительно того, что можно было бы узнать о Христе из такого документа Q.

— У вашего отца были новые теории относительно Иисуса?

— О да, и весьма радикальные. Если вы спуститесь в катакомбы святого Себастьяна на Аппиевой дороге за пределами Рима, то увидите массу картин, вырезанных на стенах где-то во втором веке. Среди них вы сможете увидеть старинные изображения, представляющих Иисуса в виде пастыря, держащего барашка, или же пасущего отару. Эти наивные картинки всегда рассматривались как символические. Мой же отец выдвинул теорию, что эти изображения были буквальным свидетельством того, что Иисус был пастухом, а вовсе не плотником. Это первая ересь моего отца. Теперь вторая: ученые-библеисты считали, будто Иисус ограничивал свои путешествия небольшой областью Палестины, не больше площади современного Милана или же Чикаго в вашей стране. Они думали, что если бы Он путешествовал за пределами Палестины, раннехристианские епископы отразили бы это в своих писаниях, доказывая тем самым, что Христос был Спасителем всего мира. Тем не менее, церковные писатели редко говорили о подобных путешествиях.

— А что же предлагал ваш отец?

— Мой отец настаивал на том, что Иисус путешествовал намного дальше, тем не менее, это могло быть известно лишь очень немногим, и держалось в секрете, чтобы защитить Его. Указания на то, что Христос был за пределами Палестины, даже в Италии, обнаруживались в писаниях Павла, Петра, Игнатия и других. Третья ересь касалась продолжительности Его жизни. Мой отец не верил, будто бы Иисус умер в свои тридцать с лишним лет; он считал, будто Иисус умер намного позднее. По данному вопросу отец цитировал ряд источников, такие как сочинения — уже забыла, то ли Папия, то ли Тертулиана — где говорится, что Иисус был молодым, чтобы спасти молодых, человеком среднего возраста, чтобы спасти людей среднего возраста и пожилым, чтобы спасти пожилых — а пожилым в те времена считали человека лет пятидесяти и больше.

Ренделл допил свое вино, перевернул кассету в диктофоне и продолжил расспросы:

— Уточнял ли профессор Монти, где конкретно в Италии могут быть найдены подобные оригинальные документы?

— Да, уже в своих первых статьях, да и в некоторых последующих. Он рекомендовал продолжить раскопки в определенных катакомбах в окрестностях Рима, либо в домах, которые были местами тайных встреч христиан в Риме, в его окрестностях или же окрестностях Палатинского холма. В идеале можно было надеяться обнаружить домашнюю библиотеку богатого еврейского торговца, вроде тех немногих, кто жил по соседству с Остиа Антика. Такие евреи и были первоначальными христианами, и, живя рядом с морскими портами, они могли иметь самый ранний доступ к привезенным издалека товарам и документам.

— Именно это и заставило профессора Монти произвести раскопки в Остиа Антика?

— Здесь было кое-что более ценное, — сказала Анжела, и уточнила:

— Это было теорией, а факты отец присоединил к ней семь лет назад. Теория его была такова, что автор оригинального евангелия-источника в Иерусалиме мог выслать копию его, сделанную своим учеником, какому-нибудь богатому еврейскому семейству, проживавшему в каком-то из морских итальянских портов. Если это семейство было тайно обращено в христианство, тогда они могли спрятать документ в своей семейной библиотеке. Что же касается факта, то отец открыл в катакомбах святого Себастьяна крипту, в которой находились кости молодого новообращенного христианина первого столетия, с указаниями того, что этот новообращенный однажды посещал Иерусалим или же имел в Иерусалиме приятеля, центуриона, возможно, времен Пилата. Имя этого семейства тоже было в этой подземной крипте. Словно детектив мой отец попытался найти следы семьи этого юноши, и он установил, что его отец был процветающим еврейским торговцем-судовладельцем, имевшим огромную виллу на побережье неподалеку от Остиа Антика. Мой отец провел топографическое исследование этой местности — в особенности же, одного холмистого отрезка, который за столетия практически сравнялся с уровнем почвы — и он был рад тому, что обнаружил развалины, после чего подал доктору Туре заявку на проведение здесь раскопок.

Преодолев кучу препятствий политического характера, профессор Монти занял достаточную сумму, чтобы приобрести тот участок земли, где он собирался производить раскопки. В соответствии с итальянскими археологическими законами, если вы владеете или купили землю, где будут производиться раскопки, то сможете получить пятьдесят процентов от того, что будет найдено. Если же вы арендуете эту землю у ее хозяина, тогда вы обязаны отдать 25 процентов владельцу, 50 процентов — государству, а себе оставить всего лишь 25 процентов. Профессор Монти приобрел здесь участок.

В сопровождении группы, нанятой им для проведения раскопок — топографа, инженера, архитектора-рисовальщика, фотографа, специалистов по старинным надписям, монетам и гончарным изделиям, специалиста по костным останкам — профессор Монти перевез все необходимое археологическое оборудование на участок в Остиа Антика. Для проведения раскопок он приобрел электронные детекторы, топографические инструменты, рисовальные и чертежные принадлежности, фотографическое оборудование и сотню других вещей. После этого началась сама работа. Участок был разбит на квадраты, и группа снимала только по десять квадратных метров за раз, опускаясь вниз по слоям, очищая пространство понемногу.

— Сами раскопки заняли около двенадцати недель, — рассказывала Анжела. — Чтобы достичь слоев, содержащих остатки дома римского купца, мой отец рассчитал, что каждому столетию будет соответствовать один фут осадочных пород. Когда они уже прокопали ниже, через плодородные слои земли, дойдя до аллювиальных пород, отец был изумлен, встретив слои пористого туфа, сформированного осадочными породами подземных источников — очень похожие на породу в ближайших катакомбах, столь хорошо ему известных. Первыми находками стало огромное множество монет времен Тиберия, Клавдия и Нерона. Затем, когда отец обнаружил четыре монеты, прибывшие сюда из Палестины — три времен Ирода Агриппы Первого, умершего в 44 г.н.э., и одну, отчеканенную при Понтии Пилате, его надежды и возбуждение возросли до предела. И наконец, в одно славное для всех нас утро, он открыл каменный блок, содержащий в себе сосуд с Пергаментом Петрония и папирусами Евангелия от Иакова.

— И что случилось потом?

— Потом? — Анжела покачала головой. — Дальше — больше. Отец передал свои находки в лабораторию Американского Института Ориентальных Исследований в Иерусалиме. Коричневые фрагменты были такими ломкими, что их пришлось поместить в специальные увлажнители, потом их нужно было очищать спиртом, наносимым кистями из верблюжьего волоса, выравнивать и изучать под стеклянными пластинками. Донесение Петрония было в очень плохом состоянии, хотя сам документ являлся официальным и был написан на пергаменте очень высокого качества выделки. Евангелие от Иакова представляло собой темно-коричневые, почти черные кусочки, края отслаивались, многие листки со сквозными дырами; оно было написано тростниковым пером чернилами, изготовленными из сажи, смолы и воды, на папирусе самого паршивого качества, на листах размерами десять на пять дюймов. Иаков писал со страшными ошибками на своем арамейском, без каких-либо знаков препинания, его словарь, как выяснилось, не превышал восьми сотен слов. Текстуальные критики в Иерусалиме подтвердили аутентичность писаний и даже сделали замаскированное сообщение о находке в конфиденциальном бюллетене, который периодически распространяется в кругах библеистов. Эти же эксперты направили отца к профессору Оберу, в его парижскую лабораторию, чтобы узнать, действительно ли пергамент появился в периоде около 30 года нашей эры, а папирусы — около 62 года. Все остальное, Стив, вы сможете услышать от профессора Обера. Вся эта находка была по-настоящему сверхъестественной.

— Звучит так, как будто бы она была, скорее, результатом дальновидности вашего отца, Анжела.

— Сама находка — да. Но вот сохранность текстов… Это уже было истинным божьим чудом. — Она сделала паузу и устремила свои зеленые глаза на Ренделла. — Стив, вам позволили ознакомиться с текстом?

— Недавно вечером, в Амстердаме, я прочитал его. И я был очень глубоко тронут.

— Как это?

— Ну, например… Я позвонил своей жене и согласился на развод, которого она давно хотела.

Анжела кивнула.

— Да, я вас понимаю. Со мной было несколько иначе, но было. Я ненавидела доктора Фернандо Туру за все те препятствия и клевету против моего отца. Я поклялась объявить ему вендетту, по-настоящему отомстить за отца. Я все выискивала чего-нибудь, чтобы иметь возможность шантажировать его, выставить перед людьми негодяем, помучать или вообще уничтожить. Как оказалось, это было не так уж и трудно. Я нашла это. Доктор Тура, респектабельный, женатый мужчина, в чем-то даже ханжа, имел вторую женщину, от которой у него был сын. Когда я рассказала отцу о том, что выяснила, и заявила, что собираюсь использовать эту информацию против Туры, он попросил меня не продолжать заниматься этим, но проявить добросердечие и подставить вторую щеку. Тогда же в первый раз он показал мне итальянский перевод пергамента Петрония и евангелия от Иакова. В ту ночь, Стив, я рыдала, но познала сочувствие, после чего навсегда отбросила мысли о мести. Я подставила вторую щеку. Прочтя эти материалы, я почувствовала, что мы можем достичь гораздо большего лаской и миролюбием, через доброту, понимание и прощение, а не отвечая ударом на удар.

— Я не столь еще уверен в этом, как вы. Хотя, весьма хотелось бы. Я все еще пытаюсь — ну… — найти свой путь.

— Вы найдете его, Стив, — улыбнулась Анжела.

Ренделл протянул руку и выключил диктофон.

— Ну что, первая сессия завершена. Надеюсь, для истории вашего отца можно будет собрать и больше материала?

— Значительно больше. Ведь имеется еще масса подробностей, слишком много, чтобы их можно было бы изложить за пару часов. И фотографии… У нас целая куча фотографий с раскопок. Вы должны увидеть их. Сможете ли вы задержаться в Милане до вечера или до завтра?

— Мне бы очень хотелось этого. Но у меня крайне плотное расписание. Вечером я улетаю в Париж. Потом, через день, во Франкфурт и в Майнц. На следующий день или к утру возвращаюсь в Амстердам. — Ему страшно не хотелось покидать новую знакомую. — Анжела, то, что вы сообщили мне… это именно то, что мне было необходимо… такое будет очень полезно для всех нас, а так же обеспечит вашему отцу ту репутацию, которую он заслуживает. Но я обязательно должен встретиться с вами еще раз. У меня есть предложение. Так уж случилось, что мне предоставили открытый бюджет. Я могу принять на работу кого захочу. И я могу принять вас консультантом с гонораром и с возмещением всех расходов. Вы сможете приехать в Амстердам?

Чудные карминовые губы сложились в улыбку.

— А я все думаю, зададите вы мне этот вопрос?

— Вот я его и задал.

— А я вам отвечаю. Когда вы хотите, чтобы я туда прибыла?

— Тогда же, когда там буду и я. Через три дня. А что касается вашего гонорара, Анжела…

— Не нужно мне никакого гонорара. Я люблю Амстердам. И я желаю помочь доброму имени своего отца. Я хочу, чтобы этот Новый Завет смог прочитать каждый. И…

Ренделл ждал, сдерживая себя, но потом спросил:

— И что же еще?

— E voglio essere con te, Stefano, i basta.

— И что это значит?

— И… Я хочу быть с тобой, Стив. И все.

СТИВ РЕНДЕЛЛ ПРИБЫЛ в Париж из Милана ранним вечером того же дня после полета, занятого воспоминаниями о себе и Анжеле Монти, равно как и удивляясь тому, как он мог быть столь увлечься девушкой, которую только-только встретил и практически не знал. Он зарегистрировался в оживленной гостинице “Л’Отель”, находившейся на улице Изящных Искусств, что на Левом Берегу. В одно из прошлых посещений Парижа, когда он бесцельно прогуливался по кварталам, эта гостиница привлекла его небольшой вывеской перед входом, гласившей, что здесь проживал в последний раз и именно здесь в 1900 году умер Оскар Уайльд.

Поскольку и внутренний дворик, и находившийся в полуподвале ресторан были слишком шумными, переполненными звуками джазовой музыки и молодежью, а настроение было совершенно иным, Ренделл прошелся до “Ле Драгстор”, напротив кафе “Флора” на бульваре Сен-Жермен с видом на площадь Сен-Жермен-де-Пре, нашел для себя столик наверху; хотя и здесь помещение было переполнено джазовыми ритмами и молодыми людьми, Ренделла это уже не волновало. Он наслаждался жареным мясом avec oeuf о cheval и розовым вином и фантазировал о том, как встретится с Анжелой в Амстердаме.

Образ Анжелы оставался в его мыслях до тех самых пор, как он вернулся в свой отдельный номер и открыл папку с материалами на профессора Анри Обера, уважаемого директора Отдела радиоуглеродного датирования при France’s Centre National de la Recherche Scientifique.

Было утро. Полчаса назад Ренделл взял такси, чтобы прибыть к новому каменному зданию на улице Ульм, где и размещался Национальный центр научных исследований, раскиданный по пяти блокам, всего лишь на один блок дальше от Института Радия, основанного супругами Кюри.

Расплатившись с шофером, подвезшим его прямо к зданию Института, в прохладном, искрящемся парижском утреннем воздухе Ренделл испытал какое-то предчувствие. Анжела Монти, непрофессионал в археологии, была одно дело. Профессор Обер, ученый, который должен рассказать ему о подтверждении подлинности папирусов и пергамента из Остиа Антика, может быть совершенно иным. Хотя Ренделл совершенно не разбирался в методе датирования с помощью углерода-14, но в других науках какое-то понятие имел, поэтому надеялся на то, что Обер отнесется к нему с терпением, как относятся к расспросам настырного ребенка.

Все его подозрения, как оказалось, не имели под собой никаких оснований. После первых десяти минут общения профессор Анри Обер и вправду отнесся к нему так же, как мог относиться к расспрашивающему ребенку.

Хотя поначалу француз вызвал у Ренделла чувство опасения. Это был довольно высокий, пропорционально сложенный мужчина сорока с лишним лет в изящном костюме. Его прическа представляла собой напомаженный помпадур; у него было вытянутое галльское лицо, когда он не мог точно выразить свою мысль по-английски, глаза у него суживались, а жесты становились неловкими. Но фасад аристократической отстраненности быстро исчез, когда профессор почувствовал неподдельную заинтересованность Ренделла к своей работе. Для Обера его работа была смыслом существования. Все остальное было лишним, тем, что можно было отбросить в сторону. Убедившись, что гость из Америки по-настоящему заинтересовался, Обер сразу же сделался более легким в общении и более очаровательным.

Сразу же после извинений в том, что его супруга, Габриэлла, считающая себя художником-декоратором, превратила утилитарный, оборудованный металлической мебелью директорский кабинет в витрину для мебели и вещиц в стиле Людовика XVI, ученый провел Ренделла вверх по коридору в ближайшую лабораторию Отделения радиоуглеродной датировки.

По пути Ренделл включил свой диктофон, и Обер в самых простых выражениях начал объяснять ему суть способа датирования с помощью углерода-14.

— Метод был открыт доктором Уильямом Либби, американским профессором, который получил за это открытие Нобелевскую Премию по химии в 1960 году. С помощью этого исключительного прибора впервые появилась возможность датировать древние кости, деревянные фрагменты и куски папирусов по времени их появления до шестидесяти тысяч лет назад. Было известно, что как только на земле зародилась жизнь, все живые организмы — от человеческого до животных и растений — бомбардируется космическими лучами. В результате этого, атомы азота превращаются в атомы радиоактивного углерода-14. И все живое, тем или иным образом, в течение своей жизни, до самой смерти, поглощает эти атомы.

— После смерти, смерти человека, животного или растения, атомы углерода в тканях начинают распадаться, исчезать, причем, со скоростью, которую можно предсказать. Было известно, что после смерти органического объекта, содержание углерода-14 в нем уменьшается наполовину за период в 5568 лет. Зная все это, доктор Либби выдвинул теорию, что если мы сможем каким-то образом измерить содержание распавшихся продуктов в мертвом организме, тогда, voilб, можно рассчитать и количество распавшегося и исчезнувшего углерода. Узнав это, вычислив количество потерь, можно узнать, когда же данный объект поглощал радиоактивный углерод в последний раз, то есть, когда он был живым. И это, мсье Ренделл, позволяет нам узнать, сколько времени прошло с момента смерти объекта, после чего можно установить дату смерти и возраст объекта.